Часть шестая. Деформированная рыночная экономика. Глава XXXIV. Экономическая теория войны

1. Тотальная война

Рыночная экономика подразумевает мирное сотрудничество. Она разлетается вдребезги, когда граждане превращаются в воинов и вместо того, чтобы обмениваться товарами и услугами, воюют друг с другом.

Войны между первобытными племенами не оказывали неблагоприятного влияния на сотрудничество, основанное на разделении труда. До начала военных действий такого сотрудничества между враждующими сторонами не существовало. Это были неограниченные, или тотальные войны. Они ставили целью абсолютную победу или абсолютное поражение. Побежденные либо уничтожались, либо изгонялись с обжитых мест, либо обращались в рабство. Мысль о том, что договор может урегулировать конфликт и позволить обеим сторонам мирно соседствовать, не приходила воюющим на ум.

Дух завоевания не признавал других ограничений, кроме эффективно противостоящей силы. Принцип строительства империй суть расширение насколько возможно сферы господства. Великие азиатские завоеватели и римские императоры останавливались только тогда, когда они уже не могли двигаться дальше. Тогда они откладывали нападение до лучших времен. Они не отказывались от своих честолюбивых планов и считали независимые иностранные государства не более чем мишенью для последующих ударов.

Философия безграничных завоеваний владела также правителями средневековой Европы. Они тоже прежде всего стремились к максимально возможному расширению своих королевств. Однако институты феодализма не давали им достаточно средств для ведения войн. Вассалы были обязаны воевать для своих господ только ограниченное время. Эгоизм вассалов, отстаивавших свои права, сдерживал агрессивность королей. Таким образом возникло мирное сосуществование большого количества независимых государств. В XVI в. француз Боден разработал теорию суверенитета. В XVII в. голландец Гроций добавил к ней теорию международных отношений в условиях войны и мира.

С распадом феодализма суверены не могли больше полагаться на созванных вассалов. Они национализировали вооруженные силы страны. Теперь воины стали наемниками короля.

Организация, оснащение и содержание этих войск были делом очень дорогостоящим и тяжелым бременем ложились на доходы государя. Честолюбие правителей было безграничным, но финансовые соображения вынуждали их умерять свои притязания. Они больше не планировали завоевать всю страну. Все, к чему они стремились, это завоевание нескольких городов или провинций. Достижение большего было неразумно также и с политической точки зрения, так как европейские державы следили за тем, чтобы не позволить никому стать слишком могущественным и угрожать их собственной безопасности. Слишком зарвавшиеся завоеватели всегда должны были опасаться коалиции тех, кого напугали их размеры.

Военные, финансовые и политические обстоятельства привели к тому, что в Европе на протяжении трех столетий, предшествовавших Великой Французской революции, преобладали ограниченные военные действия. В войнах участвовали сравнительно небольшие армии профессиональных солдат. Война не была делом народа; она касалась только правителей. Граждане ненавидели войну, которая приносила им одни несчастья и обременяла налогами и контрибуциями. Но они считали себя жертвами событий, в которых они не принимали активного участия. Даже воевавшие армии уважали нейтралитет мирного населения. Они считали, что воюют против верховного главнокомандующего вражеских сил, но не против гражданских подданных врага. В войнах, ведшихся на европейском континенте, собственность гражданских лиц считалась неприкосновенной. В 1856 г. Парижский конгресс [79] сделал попытку распространить этот принцип и на военные действия на море. Все чаще и чаще выдающиеся умы начинали обсуждать возможность полного отказа от войн.

