Ранние историки занимались изучением только деяний и подвигов королей и воинов. Они почти не обращали внимания на медленные изменения социально-экономических условий. Их не интересовала эволюция доктрин, убеждений и умонастроений. Даже такое беспрецедентное событие, как распространение христианства, не упоминается историками первых двух веков [нашей эры].
Около 120 лет назад возник новый подход к истории. История культуры стала изучать эволюцию социальных, политических и экономических институтов, развитие технологии и методов производства, изменения в образе жизни, традициях и обычаях. Эти исследования неизбежно должны были привести к открытию, что человеческим поведением руководят идеи. Все, что делают люди, является результатом теорий, доктрин, убеждений и умонастроений, владеющих их разумом. Помимо разума в человеческой истории нет ничего реального и материального. Главными проблемами исторического исследования являются изменения в учениях, во власти которых находится человек. Обычаи и институты являются продуктом разума.
Будучи животным, человек должен приспосабливаться к природным условиям земного шара или той местности, где он живет. Но это приспособление есть работа мозга. В географических интерпретациях истории этот решающий момент не признается. Среда действует только через посредство человеческого разума. На той же самой земле, где белые поселенцы создали современную американскую цивилизацию, аборигенам-индейцам даже не удалось изобрести колеса и повозки. Природные условия, которые делают лыжи весьма полезным средством передвижения, присутствовали и в Скандинавии, и в Альпах. Но скандинавы изобрели лыжи, а жители Альп нет. На протяжении сотен, даже тысяч лет долгими зимними месяцами альпийские крестьяне сидели запертыми в своих домах и с вожделением смотрели в сторону недоступных деревень, лежащих в долине, и неприступных хуторов своих соседей-фермеров. Но это желание не разбудило в них изобретательского духа. Когда сорок или пятьдесят лет назад горожане привезли в горы лыжи для занятий спортом, местные жители поначалу издевались над казавшейся им смешной игрушкой. И лишь много позже они осознали, насколько эти игрушки могут быть им полезны.
Теории общей среды, разработанные социологами XIX в., столь же несостоятельны, как и теории природной среды. Все люди испытывают влияние социальных и культурных условий окружения, в котором они живут и работают. Но эти институты и условия сами являются продуктом доктрин, управлявших поведением предшествующих поколений. Они сами требуют объяснения. Отсылка к институтам и условиям не может заменить объяснения. Тэн был прав, когда, изучая историю искусства, обращался к окружению, в котором художники и поэты создавали свои произведения. Но общая история должна идти дальше. Она не должна молчаливо принимать условия среды, как не поддающиеся дальнейшему анализу исходные данные.
Мы не собираемся отрицать, что условия, в которых живет человек, оказывают влияние на человеческий разум. Говоря о том, что мы должны считать мысли человека конечным источником человеческого поведения, мы не утверждаем, что разум есть нечто неделимое и конечное, вне которого ничего не существует, или нечто, не подверженное ограничениям материальной вселенной. Мы не касаемся метафизических проблем. Мы просто должны учесть тот факт, что на нынешнем этапе развития знания мы не можем объяснить, как внутренний человек реагирует на внешние события. Разные люди и одни и те же люди в разные моменты времени на один и тот же стимул реагируют по-разному. Почему одни люди молились идолам, а другие предпочитали умереть, но не совершить акт идолопоклонства? Почему, для того чтобы править Францией, Генрих IV1 перешел в другую веру, а его потомок граф Шабмор отказался поменять белый флаг с геральдической лилией на триколор, хотя знал, что тем самым теряет корону Франции2? Невозможно найти ответы на эти вопросы, не обращаясь к идеям, управляющим человеческим поведением.
Абсолютно неверны и различные варианты весьма популярной марксистской материалистической интерпретации истории. Состояние технологии и производительных сил является скорее продуктом работы разума, нежели фактором, определяющим состояние разума. Тот, кто пытается объяснить мысли чем-то, что само является результатом человеческих идей, просто движется в круге. Очевидная истина, что человек должен приспосабливаться к природным условиям мира, в котором он живет, никак не может служить подтверждением наивного и грубого материализма метафизики Маркса. Это приспособление осуществляется мыслью. Почему африканцы не обнаружили способов борьбы с микробами, угрожающими их жизни и здоровью, и почему европейские ученые открыли эффективные методы борьбы с этими болезнями? Никакой материализм не даст удовлетворительного ответа на этот вопрос.
