Часть вторая. Деятельность в обществе. Глава VII. Деятельность в мире

1. Закон предельной полезности

Деятельность сортирует и ранжирует; изначально она знает только порядковые, а не количественные числительные. Но внешний мир, к которому действующий человек должен приспосабливать свое поведение, это мир количественной определенности. В данном мире существуют количественные связи между причиной и следствием. В противном случае, если бы определенные вещи могли приносить неограниченную пользу, в них никогда не было бы недостатка и они не считались бы средствами.

Действующий человек ценит вещи как средства за устранение ощущаемого им беспокойства. С точки зрения естественных наук разнообразные события, которые приводят к удовлетворению человеческих нужд, представляются сильно отличающимися друг от друга. Действующий человек видит в этих событиях примерно одно и то же. Оценивая весьма различные состояния удовлетворения и средства их достижения, человек упорядочивает все вещи на одной шкале и видит в них только их роль в увеличении своего удовлетворения. Удовлетворение, получаемое от пищи, и удовлетворение, получаемое от наслаждения произведением искусства, оцениваются действующим человеком как более или менее насущные нужды; оценка ценности и деятельность помещают их на одну шкалу более желанного и менее желанного. Изначально для действующего человека не существует ничего, кроме различных степеней значимости и насущности относительно его собственного благополучия.

Количество и качество являются категориями внешнего мира. Они приобретают важность и значение для деятельности лишь косвенно. Поскольку любая вещь может дать лишь ограниченный эффект, некоторые вещи считаются редкими и трактуются как средства. Так как действия, которые способны произвести вещи, различны, действующий человек разграничивает различные классы вещей. Поскольку средства в одинаковом количестве и одного качества всегда производят одинаковое количество действия одного качества, деятельность не делает различий между конкретными определенными количествами однородных средств. Однако это не означает, что она приписывает одинаковую ценность разным частям запаса однородных средств. Каждая часть оценивается отдельно. На шкале ценности каждой части назначается свой ранг. Но порядки рангов могут чередоваться ad libitum* между различными частями одинаковой величины.

Если действующему человеку нужно сделать выбор между двумя или большим количеством средств различных классов, он сортирует индивидуальные части каждого из них. Он назначает каждой части свой особый ранг. При этом ему не нужно разным частям одного средства обязательно назначать ранги, непосредственно следующие один за другим.

Назначение порядка рангов посредством оценки производится только в деятельности и на протяжении деятельности. Насколько велики части, которым назначается один порядок ранга, зависит от индивидуальных и уникальных обстоятельств, в которых действует человек в каждом случае. Деятельность не пользуется физическими или метафизическими единицами измерений, ценность которых определяется абстрактно-академичным образом; она всегда сталкивается с альтернативными вариантами, между которыми делает выбор. Выбор всегда делается между определенными количествами средств. Минимальное количество, которое может быть объектом такого решения, можно назвать единицей. Однако следует остерегаться ошибочного предположения, что оценка ценности суммы таких единиц получается из оценки ценности этих единиц.

Человек имеет пять единиц товара а и три единицы товара b. Он присваивает единицам товара а порядковые ранги 1, 2, 4, 7 и 8, единицам товара b порядковые ранги 3, 5 и 6. Это означает: если он должен выбирать между двумя единицами а и двумя единицами b, то предпочтет потерять две единицы а, а не две единицы b. Но если он должен выбирать между тремя единицами а и двумя единицами b, то предпочтет потерять две единицы b, а не три единицы а. При оценке соединения нескольких единиц в расчет всегда берется только полезность этого соединения в целом, т.е. зависящее от него приращение благосостояния, или, что то же самое, уменьшение благосостояния, к которому может привести его потеря. Никаких действий арифметики здесь нет ни сложения, ни умножения; есть оценка полезности, зависящая от количества имеющихся единиц, их соединения и запаса.

Полезность в этом контексте означает просто каузальную значимость для устранения ощущаемого беспокойства. Действующий человек считает, что услуги, которые могут оказать вещи, способны улучшить его благосостояние, и называет это полезностью этих вещей. Для праксиологии термин полезность равнозначен важности, присваиваемой вещи на основании убеждения в том, что он может устранить беспокойство. Праксиологическое понятие полезности (субъективной потребительной ценности по терминологии ранних экономистов австрийской школы) должно быть четко отграничено от технологического понятия полезности (объективной потребительной ценности по терминологии тех же экономистов). В объективном смысле потребительная ценность есть отношение между вещью и результатом, который она способна произвести.

Когда люди используют такие термины, как теплотворная способность и энергетическая ценность угля, они обращаются именно к объективной потребительной ценности. Субъективная потребительная ценность не всегда основывается на объективной потребительной ценности. Существуют вещи, которым субъективная потребительная ценность присваивается, поскольку люди ошибочно считают, что они могут дать желаемый эффект. С другой стороны, существуют вещи, которые способны произвести желаемый эффект, но им не присваивается никакой потребительной ценности, потому что люди не знают об этом.

Давайте бросим взгляд на состояние экономической мысли накануне разработки современной теории ценности Карлом Менгером, Уильямом Стенли Джевонсом и Леоном Вальрасом. Каждый, кто хотел бы создать элементарную теорию ценности и цен, сначала должен был подумать о полезности. В самом деле, нет ничего более правдоподобного, чем предположить, что вещи ценятся в соответствии с их полезностью. Но потом появляется трудность, составившая для старых экономистов проблему, которую они не смогли разрешить. Они заметили, что вещи, чья полезность больше, ценятся меньше, чем вещи с меньшей полезностью. Железо менее ценно, чем золото. Этот факт кажется несовместимым с теорией ценности и цен, основанной на концепции полезности и потребительной ценности. Экономисты посчитали, что должны отказаться от такой теории, и попытались объяснить феномены ценности и рыночного обмена другими теориями.

Только потом экономисты обнаружили, что кажущийся парадокс был результатом неверной формулировки самой проблемы. Оценки и акты выбора, отражающиеся в рыночных отношениях обмена, относятся не к золоту и железу. Действующему человеку не приходится делать выбор между всем золотом и всем железом. Он делает свой выбор в определенное время в конкретном месте и в конкретных обстоятельствах между строго ограниченным количеством золота и строго ограниченным количеством железа. Его решение о выборе между 100 унциями золота и 100 т железа никак не зависит от решения, которое он бы принял в крайне невероятной ситуации выбора между всем золотом и всем железом. В реальной ситуации выбора в расчет берется только следующее: будет ли в данных условиях, по его мнению, прямое удовлетворение от 100 унций золота больше или меньше прямого или косвенного удовлетворения от 100 т железа. Он не формулирует академических или философских оценок относительно абсолютной ценности золота и железа; он не определяет, что более важно для человечества золото или железо; он не разглагольствует подобно авторам книг по философии истории или этическим принципам. Он просто делает выбор между двумя состояниями удовлетворения, которые он не может получить одновременно.

Предпочтение и отклонение, а также акты выбора и принимаемые решения, в которых они реализуются, не являются актами измерения. Деятельность не измеряет полезность или ценность; она выбирает между альтернативными вариантами. Не существует абстрактной проблемы совокупной полезности или совокупной ценности[Важно отметить, что эта глава рассматривает не цены или рыночную ценность, а субъективную потребительную ценность. Cм. гл. XVI.]. Нет рациональной процедуры, которая вела бы от оценки определенного количества или числа вещей к определению ценности большего или меньшего количества или числа. Не существует способов подсчета совокупной ценности запаса, если известны только ценности его частей. Отсутствуют способы установления ценности части запаса, если известна только ценность совокупного запаса. В мире ценности и оценок нет арифметических действий; вычисления ценности не существует. Оценка совокупного запаса из двух предметов может отличаться от оценки частей этого запаса. Человек, имеющий семь коров и семь лошадей, может ценить одну лошадь выше, чем одну корову, и когда встанет перед выбором, предпочтет отказаться от одной коровы, а не от одной лошади. Но в то же время, если ему придется выбирать между всем запасом лошадей и всем запасом коров, этот же человек может предпочесть оставить коров и отказаться от лошадей. Понятия совокупной полезности и совокупной ценности бессмысленны, если не применяются в ситуации, где люди должны делать выбор между совокупными запасами. Вопрос о том, что более полезно и ценно золото как таковое или железо как таковое, имеет смысл только в ситуации, где человечеству или какой-либо изолированной части человечества предстоит выбирать между всем имеющимся золотом и всем имеющимся железом.

Субъективная оценка относится только к запасу, с которым связан конкретный акт выбора. Запас ex definitione* всегда состоит из однородных частей, каждая из которых способна оказывать одни и те же услуги и быть замененной любой другой частью. Поэтому для акта выбора несущественно какая именно часть является его объектом. Все части единицы имеющегося запаса считаются равно полезными и ценными, если возникает необходимость отказаться от одной из них. Если запас уменьшился в результате утраты одной единицы, действующий человек должен заново решать как использовать разные единицы оставшегося запаса. Очевидно, что меньший запас не способен оказать всех тех услуг, которые мог оказать больший запас. То применение разных единиц, которое в новых условиях более не обеспечивается, было, по мнению действующего человека, наименее насущным применением из тех, которые были назначены разным единицам большего запаса. Удовлетворение, которое он получает от использования одной единицы по этому назначению, было наименьшим среди удовлетворений, приносимых ему единицами большего запаса. Именно ценность этого предельного удовлетворения и составляет предмет решения, когда встает вопрос об отказе от одной единицы совокупного запаса. Сталкиваясь с проблемой приписывания ценности одной единице однородного запаса, человек принимает решение исходя из ценности наименее важного применения, которое он находит для единиц совокупного запаса; он принимает решение исходя из предельной полезности.

Если человек сталкивается с альтернативой, отказаться ему от одной единицы запаса а или одной единицы запаса b, он не сравнивает совокупную ценность своего совокупного запаса а с совокупной ценностью своего совокупного запаса b. Он сравнивает предельные ценности а и b. Несмотря на то что он может оценивать совокупную ценность запаса а выше, чем совокупную ценность запаса b, предельная ценность b может быть выше, чем предельная ценность а.

Эта же логика рассуждений применима и для проблемы увеличения имеющегося запаса любого товара путем дополнительного приобретения определенного числа единиц.

Для описания этих фактов экономической теории нет необходимости применять терминологию психологии. Нет нужды прибегать и к психологическим объяснениям и аргументам для их доказательства. Если мы говорим, что акты выбора зависят не от ценности, присвоенной целому классу потребностей, а от ценности, присвоенной конкретным потребностям безотносительно к классу, к которому они могут быть причислены, то мы ничего не добавляем к нашему знанию и не находим причину этого в каком-либо лучше известном и более общем знании. Эта формулировка в терминах классов потребностей становится объяснимой, как только мы вспомним ту роль, которую в истории экономической мысли сыграл мнимый парадокс ценности. Карл Менгер и Бём-Баверк были вынуждены воспользоваться термином класс потребностей для того, чтобы опровергнуть возражения, выдвинутые теми, кто считал, что хлеб как таковой более ценен, чем шелк, поскольку класс потребность в пище более важен, чем класс потребность в роскошной одежде[См.: Менгер К. Основания политической экономии//Австрийская школа в политэкономии: К. Менгер, Е. Бем-Баверк, Ф. Визер. М.: Экономика, 1992. С. 102; B??ц??hm-Bawerk. Kapital und Kapitalzins. 3d ed. Innsbruk, 1909. Pt. II. Р. 237 ff.]. Сегодня понятие класс потребностей абсолютно излишне. Оно не имеет никакого значения для деятельности, а следовательно, и для теории ценности; более того, оно способно приводить к ошибкам и вносить путаницу. Создание концепций и классификаций суть инструменты мысли; они приобретают значение и смысл только в контексте использующих их теорий[В мире нет классов. Классификацией явлений занимается наш разум с целью организовать наше знание. Вопрос о том, соответствует ли этой цели определенный метод классификации явлений или нет, отличается от вопроса о том, возможно ли это логически или нет.]. Бессмысленно группировать различные потребности в классы потребностей для того, чтобы установить, что такая классификация бесполезна для теории ценности.

Закон предельной полезности и убывающей предельной ценности не зависит от госсеновского закона насыщения потребностей (первый закон Госсена). Обсуждая предельную полезность, мы не рассматриваем ни чувственное наслаждение, ни насыщение и сытость. Давая следующее определение, мы не покидаем сферы праксиологических рассуждений: способ применения единицы однородного запаса, который человек реализует, если его запас составляет n единиц, но не реализует, если при прочих равных условиях его запас составляет лишь n 1 единиц, мы называем наименее насущным применением или предельным применением, а полезность, извлекаемую из него, предельной. Для того чтобы получить это знание, мы не нуждаемся ни в каком физиологическом или психологическом опыте, знании или рассуждении. Оно с необходимостью следует из нашего предположения, что люди действуют (выбирают) и что в первом случае действующий человек имеет n единиц однородного запаса, а во втором случае n 1 единиц. При этих условиях никакой другой результат немыслим. Наше утверждение формально и априорно и не зависит ни от какого опыта.

Есть только две альтернативы. Существуют или нет промежуточные ступени между ощущаемым беспокойством, которое побуждает человека действовать, и состоянием, в котором не может быть никакой деятельности (то ли потому, что достигнуто состояние полного удовлетворения, то ли потому, что человек не способен далее улучшать свои условия). Во втором случае возможно только одно действие; как только это действие завершится, будет достигнуто состояние, в котором не будет возможно никакое дальнейшее действие. Это явно несовместимо с нашим предположением о существовании деятельности; этот случай далее не заключает в себе общих условий, подразумеваемых в категории деятельности. Остается только первый случай. Но существуют различные степени ассимптотического приближения к состоянию, в котором невозможна никакая дальнейшая деятельность. Таким образом, закон предельной полезности уже заключен в категории деятельности. Это не что иное, как переворачивание утверждения: то, что приносит большее удовлетворение, предпочитается тому, что дает меньшее удовлетворение. Если имеющийся запас увеличивается с n 1 единиц до n единиц, приращение может быть использовано только для устранения менее настоятельной или менее болезненной, чем наименее настоятельная или наименее болезненная среди тех потребностей, которые могут быть устранены посредством запаса n 1.

Закон предельной полезности относится не к объективной, а к субъективной потребительной ценности. Она имеет дело не с физической или химической способностью вещей вызывать определенные последствия вообще, а с их отношением к благополучию человека, как он сам видит его на основе сложившегося моментального состояния своих дел. Она имеет дело не с ценностью предметов, а с ценностью услуг, которые человек ожидает от них получить.

Если бы мы считали, что предельная полезность относится к вещам и их объективной потребительной ценности, нам пришлось бы предположить, что предельная полезность может как увеличиваться, так и уменьшаться с увеличением количества имеющихся единиц. Может оказаться, что применение некоторого минимального количества n единиц блага a может принести удовлетворение, которое считается более ценным, чем услуги, ожидаемые от блага b. Но если запас а меньше n, то а может быть использовано лишь по другому назначению, которое считается менее ценным, чем назначение b. Тогда увеличение количества а с n 1 единиц до n единиц приведет к увеличению ценности, присвоенной одной единице а. Человек, имеющий 100 бревен, может построить дом, который защитит его от дождя лучше, чем плащ. Если бревен значительно меньше 100, то он может лишь соорудить настил, который защитит его от сырой земли. Как владелец 95 бревен он будет готов отказаться от плаща, чтобы получить недостающие 5 бревен. Если у него будет 10 бревен, то он не откажется от плаща даже за 100 бревен. Человек, накопивший 100 дол., может не захотеть выполнять некоторую работу за вознаграждение в 200 дол. Но если у него есть 2000 дол. и он жаждет приобрести неделимое благо, которое невозможно купить менее чем за 2100 дол., то он будет готов выполнить эту работу за 100 дол. Все изложенное выше согласуется с надлежащим образом сформулированным законом предельной полезности, в соответствии с которым ценность зависит от полезности ожидаемых услуг. Закона возрастающей предельной полезности не существует.

