В 1938 году, всего лишь через два года после своего триумфального переизбрания, президент был потрясен перестановками сил в Конгрессе. Больше всего раздражение деятелей Нового Курса подстегивала их вера в то, что страна на самом деле была либеральнее, чем Конгресс и что «многие Демократы, избранные на волне популярности Рузвельта, предали его как только были посчитаны голоса». Был сформирован совет либералов для изучения возможности исключения консерваторов из партии [280].
24 июня, не желая терпеть присутствие консерваторов в его собственной партии и раздраженный избранием Гая Жилетта – сенатора от Айовы и ярого противника Нового курса – Рузвельт начал чистку. Против своих оппонентов он выдвинул новый (и хорошо забытый старый) символ «предатели»: «Никогда в нашей истории не было такой согласованной пропаганды пораженчества, направленной на президента и сенаторов, как в случае с семьдесят пятым Конгрессом. Никогда еще в наших рядах не было столько предателей – а вы конечно помните, что именно предатели по времена Гражданской войны сделали все, чтобы склонить Линкольна и его Конгресс к прекращению войны, сохранению раскола в нации и миру – миру любой ценой».
Затем Рузвельт доказывал, что не как президент, а как глава Демократической партии, обязанный проводить в жизнь либеральную платформу, он имеет право говорить от имени демократических идеалов в спорах между либералами и консерваторами, а также «в случаях очевидного злоупотребления моим именем». Либералы, доказывал Рузвельт, понимают, «что новые условия по всему миру требуют новых средств», в то время как консерваторы «не осознают необходимости вмешаться и предпринять действия для решения этих новых проблем.» [281]
Позже Рузвельт в своих заявлениях зашел еще дальше и объявил, что предпочитает либеральных Республиканцев консерваторам в своей партии и будет бороться за избрание либералов в национальные и региональные органы власти без учета их партийной принадлежности [282].
Способ использования символов во время чистки иллюстрирует как заинтересованность в них Рузвельта, так и растущее понимание силы слов его оппонентами. После попытки Рузвельта заклеймить всех консерваторов «предателями», «Геральд Трибьюн», республиканская газета, ответила обвинением Рузвельта в том, что тот клеит им новый ярлык «с целью создания непроизвольного предубеждения». Примечательно, что газета затем вопрошает: «Нам интересно, это сторонник такой техники Тэрмонд Арнольд предложил такое?» [283] После того, как Арнольд написал свое исследование символов - «Символы власти» - и был назначен заместителем министра юстиции в марте 1938 года [284], «Трибьюн» имела хороший повод задать этот вопрос.
Вместо того, чтобы доказывать, кто был «реальными предателями», консервативные оппоненты Рузвельта, поднаторевшие теперь в символических битвах, назвали действия Рузвельт «чисткой». Как указал Вильям Лехтенберг, после того как слово «чистка» быстро стало общепринятым термином для обозначение действий Рузвельта, «президент оказался "морально" неправ». Слово «вызывало в памяти образы кровавого уничтожения Рёма и других нацистских лидеров Гитлером в 1934 году … [и] чешского кризиса, приведшего к Мюнхенскому сговору; было легко представить действия Рузвельта как продиктованные той же жаждой власти, которая обуревала европейских диктаторов.» [285] Хотя Рузвельт и возражал против этого ярлыка, слово «чистки» использовалось «всеми оппонентами либерализма» с целью «представить в худшем свете его поведение …», ярлык приклеился [286].
Рузвельт выступал за избрание либералов, но в целом чистка закончилась неудачей. Из всех выборов, в которые он вмешивался, только в Нью-Йорке удалось победить кандидата, выступавшего против Нового Курса [287].
Чистка провалилась по многим причинам. К примеру, престиж Нового Курса падал из-за «плана захвата Верховного Суда», проблемами с профсоюзами в 1937 году и отступления Рузвельта осенью 1937 года [288]. Сама чистка была плохо организована и «проводилась половинчато и по-дилетантски» [289]. Другой главной причиной провала, возможно, стало то, что Рузвельт полагал страну более идеологизированной, чем она на самом деле была. Хотя политика Нового Курса была более классово-ориентированной, чем более ранняя американская политика, и хотя символ «либеральный» оказался полезным для оправдания действий и получения поддержки среди сторонников других партий, американцы все еще жили в либеральной традиции, в которой политика была не только классовой, а идеологические позиции были мягкими. Как писал Вильям Лехтенберг:
Рузвельт надеялся, что, проводя различие между либералами и консерваторами, он завоюет достаточную поддержку для организации либеральной Демократической партии. К сожалению, идеологические вопросы, которые казались очевидными в Вашингтоне, были размытыми в Южной Каролине. … Либерализм и консерватизм потерпели поражение в схватке, которая бросила мощь федеральной машины против законодательных органов штатов - битве, в котором каждый кандидат стремился вытеснить другого, подстегивая расовую ненависть. В результате, Смит [кандидат в Южной Каролине, выступавший против Нового Курса] победил за счет раскола в голосах фабричных рабочих. "Нужно много-много времени", - устало комментировал президент – "чтобы добиться той же поддержки, какую мы имели ранее» [290].
Провал чистки рядов оказался полезным не только тем, что показал ограниченные возможности символа «либеральный», но и тем, что подтвердил тенденцию, которая началась в 1936 и ненадолго прервалась в 1937 году - тенденции к тому, что в 1938 году, часто в ответ на чистку, мы читали, что консерваторы называют себя консерваторами чаще, чем в 1936 году. Некоторые консерваторы, правда, все еще настаивали на том, что их истинное наименование – либералы. Один из республиканских кандидатов в Сенат утверждал, что истинный либерализм был «просуммирован всего одним утверждением, что "лучше всех управляются народы, которыми управляют меньше всех"», а председатель национальной Республиканской партии повторил это мнение, объявив: «Настоящие Республиканцы, участвующие в выборах в Конгресс в этом году – либералы, а Демократы, стремящиеся к переизбранию – нет.» [291]
Тем не менее, в очень большой степени консерваторы начали принимать и даже приветствовать ярлык «консерваторов» и доказывать, что консерватизм лучше, чем либерализм. Первое время, мы читали, как некоторые, к примеру, сенатор Гласс, определяют либералов, как «людей, которые хотят потратить чужие деньги». Как мы и ожидаем, консерваторы определяются как «здравомыслящие люди». Эллиотт Рузвельт, которая, по стечению обстоятельств, весьма критически относилась к программам своего отца, «определяла либерала как человека, который всегда готов "попробовать что-то новое", а консерватора – как того, кто "останавливается, смотрит и слушает прежде, чем прыгать"». Один читатель нападал на либералов, определяя «либерала в Конгрессе … как человека, который всегда либерален в трате денег налогоплательщиков"», другой же защищал консерваторов, утверждая, что «консервативная американская философия» и была основанием, на котором строились основания нации [292].
Все больше и больше консерваторов, похоже, не боялись называть себя консерваторами и нападать на либералов. Даже «Регистр де Мойна», которая была, как мы видели раньше, одной из первых газет, высказавших мнение, что Рузвельта некорректно называть либералом, теперь с удовольствием приняла новую терминологию и надеялась, что Америка вступит в «новый период умеренного консерватизма». Одна из политических групп Нью-Йорка, которая была настолько реакционной, что считала что Дьюи поведет страну к коммунизму, основала партию, которую без колебаний назвала Консервативной [293].
Как 1936 год ознаменовал логическое завершение дебатов, так 1938 обозначил начало завершения фактической дискуссии. После этой точки началось резкое снижение количества статей, посвященных либерализму - не потому что люди перестали использовать термин, а потому что он стал менее привлекательным с новостной точки зрения. Люди престали дискутировать по его поводу, а все больше и больше консерваторов принимали консервативный ярлык [294].
- Войдите, чтобы оставлять комментарии