Как мы видели ранее, несмотря на то, что символ «либеральный» был введен в политический обиход в Англии в 1830 году, слово не стало значимым политическим символом в США до времен Нового Курса. Термин иногда использовался и до Нового Курса, но не стал значимым и жизнеспособным для большинства людей.
Журнал «Новая республика», тем не менее, начал использовать слово «либеральный» в 1916 году. В поздние 1920е году некоторые левые реформистские элементы с периферии политического спектра также стали называть себя либералами. Вследствие их влияния, из-за того, что слово «либеральный» само по себе звучит выгодно, отражая ход новейшей истории, а также из-за идентификации с британской Либеральной партией, Рузвельт неосознанно выбрал для себя ярлык либерала. Этот политический ярлык не только выполнял важные функции, но также оказался базой для великой дискуссии с консервативными элементами общества, представленными Гербертом Гувером.
Хотя Гувер всегда утверждал, что он является истинным либералом, на выборах 1936 года образованная публика в целом соглашалась – даже при том, что дебаты о термине продолжились почти до 1940 года – что новый ярлык «либеральный» должен применяться к новой политике Рузвельта, которая выходила за рамки основных американских традиций. Поскольку «либеральный» закрепилось за Рузвельтовской политикой экспериментов, которые определялись его философией позитивного государственного вмешательства, этот политический ярлык и сегодня остается весьма часто используемым символом. При этом, поскольку термин «Новый Курс» ассоциировался не с политикой Рузвельта, а с его администрацией, он больше не является значимым.
Начиная с 1936 года некоторые консерваторы признали, что Рузвельту удалось захватить слово «либеральный» и они приняли ярлык «консерваторы». «План захвата суда» 1937 года, как показалось, прервал эту тенденцию, но на самом деле только помог ее продолжению, потому что предложение судебной реформы сделало Новый Курс еще более подозрительным в глазах консерваторов. После провала плана судебной реформы тенденция продолжилась, и консерваторы с еще большей готовностью стали воспринимать наименование «консерваторы».
К 1940 году дискуссия закончилась для подавляющего большинства людей. Образованная публика в целом согласилась, с тем, что политику Рузвельта следует называть «либеральной» и что Гувера правильно нужно именовать «консерватором». Но поскольку термин «либеральный» стал все более и более ассоциироваться с политикой Нового Курса и Честного Курса, политический ярлык перестал быть таким привлекательным, он потерял часть внутренней силы. Когда консерваторы приняли тот факт, что их оппоненты будут называться либералами, они уменьшили усилия, направленные на борьбу за слово «либеральный» и сфокусировались на критике содержания политики либералов.
В начале 1949 года «Нью-Йорк Геральд Трибьюн» попросила своих читателей прислать их собственные определения слова «либеральный». Ответы разнились от «кого-то, кто хочет, чтобы другие поддерживали его, думали за него … чтобы избавить его от ответственности», до «либерал – это человек в штанах от Национальной ассоциации промышленников, которого коммунисты постоянно награждают зуботычинами». Хотя подавляющее большинство все еще считало символ привлекательным, некоторые утверждали, что символ деградирует [311]. Таким образом, «либеральный» в целом осталось выгодным словом, но зато ортодоксальные консерваторы смогли дистанцироваться от того, что они считали негативным в своем наименовании.
Позже, когда президент Эйзенхауэр пришел к власти, он продолжил эту тенденцию, «говоря нам, что не следует бояться слова "консерватор"». Тем не менее, он все же пытался смягчить влияние символа и провел то, что Джеймс В. Протро назвал «не завершенным, несмотря на помощь лучших в стране специалистов по рекламе, поиском подходящего символа для его политической философии, обладающего прогрессивным звучанием, для замены двусмысленного "динамичный консерватизм" [отражающего] … как минимум сложность апеллирования к гуверовскому республиканству» [312].
Хотя консерваторы во времена правления Эйзенхауэра отвергали термин «либеральный», они осознавали, что ярлык «консервативный» уступает ему по внутренней движущей силе. Даже Барри Голдуотер – человек, гордившийся своим консерватизмом – выразил сожаление о том, что консерваторов не называют либералами. В конце 1963 года, обращаясь к лояльной аудитории Юных Республиканцев, он утверждал, что «молодые люди в Америке устали от пустозвонства, которое продолжается с тех пор, как термин "либерализм" уже тридцать лет используется неправильно». Позже в той же речи он добавил: «Новый либерализм – это только форма трупного окоченения. Старый, уважаемый, прославленный либерализм пятидесятилетней давности канул в лету.» [313]
И действительно, гуверовское определение, по мнению большей части публики, кануло в лету. Лучшее, что оставалось консерваторам – это популяризировать свой символ. Эйзенхауэр и, особенно, Голдуотер действительно пытались сделать это. Бизнес-сообщество, представленное журналом «Форчун», также понимало необходимость вдохнуть лучшее значение в ярлык «консервативный». Как пишет один автор:
«Важный, но непреложный факт нашей жизни состоит в том, что розы не пахнут конфетами. Пришло время прояснить значение наших ярлыков.
Вкратце: если "консервативный" значит любовь к приключениям, высокое внимание к возможностям, понимание важности ошибок и изменений, то я скажу: "Если это консерватизм – используйте его по максимуму". Но если "консервативный" означает любовь к рутине, статусу и безопасности, отрицание благоприятных возможностей, приверженность статус кво, то как любой другой "вирджинец", я скажу: "Когда вы называете меня так – улыбайтесь"» [314].
Явным признаком того, что основные дебаты о правильном определении либерализма стихли, если не закончились вовсе, стало то, что атаки на использование слова фактически игнорировались популярной прессой. К примеру, Роберт А. Тафт в 1946 году доказывал, что он является истинным либералом и что только «самозваные либералы» защищают продолжение контроля за ценами, предложение Трумэна об обязательном федеральном страховании здоровья и призыв мирного времени - «три по-настоящему тоталитарные меры» [315]. Хотя бизнес-газета с гордостью напечатала всю речь, в которой он приводил свои возражения, публика не была задета даже настолько, чтобы спросить: «А кто на самом деле либерален?» Через несколько лет один консервативный писатель утверждал, что слово «либеральный» больше не означает «гражданина, который стремится к четкому и блистательному идеалу, человека чести, человека логики и трезвого ума», а означает «запутавшееся и трусливое создание, которое проводит все свое свободное время в попытках "рассмотреть вопрос со всех сторон" и заканчивает путаным бестолковым выводом; самое страшное для него – быть названным консерватором». Широкая пресса также оставила этот выпад без внимания – он больше не стоил упоминания в новостях [316].
- Войдите, чтобы оставлять комментарии