Закон предельной полезности нельзя путать ни с доктриной измерения жребия Бернулли, ни с законом ВебераФехнера [40]. По сути дела, вкладом Бернулли был широко известный и никем не оспариваемый факт, что люди стремятся удовлетворить более настоятельные потребности, прежде чем они удовлетворяют менее настоятельные, и что богатый человек в состоянии лучше обеспечить свои потребности, чем бедный. Но все следствия, которые Бернулли вывел из этого трюизма, являются ошибочными. Он разработал математическую теорию о том, что приращение удовлетворения уменьшается с увеличением общего богатства человека. Как он утверждает, весьма вероятно, что для человека с доходом 5000 дукатов один дукат значит не более чем полдуката для человека с доходом 2500 дукатов. Это просто фантастично. Давайте не будем обращать внимания на возражение, что, помимо совершенно произвольных, других методов сравнения оценок разных людей не существует. Метод Бернулли также не годится для оценок одного и того же индивида с разными величинами дохода. Он не понял, что в этой ситуации можно было бы сказать только одно: при увеличивающемся доходе каждое новое приращение используется для удовлетворения потребности менее настоятельной, чем наименее настоятельная потребность, удовлетворенная, прежде чем произошло это приращение. Он не понял, что в процессе оценивания, выбора и деятельности присутствует не измерение и установление эквивалентности, а ранжирование, т.е. предпочтение и отклонение[См.: Бернулли Д. Опыт новой теории измерения жребия//Теория потребительского поведения и спроса. СПб.: Экономическая школа, 1993. С. 1127.]. Поэтому ни Бернулли, ни математикам и экономистам, которые восприняли его логику рассуждений, не удалось разрешить парадокс ценности.

Ошибки, состоящие в смешении психофизического закона ВебераФехнера и субъективной теории ценности, уже подвергались критике Максом Вебером. Конечно, Макс Вебер не был достаточно знаком с экономической теорией и испытывал слишком сильное влияние историзма, чтобы глубоко проникнуть в основы экономической мысли. Однако гениальная интуиция подсказала ему путь к правильному решению. Теория предельной полезности, говорит он, подтверждается не психологически, а скорее если применить эпистемологический термин прагматически, т.е. с использованием категорий цели и средства[Сf. Weber M. Gesammelte Aufs??д??tze zur Wissenschaftslehre. T??ь??bingen, 1922. Р. 372; also p. 149. То, как термин прагматический употребляется Вебером, конечно, способно привести к путанице. Его нецелесообразно применять нигде, кроме философии прагматизма. Если бы Веберу был знаком термин праксиология, он, вероятно, употребил бы его.].

Если человек, желая устранить патологическое состояние, принимает определенное количество лекарства, то принятие многократной дозы не приведет к лучшему результату. Добавка или вовсе не окажет никакого влияния на фоне эффекта необходимой дозы, оптимума, или даст отрицательный эффект. То же самое верно и для любого вида удовлетворения, хотя оптимум часто достигается только применением большой дозы, а граница, за которой дальнейшие приращения производят отрицательный эффект, находится далеко. Так происходит потому, что наш мир является миром причинности и количественных связей между причиной и следствием. Тот, кто желает устранить беспокойство, вызванное проживанием в комнате при температуре 2°С, будет стремиться обогреть комнату до температуры 1821°С. Это не имеет ничего общего с законом ВебераФехнера, поскольку он не стремится к температуре 80 или 150°С. Ничего общего это не имеет и с психологией. Все, что психология может сделать для объяснения такого факта, это установить в качестве конечной данности, что человек, как правило, предпочитает смерти и болезни сохранение жизни и здоровья. Для праксиологии важно только то, что человек делает выбор между альтернативными вариантами. А тот факт, что человек оказывается на распутье, что он должен выбирать и выбирает, является, не считая других обстоятельств, следствием того, что он живет именно в количественном мире, а не в мире, в котором количество отсутствует и который человеческий разум не способен даже представить.

Смешение предельной полезности и закона ВебераФехнера происходит из-за ошибочной сосредоточенности только на средствах достижения удовлетворения, а не на самом удовлетворении. Если бы в фокусе оказалось удовлетворение, то никогда не была бы воспринята абсурдная идея объяснения формы желания тепла путем ссылки на уменьшающуюся интенсивность ощущения последовательных приращений интенсивности раздражений. То, что средний человек не жаждет повышения температуры воздуха в своей спальне до 50°С, не имеет никакого отношения к интенсивности ощущения тепла. То, что человек не нагревает свою комнату до той же температуры, что и другие нормальные люди, и до которой он сам бы, вероятно, нагрел бы ее, если бы не хотел купить новый костюм или присутствовать при исполнении симфонии Бетховена, невозможно объяснить методами естественных наук. Объективными и доступными для изучения методами естественных наук являются только проблемы объективной потребительной ценности; оценка объективной потребительной ценности действующим человеком совсем другое дело.

2. Закон отдачи

Количественная определенность результата, вызванного экономическим благом, относительно благ первого порядка (потребительских благ) означает следующее: количество причины а приносит однократно или по частям в течение определенного промежутка времени количество а результата. Относительно благ более высоких порядков (благ производственного назначения) это означает: количество причины b дает количество b результата при условии, что комплиментарная причина с приведет к количеству g результата; лишь вместе результаты b и g дадут количество р блага первого порядка D. В этом случае существуют три количества: b и с двух комплиментарных благ B и C и р продукта D.

При постоянном b мы называем ценность с, которая приводит к наивысшей ценности p/c, оптимумом. Если к наивысшей ценности p/c приводят несколько ценностей с, то мы называем это оптимумом, который приводит также к наивысшей ценности р. Если два комплиментарных блага применяются в оптимальном соотношении, то оба они дадут максимальный объем производства; их производительная сила, их объективная потребительная ценность будут использованы полностью; ни одна их часть не будет потрачена впустую. Если мы отклонимся от оптимальной комбинации, увеличив количество С без изменения количества В, отдача, как правило, увеличится, но не пропорционально увеличению количества С. Если путем увеличения только одного комплиментарного фактора вообще возможно увеличить отдачу с р до р1, а именно, заменяя c на сх, при х >> 1, то при любых обстоятельствах мы имеем р1 >> p и p1c

Закон отдачи утверждает, что существует оптимум для комбинации экономических благ высшего порядка (факторов производства). При отклонении от данного оптимума путем увеличения затрат только одного из факторов физический выпуск или не увеличится вообще, или возрастет по крайней мере не в том отношении, в каком увеличились затраты. Этот закон, как было показано выше, подразумевается тем, что количественная определенность результата, вызванного экономическим благом, является необходимым условием его существования как экономического блага.

Все, чему учит закон отдачи, называемый законом убывающей отдачи, состоит в том, что существует такая оптимальная комбинация. Есть много проблем, на которые он не дает никакого ответа и которые могут быть решены только апостериори опытным путем.

Если результат, производимый одним из комплиментарных факторов, неделим, то оптимумом является единственная комбинация, которая и приводит к выпуску, являющемуся целью. Чтобы покрасить отрез шерстяной ткани в определенный оттенок, необходимо определенное количество краски. Большее или меньшее количество не даст необходимого результата. Тот, кто имеет избыток красящих веществ, должен оставить некоторую их часть неиспользованной. Тот, кто имеет недостаточное количество, может покрасить только часть отреза. Убывающая отдача в этом случае ведет к полной бесполезности дополнительных количеств, которые даже не могут быть использованы, так как исказят замысел.

В других случаях требуется определенный минимум для производства минимального эффекта. Между минимальным и оптимальным результатами существует определенное поле, в пределах которого увеличивающиеся порции приводят или к пропорциональному возрастанию эффекта, или к увеличению в большей степени. Для того чтобы запустить машину, требуется определенный минимум смазки. Улучшится ли работа машины при увеличении количества смазки сверх этого минимума пропорционально этому увеличению или в большей степени, можно установить только на основе технологического опыта.

Закон отдачи не дает ответа на следующие вопросы: 1. Является ли оптимальная порция единственной, способной дать искомый результат? 2. Существует ли строгий предел, сверх которого любое увеличение количества переменного фактора бесполезно? 3. Пропорционально ли удельному выпуску на единицу переменного фактора уменьшение выпуска, вызванное постепенным отклонением от оптимума, и увеличение выпуска, вызванное постепенным приближением к оптимуму? Все это можно узнать только из опыта. Но сам закон отдачи, т.е. то, что должна существовать такая оптимальная комбинация, действителен априори.

Закон народонаселения Мальтуса [41] и понятия абсолютной перенаселенности, недостаточной населенности и оптимальной населенности, полученные на его основе, являются применением закона отдачи к специальной проблеме. Они имеют дело с изменениями в предложении человеческого труда при равенстве остальных факторов. Желая из политических соображений опровергнуть закон Мальтуса, люди страстно, но с помощью ложных аргументов борются против закона отдачи, который случайно они знают только как закон убывающей отдачи капитала и труда на земле. Сегодня мы можем не обращать внимания на эти необоснованные протесты. Закон отдачи не ограничен использованием комплиментарных факторов на земле. Попытки опровергнуть или доказать его действие историческими и экспериментальными исследованиями сельскохозяйственного производства настолько же излишни, насколько напрасны. Тот, кто желает опровергнуть этот закон, должен объяснить, почему люди готовы платить за землю. Если бы закон был недействителен, фермер никогда бы не задумывался о расширении размера своей фермы. Он был бы в состоянии бесконечно умножать отдачу любого кусочка почвы умножением затрат капитала и труда.

Некоторые считали, что в то время как в сельскохозяйственном производстве действует закон убывающей отдачи, в обрабатывающей промышленности преобладает закон возрастающей отдачи. Потребовалось много времени на осознание того, что закон отдачи в равной степени относится ко всем отраслям производства. Ошибочно противопоставлять сельское хозяйство и обрабатывающую промышленность относительно действия этого закона. То, что называется терминологически нерационально и даже дезориентирующе законом возрастающей отдачи, не что иное, как обращение закона убывающей отдачи, неудовлетворительная формулировка закона отдачи. По мере приближения к оптимальной комбинации путем увеличения количества только одного фактора, при том, что количество остальных факторов остается без изменения, отдача на единицу переменного фактора увеличивается или пропорционально увеличению, или в большей степени. Машина, на которой работают двое рабочих, может произвести р; трое рабочих на ней могут произвести 3р; четверо 6р; пятеро 7р; шестеро также больше 7р. Здесь использование труда четырех рабочих обеспечивает оптимальную отдачу на одного рабочего, а именно 6/4 р, в то время как при других комбинациях отдача на человека составляет соответственноi 1/2 p, p, 7/5 p и 7/6 p. Если вместо двух рабочих использовать троих или четверых, то отдача возрастает в большей степени, чем отношение количества рабочих; она возрастает не в пропорции 2:3:4, а в пропорции 1:3:6. Мы имеем возрастающую отдачу на одного рабочего. Но это не что иное, как оборотная сторона закона убывающей отдачи.

Если завод отклоняется от оптимальной комбинации применяемых факторов, он является менее эффективным, чем завод или предприятие, у которого отклонение от оптимума меньше. И в сельском хозяйстве, и в обрабатывающей промышленности многие факторы производства не являются абсолютно делимыми. Особенно в обрабатывающей промышленности почти всегда легче достигнуть оптимальной комбинации путем увеличения размеров завода или предприятия, чем путем ограничения его размеров. Если наименьшая единица одного или нескольких факторов слишком велика, чтобы найти оптимальное применение на малом или среднем заводе или предприятии, единственный путь достигнуть оптимума это увеличить размер агрегата. Именно этим объясняется преимущество крупномасштабного производства. Важность этой проблемы будет показана ниже при обсуждении вопросов учета издержек.

3. Человеческий труд как средство

Трудом называется применение в качестве средства физиологических функций и проявлений человеческой жизни. Проявление потенциальных возможностей человеческой энергии и жизненных процессов, которые человек не использует для достижения внешних целей, отличных от простого течения этих процессов и от той физиологической роли, которую они играют в биологическом поддержании его жизненной структуры, не является трудом; это просто жизнь. Человек работает, если использует свои силы и способности как средство для устранения беспокойства и заменяет процесс спонтанной и беззаботной разрядки нервного напряжения и способностей целенаправленным использованием своей жизненной энергии. Труд сам по себе есть средство, а не цель.

Человек может потратить только ограниченное количество энергии, а каждая единица труда может дать лишь ограниченный эффект. В противном случае человеческий труд имелся бы в изобилии; он не был бы редок и не считался бы средством для устранения беспокойства и в качестве такового не расходовался бы неэкономно.

В мире, где труд экономится только ввиду того, что его наличного количества недостаточно для достижения результата, относительно которого он может быть использован как средство, имеющийся запас труда будет равен всему количеству труда, которое способны затратить все люди вместе. В таком мире каждый будет стремиться работать до полного исчерпания своей кратковременной работоспособности. Время, которое не требуется на восстановление и возобновление работоспособности, израсходованной предшествующим трудом, будет полностью посвящено работе. Любое недоиспользование работоспособности будет считаться потерей. Выполняя больше работы, можно повысить свое благосостояние. Та часть имеющегося потенциала, которая остается неиспользованной, будет расцениваться как утрата благосостояния, которую нельзя компенсировать никаким соответствующим повышением благосостояния. Само понятие лени было бы неизвестно. Никто бы не думал: я мог бы сделать то-то и то-то, но это того не стоит; это не окупается; я лучше предпочту досуг. Каждый рассматривал бы всю свою работоспособность как запас фактора производства, который он стремился бы использовать полностью. Любая возможность малейшего увеличения благосостояния считалась бы достаточным стимулом для работы, если в данное мгновение не нашлось бы более выгодного использования данного количества труда.

В нашем мире положение вещей иное. Затраты труда считаются в тягость. Не работать считается более привлекательным, чем работать. Досуг при прочих равных условиях предпочитается тяжелому труду. Люди работают только в том случае, если ценят отдачу от труда выше, чем уменьшение удовлетворения, вызванного сокращением досуга. Работа подразумевает отрицательную полезность.

Психология и физиология могут попытаться дать этому объяснение. Праксиологии нет необходимости исследовать, получится у них это или нет. Исходными данными для праксиологии является то, что люди стремятся наслаждаться досугом и поэтому к своей способности производить результаты относятся иначе, чем к возможностям материальных факторов производства. Человек, учитывая затраты своего труда, изучает не только возможность применения этого количества труда для достижения более желаемой цели, но и в не меньшей степени следует: не будет ли лучше вообще воздержаться от дальнейших затрат труда. Мы можем отразить этот факт, назвав достижение досуга конечной целью целенаправленной деятельности или экономическим благом первого порядка. Применяя эту несколько изощренную терминологию, мы должны рассматривать досуг, подобно любому другому благу, с точки зрения предельной полезности. Мы должны сделать вывод, что первая единица досуга удовлетворяет более сильное желание, чем вторая, вторая более сильное, чем третья, и т.д. Переворачивая это утверждение, мы получаем утверждение, что отрицательная полезность труда, ощущаемая работником, увеличивается в большей пропорции, чем величина затрат труда.