Наука не может дать исчерпывающего объяснения всему. Каждая отрасль знания останавливается перед некоторыми данными фактами, которые она должна рассматривать по крайней мере в данный момент, но, возможно, и всегда как конечные, далее которых она пойти не может. Эти конечные факты просто даны нашему опыту, их невозможно свести к другим фактам или силам, они необъяснимы. Мы даем им названия, например электричество или жизнь, но должны признать, что не знаем, что такое электричество или жизнь, тогда как мы знаем, что такое вода или гром. Для истории такой конечной данностью является индивидуальность. Рано или поздно любое историческое исследование достигает точки, в которой оно не может объяснить факты иначе, как указав на индивидуальность.
Мы полностью отдаем себе отчет в том, что всякая индивидуальность в любой данный момент времени является продуктом своего прошлого. Обладая при рождении определенным набором врожденных качеств, человек приносит в мир осадок всей истории своих предков, их судьбы и превратностей их жизни. Мы называем это биологической наследственностью или расовыми характеристиками. На протяжении жизни человек постоянно испытывает влияния среды, в которой живет, как природного, так и социального окружения. Но мы не можем объяснить, как все эти факторы воздействуют на его мысли. Всегда остается нечто, что мы не можем подвергнуть дальнейшему анализу. Мы не можем объяснить, почему Декарт стал великим философом, а Аль Капоне гангстером. Последнее, что мы скажем: индивидуальность. Individuum est ineffabile3.
Изучая доктрины, их происхождение, развитие, логические следствия и функционирование в обществе, мы не утверждаем, что они являются конечной данностью. Доктрины не имеют собственной жизни, они продукт человеческой мысли. Они часть Вселенной, и мы можем предполагать, что ничто в их истории не позволяет считать их исключением из законов причинности. Но мы должны понимать, что нам не известно ничего, ровным счетом ничего, о том, каким способом человек создает или производит идеи и умонастроения. Только в этом смысле мы имеем право называть доктрины конечными фактами.
Мы можем предположить, что одни доктрины помогают человеку в борьбе за жизнь, а другие приносят вред. Одни доктрины укрепляют общественное сотрудничество, а другие ведут к дезинтеграции общества. Но ничто не дает нам права считать, что разрушительные доктрины должны обязательно потерять свой престиж из-за того, что ведут к пагубным последствиям. Разум выполняет биологическую функцию; он является важнейшим орудием человека в его приспособлении к природным условиям жизни. Но было бы ошибкой считать, что живые существа всегда должны добиваться успеха в борьбе за жизнь. Множество видов растений и животных исчезло по причине того, что их усилия приспособиться не увенчались успехом. Многие расы и народы вымерли, общества и цивилизации распались. Природа не предохраняет человека от увлечения пагубными идеями и создания гибельных доктрин. Тот факт, что доктрина была разработана и ей удалось обрести множество сторонников, не является доказательством, что она не является деструктивной. Доктрина может быть современной, модной, может получить всеобщее признание, но тем не менее быть вредной для человеческого общества, цивилизации и выживания.
Мы должны изучать историю доктрин, потому что только она дает нам ключ к пониманию социальных, экономических и политических изменений.
В естественных науках, особенно в физике, мы имеем возможность применять экспериментальный метод. В лабораторных условиях ученый изолирует различные условия изменения и наблюдает за их действием. Любое утверждение может быть подтверждено или опровергнуто экспериментом.
В области наук о человеческом поведении мы не можем прибегнуть к экспериментальному методу и не можем ставить эксперименты. Любой опыт является опытом сложных событий. Мы не имеем возможности наблюдать за действием только одного фактора при прочих равных условиях. Поэтому опыт не может ни подтвердить, ни опровергнуть наши утверждения и теории, относящиеся к социальным проблемам.