Наблюдая обстоятельства, сложившиеся в системе ограниченных военных действий, философы нашли войны бесполезными. Люди убивались и калечились, богатство уничтожалось, страны опустошались исключительно ради выгод королей и правящих олигархий. Сами люди не получали никакого выигрыша от победы. Отдельные граждане не становились богаче, если правители расширяли размеры своего царства, присоединяя новые области. Народ ничего от войны не получал. Единственная причина вооруженных конфликтов это алчность деспотов. Заменив королевский деспотизм представительным государством, можно будет положить войнам конец. Демократии миролюбивы. Их не волнует, на большую или маленькую территорию простирается их суверенитет. Они будут трактовать территориальные проблемы без предвзятости и страсти. Они будут улаживать их мирно. Все, что необходимо, чтобы сделать мир прочным, это низвергнуть деспотов. Мирным путем, разумеется, этого не добиться. Необходимо сокрушить наемников королей. Но эта революционная война народа против тиранов будет последней войной, войной с целью положить конец всем войнам.

Эта идея смутно присутствовала уже в умах вождей Великой Французской революции, когда, отразив вторжение армий Пруссии и Австрии, они начали кампанию против агрессий. Правда, под водительством Наполеона они очень скоро сами переняли самые жестокие методы безграничной экспансии и оккупации, пока коалиция всех европейских держав не расстроила их честолюбивые замыслы. Однако идея прочного мира очень скоро была воскрешена. Она стала основным пунктом либерализма XIХ в., последовательно разработанным в столь поносимых принципах манчестерской школы.

Британские либералы и их континентальные друзья были достаточно проницательны, чтобы понять, что обеспечить прочный мир может не просто власть народа, а власть народа в условиях неограниченного laissez faire. На их взгляд, свободная торговля как внутренняя, так и международная, была необходимой предпосылкой сохранения мира. В мире без торговых и миграционных барьеров не остается побудительных причин для войны и завоеваний. Абсолютно уверенные в неопровержимой убедительности либеральных идей, они отбросили понятие последней войны для упразднения всех войн. Все народы сами осознают благословенность свободной торговли и мира и обуздают своих отечественных деспотов без всякой помощи извне.

Большинство историков не смогли понять движущие силы, которые привели к замене ограниченной войны старого режима неограниченной войной нашей эпохи. Они считают, что изменения произошли в результате перехода от династической к национальной форме государства и были следствием Великой Французской революции. Они видят только сопутствующие феномены и путают причины и следствия. Они говорят о построении армий, принципах стратегии и тактики, вооружении и транспортной инфраструктуре, а также о других аспектах военного искусства и методов управления[Самым ярким примером традиционной интерпретации является книга: Makers of Modern Strategy, Military Thought from Machiavelli to Hitler. Ed. E.M. Earle. Princeton University Press, 1944; особенно статья Р.Р. Памера (р. 4953).]. Однако все это не объясняет, почему современные страны предпочитают миру агрессию.

Существует полное согласие относительно того, что тотальная война представляет собой результат агрессивного национализма. Однако это всего лишь рассуждение в круге. Мы называем агрессивным национализмом такую идеологию, которая приводит к современной тотальной войне. Агрессивный национализм является необходимым производным политики интервенционизма и народнохозяйственного планирования. В то время как laissez faire устраняет причины международных конфликтов, государственное вмешательство в производство и социализм порождают конфликты, для которых не существует мирного решения. Если в условиях свободной торговли и свободной миграции ни одного индивида не волнуют территориальные размеры его страны, то в условиях протекционистских мер экономического национализма почти каждый гражданин весьма живо интересуется территориальными проблемами. Расширение территории, подвластной суверенитету его государства, означает повышение его материального благосостояния или по крайней мере облегчение ограничений, которые иностранное государство накладывает на его благополучие. Причина трансформации ограниченной войны между королевскими армиями в тотальную войну, конфликт между народами, заключается не в технических деталях военного искусства, а в замене государства laissez faire государством благосостояния.

Если бы Наполеон I достиг своей цели, то Французская империя раскинулась бы далеко за границы 1815 г. Испанией и Неаполем правили бы короли дома Бонапарта-Мюрата вместо королей другого французского рода Бурбонов. Кассельский замок занимал бы французский повеса вместо одного из курфюрстов гессенской династии. Все это не сделало бы граждан Франции более зажиточными. Точно так же граждане Пруссии ничего не выиграли от того, что их король в 1866 г. изгнал своих кузенов Ганноверских, Гессе-Кассельских и Нассауских [80] из их роскошных резиденций. Но если бы свои планы реализовал Гитлер, то немцы могли бы ожидать повышения уровня жизни. Они были уверены, что уничтожение французов, поляков и чехов сделало бы богаче каждого члена их собственной расы. Борьба за Lebensraum* была их личной войной.

В условиях laissez faire возможно мирное сосуществование множества суверенных государств. В условиях государственного регулирования производства это невозможно. Трагической ошибкой президента Вильсона было то, что он пренебрег этим существенным моментом. Современная тотальная война не имеет ничего общего с ограниченной войной старых династий. Это война против торговых и миграционных барьеров, война относительно перенаселенных стран против относительно малонаселенных. Это война за упразднение институтов, которые препятствуют формированию тенденции выравнивания ставок заработной платы во всем мире. Это война фермеров, обрабатывающих бедную землю, против государств, которые не допускают их до гораздо более плодородной неиспользуемой земли. Короче говоря, это война рабочих и фермеров, которые называют себя относительно обделенными бедняками, против рабочих и фермеров других стран, которых они считают привилегированными богачами.

Признание этого факта не предполагает, что победоносные войны действительно покончат с теми пороками, на которые жалуются агрессоры. Конфликты жизненных интересов можно устранить только всеобщим и безусловным принятием философии взаимного сотрудничества вместо превалирующих идей якобы непримиримого антагонизма между различными социальными, политическими, религиозными, языковыми и расовыми группами человечества.

Бесполезно полагаться на договоры, конференции и такие бюрократические учреждения, как Лига Наций или ООН. Полномочные представители, клерки и эксперты представляют собой жалкое зрелище на фоне борьбы идеологий. Дух завоеваний нельзя потопить в бюрократической волоките. Требуется радикальное изменение идеологии и экономической политики.

2. Война и рыночная экономика

Рыночная экономика, говорят социалисты и интервенционисты, является наилучшей системой, которую можно терпеть в мирное время. Но когда начинается война, такая терпимость недопустима. Она будет подвергать риску жизненные интересы нации исключительно ради эгоистической выгоды капиталистов и предпринимателей. Война, и уж во всяком случае современная тотальная война, категорически требует государственного регулирования производства.

Никто еще не набрался смелости бросить вызов этой догме. Во время обеих мировых войн она служила удобным предлогом для бесчисленных мер государственного вмешательства в экономику, которые во многих странах постепенно привели к полному военному социализму. Когда военные действия прекратились, был выдвинут новый лозунг. Утверждалось, что период перехода от войны к миру и реконверсии [81] требует даже большего контроля со стороны государства, чем период войны. Кроме того, зачем вообще возвращаться к социальной системе, которая если и работает, то только в периоды между войнами. Самой разумной линией поведения будет постоянно оставаться верным государственному контролю, чтобы в нужный момент быть готовым к любым чрезвычайным обстоятельствам.

Исследование проблем, с которыми Соединенные Штаты столкнулись во второй мировой войне, ясно показало, насколько ошибочной является эта аргументация.

Чтобы выиграть войну, Америка нуждалась в радикальной конверсии переводе на военные рельсы всей своей производственной деятельности. И все гражданское потребление, не являвшееся жизненно необходимым, должно было быть свернуто. С этого момента заводы и фермы должны были производить лишь необходимый минимум товаров невоенного назначения. Во всем остальном они должны полностью посвятить себя задаче снабжения вооруженных сил.

Реализация этой программы не требует учреждения органов управления и определения приоритетов. Если бы государство собрало все средства, необходимые для ведения войны, путем сбора налогов с граждан или путем размещения среди них займа, то каждый был бы вынужден радикально сократить свое потребление. Предприниматели и фермеры переориентировались бы на производство для правительства, потому что продажа товаров частным гражданам резко сократилась бы. Государство, будучи благодаря притоку налогов и заемным деньгам крупнейшим покупателем на рынке, было бы в состоянии получить все, что ему нужно. Даже то, что государство решает финансировать значительную часть военных расходов путем увеличения количества денег в обращении и займов у коммерческих банков, не меняет положения дел. Инфляция, разумеется, должна привести к повышению цен на все товары и услуги. Государство вынуждено платить более высокие номинальные цены. Но оно все равно останется самым платежеспособным покупателем на рынке. Оно всегда будет иметь возможность перебить цены граждан, которые, с одной стороны, не обладают правом печатать деньги, которые им необходимы, а с другой должны платить огромные налоги.