Однако праксиологии нет необходимости изучать вопрос, увеличивается ли отрицательная полезность труда пропорционально увеличению выполненного количества труда или в большей степени. (Представляет ли эта проблема важность для физиологии и психологии и могут ли эти науки прояснить ее этот вопрос может быть оставлен без ответа.) В любом случае работник прекращает работу в тот момент, когда он более не считает полезность продолжения работы достаточной компенсацией за отрицательную полезность дополнительных затрат труда. Формируя эту оценку, он сопоставляет, если отвлечься от снижения выработки, вызванного увеличением усталости, каждую часть рабочего времени с таким же количеством продукта, что и в предыдущей части. Но полезность единиц выработки снижается в ходе увеличения вложенного труда и общего количества произведенного результата. Продукты предшествующих единиц рабочего времени предоставляются для удовлетворения более насущных нужд, чем продукты труда, вложенного позже. Удовлетворение этих менее насущных нужд может рассматриваться как недостаточное вознаграждение за дальнейшее продолжение работы, несмотря на то, что они сравниваются с такими же количествами физического выпуска.

Поэтому для праксиологической трактовки вопроса неважно, будет ли отрицательная полезность труда пропорциональна общим затратам труда или она увеличивается в большей степени, чем время, потраченное на работу. Так или иначе склонность к расходованию остающихся неиспользованными частей общего потенциала работоспособности уменьшается при прочих равных условиях с увеличением уже израсходованных частей. Происходит ли это снижение готовности работать дальше с более или менее быстрым ускорением всегда является вопросом экономических данных, а не вопросом категориальных принципов.

Отрицательная полезность, присваиваемая труду, объясняет, почему по ходу человеческой истории, рука об руку с поступательным увеличением физической производительности труда, вызванного технологическими усовершенствованиями и более обильным применением капитала, в целом развивается тенденция сокращения рабочего времени. В число удовольствий, которыми может наслаждаться цивилизованный человек в большей степени, чем его менее цивилизованный предок, входит также и большая продолжительность досуга. В этом смысле можно дать ответ на вопрос, часто задаваемый философами и филантропами: делает ли экономический прогресс людей счастливее? Если бы производительность труда была ниже, чем она есть в сегодняшнем капиталистическом мире, человек был бы вынужден или более усердно трудиться, или отказаться от многих удовольствий. Устанавливая этот факт, экономисты не утверждают, что единственным средством достижения счастья является наслаждение большим материальным комфортом, жизнью в роскоши или большим досугом. Они просто признают истину, что люди в состоянии лучше обеспечить себя тем, в чем, по их мнению, они нуждаются.

Фундаментальное положение праксиологии, согласно которому люди предпочитают то, что приносит им большее удовлетворение, тому, что приносит им меньшее удовлетворение, и они ценят вещи на основе их полезности, не нуждается в исправлении или дополнении дополнительным утверждением относительно отрицательной полезности труда. Эти теоремы уже включают в себя утверждение, что труд предпочитается досугу только в том случае, если результат труда желанен больше, чем наслаждение досугом.

Уникальное место, занимаемое трудом как фактором производства в нашем мире, определяется его неспецифическим характером. Все природные первичные факторы производства, т.е. все природные предметы и силы, которые человек может использовать для повышения своего благосостояния, имеют специфические возможности и достоинства. Существуют цели, для достижения которых они подходят больше, цели, которым они соответствуют меньше, и цели, которым они никак не соответствуют. А человеческий труд и подходит, и необходим для реализации любого мыслимого процесса и способа производства.

Но, разумеется, недопустимо рассматривать человеческий труд вообще как таковой. Игнорирование разницы между людьми и их способностью к труду является серьезной ошибкой. Работа, которую способен выполнять определенный индивид, может соответствовать одним целям больше, другим меньше или вообще не соответствовать никаким иным целям. Одним из недостатков экономической теории классической школы как раз и являлось то, что они не уделяли этому достаточно внимания и не принимали в расчет при построении теорий ценности, цен и заработной платы. Люди экономят не труд вообще, а конкретный вид данного труда. Заработная плата выплачивается не за затраты труда, а за достигнутые трудом результаты, которые сильно различаются по качеству и количеству. Производство каждого конкретного продукта требует использования рабочих, способных выполнять соответствующий конкретный вид труда. Нелепо оправдывать невнимание к данному вопросу ссылкой на то, что якобы основная часть спроса и предложения труда представляет собой неквалифицированный простой труд, который может выполняться любым здоровым человеком, и что квалифицированный труд, труд людей с определенными врожденными способностями и специальной подготовкой, в целом является исключением. Нет нужды выяснять, соответствовало ли это условиям отдаленного прошлого или даже в первобытных племенах неодинаковость врожденных и приобретенных способностей к работе была основным фактором экономии труда. Изучая цивилизованные народы, недопустимо игнорировать различия в качестве предоставляемого труда. Разные люди имеют способности к разной работе, поскольку люди рождаются неодинаковыми, а навыки и опыт, приобретаемые ими по ходу жизни, дифференцируют их способности еще больше.

Говоря о неспецифическом характере человеческого труда, мы не утверждаем, что весь человеческий труд обладает одинаковым качеством. Этим мы хотим лишь сказать, что разнообразие видов труда, требующегося для производства разных товаров, больше, чем разнообразие врожденных способностей людей. (Акцентируя это, мы не касаемся творческой деятельности гения; работа гения находится вне сферы обычной человеческой деятельности и как подарок судьбы является человечеству внезапно[См. с. 131133.]. Кроме того, мы игнорируем институциональные барьеры, препятствующие некоторым группам людей заниматься определенными видами профессиональной деятельности и получать необходимое образование.) Врожденное неравенство индивидов не нарушает зоологического единообразия и однородности человеческого вида до такой степени, чтобы делить запас труда на изолированные секторы. Таким образом, потенциальный запас труда, имеющийся для выполнения каждого вида работы, превосходит действительные потребности в таком труде. Запас любого вида специализированного труда может быть увеличен путем отвлечения работников от других работ и их обучения. Ни в одной отрасли производства нехватка людей, способных выполнять специальные задания, не ограничивает постоянно количество удовлетворения потребности. Недостаток специалистов может возникать только в краткосрочном периоде. В долгосрочном периоде он может быть устранен путем обучения тех, кто демонстрирует врожденные способности к необходимому труду.

Труд является самым редким из всех первичных средств производства, потому что он в этом ограниченном смысле является неспецифическим и потому что любой вид производства требует затрат труда. Таким образом, редкость остальных первичных средств производства, т.е. данных природой нечеловеческих средств производства, предстает перед действующим человеком в виде редкости тех материальных средств производства, использование которых требует хотя бы малейших затрат труда[Разумеется, некоторые природные ресурсы настолько редки, что используются полностью.]. Именно наличный запас труда определяет, в какой мере силы природы во всем своем многообразии будут использованы для удовлетворения нужд.

Если запас труда, который люди могут и готовы применить, увеличивается, то увеличивается и производство. Труд не может оставаться неиспользованным вследствие бесполезности для дальнейшего повышения степени удовлетворенности нужды. Изолированный экономически самодостаточный человек всегда имеет возможность улучшения условий своего существования путем приложения дополнительного количества труда. На рынке труда в рыночном обществе всегда существуют покупатели на любой предлагаемый запас труда. Изобилие и избыток будут существовать только в отдельных секторах рынка труда; это приведет к выталкиванию труда в другие сегменты и расширению производства в других областях экономической системы. С другой стороны, увеличение количества имеющейся земли при прочих равных условиях приведет к увеличению производства лишь в том случае, если дополнительная земля более плодородна, чем уже возделываемая маржинальная земля[В условиях свободной подвижности труда было бы расточительным улучшать неплодородную землю, если бы освоенная область не была достаточно плодородной, чтобы компенсировать полные затраты на эту операцию.]. То же самое действительно и для накопленного материального оснащения будущего производства. Полезность капитальных благ также зависит от наличного запаса труда. Было бы расточительным использовать возможности существующих мощностей, если необходимый для этого труд может быть применен для удовлетворения более насущных нужд.

Полнота использования комплиментарных факторов производства определяется наличием самого редкого из них. Давайте предположим, что производство одной единицы р требует затрат семи единиц а и трех единиц b и что ни а, ни b не могут быть использованы ни в каком другом производстве, кроме производства р. Если имеется 49а и 2000b, то произвести можно не более 7р. Наличный запас а определяет степень использования b. Только а считается экономическим благом; и только за а люди готовы платить; полная цена р учитывает семь единиц а. C другой стороны, b не является экономическим благом и его цена не учитывается. Определенное количество b остается неиспользованным.

Мы можем попытаться представить мир, в котором все материальные факторы производства используются настолько полно, что нет возможности занять всех людей или занять всех людей в той мере, в какой они готовы работать. В таком мире труд имеется в изобилии; увеличение запаса труда не обеспечит никакого приращения общего количества продукции. Если мы предположим, что все люди имеют одинаковую работоспособность и прилежание, и не будем обращать внимание на отрицательную полезность труда, то труд в таком мире не будет экономическим благом. Если бы этот мир был социалистическим сообществом, то прирост численности населения считался бы увеличением незанятых потребителей. Если бы он был рыночным обществом, то ставки заработной платы не были бы достаточными, чтобы предотвратить голод. Ищущие работу люди были бы готовы работать за любую оплату, какой бы низкой она ни была, даже если она была бы недостаточной для сохранения их жизни. Они были бы счастливы еще ненадолго отсрочить смерть от голода.

Нет необходимости останавливаться на парадоксах этой гипотезы и обсуждать проблемы подобного мира. Наш мир другой. Труд более редок, чем материальные факторы производства. На этом этапе мы не рассматриваем проблему оптимального населения. Мы изучаем проблему существования материальных факторов производства, оставшихся неиспользованными вследствие того, что требующийся труд необходим для удовлетворения более насущных нужд. В нашем мире существует не избыток, а дефицит рабочей силы, и часть материальных факторов производства, т.е. земля, месторождения полезных ископаемых и даже заводы и оборудование, остается неиспользованной.

Эту ситуацию можно изменить таким увеличением населения, чтобы все материальные факторы, требуемые для производства продовольствия, необходимого в строгом смысле слова для поддержания человеческой жизни, использовались бы полностью. Но пока это не так, ее нельзя изменить совершенствованием технологических методов производства. Замена менее эффективных методов производства более эффективными не сделает труд избыточным, если существуют материальные факторы, использование которых способно повысить благосостояние человека. Наоборот, она увеличит выпуск и в связи с этим количество потребительских благ. Трудосберегающие механизмы увеличивают объем предложения. Они не являются причиной технологической безработицы[См. с. 721731.].

Любой продукт результат применения и труда, и материальных факторов. Человек экономит и труд, и материальные факторы.

Труд, приносящий непосредственное удовлетворение, и труд, приносящий опосредованное удовлетворение

Как правило, любой труд приносит человеку удовлетворение лишь опосредованно, а именно через устранение беспокойства, обеспечиваемое результатами труда. Работник отказывается от досуга и подчиняется отрицательной полезности труда для того, чтобы наслаждаться продуктом или тем, что другие люди будут готовы дать за него. Затраты труда для работника это средство достижения определенной цели, цена, которую он платит, и издержки, которые он несет.

Однако в некоторых случаях выполнение труда удовлетворяет работника непосредственно. Он получает непосредственное удовлетворение от затрат труда. Его доход двойствен. С одной стороны, он заключается в получении продукта, а с другой в получении работником удовлетворения от процесса труда.

Иногда этот факт получает гротескное истолкование, на основе которого разрабатываются фантастические планы социальных реформ. Одна из основных догм социализма состоит в том, что труд характеризуется отрицательной полезностью только при капиталистическом способе производства, а при социализме он будет чистым наслаждением. Мы можем пренебречь излияниями бедного сумасшедшего Шарля Фурье. Но марксистский научный социализм в этом отношении ничем не отличается от утопистов. Фридрих Энгельс и Карл Каутский, одни из самых выдающихся его проповедников, прямо заявляли, что основным следствием социалистического строя будет превращение труда из страдания в удовольствие[См.: Каутский К. Социальная революция. Женева, 1903. С. 16 и далее. Об Энгельсе см. с. 552.].

Часто игнорируется, что те виды деятельности, которые приносят непосредственное удовлетворение и являются, таким образом, прямым источником удовольствия и наслаждения, существенно отличаются от труда и работы. Лишь поверхностное отношение к вопросу может помешать осознанию этих различий. Воскресные прогулки на лодках по пруду в парке ради развлечения лишь разве что с точки зрения гидромеханики можно приравнять к гребле моряков и рабов на галерах. Ценимое как средство достижения цели напевание арии во время прогулки отличается от исполнения той же арии певцом в опере. Беззаботный воскресный гребец и поющий праздношатающийся извлекают из своей деятельности не опосредованное, а непосредственное удовлетворение. То, что они делают, не является трудом, т.е. применением их физиологических функций для достижения целей, отличных от простого проявления этих функций. Это просто удовольствие. Это цель сама по себе; это делается ради самого процесса и не оказывает никаких других услуг. А так как это не труд, то его нельзя называть трудом, приносящим непосредственное удовлетворение[Серьезное занятие греблей как спортом и серьезное занятие пением как художественной самодеятельностью является интровертным трудом (см. с. 548549).].

Иногда поверхностный наблюдатель может считать, что труд, выполняемый другими людьми, приносит непосредственное удовлетворение, потому что он сам хотел бы заняться игрой, имитирующей данный вид труда. Подобно тому, как дети играют в школу, солдатиков и железную дорогу, взрослые тоже хотели бы поиграть в то или другое. Они думают, что механик должен так же наслаждаться регулировкой и настройкой двигателя, как наслаждались бы они сами, если бы им разрешили поиграть с ним. Спешащий в контору бухгалтер завидует полицейскому, который, как ему кажется, получает деньги за неторопливую прогулку по своему району. А полицейский завидует бухгалтеру, который, сидя в комфортабельном кресле в теплой комнате, зарабатывает деньги каким-то бумагомаранием, которое всерьез и трудом назвать нельзя. Однако мнения людей, неправильно понимающих работу других людей и считающих ее простым времяпрепровождением, нельзя принимать всерьез.

И все же возможны также случаи и подлинного труда, приносящего непосредственное удовлетворение. Существуют виды труда, малые количества которого в особых обстоятельствах приносят непосредственное удовлетворение. Но эти количества настолько незначительны, что они не играют никакой роли в совокупной человеческой деятельности и производстве для удовлетворения потребностей. Наш мир характеризуется феноменом отрицательной полезности труда. Люди обменивают труд, приносящий отрицательную полезность, на продукты труда; труд является для них источником опосредованного удовлетворения.

В той мере, в какой конкретный вид труда приносит ограниченное количество удовольствия, а не страдания, непосредственное удовлетворение, а не тягость труда, оплата его выполнения не производится. Наоборот, исполнитель, работник, должен купить это удовольствие и заплатить за него. Для многих людей охота на дичь была и остается обычным тягостным трудом. Но есть люди, для которых это чистое удовольствие. В Европе любители поохотиться покупают у владельцев охотничьих угодий право подстрелить определенное количество дичи определенного вида. Покупка этого права и цена, уплаченная за добычу, не одно и то же. Если две эти покупки соединить вместе, то цена намного превысит цену, которую можно получить за добычу на рынке. Олень, еще трубящий на отвесных скалах, имеет поэтому большую денежную ценность, чем убитый, привезенный в долину и подготовленный к использованию его мяса, шкуры и рогов, хотя его добыча потребовала энергичного восхождения в горы и материальных затрат. Можно сказать, что одна из услуг, которую живой олень способен оказать, состоит в удовольствии охотника по его добыче.

Творческий гений

Высоко-высоко над миллионами простых смертных, которые приходят и уходят, возвышаются пионеры люди, чьи дела и идеи указывают человечеству новые пути. Для гениев-первопроходцев[Вожди не являются пионерами. Они ведут людей по дороге, проложенной пионерами. Пионеры же идут неторенными путями и, возможно, не задумываются о том, захочет ли кто-нибудь идти новой дорогой. Вожди направляют людей к целям, которых те хотят достичь.] творчество составляет сущность жизни. Для них жить означает творить.

Деяния этих удивительных людей не могут быть полностью сведены к праксиологическому понятию труда. Они не являются трудом, так как для гениев они не средство, а цели сами по себе. Гении живут, творя и изобретая. Для них не существует досуга, только паузы временного бесплодия и разочарования. Для них стимулом является не желание добиться результата, а сам процесс его получения. Достижение не удовлетворяет его ни непосредственно, ни опосредованно. Оно не удовлетворяет его опосредованно, потому что окружающие в лучшем случае остаются равнодушными, а чаще всего отвечают на него насмешками, глумлением и преследованиями. Многие из гениев могли бы использовать свой дар, чтобы сделать свою жизнь приятной и радостной, но они даже не рассматривают такую возможность и без колебаний выбирают тернистый путь. Гений желает завершить то, что он считает своей миссией, даже если знает, что навлечет на себя несчастья.

Гений не извлекает из своей творческой деятельности также и непосредственного удовлетворения. Творчество для него источник мук и страданий, нескончаемая мучительная борьба с внутренними и внешними препятствиями; оно съедает и разрушает его. Австрийский поэт Грильпарцер описал это состояние в трогательной поэме Прощание с Гастейном[Похоже, перевода этой поэмы на английский язык не существует. В книге Дугласа Йейтса (Yates D. Franz Grillparzer, a Critical Biography. Oxford, 1946. I. 57) дается ее краткое содержание на английском языке.]. Можно предположить, что при ее написании он думал не только о собственных скорбях и несчастьях, но и о более сильных страданиях гораздо более великого человека, Бетховена, чья судьба напоминала его собственную и кого он понимал лучше, чем кто-либо из современников. Ницше сравнил себя с пламенем, которое жадно пожирает и уничтожает самое себя[Перевод поэмы Ницше см.: Mugge М. А. Friedrich Nietzsche. New York, 1911. P. 275.]. Эти мучения не имеют ничего общего со смыслом, обычно придаваемым понятиям работы и труда, производства и успеха, добывания хлеба насущного и наслаждения жизнью.

Достижения творческого новатора, его мысли и теории, его стихи, картины и музыкальные произведения с праксиологической точки зрения не могут быть классифицированы как продукты труда. Они не являются результатом применения труда, который может быть направлен на производство других удовольствий, кроме производства шедевров философии, искусства или литературы. Мыслители, поэты и художники иногда вообще неспособны выполнять никакую другую работу. В любом случае время и каторжный труд, потраченные ими на творческую деятельность, не отняты от применения для других целей. Обстоятельства иногда обрекают на бесплодие человека, способного рождать неслыханные вещи; они иногда оставляют ему единственную альтернативу: или умереть от голода, или направить все свои силы на физическое выживание. Но если гению удается достичь своих целей, никто, кроме него самого, не оплачивает понесенные издержки. Возможно, в некотором отношении Гете стесняла его работа в суде Веймара. Но он определенно не добился бы большего, исполняя официальные обязанности министра, директора театра или управляющего шахты, если бы не писал пьес, стихов и романов.

Более того, невозможно заменить работу творца работой других людей. Если бы не существовали Данте и Бетховен, никто не был бы в состоянии создать Божественную комедию или Девятую симфонию, передав эту задачу другим людям. Никакой, даже самый интенсивный спрос, никакой, даже самый безоговорочный приказ правительства не дадут нужного результата. Гении не предоставляются по заказу. Люди не могут улучшить природные и социальные условия, рождающие творцов и их произведения. Их невозможно культивировать с помощью евгеники, готовить в системе школьного образования или организовывать их деятельность. Однако вполне возможно организовать общество таким образом, чтобы пионерам и их прорывам не оставалось места.

Для праксиологии творческое достижение гения есть конечная данность. Оно появляется, чтобы войти в историю как бесплатный подарок судьбы. Оно ни в коей мере не результат производства в том смысле, в каком этот термин использует экономическая наука.

4. Производство

Успешно осуществленная деятельность достигает искомого результата. Она производит продукт.

Производство не акт творения; оно не дает ничего, что бы не существовало ранее. Оно представляет собой трансформацию данных элементов путем упорядочивания и сочетания. Производитель не творец. Человек творит только в мыслях и в мире воображения. В мире внешних явлений он лишь преобразователь. Он может комбинировать имеющиеся средства таким образом, чтобы в соответствии с законами природы непременно получился искомый результат.

Не так давно существовало деление на производство материальных благ и оказание личных услуг. Плотник, делающий столы и стулья, назывался производительным; но этот эпитет не применялся к врачу, советы которого помогали заболевшему плотнику восстановить свою способность изготавливать столы и стулья. Проводилось различие между связью врачплотник и связью плотникпортной. Утверждалось, что врач сам не производит; он зарабатывает на жизнь из того, что производят другие, его содержат плотники и портные. Еще раньше физиократы заявляли, что любой труд бесплоден, если ничего не извлекает из земли. По их мнению, только земледелие, рыболовство и охота, а также работа в рудниках и каменоломнях были производительными. Обрабатывающая промышленность добавляла к ценности используемого сырья только ценность вещей, потребленных работниками.

Сегодняшние экономисты смеются над этими бессмысленными разграничениями своих предшественников. Но им бы следовало заметить бревно в собственном глазу. Методы, которыми многие современные экономисты решают ряд проблем (например, рекламы и сбыта) являются очевидным повторением грубых ошибок, которые должны были бы давно исчезнуть.

Другое широко распространенное мнение обнаруживает различие между применением труда и материальных факторов производства. Природа, как говорят, раздает свои богатства безвозмездно, а за труд должна быть выплачена его отрицательная полезность. Работая и преодолевая отрицательную полезность труда, человек приносит в мир нечто, что прежде не существовало. В этом смысле труд был назван созидательным. Это также ошибочно. Способность человека к работе такая же данность Вселенной, как и изначальные и неотъемлемые возможности земли и животная пища. И то, что часть потенциала труда может оставаться неиспользованной, также не отличает его от нечеловеческих факторов производства; они тоже могут оставаться неиспользованными. Готовность людей преодолевать отрицательную полезность труда вызвана тем, что они предпочитают результаты труда удовлетворению, извлекаемому из дополнительного досуга.

Только человеческий разум, направляющий деятельность и производство, является созидательным. Разум также принадлежит Вселенной и природе; он часть данного и существующего мира. Называть разум созидательным не означает давать волю метафизическим спекуляциям. Мы называем его созидательным, поскольку затрудняемся проследить дальнейшую причину изменений, вызванных человеческой деятельностью, после того, как мы наталкиваемся на вмешательство разума, направляющего действия человека. Производство не является чем-то физическим, материальным либо внешним; оно суть духовный и умственный феномен. Его сущность составляют не человеческий труд и внешние силы и предметы природы, а решение разума использовать эти факторы в качестве средств для достижения целей. Продукты производятся в результате не работы и усилия самих по себе, а того, что работа направляется разумом. Один лишь человеческий разум обладает силой устранить беспокойство.

В материалистической метафизике марксистов эти вопросы получили искаженное толкование. Производительные силы являются нематериальными. Производство суть духовное, умственное и идеологическое явление. Это метод, который человек, направляемый разумом, применяет для наилучшего устранения беспокойства. То, что отличает условия нашей жизни от условий жизни наших предков тысячу или двадцать тысяч лет назад, есть нечто не материальное, а духовное. Материальные изменения являются результатом духовных изменений.

Производство есть изменение данного в соответствии c замыслами разума. Эти замыслы рецепты, формулы, идеологии первичны; они преобразуют исходные факторы и человеческие, и нечеловеческие в средства. Человек производит посредством своего разума; он выбирает цели и применяет средства для их достижения. Популярная поговорка, согласно которой экономическая наука занимается материальными условиями жизни человека, полностью ошибочна. Человеческая деятельность суть проявление разума. В этом смысле праксиология может быть названа моральной наукой (Geisteswissensshaft*).

Разумеется, мы не знаем, что такое разум, точно так же как мы не знаем, что такое движение, жизнь, электричество. Разум просто слово для обозначения неизвестного фактора, который позволил людям создать все ими совершенное: теории и стихи, храмы и симфонии, автомобили и самолеты.

Анархисты не учитывают того неоспоримого факта, что некоторые люди или слишком ограниченны, или слишком слабы, чтобы самопроизвольно приспосабливаться к условиям жизни в обществе. Даже если мы примем, что любой здравомыслящий взрослый человек наделен способностью осознать пользу общественного сотрудничества и вести себя соответственно, все равно остаются проблемы с детьми, престарелыми и душевнобольными. Мы можем согласиться, что те, кто ведет себя асоциально, должны считаться психически больными и нуждаться в лечении. Но пока не все они вылечены, пока они дети или старики, необходимо предпринимать определенные меры, чтобы не подвергать общество опасности. Анархическое общество будет зависеть от милости каждого индивида. Общество не может существовать, если большинство не готово путем применения или угрозы насильственных действий противостоять меньшинству, разрушающему общественный порядок. Этой властью наделяется государство или правительство.

Государство или правительство есть общественный аппарат сдерживания и принуждения. Ни один индивид не может применять насилие или угрозу насилия, если правительство не дало ему соответствующих полномочий. По сути государство является институтом, предназначением которого является сохранение миролюбивых отношений между людьми. Однако для сохранения мира необходимо быть готовым к отражению атак тех, кто его нарушает.

Либеральная социальная доктрина, основанная на этических учениях и экономической теории утилитаризма, смотрит на проблему отношений правительства и тех, кем правят, под иным углом зрения, чем универсализм и коллективизм. С точки зрения либерализма правители, всегда являющиеся меньшинством, не могут длительное время оставаться на своем месте без согласия тех, кем правят. Какой бы ни была система правления, фундаментом, на котором она строится, всегда является мнение тех, кем правят, что подчинение и лояльность этому правительству лучше соответствуют их интересам, чем мятеж и установление другого режима. Большинство способно уничтожить любое непопулярное правительство и использует свою силу как только убеждается, что его благосостояние требует этого. Гражданская война и революция являются средствами, посредством которых неудовлетворенное большинство ниспровергает правителей и методы управления, которые его не устраивают. Ради внутреннего мира либерализм стремится к демократическому правлению. Демократия поэтому не является революционным институтом. Напротив, она как раз выступает средством предотвращения революций и гражданских войн. Демократия дает способ мирной настройки правительства на волну воли большинства. Когда должностные лица и их политика уже не устраивают большую часть народа, на следующих выборах они будут устранены и заменены другими людьми, приверженными другой политике.

Рекомендуемый либерализмом принцип большинства или власти народа не направлен на господство посредственности, невежд, отечественных варваров. Либералы тоже считают, что страной должны править те, кто лучше всего соответствует этой задаче. Но они уверены, что способность править лучше доказывается путем убеждения своих сограждан, а не применением к ним силы. Разумеется, нет никакой гарантии, что избиратели вверят должность наиболее компетентному кандидату. Но и никакая другая система не дает таких гарантий. Если большинство привержено ошибочным принципам и предпочитает недостойных кандидатов, то не существует иного лекарства, кроме как попытаться изменить их умонастроения, излагая более разумные принципы и рекомендуя более достойных людей. Меньшинство никогда не сможет добиться устойчивого успеха другими средствами.

Универсализм и коллективизм не могут принять этого демократического решения проблемы формы правления. По их мнению, индивид, подчиняясь этическим принципам, не действует непосредственно в своих земных интересах, а, напротив, отказывается от достижения своих собственных целей в пользу божественного замысла или коллективного целого. Более того, сам по себе разум не способен постигнуть верховенство абсолютных ценностей и безусловную обоснованность священных законов, а также правильно истолковать каноны и заповеди. Следовательно, в их глазах попытки убеждения большинства и наставление его на путь добродетели посредством дружеского увещевания являются безнадежным делом. Те, кто отмечен небесной благодатью, кому искра Божья дает вдохновение, должны проповедовать послушным и применять насилие к непокорным. Такой харизматический лидер наместник Бога, уполномоченный коллективного целого, орудие истории. Он непогрешим и всегда прав. Его приказы высшая норма.

Универсализм и коллективизм необходимо являются формой теократического правления. Общей отличительной чертой любой их разновидности является то, что они постулируют наличие сверхчеловеческой сущности, которой индивиды должны повиноваться. Различаются они только названиями, присваиваемыми этой сущности, и содержанием законов, провозглашаемых во имя ее. Диктатура меньшинства не может иметь никакого другого оправдания, помимо апелляции к полномочиям, якобы полученным от сверхчеловеческой абсолютной власти. Не играет большой роли, обосновывает ли деспот свои притязания божественными правами помазанных королей, исторической миссией пролетариата, высшим существом, называемым Абсолют (Гегель) или Человечество (Огюст Конт). Термины общество и государство в том смысле, в каком они используются сторонниками социализма, планирования и социального управления, обозначают божество. Жрецы новой веры приписывают своему идолу все атрибуты, которые теологи приписывают Богу, всемогущество, всеведение, бесконечную доброту и т.д.

Как только кто-то предполагает, что над действиями индивида и вне их есть вечная сущность, преследующая собственные цели и отличная от смертных людей, он тем самым уже создает понятие сверхчеловеческого существа. Тогда он не может обойти вопрос о том, чьи цели имеют приоритет в случае возникновения антагонизма государства и общества или индивида. Ответ на этот вопрос подразумевается самой концепцией государства или общества в понимании коллективизма и универсализма. Если постулируется сосуществование сущности, которая ex definitione выше, благороднее и лучше, чем индивиды, то не может быть никаких сомнений в том, что цели этого выдающегося существа должны быть превыше целей жалких индивидов. (Правда, некоторые любители парадоксов, например Макс Штирнер[Cf. Stirner M. (Shmidt J. K.). The Ego and His Own. Trans. by S.T. Byington. New York, 1907.], получают удовольствие, переворачивая все с ног на голову и несмотря ни на что утверждая приоритет индивидов.) Если общество или государство является существом, наделенным волением и стремлениями, а также всеми другими качествами, приписываемыми ему коллективистской доктриной, то бессмысленно противопоставлять его величественным замыслам жалкие цели ничтожного индивида.

Квазитеологический характер всех коллективистских доктрин проявляется в их взаимных конфликтах. Коллективистская доктрина не утверждает превосходство коллективного целого in abstracto; она провозглашает возвышенность конкретного коллективистского идола и либо решительно отрицает существование других подобных идолов, либо низводит их до подчиненного и вспомогательного положения по отношению к своему идолу. Поклонники государства провозглашают совершенство определенного государства, а именно своего собственного; националисты совершенство своей собственной нации. Если несогласные оспаривают их программу, объявляя превосходство другого коллективистского идола, они не находят иного возражения, кроме как заявлять вновь и вновь: Мы правы, потому что внутренний голос говорит нам, что мы правы, а вы ошибаетесь. Конфликты антагонистических коллективистских вероучений и сект могут быть разрешены не путем логических рассуждений; они могут быть разрешены только с помощью оружия. Альтернативой либеральному и демократическому принципу власти большинства являются принципы вооруженного конфликта и диктаторского угнетения.

Все разновидности коллективистских вероучений едины в своей неистребимой ненависти к основополагающим политическим институтам либеральной системы: принципу большинства, терпимости к инакомыслию, свободе мысли, слова и прессы, равенству всех людей перед законом. Такая солидарность коллективистских вероучений в их попытках разрушить свободу привела к ошибочному мнению, что суть современного антагонизма заключается в противостоянии индивидуализма и коллективизма. На самом деле это борьба между индивидуализмом, с одной стороны, и множеством коллективистских сект с другой, причем их взаимная ненависть и враждебность не менее сильны, чем их отвращение к либеральной системе. Капитализм атакует не единая марксистская секта, а множество марксистских групп. Эти группы (например, сталинисты, троцкисты, меньшевики, сторонники II Интернационала [44] и т.д.) сражаются друг с другом с крайней жестокостью и бесчеловечностью. Существует и много немарксистских сект, которые применяют такие же зверские методы в борьбе между собой. Замена либерализма коллективизмом приведет к бесконечным кровавым междоусобицам.

Традиционная терминология толкует все это абсолютно неверно. Философия, обычно называемая индивидуализмом, является философией общественного сотрудничества и поступательного усиления общественных связей. С другой стороны, применение основных идей коллективизма не может привести ни к чему иному, кроме дезинтеграции общества и увековечения вооруженного конфликта. Правда, каждая разновидность коллективизма обещает вечный мир, начиная с момента своей полной победы и окончательного поражения и истребления всех других идеологий и их сторонников. Однако для реализации этих планов необходима радикальная трансформация человечества. Люди должны быть поделены на два класса: на всесильного богоподобного диктатора и на массы, должные отказаться от воления и рассуждения, чтобы стать простыми пешками в планах диктатора. Для того чтобы сделать одного человека богоподобным господином, массы необходимо обесчеловечить. Мысль и действие, важнейшие характеристики человека как человека, становятся привилегией только одного человека. Нет необходимости говорить о том, что данный сценарий неосуществим. Тысячелетние империи диктаторов обречены на крушение; они никогда не существуют дольше, чем в течение нескольких лет. Мы только что стали свидетелями распада нескольких подобных тысячелетних порядков. Оставшиеся вряд ли кончат лучше.

Современное возрождение идей коллективизма основная причина всех страданий и бедствий наших дней оказалось настолько успешным, что важнейшие идеи либеральной социальной философии были преданы забвению. Сегодня даже многие из тех, кто поддерживает демократические институты, игнорируют эти идеи. Аргументы, которые они выдвигают в пользу свободы и демократии, заражены коллективистскими ошибками; их доктрины являются скорее искажением, нежели поддержкой подлинного либерализма. По их мнению, большинство всегда право просто потому, что способно сокрушить любую оппозицию; власть большинства является диктаторской властью самой многочисленной партии, а правящее большинство не должно само ограничивать себя, осуществляя свою власть и проводя в жизнь свою политику. Как только фракции удается получить поддержку большинства граждан и таким образом встать у руля государственной машины, она свободна отказать меньшинству во всех демократических правах, посредством которых она сама только что вела борьбу за верховенство.

Такой псевдолиберализм является полной противоположностью либеральной доктрины. Либералы не считают, что большинство божественно и непогрешимо; что поддержка политики многими является доказательством ее соответствия общему благу. Они не рекомендуют диктатуру большинства и жестокое преследование инакомыслящего меньшинства. Либерализм имеет в виду политическое устройство, которое обеспечивало бы ровную работу общественного сотрудничества и поступательное усиление взаимных общественных связей. Его основная цель избежать острых конфликтов, войн и революций, которые разрушают общественное сотрудничество и возвращают людей в первобытное варварство, когда все племена и политические группировки бесконечно сражались друг против друга. Поскольку разделение труда требует нерушимого мира, либерализм направлен на установление системы правления, склонной поддерживать мир, а именно демократии.

Праксиология и либерализм

Либерализм в значении XIX в. является политической доктриной. Это не теория, а приложение теорий, разработанных праксиологией, и в особенности экономической наукой, к определенным проблемам человеческой деятельности в обществе.

В качестве политической доктрины либерализм не является нейтральным относительно ценностей и конечных целей деятельности. Он предполагает, что все или по крайней мере большая часть людей стремится преследовать определенные цели. Это дает им информацию о средствах, подходящих для реализации их планов. Поборники либеральных доктрин полностью отдают себе отчет в том, что их учения имеют силу только для людей, приверженных этим ценностным принципам.

В то время как праксиология, а вслед за ней и экономическая наука используют термины счастье и устранение беспокойства в строго формальном смысле, либерализм придает им конкретное значение. Он предполагает, что люди предпочитают жизнь смерти, здоровье болезни, питание голоду, достаток нищете. Он учит человека тому, как действовать в соответствии с этими оценками.

Принято называть эти заботы материалистическими и обвинять либерализм в грубом материализме и пренебрежении высшими и благородными стремлениями человечества. Не хлебом единым жив человек, говорят эти критики, и поносят убожество и презренную низменность утилитарной философии. Однако эти страстные обличительные речи несправедливы, поскольку сильно искажают учение либерализма.

Первое: либералы не утверждают, что людям следует стремиться именно к тем целям, которые упомянуты выше. Они всего лишь считают, что подавляющее большинство людей предпочитают быть богатыми и здоровыми, а не бедными и больными. Корректность этого утверждения не может быть поставлена под сомнение. Это доказывается тем, что все антилиберальные доктрины теократические догмы различных религий, этатизм, национализм, социализм содержат ту же позицию в этих вопросах. Все они обещают своим последователям жизнь в изобилии. Никто из них еще не рискнул сказать людям, что осуществление их программы ухудшит их материальное положение. Напротив, они упирают на то, что как раз реализация планов соперничающих партий приведет к обнищанию большинства, а сами они желают обеспечить своим сторонникам достаток. Христианские партии не менее активно, чем националисты и социалисты, обещают массам более высокие стандарты жизни. Сегодняшние церкви часто больше говорят о повышении ставок заработной платы, чем о догмах христианской доктрины.

Второе: либералы не смотрят свысока на интеллектуальные и духовные устремления человека. Наоборот, с неистовым рвением они стремятся к интеллектуальному и нравственному совершенствованию, к мудрости и эстетической безупречности. Но их взгляды на эти высокие и благородные вещи весьма далеки от грубых представлений их противников. Они не разделяют наивное мнение о том, что какая-либо система социальной организации способна непосредственно стимулировать философскую или научную мысль, рождение шедевров литературы и искусства и сделать массы более просвещенными. Они понимают: все, что общество может достичь в этих областях, это создать среду, не возводящую непреодолимых препятствий на пути гениев, и сделать обычного человека достаточно свободным от материальных забот, чтобы он имел возможность интересоваться чем-то иным, помимо поисков средств существования. По их мнению, важнейшим социальным средством сделать человека более человечным является борьба с нищетой. Мудрость, наука и искусство в мире изобилия чувствуют себя лучше, чем в среде нуждающихся людей.

Упрекать эпоху либерализма за так называемый материализм означает искажать факты. XIX в. был не только веком беспрецедентного усовершенствования технических методов производства и повышения материального благосостояния масс. Он не просто увеличил среднюю продолжительность жизни человека. Его научные и художественные достижения непреходящи. Это была эпоха бессмертных музыкантов, писателей, поэтов, художников и скульпторов; он произвел революцию в философии, экономической науке, математике, физике, химии и биологии. И впервые в истории человечества он сделал великие работы и великие мысли доступными обычному человеку.

Либерализм и религия

Либерализм основывается на чисто рациональной и научной теории общественного сотрудничества. Политика, им рекомендуемая, является приложением системы знаний, не имеющих никакого отношения к чувствам, интуитивным верованиям, которые нельзя в достаточной степени логически подкрепить, мистическому опыту и личной осведомленности о сверхъестественных явлениях. В этом смысле к нему можно применить эпитеты атеистический и агностический, часто имеющие иронический оттенок или неверно понимаемые. Было бы, однако, серьезной ошибкой делать вывод, что науки о человеческой деятельности и установки, вытекающие из их учений, либерализм антитеистичны и враждебны религии. Они категорически противостоят любой системе теократии. Но они абсолютно нейтральны в отношении религиозных верований, которые не претендуют на вмешательство в ход общественной, политической и экономической жизни.

Теократия есть общественная система, которая выдвигает притязания на сверхъестественные основания своей легитимности. Основным законом теократического режима является прозрение, не доступное исследованию путем умозаключений и доказательству логическими средствами. Его конечным критерием является интуиция, дающая разуму субъективную уверенность в некоторых вещах, которые не могут быть постигнуты путем умозаключений и логического рассуждения. Если эта интуиция ссылается на один из традиционных комплексов учений, касающихся существования Божественного Создателя и Господа, мы называем ее религиозной верой. Если она ссылается на другой комплекс взглядов, мы называем это метафизическими взглядами. Таким образом, система теократического правления не обязательно должна основываться на одной из великих исторических мировых религий. В ее основе могут лежать метафизические принципы, которые отвергают все традиционные церкви и названия, и гордятся своим подчеркнуто антитеистическим и антиметафизическим характером. В наше время самые мощные теократические партии противостоят христианству и другим религиям, развившимся из иудейского монотеизма. Теократический характер им придает стремление привести земную жизнь человечества в соответствие с комплексом идей, чью обоснованность невозможно доказать логически. Они ведут себя так, как будто их лидеры одарены знанием, недоступным остальному человечеству и противоречащим идеям, разделяемым теми, кому в искре Божьей отказано. Посвященным лидерам вверена мистическая высшая власть и право управлять делами заблудшего человечества. Лишь они одни просвещены; все остальные люди или слепы и глухи, или являются злодеями.

Многие направления великих исторических религий поддавались теократическим влияниям. Их поборники были ослеплены жаждой власти, стремлением к угнетению и уничтожению всех инакомыслящих. Тем не менее не следует смешивать две разные вещи: религию и теократию.

Уильям Джемс называет религиозными чувства, действия и опыт отдельной личности, поскольку их содержанием устанавливается отношение ее к тому, что она почитает Божеством[Джемс У. Многообразия религиозного опыта. СПб.: Андреев и сыновья, 1992. С. 40.]. В качестве признаков религиозной жизни он называет следующие убеждения: видимый мир является частью иного духовного мира, в котором он черпает свой главный смысл; согласие и гармония с этим высшим миром являются истинной целью; молитва, или внутреннее общение с ее духом Бог ли это или закон есть реально протекающий процесс, в котором проявляется духовная энергия и который порождает известные психические и даже материальные последствия в феноменальном мире. Религия, продолжает Джемс, также включает в себя следующие психологические черты: новая энергия, добавляющаяся к жизни как дар и принимающая форму лирического очарования или влечения к суровости и героизму, затем уверенность в спасении опасности и мирной настроенности, а в отношении других преобладание нежной любви[Там же. С. 384385.].

Такая характеристика религиозных опыта и чувств человечества никак не касается организации общественного сотрудничества. Религия в представлении Джемса является чисто личными и индивидуальными отношениями между человеком и священной, таинственной и вызывающей благоговейный трепет божественной Реальностью. Она предписывает человеку определенные правила индивидуального поведения. Но ничего не утверждает относительно проблем социальной организации. Св. Франциск Ассизский, величайший религиозный гений Запада, не касался политики и экономики. Он хотел научить своих учеников благочестивой жизни; он не разрабатывал планов организации производства и не побуждал своих последователей прибегать к насилию против инакомыслящих. Он не несет ответственности за толкование своих учений режимом, который он основал.

Либерализм не чинит препятствий человеку, стремящемуся привести свое личное поведение и частные дела в соответствие с тем, как он сам или его церковь или вероисповедание истолковывает учения Священного Писания. Но он решительно противостоит любым попыткам заглушить рациональное обсуждение проблем общественного благосостояния путем апелляции к религиозным откровениям и интуиции. Он никому не предписывает разводы или практику регулирования рождаемости. Но борется с теми, кто хочет запретить другим свободно обсуждать все за и против этих мер.

Либеральное мнение состоит в том, что цель нравственных принципов заставить индивидов приводить свое поведение в соответствие с требованиями жизни в обществе, воздерживаться от любых действий, наносящих вред сохранению мирного общественного сотрудничества и улучшению отношений между людьми. Либералы приветствуют поддержку, которую религиозные учения могут обеспечить тем нравственным предписаниям, которые они сами одобряют, но противостоят любым нормам, которые могут привести к разрушению общества, из какого бы источника они не происходили.

Разговоры многих сторонников теократии о том, что либерализм борется против религии, являются искажением фактов. Там, где для решения мирских проблем используются церковные принципы, различные конфессии, вероисповедания и секты борются друг с другом. Отделяя церковь от государства, либерализм устанавливает мир между различными религиозными фракциями и каждой из них обеспечивает возможность безопасного проповедования своего учения.

Либерализм рационалистичен. Он утверждает, что подавляющее большинство людей можно убедить в том, что мирное сотрудничество в рамках общества лучше отвечает их правильно понимаемым интересам, чем борьба всех против всех и социальная дезинтеграция. Либерализм полностью полагается на человеческий разум. Возможно, такой оптимизм необоснован и либералы ошибаются. Но тогда у человечества не остается никакой надежды на будущее.

3. Разделение труда

Разделение труда (и его двойник человеческое сотрудничество) является фундаментальным общественным явлением.

Опыт учит человека, что объединенные усилия более эффективны и производительны, чем изолированная деятельность самодостаточных индивидов. Некоторые естественные обстоятельства, определяющие жизнь и деятельность человека, приводят к тому, что разделение труда увеличивает выработку на единицу затраченного труда. Эти естественные обстоятельства заключаются в следующем.

Первое: врожденное неравенство способностей людей к различным видам труда. Второе: неравномерное распределение по поверхности земли природных, не связанных с человеком возможностей производства. В равной степени их можно рассматривать как проявление одного и того же феномена, а именно многообразия природы, которая делает мир совокупностью бесконечного разнообразия. Если физические условия производства были бы одинаковыми на всей поверхности земли и если бы все люди были одинаковы подобно окружностям с равным диаметром в евклидовой геометрии, то они не участвовали бы в разделении труда.

Существует и третье обстоятельство, состоящее в том, что некоторые предприятия превосходят возможности одного человека и требуют объединенных усилий нескольких людей. Одни требуют таких затрат труда, которые не под силу ни одному человеку, поскольку его работоспособность недостаточно велика. Другие же могут быть выполнены отдельными индивидами, но для этого понадобилось бы столько времени, что результат был бы получен слишком поздно и не компенсировал бы затраченного труда. В обоих случаях лишь совместные усилия позволяют достигнуть искомой цели.

Если соблюдается лишь третье условие, между людьми возникает временное сотрудничество. Однако подобные мимолетные союзы с целью решения задач, с которыми не справляются отдельные индивиды, не приводят к устойчивому общественному сотрудничеству. На ранних этапах цивилизации таких задач было немного. Более того, не все, кого это касается, могут согласиться с тем, что данная деятельность более насущна и принесет больше пользы, чем задачи, которые они могут выполнить в одиночку. Великое человеческое общество, охватывающее всех людей со всеми их делами, не порождается такими случайными союзами. Общество это нечто более значительное, нежели преходящие союзы, заключаемые с определенными целями и распадающиеся, как только эти цели достигаются, пусть даже партнеры готовы возобновить их, если возникнет такая необходимость.

Повышение производительности, вызываемое разделением труда, становится очевидным, когда любой индивид или участок земли превосходит других индивидов или участки земли по крайней мере в одном отношении. Если А способен производить в единицу времени 6p или 4q, а B только 2р, но 8q, работая по отдельности, они произведут 4р + 6q, а в условиях разделения труда, когда каждый из них производит только то, что способен производить более эффективно по сравнению со своим партнером, они произведут 6р + 8q. Но что произойдет, если А по сравнению с В более эффективно производит не только р, но и q?

Именно эту проблему поставил и решил Рикардо.

4. Рикардианский закон образования связей

Для того чтобы продемонстрировать последствия разделения труда в том случае, когда более эффективные во всех отношениях индивид или группа сотрудничают с индивидом или группой, во всех отношениях менее эффективными, Рикардо разработал закон образования связей (law of association). Он подверг исследованию последствия развития торговли между двумя регионами, в неравной степени одаренными природой, предположив, что продукты, но не рабочие и не накопленные факторы будущего производства (капитальные блага) могут свободно перемещаться из одного региона в другой. Как показывает закон Рикардо, разделение труда между этими регионами приводит к повышению производительности труда и поэтому выгодно всем, даже если физические условия производства любого товара более благоприятны в одном регионе по сравнению с другим. Более одаренному региону выгодно сконцентрировать свои усилия на производстве тех товаров, где его превосходство выше, и оставить менее одаренному региону производство тех изделий, где его превосходство меньше. Парадокс, заключающийся в том, что выгоднее оставлять более благоприятные внутренние условия производства неиспользованными и покупать товары, которые могли бы быть на них произведены, в регионах, где условия их производства менее благоприятны, является результатом отсутствия мобильности труда и капитала, которым более благоприятные места производства недоступны.

Рикардо полностью отдавал себе отчет в том, что его закон сравнительных издержек, который он разработал в основном применительно к специальной проблеме международной торговли, является особым случаем более общего закона образования связей.

Если А более эффективен, чем В, и ему для производства одной единицы товара p требуется 3 ч против 5 ч, требующихся для В, а для производства товара q ему требуется 2 ч против 4, требующихся для В, то оба они выиграют, если А ограничится производством q и оставит В производить р. Если каждый из них выделяет 60 ч для производства р и 60 ч для производства q, то результатом труда А будет 20p + 30q; В 12р + 15q; обоих вместе 32р + 45q. Однако, если А ограничится только производством q, за 120 ч он произведет 60q, тогда как В, ограничившись производством р, произведет за этот промежуток времени 24р. Результатом их деятельности станет 24р + 60q, который при коэффициенте замещения 3/2 q для А и 5/4 р для В выше объема производства 32р + 45q. Таким образом, становится очевидным, что разделение труда является выгодным для всех, кто принимает в нем участие. Сотрудничество более одаренного, более способного, более трудолюбивого с менее одаренным, менее способным, менее трудолюбивым принесет пользу обоим. Выигрыш, получаемый от разделения труда, всегда обоюдный.

Закон образования связей помогает объяснить тенденцию поступательного расширения человеческого сотрудничества. Нам становятся понятны мотивы, побуждающие людей не считать друг друга лишь соперниками в борьбе за присвоение ограниченного запаса средств существования, предоставляемых природой. Мы видим, что заставило и постоянно заставляет людей общаться для поддержания сотрудничества. Каждый шаг вперед по пути углубления разделения труда служит интересам всех участников. Для того чтобы понять, почему человек подобно животному не рыщет в одиночку в поисках пищи и крова исключительно для себя или самое большее для своего супруга и своих беспомощных отпрысков, нам нет необходимости прибегать к помощи чудодейственного вмешательства Божества или бессодержательному принципу врожденного импульса к объединению. Ничто нас также не заставляет предполагать, что отдельные индивиды или первобытные орды в один прекрасный день договорились связать себя договором с целью установить общественные связи. Движущей силой, способствующей поступательному усилению первобытного общества и ежедневной активности, является человеческая деятельность, которая вызывается к жизни признанием более высокой производительности, достигаемой в условиях разделения труда.

Ни история, ни этнография, никакая иная отрасль знания не могут дать описания эволюции, которая ведет от стай и стад дочеловеческих предков людей к примитивным, хотя и высокодифференцированным, общественным группам, информация о которых получена в результате раскопок, из наиболее древних исторических документов, а также из свидетельств исследователей и путешественников, встречавших дикие племена. Задача науки относительно проблемы происхождения общества может заключаться лишь в демонстрации тех движущих сил, которые могут и должны приводить к сотрудничеству и его поступательному расширению. Праксиология решает эту проблему. Если и насколько труд, основанный на разделении труда, более производителен, чем изолированный труд, и если и насколько человек способен осознать это, человеческая деятельность сама стремится к объединению и сотрудничеству; человек становится социальным существом, не жертвуя собственными интересами во имя мифического Молоха [45], общества, а стремясь к улучшению собственного благосостояния. Опыт учит, что это обстоятельство более высокая производительность, достигаемая при разделении труда, существует, потому что его причина врожденное неравенство людей и неравномерное распределение естественных факторов производства реальна. Таким образом, мы имеем возможность понять ход общественной эволюции.

Современные ошибки, касающиеся закона образования связей

Против закона образования связей Рикардо, более известного как закон сравнительных издержек, постоянно выдвигаются необоснованные возражения. Причина очевидна. Этот закон воспринимается как оскорбление всеми, кто стремится оправдать протекционизм и экономическую изоляцию государства любыми другими аргументами, кроме эгоистических интересов отдельных производителей и проблемами готовности к войне.

Формулируя этот закон, Рикардо стремился прежде всего доказать несостоятельность возражений, выдвигаемых против свободы международной торговли. Протекционисты спрашивают: Каков при свободе торговли удел страны, условия производства в которой менее благоприятны, чем в любой другой стране? Далее, в мире, где возможно свободное перемещение не только товаров, но и капитальных благ, и труда, страна, так плохо приспособленная для производства, перестанет использоваться для его размещения. Если люди лучше проживут без использования сравнительно неудовлетворительных физических условий производства, предлагаемых данной страной, они не станут здесь селиться и оставят ее необитаемой, подобно полярным регионам, тундре и пустыням. Но Рикардо имел дело с миром, в котором условия определяются предварительным заселением, с миром, в котором капитальные блага и труд привязаны к стране определенными институтами. В такой обстановке свободная торговля, т.е. свободное перемещение только товаров, не может привести к перераспределению капитала и труда на земной поверхности в соответствии с лучшими или худшими физическими возможностями, предоставляемыми производительности труда. Здесь начинает действовать закон сравнительных издержек. Любая страна обращается к тем отраслям производства, для которых ее условиями предоставляются пусть не абсолютно, но хотя бы сравнительно самые благоприятные возможности. Для жителей страны более предпочтительным будет воздержаться от эксплуатации ряда возможностей, которые абсолютно и технологически более благоприятны, и импортировать товары, произведенные за рубежом в условиях, абсолютно и технологически менее благоприятных, чем неиспользованные местные ресурсы. Действуя в соответствии с такой логикой, хирург может посчитать оправданным использовать для уборки операционной и стерилизации инструмента человека, которого он превосходит и в этом, а самому целиком сосредоточиться на операциях, в проведении которых его превосходство еще больше.

Теорема сравнительных издержек никоим образом не связана с теорией ценности классической экономической теории. Она не имеет отношения ни к ценности, ни к ценам. Это аналитическое суждение; вывод формулируется в двух утверждениях: в разных местах производительность технически перемещаемых факторов производства различна и их перемещение институционально ограничено. Эта теорема без ущерба для правильности ее выводов может обойти проблемы ценности, сделав несколько простых допущений. Вот они: необходимо произвести только два продукта; эти продукты свободно перемещаемы; для производства каждого из них требуются два фактора; один из этих факторов (либо труд, либо капитал) одинаков для производства обоих продуктов, в то время как другой фактор (специфические свойства земли) для каждого процесса свой; большая редкость фактора, общего для обоих процессов, определяет степень использования отличающегося фактора. В координатах этих допущений можно установить коэффициенты замещения между затратами общего фактора и объема производства, таким образом эта теорема дает ответ на поднятый вопрос.

Закон сравнительных издержек независим от классической теории ценности, так же как и закон отдачи, имеющий похожую логику доказательства. В обоих случаях мы довольствуемся cравнением только физических затрат и физического объема производства. В законе отдачи мы сравниваем объем производства одного и того же продукта. В законе сравнительных издержек мы сравниваем объем производства двух различных продуктов. Такое сравнение становится возможным благодаря тому, что мы предположили, что для производства каждого из них, кроме одного специфического фактора, требуются лишь однородные неспецифические факторы.

Некоторые критики предъявляют претензии закону сравнительных издержек за такое упрощение предпосылок. Они считают, что современная теория ценности требует переформулирования закона с целью согласования его с принципами субъективной ценности. По их мнению, только такая формулировка может обеспечить достаточно убедительную доказательность. Но они не желают производить подсчеты в деньгах, предпочитая пользоваться методами исследования полезности, которые считают возможным способом расчет ценности в терминах полезности. В ходе нашего исследования будет показано, что попытки исключить денежные термины из экономических расчетов вводят в заблуждение. Их основные предпосылки несостоятельны и противоречивы, а все выведенные на их основе формулы ошибочны. Для экономических расчетов не подходит никакой другой метод, кроме основывающегося на денежных ценах, установленных рынком[См. с. 191198.].

Для современных экономистов смысл простых допущений, лежащих в основе закона сравнительных издержек, не совпадает с тем, который они имели для экономистов классической школы. Некоторые приверженцы классической школы считали их отправным пунктом теории ценности в международной торговле. Сейчас мы знаем, что они ошибались. Кроме того, мы осознаем, что относительно определения ценности и цен нет никакой разницы между внутренней и внешней торговлей. Причиной, заставляющей людей проводить различие между местным и зарубежным рынками, является разница исходных данных, т.е. переменных институциональных условий, ограничивающих подвижность факторов производства и продукции.

Если мы не желаем применять закон сравнительных издержек в пределах упрощенных допущений, наложенных Рикардо, то должны открыто пользоваться денежными расчетами. Мы не должны предаваться иллюзии, считая, что сравнение затрат разных факторов производства может быть произведено без помощи денежных расчетов. В случае с хирургом и его помощником мы должны сказать: если хирург может использовать свое ограниченное время для проведения операции, за которую он получит 50 долл. в час, в его интересах за 2 долл. в час нанять помощника для поддержания в порядке инструмента, даже если этому человеку требуется 3 ч, чтобы сделать то, что сам хирург делает за один. Сравнивая условия двух стран, мы можем сказать: если в Англии для производства одной единицы каждого из двух товаров a и b требуется затратить 1 рабочий день одного вида, в то время как в Индии при том же вложении капитала требуется для а 2 дня, для b 3 дня, и если капитал и а и b свободно перемещаются из Англии в Индию, а мобильность труда, наоборот, отсутствует, то ставки заработной платы в Индии в производстве а будут стремиться к 50%, а в производстве b к 331/3% ставок в Англии. Если английская ставка 6 шил., ставки заработной платы в Индии будут эквивалентны 3 шил. в производстве а и 2 шил. в производстве b. Такое различие в оплате труда одного вида не может долго сохраняться, если существует мобильность труда на внутреннем индийском рынке труда. Работники будут перемещаться из производства b в производство а; их миграция будет снижать вознаграждение в отрасли а и повышать его в отрасли b. В конце концов в Индии в обеих отраслях ставки заработной платы сравняются. Производство а расширится и вытеснит английских конкурентов. С другой стороны, производство b в Индии станет неприбыльным и будет прекращено, но расширится в Англии. Такая же логическая цепочка действительна, если мы предположим, что разница в условиях производства состоит также или исключительно в величине необходимых инвестиций.

Некоторые заявляют, что закон Рикардо действителен только для его эпохи и бесполезен в наше время, характеризующееся иными условиями. Рикардо видел разницу между внутренней и внешней торговлей в различающейся мобильности капитала и труда. Если предположить, что капитал, труд и продукция свободно перемещаются, существующее различие между внутрирегиональной и межрегиональной торговлей обусловлено транспортными издержками. В этом случае разработка теории международной торговли, отличающейся от теории внутренней торговли, была бы излишней. Капитал и труд были бы распределены по земной поверхности в зависимости от условий, лучших или худших, которые предлагаются разными регионами. Существовали бы регионы, более плотно населенные и лучше оснащенные капиталом, и регионы менее населенные, с недостаточным запасом капитала. На всей земле возобладала бы тенденция выравнивания ставок заработной платы за одинаковый вид труда.

Однако Рикардо отталкивается от предположения, что мобильность капитала и труда существует лишь в пределах каждой страны, но не между странами. Он задается вопросом о последствиях свободного перемещения продукции в этих условиях. (Если бы не существовало и мобильности продукции, то любая страна являлась бы изолированной и автаркичной и международной торговли не было бы вовсе.) Теория сравнительных издержек дает ответ на этот вопрос. Действительно, допущения Рикардо в целом соответствовали условиям его эпохи. Позднее, в XIX в., обстоятельства изменились. Немобильность труда и капитала стала исчезать; международный перелив капитала и труда становился все более и более обычным делом. И тогда сразу последовала реакция. Сейчас мобильность капитала и труда снова ограничены. Реальность опять соответствует допущениям Рикардо.

Тем не менее учение классической теории о межрегиональной торговле не зависит ни от каких институциональных изменений. Оно дает нам возможность исследовать проблемы, порождаемые любыми допущениями, которые можно только вообразить.

5. Последствия разделения труда

Разделение труда является результатом сознательной реакции человека на множественность природных условий. С другой стороны, оно само является фактором, вызывающим дифференциацию. Разделение труда наделяет различные географические области специфическими функциями в системе производственных процессов. Оно делает одни области городскими, другие сельскими; размещает различные отрасли производства, добычи полезных ископаемых и сельского хозяйства в различных местах. Однако еще более важным является то, что разделение труда усугубляет врожденное неравенство людей. Постоянное выполнение специфических задач еще сильнее адаптирует людей к требованиям производимой работы; у них развиваются одни врожденные способности и тормозится развитие других. Возникают профессиональные типы, люди становятся специалистами.

Разделение труда разбивает процессы производства на отдельные задачи, многие из которых могут быть выполнены машинами. Именно это делает возможным использование механизмов и приводит к поразительному усовершенствованию технических методов производства. Механизация является результатом разделения труда, его наиболее полезным достижением, а не его движущей силой и источником. Механическое оборудование может применяться только в условиях социальной среды, где существует разделение труда. Каждый шаг вперед по пути использования более специализированных, более совершенных и более производительных машин требует дальнейшей специализации задач.

6. Индивид в обществе

Если праксиология и упоминает об отшельнике, действующем только в своих собственных интересах и независимом от окружающих, она делает это ради лучшего понимания проблем общественного сотрудничества. Мы не утверждаем, что подобное изолированное автаркичное человеческое существо жило когда-либо, что общественному периоду человеческой истории предшествовала эпоха независимых скитаний индивидов, подобно животным, рыскающим в поисках пищи. Биологическое очеловечивание предков людей и возникновение примитивных общественных обязательств происходило в рамках единого процесса. Человек появляется на сцене земных событий как общественное существо. Изолированный асоциальный человек является вымышленной конструкцией.

С точки зрения индивида, общество представляется великолепным средством достижения любых его целей. Сохранение общества является обязательным условием любых планов, которые индивид может захотеть реализовать посредством любого вида деятельности. Даже неисправимый преступник, которому не удалось приспособить свое поведение к требованиям жизни в социальной системе, не желает упускать ни одного преимущества, получаемого за счет разделения труда. Он не стремится сознательно к разрушению общества. Преступник хочет получить большую долю совместно произведенного богатства, чем ему определяется общественным порядком. Он будет чувствовать себя несчастным, если асоциальное поведение станет всеобщим и приведет к неизбежному результату возвращению к первобытной нищете.

Не следует утверждать, что индивиды, отрекаясь от благословенности мифического первобытного состояния и становясь членами общества, отказались от некоторых выгод и вправе требовать компенсации за то, что они потеряли. Представление о том, что кому-то было бы лучше в условиях необщественного состояния человечества, что кто-то страдает от самого существования общества, является абсурдным. Благодаря более высокой производительности общественного сотрудничества человеческий вид размножился до степени, во много раз превосходящей уровень выживания, который предлагали условия, господствовавшие в эпохи с зачаточным уровнем разделения труда. Любой человек имеет уровень жизни гораздо более высокий, чем тот, который был доступен его дикому предку. Естественным состоянием человека являются крайняя нужда и незащищенность. Стенание по поводу ушедших дней первобытного варварства романтический вздор. В первобытных условиях эти плакальщики либо не дожили бы до зрелого возраста, либо, если бы им это удалось, были бы лишены возможностей и удовольствий, предоставляемых цивилизацией. Жан-Жак Руссо и Фридрих Энгельс, доведись им жить в первобытном состоянии, которое они описывают с таким ностальгическим томлением, не имели бы свободного времени для своих исследований и писания книг.

Одной из привилегий, предоставляемых обществом индивиду, является привилегия выживания, невзирая на болезненность и физические недостатки. Больные животные обречены. Их слабость не позволяет им находить пищу и отражать нападения других животных. Глухие, близорукие, увечные дикари погибают. Но такие же дефекты не лишают человека возможности приспособиться к жизни в обществе. Большинство наших современников поражены физическими недостатками, которые биология считает патологическими. Наша цивилизация в значительной степени является плодом достижений именно таких людей. В условиях общества устраняющие силы естественного отбора значительно ослаблены. В связи с этим некоторые говорят о том, что цивилизация ведет к ухудшению наследуемых качеств членов общества.

Такие оценки имеют смысл только в том случае, если на человечество смотрят глазами селекционера, стремящегося вывести породу людей, обладающих определенными качествами. Но общество не племенная ферма, где выводится определенный тип людей. Естественные стандарты, устанавливающие, что желательно и что нежелательно в биологической эволюции человека, отсутствуют. Любой принятый стандарт является произвольным, чисто субъективным, короче говоря, ценностным суждением. Термины расовое улучшение и расовая деградация являются бессмысленными, если не опираются на планы относительно будущего человечества.

Следует признать, что цивилизованный человек приспособлен жить в обществе, а не быть охотником в девственных лесах.

Миф о мистической общности

Праксиологическая теория общества критикуется с позиций мифа о мистической общности.

Общество, утверждают сторонники этой доктрины, не является продуктом целенаправленной деятельности человека; оно не выступает результатом сотрудничества и разделения задач. Оно исходит из непостижимых глубин, врожденных стремлений человеческого естества. Общество, говорят одни, суть сосредоточенность на Духе, являющемся Божественной Реальностью, и сопричастность благодаря unio mystica*, силе и любви Бога. Другие рассматривают общество как биологический феномен; как действие голоса крови, как узы, связывающие потомков общих предков с этими предками и друг с другом, как мистическую гармонию крестьянина и возделываемой им земли.

То, что подобные психические явления существуют в реальности, соответствует истине. Есть люди, переживающие unio mystica и ставящие это переживание превыше всего; есть люди, убежденные в том, что слышат голос крови, душой и сердцем чуют неповторимый дух родной земли. Мистический опыт и экстатический восторг явления, которые психология должна рассматривать как реальные, подобно любым другим психическим явлениям. Ошибка теорий общности состоит не в их утверждениях относительно реальности подобных явлений, а в том, что они считают их первичными фактами, не зависящими ни от каких рациональных соображений.

Дикари, которым неведомы причинные связи между сожительством и беременностью, не слышат голоса крови, который связывает отца с его ребенком. Сегодня, когда эта связь известна каждому, мужчина, полностью уверенный в верности своей жены, может ощущать его. Однако, если существуют хоть малейшие сомнения в верности жены, не поможет никакой голос крови. Никто и никогда не рискнет утверждать, что сомнения относительно отцовства могут быть разрешены голосом крови. Мать, наблюдающая своего ребенка с рождения, может слышать голос крови. Если она теряет связь с младенцем очень рано, то может позднее опознать его по определенным знакам на теле, например по родинкам и шрамам, которые одно время были так популярны среди романистов. Но голос крови молчит, пока подобные наблюдения и выводы из них не заставят его заговорить. Голос крови, утверждают расисты в Германии, мистически объединяет всех членов немецкого народа. Но антропологи обнаружили, что немецкая нация является смесью потомков различных рас, подрас и племен, а не представляет собой однородную расу, ведущую свое происхождение от единого предка. Недавно онемеченный славянин, только что переделавший свое имя на немецкий лад, считает, что теперь он прочно привязан ко всему немецкому. Он не испытывает никакого внутреннего побуждения, заставляющего его влиться в ряды своих братьев и кузенов, оставшихся чехами и поляками.

Голос крови не выступает изначальным и врожденным явлением. Он порождается рациональными соображениями. Чувства и настроения, поэтически называемые голосом крови, обнаруживаются у человека, когда он полагает себя связанным с другими людьми общим предком.

То же самое верно и для религиозного экстаза и почвеннического мистицизма. Unio mystica религиозного мистика обусловлено его знакомством c основными учениями своей религии. Только человек, узнавший о величии и славе Бога, может переживать непосредственное единение с Ним. Почвеннический мистицизм связан с развитием определенных геополитических идей. Так, может статься, что жители долин или морского побережья могут включать в образ земли, к которой, по их утверждениям, они горячо привязаны, также и горные районы, им незнакомые и к чьим условиям они не приспособлены, только потому, что эти территории принадлежат политическому образованию, членами которого они являются или хотят являться. С другой стороны, часто они не могут включить в образ земли, голос которой они якобы слышат, соседние географические области, весьма схожие с их собственной страной, но по случаю принадлежащие иностранной державе.

Представители одной нации или языковой группы, а также образуемые ими семьи не всегда объединены дружбой и доброй волей. История любого народа является летописью взаимной неприязни и даже ненависти между его частями. Вспомните англичан и шотландцев, янки и южан, пруссаков и баварцев. Именно идеология преодолела эту вражду и вселила во всех членов нации или языковой группы чувства общности и сопричастия, которые сегодняшние националисты считают естественным и изначальным явлением.

Взаимное сексуальное влечение мужчин и женщин присуще животной природе человека и не зависит от мышления и теоретизирования. Его допустимо назвать изначальным, вегетативным, инстинктивным или непостижимым; не будет вреда и от метафорического утверждения, что из двух существ оно делает одно. Мы можем назвать это мистической общностью двух тел, сообществом. Однако ни сожительство, ни то, что предшествует ему или следует за ним, не порождает общественного сотрудничества и социальных форм жизни. Животные тоже соединяются в случке, но не развивают общественных связей. Семейная жизнь не просто результат сексуальных связей. Совместная жизнь детей и родителей в одной семье ни в коей мере не является естественной и необходимой. Отношения спаривания не обязательно приводят к созданию семьи. Человеческая семья является результатом мышления, планирования и действия. Именно этот факт радикально отличает ее от групп животных, которые мы per analogium* называем семьями животных.

Мистический опыт общности или объединения является не источником социальных отношений, а их продуктом.

Зеркальным двойником мифа о мистической общности является миф об естественной и изначальной антипатии между расами и народами. Согласно ему инстинкт учит человека отличать представителя своего рода от чужаков и ненавидеть последних. Отпрыски благородных рас питают отвращение к любым контактам с представителями низших рас. Чтобы опровергнуть это утверждение, достаточно лишь упомянуть факт расового смешения. Поскольку в сегодняшней Европе нет чистых рас, мы должны сделать вывод о том, что между представителями различных рас, когда-то поселившихся на этом континенте, существовало сексуальное влечение, а не отвращение. Миллионы мулатов и других полукровок служат живым опровержением того, что между различными расами якобы существует естественная антипатия.

Подобно мистическому чувству общности расовая ненависть не является естественным свойством, присущим человеку. Она продукт идеологий. Но даже если бы существовало нечто подобное естественной и врожденной ненависти между расами, оно не сделало бы общественное сотрудничество бесполезным и не лишило бы убедительности рикардианскую теорию образования связей. Общественное сотрудничество не имеет ничего общего с личной любовью или с общими заповедями любить друг друга. Люди сотрудничают в рамках разделения труда не потому, что они любят или должны любить друг друга. Они сотрудничают постольку, поскольку это лучше всего соответствует их собственным интересам. Не любовь, не милосердие, не какие-либо иные благие чувства, а правильно понятый эгоизм есть то, что изначально побуждает человека приспосабливаться к требованиям общества, уважать права и свободы окружающих и заменить вражду и конфликты мирным сотрудничеством.

7. Великое общество

Не каждое межчеловеческое отношение является общественным отношением. Когда группы людей воюют друг с другом на полное уничтожение, борются друг с другом так же безжалостно, как они уничтожают вредных животных и растения, между воюющими сторонами наличествуют взаимные связи и отношения, но они не составляют общество. Общество это совместная деятельность и сотрудничество, где каждый участник видит в успехе партнера средство для своих собственных достижений.

Битвы, в которых первобытные орды и племена сражались за источники воды, охотничьи и рыболовные угодья, пастбища и добычу, были безжалостным истреблением друг друга. Это были тотальные войны. Такими же были в XIX в. первые стычки европейцев с аборигенами вновь открытых территорий. Но уже в первобытную эпоху, задолго до того времени, о котором существуют исторические сведения, стал развиваться другой тип поведения. Даже во время войны люди сохраняли элементы общественных отношений, установленные до этого; сражаясь против народов, с которыми ранее не имели никаких контактов, они стали брать в расчет то, что между человеческими существами, несмотря на сиюминутную враждебность, в дальнейшем возможны договоренности и сотрудничество. Войны велись для наказания врагов, но действия противников больше не были жестокими и безжалостными в полном смысле этого слова. Воюющие стороны стали уважать некоторые границы, за которые в борьбе против людей в отличие от борьбы со зверями не следует переступать. Над неистребимой ненавистью, неистовым разрушением и истреблением стал господствовать общественный элемент. Возникло представление о том, что любого противника следует рассматривать как потенциального партнера в будущем сотрудничестве, что это не следует игнорировать в ходе ведения боевых действий. Люди признали, что мирное сотрудничество является лучшим средством ведения борьбы за биологическое выживание. Мы даже можем сказать, что, как только люди осознали, что более выгодным будет сделать побежденного рабом, чем убить его, воины, еще сражаясь, стали думать о последствиях, о мире. Порабощение, вообще говоря, было первым шагом к сотрудничеству.

Воцарение идеи, что даже во время войны не каждое действие считается допустимым, что существуют дозволенные и недозволенные способы ведения боевых действий, что существуют законы, т.е. общественные отношения, общие для всех стран, даже для воюющих в данный момент друг с другом, в конце концов создало великое общество, включающее в себя всех людей и все страны. Многочисленные региональные общества были объединены в одно всемирное общество.

Воюющие стороны, ведущие войну не со звериной жестокостью, а в соответствии с человеческими и общественными правилами ведения боевых действий, отказываются от использования некоторых методов уничтожения с целью добиться аналогичной уступки со стороны своих противников. До тех пор, пока соблюдаются эти правила, между воюющими существуют общественные отношения. Враждебные действия сами по себе являются не только необщественными, но и антиобщественными. Неразумно определять термин общественные отношения таким образом, чтобы включать в него действия, направленные на уничтожение других людей и на срыв их действий[Такой терминологией пользуется Леопольд фон Визе (Wiese L. von. Allgemeine Soziologie. M??ь??nich, 1924. I. 10 ff).]. Там, где отношения между людьми направлены исключительно на причинение обоюдного вреда, нет никакого общества, никаких общественных отношений.

Общество это не просто взаимодействие. Взаимодействие, взаимное влияние существуют между всеми частями Вселенной: между волком и загрызаемой им овцой; между микробом и убивающим его человеком; между падающим камнем и предметом, на который он падает. С другой стороны, общество всегда состоит из людей, действующих в сотрудничестве с другими людьми для того, чтобы предоставить возможность всем участникам достичь свои собственные цели.

8. Инстинкт агрессии и разрушения

Некоторые утверждают, что человек суть хищник, чьи естественные врожденные инстинкты побуждают его драться, убивать и разрушать. Цивилизация, создавая неестественную гуманистическую вялость, которая отдаляет человека от его животного происхождения, пытается подавить эти импульсы и потребности. Это сделало человека испорченным хилым существом, которое стыдится своей принадлежности к животному миру и гордо называет свою порочность подлинной человечностью. С целью прекратить дальнейшую деградацию человеческого вида, необходимо освободить его от пагубного воздействия цивилизации. Цивилизация это просто изобретение неполноценных людей. Эти заморыши слишком слабы, чтобы противостоять энергичным героям, слишком малодушны, чтобы вынести вполне заслуженное наказание полным истреблением, и слишком ленивы и высокомерны, чтобы служить рабами господам. Таким образом, они вынуждены прибегнуть к хитрому паллиативу. Они извратили извечные критерии ценности, безусловно зафиксированные непреложными законами Вселенной; они распространили этику, которая называет их собственную неполноценность добродетелью, а возвышение благородных героев злом. Этот нравоучительный мятеж рабов должен быть подавлен и путем переоценки всех ценностей. Этика рабов, постыдный результат возмущения заморышей, должна быть полностью отброшена; ей на смену должна прийти этика сильных или, строго говоря, аннулирование любых этических ограничений. Человек должен стать достойным сыном своих предков, благородных хищников ушедших дней.

Подобные доктрины обычно называются социальным или социологическим дарвинизмом. Нам нет необходимости оценивать здесь уместность этой терминологии. В любом случае ошибочно применять определения эволюционный или биологический к учениям, которые беспечно охаивают всю историю человечества c того самого момента, когда человек только-только начал подниматься над чисто животным существованием своих дочеловеческих предков, как непрерывное движение к деградации и разложению. Для оценки изменений, происходящих в живых существах, биология предлагает только один стандарт: являются ли эти изменения успешным приспособлением индивидов к условиям среды и соответственно увеличением их шансов в борьбе за выживание? С этой точки зрения цивилизацию, безусловно, следует рассматривать как благо, а не зло. Она дала возможность человеку выстоять в борьбе против всех остальных живых существ, и крупных хищников, и даже более опасных микробов; она приумножила человеческие средства существования; она сделала среднего человека выше, сообразительнее, универсальнее и удлинила среднюю продолжительность его жизни; она дала человеку неоспоримое господство на земле; она во много раз увеличила народонаселение и подняла уровень жизни до высот, которые и не снились неотесанному пещерному человеку доисторической эпохи. Действительно, эта эволюция остановила развитие определенных умений и дарований, бывших некогда полезными в борьбе за выживание и утративших свою полезность в изменившихся обстоятельствах. С другой стороны, она развила иные таланты и навыки, которые необходимы для жизни в обществе. Однако биологический и эволюционный взгляды не должны возражать против такой замены. Для первобытного человека железный кулак и драчливость были столь же полезными, как знание арифметики и правописания для современного человека. Для любого биологического критерия было бы весьма произвольным и противоречивым называть естественными и соответствующими человеческой природе лишь характеристики, полезные первобытному человеку, и осуждать таланты и навыки, крайне необходимые цивилизованному человеку, как признаки деградации и биологического вырождения. Советовать людям вернуться к физическим и интеллектуальным характеристикам своих доисторических предков не более разумно, чем просить их отказаться от вертикальной походки и снова отрастить хвост.

Стоит заметить, что люди, особенно отличившиеся в превознесении свирепых импульсов наших диких пращуров, сами были столь хрупки, что их тела не соответствовали бы требованиям жизни в опасности. Даже до своего умственного распада Ницше был столь болезненным, что единственным климатом, который он мог перенести, был климат долины Энгадин [46] и некоторых районов Италии. Он был бы не в состоянии довести до конца свою работу, если цивилизованное общество не защитило бы его утонченную нервную систему от суровости жизни. Апостолы насилия писали свои книги, укрывшись под спасительной крышей буржуазной защищенности, которую они высмеивали и поносили. Они свободно публиковали свои подстрекательские проповеди, поскольку презираемый ими либерализм гарантировал свободу прессы. Они оказались бы в отчаянном положении, если бы отказались от благ цивилизации, высмеиваемой в их философии. И как бы тогда выглядел весьма застенчивый Жорж Сорель, так далеко зашедший в восхвалении жестокости, что обвинил современную систему образования в ослаблении врожденной склонности человека к насилию![Sorel G. R??й??flexions sur la violence. 3d ed. Paris, 1912. P. 269.]

Можно допустить, что у первобытного человека страсть к убийству и разрушению и предрасположенность к жестокости были врожденными. Мы можем также предположить, что в тех условиях склонность к агрессии и убийству служила сохранению жизни. Когда-то человек был жестоким зверем. (Нет нужды исследовать вопрос, был ли доисторический человек плотоядным или травоядным.) Но нельзя забывать, что физически он был слабым животным; он не смог бы противостоять крупным хищникам, если бы не был оснащен своеобразным оружием, разумом. То, что человек является разумным существом и поэтому не просто автоматически поддается любому порыву, а регулирует свое поведение, руководствуясь рациональными соображениями, не должно называться неестественным с зоологической точки зрения. Рациональное поведение означает, что человек, столкнувшись с тем, что не в состоянии удовлетворить все свои влечения, желания и потребности, отказывается от удовлетворения тех, которые он считает менее насущными. Чтобы не подвергать опасности функционирование общественного сотрудничества, человек вынужден воздерживаться от удовлетворения тех желаний, которые будут препятствовать существованию социальных институтов. Нет сомнений, что такое самоотречение болезненно. Однако человек должен делать выбор. Он отказался от удовлетворения некоторых желаний, несовместимых с общественной жизнью, и отдал предпочтение удовлетворению тех желаний, которое возможно исключительно или в большей степени в условиях системы разделения труда. Он вступил на путь, ведущий к цивилизации, общественному сотрудничеству и богатству.

Это решение не является необратимым и окончательным. Выбор отцов не ограничивает свободу сыновей делать выбор. Они могут изменить решение на противоположное. В любое мгновение они могут приступить к переоценке ценностей и предпочесть варварство цивилизации или, как говорят некоторые авторы, душу интеллекту, мифы разуму и насилие миру. Но они должны выбирать. Невозможно одновременно обладать вещами, несовместимыми друг с другом.

Наука с позиции оценочной нейтральности не осуждает апостолов насилия за безумную страсть к убийству и болезненное наслаждение от садизма. Ценностные суждения субъективны, и либеральное общество каждому дарует право свободно выражать свои чувства. Цивилизация не уничтожает изначальную склонность к агрессии, жажде кровопролития и жестокости, которыми характеризуется первобытный человек. Она дремлет внутри многих цивилизованных людей и вырывается наружу как только ограничения, выработанные цивилизацией, начинают сдавать свои позиции. Вспомните невыразимый ужас нацистских концлагерей. Газеты постоянно сообщают об отвратительных преступлениях, демонстрирующих скрытое влечение к содомии. Самые популярные романы и кинофильмы повествуют о кровопролитии и жестокости. Бои быков и петушиные бои собирают огромные толпы.

Если автор говорит: толпа жаждет крови и я вместе с ней, то он может быть прав, утверждая, что первобытный человек тоже получал наслаждение от убийства. Но он делает ошибку, если проходит мимо того, что удовлетворение подобных садистских желаний причиняет ущерб существованию общества, или утверждает, что подлинная цивилизация и хорошее общество являются достижением людей, беспечно предававшихся своей страсти к насилию, убийству и жестокости, подавление животных порывов угрожает эволюции человечества и замена гуманизма варварством спасет человека от деградации. Общественное разделение труда и сотрудничество опираются на примиряющее разрешение споров. Не война, как говорил Гераклит, а мир является источником общественных отношений [47]. У человека есть и иные врожденные потребности, помимо страсти к кровопролитию. Если он желает удовлетворить эти иные желания, то должен отказаться от стремления убивать. Те, кто желает сохранить собственные жизнь и здоровье, должны осознать, что уважение к жизням и здоровью других людей лучше служит этой цели, чем противоположный образ поведения. Можно сожалеть о таком положении дел. Но подобные сетования не изменят упрямых фактов.

Бесполезно отвергать это утверждение, отсылая к иррациональности. Инстинктивные побуждения не поддаются проверке разумом, поскольку разум имеет дело только со средствами для достижения преследуемых целей, но не конечными целями. Однако от животных человека отличает как раз то, что он помимо собственной воли не поддается инстинктивным порывам для того, чтобы сделать выбор между удовлетворением несовместимых конфликтующих желаний.

Нельзя говорить массам: доставьте себе удовольствие, удовлетворив свою потребность в убийстве; это подлинно человеческое проявление и лучше всего отвечает интересам вашего благополучия. Им нужно сказать: если вы удовлетворите свою жажду крови, то должны отказаться от многих других желаний. Вы хотите есть, пить, одеваться, жить в красивых домах и тысячи других вещей, которые вам может предоставить только общество. Вы не можете иметь все, вы должны выбирать. Жизнь в опасности и сладострастие садизма могут доставлять вам удовольствие, но они несовместимы с защищенностью и изобилием, которых вы также не желаете лишиться.

Праксиология как наука не может посягать на права индивидов выбирать и действовать. Окончательное решение остается за действующим человеком, а не за теоретиками. Вклад науки в жизнь и деятельность состоит не в том, чтобы выносить ценностные суждения, а в том, чтобы прояснить условия, в которых человеку предстоит действовать и разъяснять последствия различных способов действия. Она предоставляет действующему человеку всю информацию, необходимую ему для того, чтобы сделать выбор в условиях полной осведомленности о его последствиях. Она готовит своего рода оценки затрат и результатов. И ее оценка будет неправильна, если она упустит хотя бы один момент, оказывающий влияние на выбор и решения людей.

Неверное толкование современной естественной науки, особенно дарвинизма

Некоторые современные антилибералы (и правые, и левые) основывают свои учения на неверно истолкованных достижениях современной биологии.

1. Люди не равны. Либерализм XVIII в., подобно нынешнему эгалитаризму, начинает с самоочевидной истины, с того, что все люди созданы равными и наделены Создателем определенными неотчуждаемыми правами. Несмотря на это, говорят защитники биологической философии общества, естественные науки неопровержимо показали, что все люди разные. В рамках экспериментальных наблюдений явлений природы для такой концепции, как естественные права, не осталось места. Природа бесчувственна и безразлична в отношении жизни и счастья живого существа. Природа это железная необходимость и регулярность. Связывание воедино скользкого и туманного понятия свободы и неизменяемых абсолютных законов космического порядка является метафизической бессмыслицей. Таким образом, основополагающая идея либерализма разоблачается как ошибочная.

Действительно, либеральное и демократическое движения XVIII и XIX вв. большую часть своей силы черпали в доктрине естественного права [48] и врожденных неотторжимых прав индивидуума. Эти идеи, впервые разработанные в древней философии и теологии иудаизма, овладели и христианской мыслью. Некоторые антикатолические секты сделали их центральным пунктом своих политических программ. Их обосновывал длинный ряд выдающихся философов. Они стали популярными и были самой мощной движущей силой продемократической эволюции. Они поддерживаются и сегодня. Их защитники не беспокоятся о том неопровержимом факте, что Бог или природа не создали людей равными, так как одни рождаются крепкими и здоровыми, а другие изуродованными и калеками. Сюда же относятся все различия между людьми, создаваемые образованием, возможностями и социальными институтами.

Но учения утилитаристской философии и классической экономической теории не имеют ничего общего с доктриной естественного права. Для них имеет значение только общественная полезность. Они рекомендуют народное правительство, частную собственность, терпимость и свободу не потому, что они естественны и справедливы, а потому что они полезны. Стержнем философии Рикардо является демонстрация того, что общественное сотрудничество и разделение труда между людьми, которые во всех отношениях совершенны и более эффективны, и людьми, которые во всех отношениях неполноценны и менее эффективны, полезны для обеих групп. Радикал Бентам утверждает: Естественные права просто чепуха: естественные и неотъемлемые права риторическая чепуха[Bentham. Anarchical Fallacies; being an Examination of the Declaration of Rights issued during the French Revolution//In: Works. Ed. by Bowring. II. 501.]. Для него единственной целью правительства должно быть наибольшее счастье наивозможно большего числа членов общества[Бентам И. Основные начала гражданского кодекса//Избранные сочинения Иеремии Бентама. СПб.: Русская книжная торговля, 1867. С. 321.]. Соответственно, исследуя, что будет правильным, он не интересуется предвзятыми идеями, касающимися планов и намерений природы и Бога, навечно скрытых от смертного человека; он стремится обнаружить то, что лучше всего служит росту человеческого благосостояния и счастья. Мальтус показал, что природа, ограничивая средства пропитания, жалует право на существование не любому живому существу и, необдуманно поддаваясь естественному инстинкту размножения, человек никогда не избавится от голода. Он настаивал на том, что человеческая цивилизация и благополучие могут развиться только в той мере, в какой человек научится сдерживать свои сексуальные потребности с помощью моральных ограничений. Утилитаристы сражаются против деспотичного правительства и привилегий не потому, что они противоречат естественному праву, а потому, что они наносят вред экономическому процветанию. Они рекомендуют равенство перед гражданским правом не потому, что люди равны, а потому, что такая политика полезна для общества. Отвергая призрачное понятие естественного права и равенства людей, современная биология лишь повторяет то, чему утилитаристские поборники либерализма и демократии учили задолго до этого и более убедительно. Очевидно, что никакая биологическая доктрина никогда не сможет лишить обоснованности взгляды философии утилитаризма на общественную полезность демократического правительства, частной собственности, свободы и равенства перед законом. Распространенность в наши дни доктрин, одобряющих распад общества и ожесточенные конфликты, является не так называемой адаптацией социальной философии к открытиям биологии, а почти всеобщим неприятием философии и экономической теории утилитаризма. Люди заменили ортодоксальную идеологию гармонии правильно понятых, т.е. долгосрочных интересов всех индивидов, общественных групп и народов, идеологией непримиримых классовых и международных конфликтов. Люди воюют друг с другом, потому что убеждены: истребление и ликвидация противников являются единственным средством повышения их собственного благосостояния.

2. Социальные последствия дарвинизма. Разработанная Дарвином эволюционная теория, утверждает школа социального дарвинизма, ясно продемонстрировала, что в природе нет таких понятий, как мир и уважение к жизни и благополучию других. В природе всегда существуют борьба и безжалостное уничтожение слабых, тех, кто не смог себя защитить. Либеральные планы вечного мира и во внешних, и во внутренних отношениях являются результатом обманчивого рационализма, противоречащего естественному порядку.

Однако понятие борьбы за существование в том виде, в котором Дарвин позаимствовал его у Мальтуса и применил в своей теории, должно пониматься в метафорическом смысле. Оно означает, что живое существо активно сопротивляется силам, причиняющим вред его собственной жизни. Это сопротивление, чтобы быть успешным, должно соответствовать внешним обстоятельствам, в которых данное существо вынуждено отстаивать себя. Это не обязательно будет война на уничтожение, как в случае отношений между людьми и болезнетворными микробами. Разум подсказывает, что для человека самым адекватным средством улучшения своего положения является общественное сотрудничество и разделение труда. Они являются главным оружием человека в борьбе за выживание. Но они могут работать только в условиях мира. Войны, гражданские войны и революции мешают достижению человеком успехов в борьбе за существование, потому что разрушают аппарат общественного сотрудничества.

3. Разум и рациональное поведение, называемое неестественным. Христианская теология осуждает животные функции человеческого тела и описывает душу как нечто внешнее по отношению к любому биологическому явлению. Недооценка некоторыми нашими современниками всего, что отличает человека от животного, является преувеличенной реакцией на эту философию. По их мнению, человеческий разум уступает животным инстинктам и порывам; он неестествен и поэтому плох. Для них термины рационализм и рациональное поведение имеют оскорбительные оттенки. Совершенный человек, настоящий человек это существо, которое в большей степени подчиняется первобытным инстинктам, чем разуму.

Очевидной истиной является то, что разум важнейший отличительный признак человека, а также биологическое явление. Он не более и не менее естествен, чем любой другой признак вида homo sapiens, например вертикальная походка или безволосая кожа.