То, что ни одна страна не достигла сколько-нибудь высокой стадии развития цивилизации без частной собственности на средства производства, является неопровержимым фактом. Но никто не готов утверждать, что опыт доказал: частная собственность является необходимым и неотъемлемым условием цивилизации. Социально-экономический опыт не учит нас ничему. Факты необходимо комментировать при помощи наших теорий, они открыты для различных объяснений и выводов. Любая дискуссия, касающаяся смысла исторических фактов, очень скоро сводится к рассмотрению априорных теорий и исследует их без всякой ссылки на опыт. Эти теории имеют логический приоритет, они предшествуют историческому опыту, и мы схватываем смысл опыта только с их помощью.
Теории и доктрины, правильные и неправильные, способствующие или мешающие выживанию, не только руководят поведением людей, но и одновременно являются инструментами, при помощи которых мы воспринимаем их действие в истории. Мы не можем наблюдать социальные факты иначе, как в свете, в котором их показывают наши теории и доктрины. Один и тот же комплекс событий поворачивается разными гранями в зависимости от того, под каким углом зрения его рассматривает наблюдатель.
Некоторые очень модные течения совершенно исказили эти проблемы. Позитивизм, эмпиризм и историзм считали, что социальные факты можно устанавливать таким же образом, каким физика устанавливает физические факты. (Мы не будем здесь рассматривать влияние новейших открытий, которые дают нам основания считать, что и физикам придется признать, что результаты наблюдения различаются в зависимости от способа наблюдения. Представляется преждевременным делать какие-либо выводы из работ Брогля, Гейзенберга и других современных ученых.) Они считают, что факты не зависят от идей наблюдателя и что социальный опыт логически и во времени предшествует теориям. Они не понимают, что действием, посредством которого мы выхватываем какие-то случаи из потока событий и считаем их определенными фактами, неизбежно руководит наше теоретическое понимание, или, как предпочитают говорить некоторые, наши доктринальные предубеждения. Почему мы считаем платежный баланс США фактом и почему мы не обращаем внимания на платежный баланс штата Мэриленд, или города Бостон, или района Манхэттен? Почему, изучая проблемы денежного обращения Германии, мы рассматриваем состояние платежного баланса Германии? Потому что в своих исследованиях экономист, идущий этим путем, руководствуется вполне определенной (и я должен отметить ошибочной) теорией денег.
Статистик заблуждается, когда считает, что он исследует только чистые факты. Статистик пытается обнаружить корреляцию между различными рядами цифр, когда его теоретическое рассуждение позволяет ему предполагать, что между ними может существовать причинная связь. В отсутствие таких теоретических допущений он не обращает никакого внимания даже на очевидные корреляции и в то же время сразу пытается доказать существование корреляции, когда его заранее составленная теория постулирует такую корреляцию. Джевонс считал, что ему удалось доказать корреляцию между экономическими кризисами и солнечными пятнами. С другой стороны, ни один статистик не пытался обнаружить корреляцию между числом аистов и рождаемостью.
В жизни и реальности все связано со всем. История это постоянный поток событий, спутанных в единую структуру. Ограниченность наших умственных сил не позволяет нам схватывать их как целое в одном акте восприятия. Мы должны анализировать их шаг за шагом, сначала изолируя небольшие детали и постепенно переходя к изучению более сложных проблем. Действие, посредством которого мы изолируем некоторые изменения из целостного контекста потока жизни и рассматриваем их как факты, не является функцией реальности. Это результат работы нашего разума. В сфере общественных наук чистых фактов не существует. То, что мы полагаем фактами, всегда есть результат способа, которым мы смотрим на мир. Сверхчеловечески совершенный интеллект на те же самые вещи смотрел бы иначе. Из XX в. на те же вещи мы смотрим иначе, чем смотрели Платон, Фома Аквинский или Декарт. Наши факты отличны от их фактов, а факты людей, которые будут жить через сто лет после нас, также будут другими.
Факты общественной жизни представляют собой часть реальности, воспринятой человеческим интеллектом. Факт содержит в себе не только реальность, но и в не меньшей степени разум наблюдателя.
