Поскольку 1934 год был годом выборов, значительно усилились атаки правых сил, направленные на убеждение американцев в том, что настоящими либералами являются именно правые. Именно в этом году группа крайне консервативных Демократов вместе с представителями крупного бизнеса, такими как Альфред П. Слоан – «обнаружили, что Демократическая партия – не подходит для выражения их возмущения» - и основали Лигу Свободы для спасения страны путем прямых атак на Новый Курс. Члены Лиги предпочли бы Новому Курсу нового МакКинли, а им обоим нового Марка Ханну [240]. (Марк Ханна, видный промышленник девятнадцатого столетия, председатель Национальной Республиканской партии и влиятельный политик, был типичным примером альянса Республиканской партии и бизнеса на стыке столетий.)
Я не очень осведомлен о деятельности этой группы, потому что Лига была крайне экстремистской и представляла настолько малую часть общества, что даже Герберт Гувер отказался вступить в нее [241]. Более того, основным направлением ее дебатов, символом, вокруг которого они были сосредоточены, был на либерализм, а американская Конституция. Как один из членов ее исполнительного комитета, говоря о Конституции, доказывал: «Я не верю, что какие-либо другие вопросы могут вызвать большую поддержку или больший энтузиазм среди нашего народа [чем Конституция]. … Существует могучая – хотя и размытая – приверженность ей. Я верю, что людей нужно только проинструктировать и повести за собой.» [242]
Более важные и интересные атаки шли от менее экстремальных консерваторов, ведомых Гувером. Книга Гувера «Вызов свободе», была опубликована в 1934 году и, как говорит Артур Шлезингер-младший, «содержала исчерпывающее описание консервативной позиции» [243]. Гувер утверждал:
«Либерализм утверждает, что человек – господин для государства, а не слуга; что единственной целью правительства является содействие и защита этих прав. Все остальные настаивают, что свобода – это не данное богом право; что государство по отношению к человеку – господин. …
По другому случаю я выше комментировал извращение и присвоение термина «либерализм» теориями различного рода – этатистскими, фашистскими, социалистическими, коммунистическими и любыми другими. Я указывал, что все эти философские направления категорически противоположны американскому либерализму.
И я могу добавить пару слов специально для некоторых групп людей, как входящих, так и не входящих в администрацию, которые играют с социалистическим огнем, не думая о том, что он может и разгореться. Даже частичное распространение социалистических методов деморализует экономическую систему, законодательство, и в целом всю систему упорядоченной свободы. ... В США реакция на такой хаос будет не чисто социалистической, а окажется больше похожа на фашизм.» [244]
Гувер и его последователи распространяли этот аргумент среди людей, утверждая, что политика Рузвельта является социалистической.
Вопрос о том, что же такое либерализм, активно обсуждался на житейском уровне огромным числом людей. Мы видели в предыдущей главе, что с 1924 по 1930 годы две вышло редакторских статьи «Таймс», доказывавших, что великое слово «либеральный» после войны было экспроприировано. Газета повторила эту аргументацию и в третий раз, утверждая: «Хорошее довоенное слово "либеральный" связанное с упорядоченным прогрессом, после перемирия было захвачено радикальными реформаторами, в результате чего слова "либеральный", "радикальный" и "красный" стали взаимозаменяемыми.» [245] Впервые газета получила ответ от читателей: «Читая, что "старое довоенное слово ‘либеральный’ было захвачено радикальными реформаторами". Это ли не краткая характеристика для таких людей, как Герберт Гувер и Джон В. Дэвис – единственных, кто сегодня называет себя либералами?» [246]
Другой обеспокоенный читатель ответил быстро. Его ответ стоит того, чтобы быть процитированным полностью:
«По какому праву и на каком основании Элмер Дэвис [автор предыдущего письма] говорит о Герберте Гувере и Джоне Дэвисе как о либералах? В действиях и политике этих людей нет ничего, что в каком-либо смысле оправдывало бы это наименование.
Слово "либеральный" безосновательно присваивалось большим числом людей после Мировой войны, но, конечно, этот случай является наиболее ярким примером неправильного применения этой характеристики либерального мышления.
Либеральная позиция, несомненно, представляет из себя веру в возможность улучшения в любой ситуации человеческого взаимодействия путем принятия специфического законодательства не опасаясь глупых и не относящихся к делу упреков в "регламентации" и "социализме". Кроме того, либерал выступает за свободу выражения людьми их политических взглядов.» [247]
Профессор Джон Дьюи на симпозиуме, озаглавленном «Будущее либерализма», добавил, что те, кто выступают против базовых реформ являются «слепыми и упрямыми реакционерами» [248]. Однако «Таймс» саркастически заметила, что «"либеральная" администрация, это та, которая потратила все деньги. "Либерал" – это патриот, который хочет получить все от "либерального" Дяди Сэма, выворачивая его карманы и карманы налогоплательщиков.» Дискуссия стартовала.
Поскольку и Рузвельт и Гувер вместе со своими последователями называли себя либералами, неминуемо должен был произойти большой конфликт. Сэмюэл Бир предполагает, что для решения этой проблемы либералы Нового Курса стали называть своих оппонентов «консерваторами» [249]. Упомянутый Дьюи пытался заклеймить Гувера и его школу мысли как реакционную, а то, что оппоненты Рузвельта жаловались на несправедливость причисления Гувера к консерваторам поддерживает точку зрения Бира. Тем не менее, поскольку Гувер не принимал консервативный ярлык и поскольку в США не существовало либеральной партии, которая бы имела право определять термин “либеральный”, путаница продолжалась – как мы заметим далее – еще какое-то время.