Вместо этого государство сознательно берет на вооружение политику, которая не позволяет положиться на действие свободного рынка. Оно прибегает к регулированию цен и делает незаконным повышение цен на товары. Более того, государство сильно медлит с обложением налогами доходов, раздутых инфляцией. Оно уступает требованиям профсоюзов поддерживать реальную заработную плату рабочих после всех вычетов на уровне, который позволит на период войны сохранить им довоенный уровень жизни. Фактически самый многочисленный класс народа, который в мирное время потреблял большую часть совокупной величины потребленных товаров, имел на руках столько денег, что его способность покупать и потреблять была даже больше, чем в мирное время. Наемные рабочие и в некоторой степени фермеры и владельцы заводов, работавших на государственные заказы, сводили на нет все попытки государства сорентировать промышленность на производство военной продукции. Они побуждали бизнес производить не меньше, а больше тех товаров, которые в военное время считаются излишней роскошью. Именно эти обстоятельства заставили американское правительство прибегнуть к системе приоритетов и рационированию. Недостатки принятых методов финансирования военных расходов сделали необходимым государственное регулирование экономики. Если бы не было создано инфляции и налоги урезали доходы (после налогообложения) всех граждан, а не только тех, кто имел более высокие доходы, и сделали их немного ниже уровня мирного времени, то регулирование было бы излишним. Поддержка доктрины, согласно которой реальный доход наемных рабочих во время войны должен быть даже выше, чем в мирное время, сделало его неизбежным.

Не государственные декреты и не бумажная работа множества людей, сидевших на государственных окладах, а усилия частных предприятий произвели ту продукцию, которая позволила вооруженным силам Америки выиграть войну и оснастить союзников необходимым вооружением. Экономист на основании этих исторических фактов не делает никаких выводов. Но их целесообразно упоминать всякий раз, когда интервенционисты будут пытаться заставить нас поверить в то, что декреты, запрещающие использование стали для строительства жилых домов, автоматически произвели самолеты и линкоры.

Источником прибыли является адаптация производственной деятельности к изменениям в спросе потребителей. Чем больше расхождение между предыдущим состоянием производства и тем, которое соответствует новой структуре спроса, тем большие корректировки необходимы и тем большую прибыль зарабатывают те, кто больше всего в этом преуспел. Внезапный переход от мира к войне круто меняет структуру рынка, вызывает потребность в радикальной реорганизации и тем самым для многих становится источником высоких прибылей. Сторонники планирования и интервенционисты считают подобную прибыль постыдным фактом. На их взгляд, первейшая обязанность государства во время войны не допускать появления новых миллионеров. Несправедливо, говорят они, позволять одним богатеть, в то время как других убивают и калечат.

В войне нет ничего справедливого. Несправедливо, что Бог находится на стороне больших армий и что те, кто лучше вооружен, побеждают хуже оснащенных противников. Несправедливо, что на передовой безвестные солдаты проливают свою кровь, в то время как командиры, с комфортом устроившиеся в штабах за сотни миль от окопов, получают известность и славу. Несправедливо, что Джона убивают, Марк остается калекой до конца своих дней, а Пол возвращается домой живой и здоровый и пользуется всеми привилегиями, положенными ветеранам.

Можно признать нечестным, что война увеличивает прибыль тех предпринимателей, которые снабжают воюющую армию лучшим снаряжением. Но глупо отрицать, что система, основанная на прибыли, производит наилучшее вооружение. Не социалистическая Россия помогала Америке по лендлизу; русские терпели ужасные поражения, пока американские бомбы не начали падать на Германию и пока они не получили оружие, произведенное большим бизнесом Америки. Во время войны самое главное не в том, чтобы избежать возникновения высоких прибылей, а в том, чтобы обеспечить своих солдат наилучшим снаряжением. Самый страшный враг нации это злонамеренные демагоги, ставящие свою зависть выше жизненных интересов своей страны.

Разумеется, в долгосрочной перспективе война и сохранение рыночной экономики несовместимы. Капитализм это по своей сути программа миролюбивых стран. Но это не означает, что страна, вынужденная отражать нападение внешнего агрессора, должна заменить систему частного предпринимательства государственным регулированием. Если бы она это сделала, то сама лишила бы себя самого эффективного средства защиты. Социалистические страны никогда не побеждали капиталистические страны. Несмотря на весь свой прославляемый военный социализм, немцы проиграли обе мировые войны.

Несовместимость войны и капитализма на самом деле означает, что война и высокоразвитая цивилизация несовместимы. Если государство нацеливает эффективность капитализма на выпуск инструментов разрушения, то изобретательность частного бизнеса произведет оружие, достаточно мощное, чтобы разрушить что угодно. Война и капитализм несовместимы друг с другом именно вследствие не имеющей себе равней эффективности капиталистического способа производства.

Рыночная экономика, подчиненная суверенитету потребителей, производит продукцию, которая делает жизнь индивида более приятной. Она старается удовлетворить спрос индивида на больший комфорт. Именно за это апостолы насилия презирают капитализм. Они почитают героев, разрушителей и убийц, и презирают буржуа и его психологию мелкого лавочника (Зомбарт). В настоящее время человечество пожинает всходы, семена которых были посеяны этими людьми.

3. Война и автаркия

Если экономически самодостаточный человек затевает распрю с таким же автаркичным человеком, в этом случае не возникает никаких специфических проблем военной экономики. Но если портной идет войной на пекаря, то с этого момента он должен печь себе хлеб самостоятельно. Если он этим пренебрежет, то нужда настигнет его раньше, чем его противника пекаря, поскольку пекарь может дольше ждать нового костюма, чем портной свежего хлеба. Экономические проблемы ведения войны поэтому у пекаря и портного различны.

Международное разделение труда развивалось исходя из предположения, что войн больше не будет. В философии манчестерской школы свободная торговля и мир представлены как взаимно обусловливающие. Деловые люди, которые сделали торговлю международной, не рассматривали возможность новых войн.

Генеральный штаб и специалисты военного искусства также не обращают внимания на изменившиеся в связи с развитием международного разделения труда обстоятельства. Метод военной науки заключается в изучении опыта прошлых войн и формулировании на этой основе общих правил. Даже самое скрупулезное исследование кампаний Тюренна и Наполеона I не наведет на мысль о существовании проблем, которых не было в эпоху, когда практически отсутствовало всякое международное разделение труда.

Европейские военные эксперты пренебрегли изучением Гражданской войны в Америке. На их взгляд, эта война непоучительна. Она велась нерегулярными армиями под командованием непрофессиональных командиров. Штатские, например Линкольн, вмешивались в руководство военными действиями. Эксперты не верят, что можно вынести что-либо полезное из ее опыта. Но именно во время Гражданской войны проблемы межрегионального разделения труда впервые сыграли решающую роль. Юг был преимущественно аграрным; его обрабатывающая промышленность была ничтожна. В снабжении промышленными товарами конфедераты зависели от Европы. Когда военно-морские силы Соединенных Штатов были достаточно сильны, чтобы блокировать их побережье, они очень скоро начинали испытывать нехватку снаряжения.

Немцы в обеих мировых войнах оказывались в такой же ситуации. В снабжении продовольствием и сырьем они зависели от заграницы. Но они не смогли преодолеть британскую блокаду. Исход обеих войн был предрешен сражениями в Атлантике. Немцы проиграли потому, что они не сумели отрезать Британские острова от доступа к мировому рынку и не смогли защитить свои морские пути снабжения. Стратегические проблемы определялись условиями международного разделения труда.

Германские милитаристы стремились взять на вооружение политику, которая, как они надеялись, позволит Германии вести войну несмотря на уязвимую позицию во внешней торговле. Их панацеей был эрзац, заменитель.

Заменитель это товар, который либо менее пригоден, либо более дорогой, либо и менее пригоден, и более дорогой, чем тот товар, который он предназначен заместить. Когда же технологии удается произвести или открыть нечто, что является либо более подходящим, либо более дешевым, чем вещь, использовавшаяся до этого, такая новая вещь представляет собой технологическое новшество; это улучшение, а не эрзац. Существенным признаком эрзаца в том значении, в каком этот термин использовался в военно-экономической доктрине, является худшее качество или более высокая стоимость, либо и то, и другое вместе[В этом смысле пшеница, производимая под защитой импортных пошлин на территории Рейха, также суть эрзац: издержки на ее производство выше, чем на иностранную пшеницу. Эрзац каталлактическое понятие и не должно определяться относительно технологических и физических свойств изделий.].

Wehrwirtschaftslehre германская доктрина экономики войны утверждает, что в контексте ведения боевых действий не важны ни издержки производства, ни качество. Производство, ориентированное на прибыль, озабочено издержками производства и качеством продукции. Но героический дух высшей расы не интересуется этими призраками алчного ума. Имеет значение только готовность к войне. Воинственная страна должна стремиться к автаркии, чтобы быть независимой от внешней торговли. Она должна поощрять развитие производства заменителей безотносительно к каким бы то ни было корыстолюбивым соображениям. Она не сможет обойтись без полного государственного контроля производства, поскольку эгоизм отдельных граждан расстроит все планы вождя. Даже в мирное время верховный главнокомандущий должен быть уполномочен на экономическую диктатуру.

Обе теоремы доктрины эрзаца ложны.

Во-первых, неправда, что качество и пригодность заменителя не имеют значения. Если солдаты, посланные в бой, плохо накормлены и вооружены оружием, сделанным из плохих материалов, то шансы на победу уменьшаются. Их действия будут менее успешными и они будут нести более тяжелые потери. Осознание своей технической неполноценности будет подрывать их боевой дух. Эрзац подвергает риску и боевую мощь, и моральное состояние армии.

Столь же неверна и теорема о том, что более высокие издержки производства заменителей не играют роли. Более высокие издержки производства означают, что для получения результата, достигнутого противником, который производит надлежащий продукт, потребуется большее количество труда и материальных факторов производства. Это равносильно расточительству дефицитных факторов производства, материальных ресурсов и рабочей силы. Такое мотовство в условиях мира приводит к понижению уровня жизни, а в условиях войны сокращает запас товаров, необходимых для ведения военных действий. При современном состоянии технологического знания будет лишь незначительным преувеличением сказать, что все можно произвести из всего. Но самое главное это из огромного множества возможных технологий выбрать те, которые обеспечивают максимальный объем производства при минимальных затратах. Любое отклонение от этого принципа автоматически наказывается. Во время войны последствия столь же неблагоприятны, как и в мирное время.

В такой стране, как Соединенные Штаты, мало зависящей от ввоза сырья из-за рубежа, можно повысить состояние готовности к войне, организовав производство заменителей, например, синтетической резины. Отрицательные последствия по сравнению с получаемыми выгодами будут незначительными. Но для такой страны, как Германия, было роковой ошибкой считать, что она сможет победить с синтетическим бензином, синтетической резиной, эрзац-текстилем и эрзац-жиром. В обеих мировых войнах Германия находилась в положении портного, воюющего с человеком, который снабжает его хлебом. Со всей их жестокостью нацисты не могли изменить этого факта.

4. Бессмысленность войны

От животных человек отличается тем, что осознает выгоды, которые можно извлечь из сотрудничества, основанного на разделении труда. Человек обуздывает свой врожденный инстинкт агрессии, чтобы сотрудничать с другими человеческими существами. Чем больше он хочет улучшить свое благосостояние, тем больше он должен расширять систему разделения труда. Соответственно, он должен все больше и больше ограничивать сферу, в которой он прибегает к военным действиям. Возникновение международного разделения труда требует полного отказа от войны. Такова суть философии laissez faire манчестерской школы.

Разумеется, эта философия несовместима с государственничеством. В этом контексте на государство общественный аппарат насильственного угнетения возложена задача защиты ровного функционирования рыночной экономики от атак асоциальных индивидов и банд. Его функции необходимы и полезны, но они играют чисто вспомогательную роль. Нет никаких причин обоготворять полицейскую власть и приписывать ей всемогущество и всеведение. Есть вещи, которые она не может выполнить. Она не может чудесным образом ликвидировать редкость факторов производства, сделать людей богаче, повысить производительность труда. Все, на что она способна, это помешать бандитам разрушить плоды усилий тех людей, которые стремятся способствовать повышению материального благосостояния.

Либеральная философия Бентама и Бастиа еще не завершила свою работу по устранению торговых барьеров и вмешательства государства в экономическую жизнь, когда набрала силу фальшивая теология божественного государства. Попытки улучшить условия жизни наемных рабочих и мелких фермеров с помощью государственных декретов потребовали все больше и больше ослаблять узы, связывающие отечественную экономику с экономиками других стран. Экономический национализм, необходимое дополнение внутреннего интервенционизма, причиняет ущерб интересам других народов и тем самым порождает международные конфликты. Это наводит на идею исправить это неудовлетворительное положение дел с помощью войны. Почему могучая держава должна терпеть вызов менее сильной страны? Разве это не дерзость со стороны маленькой Лапутании причинять вред гражданам большой Руритании посредством пошлин, миграционных барьеров, валютного контроля, количественных торговых ограничений и экспроприации руританских инвестиций в Лапутании? Разве не лучше будет для Руритании просто сокрушить ничтожные вооруженные силы Лапутании?

Такова была идеология германских, итальянских и японских милитаристов. Следует признать, что они были последовательны с точки зрения новых неортодоксальных учений. Интервенционизм порождает экономический национализм, а экономический национализм порождает воинственность. Если людям и товарам мешают пересекать границы, то почему армиям не проторить для них путь?

С того дня, как Италия в 1911 г. напала на Турцию, столкновения стали постоянными. Почти всегда где-то в мире шла стрельба. Заключавшиеся мирные договоры фактически являлись всего лишь соглашениями о перемирии. Более того, они касались только армий великих держав. Некоторые малые страны постоянно находились в состоянии войны. Все это дополнялось разорительными гражданскими войнами и революциями.

Как далеки мы сегодня от правил международных законов, разработанных в эпоху ограниченных военных действий! Современная война безжалостна, она не щадит беременных женщин и младенцев; она убивает и разрушает без разбора. Она не уважает права нейтральных государств. Миллионы убиты, обращены в рабство или изгнаны из обжитых мест, где их предки жили веками. Никто не может предсказать, что случится в следующей части этой бесконечной битвы.

Это не имеет ничего общего с атомной бомбой. Корень зла не в разработке нового, более смертоносного оружия. Он в духе завоеваний. Вполне возможно, что ученые откроют методы защиты от атомного оружия. Но это ничего не изменит, а лишь продлит на некоторое время процесс полного разрушения цивилизации.

Современная цивилизация является продуктом философии laissez faire. Ее невозможно сохранить в условиях господства всемогущества государства. Государственничество многим обязано учению Гегеля. Можно оставить без внимания многие непростительные ошибки Гегеля за его чеканную фразу о бессилии победы (die Ohmacht des Sieges)[См.: Гегель Г. Философия истории//Гегель Г. Соч. Т. VII. М., 1935. С. 417418.]. Чтобы сделать мир прочным, недостаточно победить агрессора. Главное отказаться от идеологии, которая порождает войну.

Theme by Danetsoft and Danang Probo Sayekti inspired by Maksimer