Изолированная цифра или изолированный ряд цифр не означает ничего. Ничего не означает и любой другой изолированный факт, такой, как Брут убил Цезаря. Объединение утверждений об изолированных фактах не углубляет нашего понимания и не заменяет теорий и философских учений. Но любая попытка объединить различные факты путем установления корреляции или другим методом является результатом наших теорий и доктрин. В контексте разных доктрин одни и те же события приобретают различный смысл. Если люди не достигли согласия по поводу теорий, то для них один и тот же опыт, одни и те же факты выглядят совершенно по-разному. Опыт русского большевизма не одинаков с точки зрения либералов (в старом смысле этого термина) и социалистов, свободных мыслителей и католиков, нацистов и славянских националистов, экономистов и любителей кино. То же самое относится и к американскому Новому курсу, падению Франции, Версальскому договору и ко всем остальным историческим фактам. Разумеется, каждая партия убеждена, что только ее интерпретация правильна и соответствует фактам и что все остальные мнения совершенно ошибочны и основаны на ложных теориях. Но конфликт доктрин невозможно разрешить, заставляя молчать тех, кто имеет другие идеи. Партия, которой удается сделать единственно законным только свое мнение и поставить вне закона все остальные мнения, не меняет характерные черты своей системы взглядов. Доктрина остается доктриной, даже когда она признана всеми и никем не оспаривается. Она может являться ошибочной, даже если ни один современник не подвергает ее сомнению.
Для того чтобы расширить наши знания в области человеческого поведения, мы должны изучать, с одной стороны, проблемы праксиологической и экономической теории, а с другой стороны историю. Но в центре изучения истории находится изучение развития идей и доктрин. Первым шагом любой попытки исследовать социальные, политические или экономические изменения должно являться изучение изменений в идеях, которыми руководствуются люди, осуществляющие эти изменения.
Проблемы, которые приходится решать политикам, создаются не природой и природными условиями, они определяются взглядами людей на общество.
В XVI и XVII вв. существовали религиозные проблемы, удовлетворительное решение для которых, казалось, найти невозможно. В то время у людей не могла возникнуть идея, что люди разных конфессий могут мирно жить в одной стране. В ходе войн за установление религиозного единообразия были пролиты реки крови, процветавшие страны опустошены, цивилизации разрушены. Сегодня этот вопрос не представляет для нас никакой проблемы. В Великобритании, США и многих других странах католики и протестанты различных конфессий общаются и сотрудничают друг с другом, не испытывая никаких моральных неудобств. Проблема была решена. Она исчезла с изменением доктрин, относящихся к определению задач гражданского правительства.
Но, с другой стороны, появилась новая проблема проблема сосуществования разных языковых групп на одной территории. Сто лет назад это не составляло проблему, не угрожает эта проблема и США. Но для Центральной и Восточной Европы это весьма взрывоопасная проблема. Американцам трудно понять, что это вообще может являться проблемой, потому что они незнакомы с доктринами, которые создают из этого проблему.
Однако нельзя недооценивать великие политические проблемы, являющиеся причиной конфликтов, войн и революций, и объявлять их всего лишь кажущимися. Они не менее реальны и подлинны, чем любые другие проблемы человеческого поведения. Они порождены всей структурой идей и рассуждений, которой руководствуется политика сегодняшнего дня. Они по-настоящему существуют в социальной среде, которая создается этими доктринами. Их невозможно решить с помощью простых рецептов. Когда-нибудь эти проблемы могут исчезнуть вместе с исчезновением всей структуры идей, которые их создают.
Мы должны разделять политические и технологические проблемы. Приспособление человека к природным условиям жизни является результатом его изучения природы. Теологи и метафизики могут говорить, что естественные науки неспособны разгадать все тайны мира и дать ответы на фундаментальные вопросы бытия. Но никто не может отрицать, что естественным наукам удалось улучшить внешние условия человеческой жизни. То, что сегодня на Земле живет больше людей, чем сотни и тысячи лет назад, и что любой житель цивилизованной страны наслаждается гораздо большим комфортом, чем предшествующие поколения, является доказательством полезности науки. Каждая успешная хирургическая операция противоречит скептицизму изощренных ворчунов.