Статья, опубликованная в этот период в «Нью-Йорк Таймс мэгэзин» вероятно довольно точно отражала путаницу в понимании либерализма большинством населения в начале 1930х годов. Едва ли эта статья могла быть написана сегодня. Она называлась «Либерализм принимает вызов мира» и ее автором был П.В. Вильсон [250].
Вильсон сразу же ставит проблему: Америка спорит по поводу «острого вопроса. ... Это вопрос, который может быть поставлен в простейших терминах. По словам госсекретаря Уоллеса, нация должна решить, следует или нет, пожертвовать некоторыми свободами во имя экономической необходимости. В старом мире либерализм был во многом отвергнут. Стал ли либерализм невозможным в Новом мире?»
Вильсон далее замечает, что никогда ранее 1934 года не отмечалось «столько организованных проявлений того, что мы понимаем под либерализмом». В Женеве действует Лига Наций и «даже в Азии мы видим работающие парламенты». Число школ многократно выросло. Это была эра больших возможностей; однако почему-то «почти во всем цивилизованном мире либерализм, который двигает вперед нашу цивилизацию, политики клеймят как зло».
Либерализм, очевидно победил и одновременно проиграл. Пытаясь объяснить этот парадокс, Вильсон говорит: «Очевидно, мы должны освободить свой разум от заблуждений и спросить себя, что же на самом деле означает либерализм». Он утверждает, что «либерализм – это хартия свободы для индивида», которая относится к правительствам любой формы. Эта хартия гарантирует, что при определенных условиях, к примеру в случае с гражданской сознательностью, «в которых гражданин имеет право и обязанность самостоятельно отвечать за себя». Похоже, Вильсон доказывает, что либерализм означает толерантность.
Затем, описывая, какие чудесные достижения доктрина либерализма обеспечила в прошлом, Вильсон дает нам другое определение: «Это либерализм обеспечил введение пенсий по старости и социальное страхование по безработице, болезни и материнству. Это либерализм открыл Оксфордский и Кембриджский университеты для всех классов и рас, либерализм создал первую и фундаментальную систему национального образования.» Теперь либерализм, похоже, означает деятельность государства благосостояния. Как бы для оправдания этой интерпретации, Вильсон позже скажет: «Не следует печалиться, если государство расширяет свои функции, принимая на себя ответственность за регулярность поставок жизненно необходимых благ, например, газа, воды и электричества. Не следует огорчаться и тому, что государство надзирает за железными дорогами и банками в той степени, в какой это необходимо для обеспечения общественных интересов.»
Теперь либерализм значит значительно больше, чем просто толерантность. Однако Вильсон противоречит сам себе, когда объясняет экономическую философию либерализма:
«В экономике учение либералов менее четко. Они принимают позицию Адама Смита о том, что богатство народов взаимозависимо; что международная торговля приносит общую выгоду и выигрыш для каждого. …
Дефициты бюджета, колебания курсов валют, аннулирование финансовых обязательств – все эти свидетельства хаоса были неизвестны великим финансистам Британии: Питту, Пилу, Глэдстону и остальным, кто независимо от партийной принадлежности, применял либеральные идеи в работе министерства финансов.»
Короче говоря, либерализм – это толерантность и индивидуализм, но при этом еще и государство, управляющее социальной политикой и регулирующее бизнес в интересах общества – и делающее все это по законам классической экономики.
Представляя это определение либерализма, Вильсон также классифицировал некоторых известных людей как либералов. Нетрудно догадаться, что этот список едва ли развеет заблуждения относительно значения либерализма.
Скорее уж наоборот. Вильсон определяет Джона Стюарта Милля как либерала, но при этом признает либералом и Томаса Карлайла, который критиковал Милля и утилитаристский принцип наибольшего счастья. Мы обнаруживаем, что Авраам Линкольн «стал символом [либерализма] всех времен» и что Томас Джефферсон был «вероятно величайшим либералом из них всех». Уолт Уитмен, Чарльз Диккенс и некоторые другие – тоже либералы. В результате у Вильсона получается, что каждый, кто хоть сколько-нибудь известен – либерал. Его список либералов не менее запутан, чем его определение либерализма.
Американцы в общем имели, вероятно, настолько же путаные представления о содержании либерализма, как и Вильсон. Рузвельт чувствовал их неуверенность и пытался убедить их, что позитивные действия правительства не являются диктаторскими. Минимизируя внешние различия между Новым Курсом и американской традицией, Рузвельт указывал, что «консервативная британская пресса небезосновательно иронизирует над нами, говоря, что Новый Курс – это только попытка повторить английские реформы, которые прошли десять и более лет назад.»
Отвечая на вызов Гувера, Рузвельт подобным же образом отвечал: «Друзья, я все еще верю в идеалы. Я против возврата к тому определению свободы, при котором многие годы свободные люди постепенно зажимались регламентацией на благо привилегированного меньшинства. Я предпочитаю и я верю в более широкое определение свободы, при котором мы будем двигаться к еще большей свободе, большей безопасности обычного человека, чем когда-либо существовали в истории Америки.» [251]
Я уверен, что у подавляющего большинство американцев все еще не было понимания содержания истинного либерализма. Однако, Рузвельт предпринимал позитивные действия для борьбы с депрессией и при этом было очевидно, что свобода при этом в явном виде не подрывалась. «Большинство людей просто не могли представить себе американское правительство в виде тоталитарного диктатора», - говорит Артур М. Шлезингер-младший [252]. На промежуточных выборах демократы не потеряли мест в парламенте, что ранее обычно случалось. Напротив, они приобрели дополнительно по десять мест в Конгресс и Сенате [253].
Дебаты еще не завершились, но деятели Нового Курса, похоже выиграли первый раунд.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии