Либералы выиграли битву за свой символ, хотя время и уменьшило ценность этой победы. Консерваторы, которые изначально просто принимали свое наименование, теперь гордятся им. Но до этого времени, битва между символами отражала и помогала поднимать важные политические вопросы.
Советник Рузвельта, Тэрмонд Арнольд, осознавал важность битв за обладание символами, замечая: «Вопрос, который стоит перед исследователем правительства – это вопрос о том, какой тип социальной философии требуется для того, чтобы освободить людей для экспериментов – как дать им понимание слова, не искаженного толстой линзой принципов и идеалов, и, в то же время, не испорченного разочарованием от потери идеалов. Как можем мы преобразовать истины, существование которых люди смутно осознают лишь в юмористическом настроении, в конструктивные силы, направленные на преодоление паники в случаях, когда старые принципы встречаются с новыми условиями? Как нам влиять на отношение масс сытых, интеллигентных, идеалистических и добрых людей, чьи мнения и действия обычно направлены на стабильность, вследствие чего они не стремятся замечать приближающийся моральный хаос в реальных человеческих действиях?» [328]
Утверждение Арнольда обозначило проблему Рузвельта. Огромное большинство людей отвергали политику Гувера в 1932 году; однако Рузвельту все равно требовался новый символ для того, чтобы сделать приемлемыми свои «постоянные смелые эксперименты». Символ «либеральный» был наиболее соответствующим целям Рузвельта и оказался тем, который он неосознанно выбрал.
Опора на новый ярлык была важным средством обороны от сильных обвинений, поступающих от правых, в том, что Новый Курс был социалистическим и в том, что Рузвельт планирует зарегулировать общество и национализировать промышленность. Если бы Рузвельт подчинился определению «социалист» вместо того, чтобы захватить слово «либерал», он бы лишился многих последователей. Новый выгодный термин был также важным средством противодействия консервативной символике и расширения избирательной базы Рузвельта. Термин работал как противовес символу Республиканской партийной идентификации.
Однако, хотя символ выполнял эти важные функции, он не мог сам по себе стать заменой хорошей политики. «Либеральный» оказался хорошим ярлыком для представления пакета мер Нового Курса, но Рузвельту еще надо было доказать, что этот пакет чего-то стоил. Использование символа, тем не менее, позволило публике в целом оценить политику Нового Курса на ее достоинства, «без искажения сложившимися взглядами приближающегося морального хаоса» [329]. Использование Рузвельтом этого политического ярлыка ответило на вопросы, заданные Арнольдом.
Некоторые критически настроенные современники Рузвельта доказывали, что захват им символа «либеральный» был важным фактором в его избирательных победах. Если быть точным, то символ «либеральный» был важным и выгодным политическим термином, но и он имел свои границы. Провал чистки 1938 года был инцидентом, который четко показал ограниченность власти слов, так как ярлык Рузвельта оказался недостаточной базой для перестройки системы американских политических партий. В наши времена, когда общественное настроение стало более консервативным, мы можем заметить, что либеральный ярлык потерял большую часть своей чарующей силы.
Исследование истоков и развития политического символа «либеральный» также должно предостеречь нас от применения современных символов со всем их вербальным багажом, как средств для понимания и интерпретации прошлого. Раймон Пуанкаре, президент Франции с 1913 по 1920 годы, предупреждал, что «мы должны использовать язык, который в обязательном порядке очищен от внутренних предубеждений. Такие незримо присутствующие идеи наиболее опасны.» Бентам добавлял: «ошибку наиболее сложно исправить, если ее корни растут из языка» [330].
Слова не только отражают, но и определяют мышление людей. Поэтому мы должны принимать во внимание важность слов, учитывая их возможности в определении наших мыслей. К примеру, студенты иногда определяют историческую фигуру как либеральную и ошибочно подразумевают, что классовая избирательная политика или другие подобные аспекты Нового Курса могут реально экспортироваться вместе с политическим ярлыком. Как мудро предупреждал Томас П. Нейл: «Сейчас такие абстракции [как «либеральный»] создают для историков трудности. Он имеет дело с идеями в том виде, в каком они выражены конкретными лицами в конкретных местах и моментах времени. Он должен избегать вложения своего понимания терминов или их понимания, сложившегося в его эпоху, в головы людей, использовавших их три или четыре поколения назад. … Если историк сделает это, то неминуемо попадет в ловушку "анализа нового вина в старых бутылках". Он должен также избегать переноса содержания терминов из одной страны в другую.» [331]
Я добавлю, что хотя студенты не только должны избегать прочтения современных определений в прошлых использованиях слов, но должны также соблюдать крайнюю осторожность при прочтении новых терминов и всего, что они означают в описаниях прошлого, в котором они даже не использовались. Символы могут не только скрыто убеждать, они могут скрыто ввести в заблуждение.
Наше исследование восхода и заката либерального символа должно весьма наглядно продемонстрировать важность символов в законодательстве и государственном управлении. Есть ограничения в значении символов. Но есть и магия слов: не магия заклинаний, но, тем не менее, магия. Слова могут запутать, а могут и вывести из тупика, могут помочь легитимизировать политику, генерировать лояльность, придать желаемый вид действиям, сформировать людское восприятие слова, повлиять на подход к проблеме или вскрыть сокровенные мысли.
Когда люди говорят о «просто словах», она говорят о фундаменте, о внутренней структуре, а не о фасаде. Как сказал пророк Иоанн: «Вначале было Слово».
- Войдите, чтобы оставлять комментарии