Но научные исследования и применение полученных ими результатов в борьбе за человеческую жизнь могут осуществляться только в обществе, т.е. в мире, где люди сотрудничают в условиях разделения труда. Общественное сотрудничество является продуктом мышления и разума. Считать это божьим даром или природным феноменом можно только постольку, поскольку мы должны понимать, что способность мыслить является природным оснащением человека. Надлежащим образом пользуясь этими способностями, человек создал технологию и общество. Прогресс естественных и общественных наук, развитие технических навыков и общественного сотрудничества неразрывно взаимосвязаны. И то, и другое является продуктом разума.
Нет нужды подробно останавливаться на том, что существуют проблемы, которые естественные науки не в силах разрешить. В той мере, в какой работают лабораторные экспериментальные методы, естественные науки способны получать утверждения, которые можно считать неоспоримыми фактами. Естественные науки продвигаются вперед методом проб и ошибок. То, что в результате лабораторных экспериментов удается получить ожидаемые результаты, и то, что механизмы работают так, как нам нужно, является подтверждением (верификацией) корпуса нашего физического знания, не подлежащего сомнению.
Но в области общественных наук мы не можем воспользоваться преимуществами экспериментального метода. Мы должны повторять этот факт снова и снова, потому что значение этого факта невозможно переоценить, а также потому, что он полностью игнорируется современной эпистемологией и экономической наукой. Теории, которые создают и разрушают общественное сотрудничество, можно доказать или опровергнуть только путем чистого рассуждения. Их нельзя просто подвернуть экспериментальной проверке.
Это полностью объясняет, почему создается впечатление, что конфликт социальных доктрин разрешить невозможно. Когда вместо теории флогистона Лавуазье предложил более подходящую теорию, то поначалу он натолкнулся на упорное сопротивление сторонников старой теории. Но сопротивление прекратилось очень скоро и навсегда. Лабораторные эксперименты и применение новой теории в технологиях положили ему конец. Но невозможно провести подобную проверку с целью подтверждения великих экономических достижений Юма, Рикардо и Менгера. Их необходимо испытывать посредством абстрактного рассуждения.
Есть и второе важное отличие. В капиталистическом обществе, где существует частная собственность на средства производства, новая идея может быть внедрена в практику в ограниченной области с помощью небольших ресурсов. Поэтому таким людям, как Фултон и Белл, удалось осуществить свои планы, над которыми смеялось большинство их современников. Но социальные изменения можно осуществить только с помощью мероприятий, которые нуждаются в поддержке большинства. Сторонник свободной торговли не может заниматься свободной торговлей при поддержке нескольких друзей, небольшая изолированная группа сторонников мира не может установить мир. Для того чтобы заставить работать социальные доктрины, необходима поддержка общественного мнения. Для того чтобы общество функционировало удовлетворительно, десятки миллионов людей, путешествующих по железным дорогам и слушающих радиопередачи, ничего не зная о том, как строятся и эксплуатируются железные дороги или как работает радио, должны разобраться в несравнимо более сложных проблемах общественного сотрудничества. Все зависит от того, какое решение примет огромная масса малообразованных людей, которым не нравится много думать и размышлять, инертных и с трудом воспринимающих новые сложные идеи. Ход событий определяется их доктринальными убеждениями, какими бы грубыми и наивными они ни были. Состояние общества является результатом доктрин, которые считают правильными массы обычных людей, а не теорий, поддерживаемых небольшой группой передовых мыслителей.
Повсеместно считается, что причиной конфликта социальных идей является столкновение групповых интересов. Если бы эта теория была правильной, то перспективы человеческого сотрудничества выглядели бы безнадежными. Если единство не может быть достигнуто по причине ли того, что правильно понимаемые интересы людей противоречат друг другу, или потому, что интересы общества антагонистичны интересам индивидов, то никогда не могут быть достигнуты ни прочный мир, ни дружественное сотрудничество между людьми. Тогда нынешнее состояние цивилизации, постулирующее мир, невозможно поддерживать, и человечество обречено. В таком случае правы были нацисты, считавшие войну единственно нормальной, естественной и желательной формой человеческого взаимодействия. В таком случае правы большевики, которые не спорят со своими оппонентами, а истребляют их. В таком случае западная цивилизация не что иное, как бесстыдная ложь, а ее достижения, как утверждал Вернер Зомбарт, работа дьявола.
Мы должны понять, что проблемы общества являются результатом состояния социальных доктрин. Необходимо рассмотреть вопрос, возможно ли представить такое состояние организации общества, которое считалось бы удовлетворительным с точки зрения правильно понимаемых интересов всех людей. Если ответ на этот вопрос будет отрицательным, тогда мы должны будем сделать вывод, что конфликты наших дней являются прелюдией к неизбежному распаду общества. Если, с другой стороны, ответ будет положительным, то мы должны будем задаться вопросом, какое состояние разума ведет к конфликтам в мире, где по меньшей мере представим другой результат.
В любом случае конфликты являются результатом доктрин. Даже те, кто считает, что конфликты являются неизбежным результатом реального и неустранимого антагонизма интересов, не отрицают, что, для того чтобы направлять действия людей, эти реальные антагонизмы должны быть восприняты разумом. Человек может действовать в собственных интересах, только если он знает, в чем состоят его интересы и что следует делать для того, чтобы им способствовать. И марксисты, и националисты согласны с тем, что может существовать и существовало такое состояние умов, когда классы, нации и индивиды не осознают свои истинные интересы и придерживаются доктрин, которые причиняют вред их благополучию. Несмотря на то, что они постоянно повторяют, что бытие в результате некоего мистического процесса порождает правильные идеи, за открытие которых они прославляют своих великих учителей, марксисты и националисты признают, что необходимо вести постоянную пропаганду, чтобы внушить людям доктрины, адекватные их бытию. Таким образом, они тоже признают, что конфликты порождаются доктринами, а не простым состоянием вещей.
Существует еще одно широко распространенное заблуждение, согласно которому люди благодаря своим врожденным качествам или благодаря среде предрасположены к определенному мировоззрению или философии. Люди, придерживающиеся различных философских учений, расходятся друг с другом по всем вопросам; их мнения не поддаются гармонизации; согласие недостижимо. Но это неверно. Все люди, независимо от своей партийной принадлежности, в этом мире желают одного и того же. Они стремятся защитить свою жизнь и жизнь членов своей семьи и улучшить свое материальное благополучие. Они сражаются друг с другом не потому, что стремятся достичь разных целей, а, наоборот, потому, что стремясь к одной и той же цели они полагают, что удовлетворение, которое может получить другой человек, может помешать им самим улучшить свое положение. Когда-то существовали аскеты, честно и полностью отказывавшиеся от любых мирских стремлений и довольствовавшиеся образом жизни рыбы в воде. Не имеет смысла подробно анализировать данный случай, потому что не эти редко встречающиеся святые развязывают борьбу за получение большей доли пищи и предметов роскоши. Когда люди спорят по поводу социальных доктрин, они спорят не о мировоззрении, а о методах получения большего богатства и удовольствий. Все политические партии, действующие на исторической сцене, обещают своим последователям лучшую жизнь на Земле. Они утверждают, что жертвы, которые они требуют от своих сторонников, являются необходимыми средствами обретения большего богатства. Они говорят, что эти жертвы временны, и сравнивают их с инвестициями, которые принесут многократную прибыль. Конфликт доктрин есть спор о средствах, а не о конечных целях.
Политические конфликты являются следствием доктрин, утверждающих, что единственный способ достижения счастья это причинение вреда другим людям или угроза применить насилие. С другой стороны, мира можно достичь только будучи убежденным, что мирное сотрудничество приводит к лучшим результатам, чем борьба друг с другом. Нацисты встали на путь завоевания, потому что их доктрины внушали им, что победоносная война необходима, чтобы сделать немецкий народ счастливым. В США жители пятидесяти штатов живут мирно, потому что их доктрина учит их, что мирное сотрудничество лучше соответствует их целям, чем война. Когда несколько сотен лет назад разум американцев находился во власти другой доктрины, это привело к кровопролитной войне.
Таким образом, основным предметом исторического исследования должно быть изучение социально-экономических и политических доктрин. Создание законов и конституций, организация политических партий и армий, подписание или нарушение договоров, мирная жизнь или развязывание войны и революции не что иное, как применение людьми этих доктрин. Мы рождаемся в мире, сформированном доктринами. Мы живем в среде, которая постоянно видоизменяется под влиянием изменяющихся доктрин. Действием этих доктрин определяется судьба каждого человека. Мы засеиваем поле, но результат наших трудов зависит не только от воли Господа; получаемый нами урожай в не меньшей степени зависит от поведения других людей, а их поведение определяется доктринами.
Оценка различных доктрин с точки зрения предвзятых убеждений и личных предпочтений не входит в задачи научного исследования. Мы не имеем права судить идеи других людей по меркам нашей морали. Мы должны исключить из наших рассуждений рассмотрение конечных целей и ценностей. Не дело науки предписывать людям, в чем состоит их главное благо и к чему им следует стремиться. Изучая доктрины, мы должны применять только один стандарт. Мы должны задать вопрос, приведет ли их применение на практике к достижению тех целей, которые люди желают достичь. Мы должны исследовать пригодность доктрин с точки зрения тех, кто применяет их для достижения вполне определенных целей. Мы должны выяснить, соответствуют ли они целям, которым призваны служить.
Мы не верим в то, что есть люди, которые буквально понимают старый принцип fiat justitia pereat mundus4. На
самом деле они хотят сказать: fiat justitia ne pereat mundus5.
Они не желают разрушить общество с помощью закона. Но если бы существовали люди, которые считали бы конечной целью своих усилий разрушение цивилизации и низведение человечества до уровня неандертальцев, то мы также проверяли бы их доктрины на соответствие их конечной цели. При этом мы могли бы добавить: вместе с подавляющим большинством людей мы не разделяем этого сумасшествия, мы желаем не разрушения, а усиления цивилизации и мы готовы защищать цивилизацию против нападок со стороны ее противников.
Существует и второй критерий, в соответствии с которым следует оценивать доктрину. Мы можем задать вопрос, является ли она логически последовательной или противоречивой. Но данная оценка является второстепенной и должна быть подчинена упомянутому выше критерию целесообразности. Противоречивая доктрина неверна только потому, что ее применение на практике не позволяет достигать поставленных целей.
Было бы ошибкой называть этот метод оценки доктрин прагматическим. Мы здесь не касаемся вопроса об истине. Мы должны рассмотреть доктрину, т.е. рецепт действия; здесь неприменим никакой иной критерий, кроме выяснения, работает этот рецепт или не работает.
Столь же неверным было бы называть нашу точку зрения утилитаристской. Утилитаризм отверг все стандарты гетерономного морального закона, который надо принимать и выполнять независимо от того, к каким последствиям это приводит. С утилитаристской точки зрения деяние является преступлением, потому что его результаты вредны для общества, а не потому, что какие-то люди верят, что слышат мистический голос, который называет это деяние преступлением. Мы не обсуждаем здесь проблемы этики.
Мы лишь обращаем внимание на то, что люди, которые не применяют адекватных средств, не достигнут целей, которых желают достичь.
Любые попытки изучения человеческого поведения и исторических изменений должны принимать во внимание факт интеллектуального неравенства людей. Между философами и учеными, придумывающими новые идеи и разрабатывающими сложные учения, и недалекими тупицами, слабый интеллект которых не способен вместить даже простейших вещей, существует множество градаций и переходных этапов. Мы не знаем, что является причиной различий в интеллектуальных способностях; мы просто должны признать их существование. Непозволительно отделываться от них, объясняя их разницей окружения, личного опыта и образования. Лишь небольшая элита способна воспринимать изощренные цепочки рассуждений. Большинство людей демонстрируют полную беспомощность, сталкиваясь с более тонкими проблемами выявления подразумеваемых допущений или проблемами правильного вывода. Они не способны понять ничего, кроме простейших операций счета; математика им недоступна. Бесполезно знакомить их с колючими проблемами и с теориями, для понимания которых их нужно продумать. Такие люди упрощают и огрубляют то, что они читают или слышат. Они искажают и неверно истолковывают утверждения и выводы. Любую теорию и доктрину они видоизменяют, чтобы адаптировать ее для своего уровня интеллекта.
Для кардинала Ньюмана и толпы верующих католицизм имеет неодинаковое значение. Эволюционная теория Дарвина отличается от ее популярной версии, сводящейся к тому, что человек произошел от обезьяны. Фрейдовский психоанализ не тождественен пансексуализму, его версии для миллионов. Такой же дуализм верен и для социальных, экономических и политических доктрин. Все доктрины преподаются и усваиваются по крайней мере в двух различных, более того противоречивых, версиях. Эзотерические и экзотерические учения разделяет непреодолимая пропасть.
Поскольку изучение доктрин не является целью само по себе, то популярным доктринам следует уделять не меньше внимания, чем доктринам философов и их книгам. Разумеется, популярные доктрины ведут свое происхождение от логически продуманных и совершенных теорий ученых. Они вторичны. Но так как для применения социальных доктрин требуется поддержка со стороны общественного мнения, а общественное мнение обращается главным образом к популярной версии доктрины, то изучение последней не менее важно, чем изучение совершенных концепций. Для истории популярный лозунг может служить более важным источником информации, чем идеи, сформулированные учеными. Некоторые популярные и общепринятые мнения являются столь противоречивыми и несостоятельными, что ни один серьезный мыслитель не рискнет представить их в систематическом виде. Но если такое мнение провоцирует действие, то для исторического исследования оно не менее важно, чем любая другая доктрина, применяемая на практике. История не должна ограничивать свое внимание только правильными доктринами или доктринами, всесторонне разработанными в научных работах; история должна изучать все доктрины, определяющие поведение людей.
1 Генрих IV (1555-1610) - король Франции с 1589 г. (фактически - с 1594 г.), первый из династии Бурбонов, король Наварры. Во время религиозных войн - глава гугенотов. В 1593 г. принял католичество и вступил в Париж. Нантским эдиктом предоставил гугенотам свободу вероисповедания и многие привилегии.
2 Граф Шамбор (1820-1883) - герцог Бордо, последний представитель старой династии Бурбонов, после 1830 г. рассматривался легитимистами как законный претендент на французский престол. В своем Манифесте 5 июля 1871 г. он провозгласил: "Франция призовет меня и я приду к ней с моей преданностью моим принципам и моему знамени... Единственная жертва, которую я не могу принести ей [родине], это пожертвовать моей честью... Я не позволю вырвать из моих рук знамя Генриха IV, Франциска I и Жанны д'Арк... Французы, Генрих V не могут отказаться от белого знамени Генриха IV". 24 мая 1873 г. Тьер вышел в отставку и президентство перешло к маршалу Мак-Магону, на которого роялисты вполне могли рассчитывать. К 5 августа все было подготовлено для восстановления монархии. Комиссия десяти, назначенная Национальным собранием, выработала формулу, которая гласила, что "трехцветное знамя сохраняется. Оно может быть изменено лишь посредством соглашения короля и собрания". Но в конце октября появилось письмо графа Шамбора, в котором он решительно высказался за белое знамя и против требования каких-либо гарантий с его стороны при предложении ему власти. Это письмо явилось фактическим отречением графа Шамбора. Вскоре Национальным собранием был принят закон о септеннате, т.е. о семилетней продолжительности полномочий маршала Мак-Магона. В 1875 г. Национальное собрание приняло республиканскую форму правления.
3 Individuum est ineffiable (лат.) - индивидуум невыразим.
4 Fiat justitia pereat mundus (лат.) - да свершится правосудие, [пусть даже] погибнет мир (ставшее крылатым выражение, служившее девизом германского императора Фердинанда I (1503-1564)).
5 Fiat justitia ne pereat mundus (лат.) - да свершится правосудие, и да не погибнет мир.
1949/50г.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии