Как мы уже видели, либеральный ярлык в Англии имел вполне определенное значение, поскольку он ассоциировался с политической партией. Однако это определенное значение имело возможности развития из-за того, что доктрина либерализма заключала в себе зародыши изменения. Но то, что семена посеяны, еще не означает, что они станут расти – должен присутствовать еще и благоприятный климат. Англия 1870х обеспечила его.
Одним из наиболее важных климатических изменений было неоднозначное отношение рабочего класса. Большинство либералов считало, что бедность неизлечима. Однако на фоне того, что индустриализированная Англия была относительно процветающей, становилось все более сложно убеждать бедных, в том, что их бедность естественна. Многие доказывали, что «если естественные законы экономики обрекают их на нищету в атмосфере процветания, то пришло время внедрить систему, которая работает по другим законам» [90]. Рабочий класс принял три основных элемента классического либерализма, описанные выше и довел их до логического завершения.
Рабочие также приняли и развили другие доводы классического либерализма: мажоритарную систему и неявно подразумеваемое всеобщее избирательное право; упирая на свободу труда в больше степени, чем на свободу торговли; на индивидуальную свободу политического и экономического объединения в качестве рабочих. Они желали экономического прогресса, но под прогрессом понимали коллективный контроль над экономической жизнью [91].
То, что думали рабочие теперь стало важным, поскольку они имели право голоса. Консерваторы защищали трудовое законодательство и стремились расширить избирательные права, поскольку хотели получить голоса рабочих, в чем до поры преуспевали. Так, после второй избирательной реформы в 1867 году консерваторы смогли отправить в отставку кабинет Глэдстоуна в 1874 году [92]. Такая благодушная позиция Консерваторов заставила Либералов изменить позицию для того, чтобы вернуть власть. В 1884 году Либеральное правительство попыталось вернуть голоса рабочих путем распространения избирательного права и на сельских рабочих, таким образом введя почти всеобщее избирательное право [93].
Менялись не только взгляды рабочих, но и взгляды самих либералов – из-за появившейся необходимости завоевывать голоса рабочего класса, в самой партии произошел сдвиг мнений. Другой причиной изменений было то, что больше не стало общества малого бизнеса, которое поддерживало философию либерализма. В ответ на рост крупных корпораций набирало мощь профсоюзное движение [94]. Неожиданно либералы начали осознавать, что профсоюзы являются вполне легитимной формой организации, поскольку они образуются свободными рабочими добровольно, а также поскольку они позволяют рабочим участвовать в конкуренции на равных условиях [95]. Многие либералы также начали осознавать, что из-за растущей сложности организации общества – образования, общественных работ, банковской деятельности, железных дорог и транспортных компаний – все эти области деятельности приобретали характер публичных благ и тербовали регулирования и контроля или собственности государства [96]. Со времен Бентама либералы использовали законодательную деятельность для того, чтобы активировать реформы. Поэтому мало кто из них удивился тому, что они стали использовать законодательство в позитивистской манере [97].
Лучше всего проиллюстрировать этот драматический сдвиг в значении слова «либерал» на примере его действия на Джона Стюарта Милля. Сначала Милль был лояльным последователем Бентама. Он написал свой труд «Утилитаризм» в основном для защиты Бентамовского принципа «счастья наибольшего числа людей», и в процессе этой защиты он модифицировал его доктрину, сделав ее еще более сильной. И тот же Милль в конце своей жизни написал, что даже если бы все изменения институтов и мнений, которых требовала философия утилитаризма вдруг произошли, он все равно не был бы счастлив.
После того, как утилитаризм привел его к интеллектуальному кризису, Милль решил отказаться от холодной философии радикалов: «Если меня спросят, какой системой политической философии я заменил, ту, от которой отказался, я отвечу: никакой. Только убеждением, что подлинно верная система должна быть куда более комплексной и многогранной, чем любая их тех, которые я ранее знал» [98]. Тот же Милль неожиданно делает вывод: «Если бы мы имели выбор между коммунизмом, со всеми его проблемами и текущим состоянием общества со всей его несправедливостью и страданиями, если бы альтернатива состояла в выборе между этим и коммунизмом, то все трудности коммунизма – большие и малые – показались бы в итоге ничтожными» [99].
В итоге, либерализм менялся. Философия, которая была адекватна в первой половине девятнадцатого столетия, оказалась непригодной во второй. Главные философы либерализма, как это случилось с Дж.С.Миллем, в ответ на новую ситуацию поменяли свои взгляды, и семена изменений в новом климате дали буйные всходы.
Старый классический либерализм был отброшен и его место занял либерализм государства благосостояния. Но, несмотря на новое содержание, ярлык «либерализм» остался без изменений. Поскольку либерализм благосостояния вырос из базовых элементов классического либерализма, многим показалось резонным оставить слово для описания обеих философий.
Вне зависимости от того, насколько обоснованным было сохранение прежнего ярлыка, мы должны помнить, что либерализм уже зарекомендовал себя как важный символ для членов политической партии. Тем не менее, мы могли бы ожидать возражений от сторонников классического либерализма по поводу захвата символа приверженцами государства благосостояния. Они и вправду возражали.
Главный представитель манчестерских либералов, которые не хотели терять свой либеральный символ, был Герберт Спенсер. Спенсер настолько верил в систему laissez faire, что даже предлагал передать в частные руки управление дорогами и канализационной системой. Он соглашался, что доктора-шарлатаны могут залечить человека до смерти, но государственный запрет их практики «прямо нарушает моральный закон» [100]. Крайне негибкие классические либералы в 1884 году активно доказывали, что новый так называемый либерализм на деле являлся разновидностью Торизма, так как они отбросили идею свободы контракта и добровольной кооперации, которая отличала их от «насильственной военной организации.» [101] Для того, чтобы защитить свой символ от неверного использования, говорит Томас П. Нейл, Спенсер и другие манчестерские либералы организовали «Лигу защиты свободы и собственности», во многом похожую на Американскую Лигу свободы 1934 года, что положило начало кампании за защиту свободы и собственности от посягательств нового «либерализма государства благосостояния». … Каждая группа предъявляла претензии на титул либералов и обвиняла другую в «поддельном либерализме» или «слепом консерватизме» [102].
Есть две основные причины, по которым Спенсеру не удалось вновь захватить либеральный ярлык. Во-первых, для либералов благосостояния было вполне логично сохранить название «либералы», так как их воззрения на благосостояние выросли из элементов классического либерализма. Во-вторых, слово «либеральный» в Англии исторически ассоциировалось с именем политической партии. Когда новые либералы захватили контроль над партией, они захвалили и символ. Тех протестующих, кто оставался приверженцем laissez faire просто исключили из партии, назвав «консерваторами» [103].
Новый либерализм благосостояния развивался и в итоге существовал в течение целого периода социального прогресса. К примеру, перед Первой Мировой войной прошел вал социальных реформ при правительствах Кэмпбелла-Бэннермана и Асквита, который был «во многих отношениях похож на Новый Курс и фактически послужил основой некоторых моделей для его законов.» [104] Во втором десятилетии этого столетия переход к новому либерализму был завершен. Теперь это была по-настоящему зрелая доктрина. Либералы благосостояния считали, что они вышли из эры Манчестерской школы. На политической сцене они видели себя где-то между Тори и социалистами. Они были центристами.
Хобхаус объяснял, в чем новый либерализм вышел за пределы доктрины laissez faire: «Если мы предположим … что любой взрослый мужчина или женщина желает жить как цивилизованное существо, как промышленный рабочий, как хороший родитель, как законопослушный и продуктивный гражданин, то с одной стороны, обеспечение им материальных средств для такой жизни – это функция экономической организации общества … но если они не обеспечены без прямых действий государства, то государство обязано их обеспечить путем таких действий [105]. Либерализм также отделял себя от Торизма. Как объяснял Чемберлен, если Тори допускали государственное вмешательство в качестве «покровительства», то Либералы допускали вмешательство так как считали, что «каждому нужна помощь в управлении собой» [106].
Новый либерализм также отделял себя от социализма, потому, что, как объяснял Черчилль в 1908 году; «Социализм стремится снизить благосостояние; Либерализм будет защищать частные интересы единственно возможным путем при котором они качественно и справедливо защищены, а именно, примиряя их с общественным правом. Социализм убьет предпринимательство; Либерализм избавит предпринимательство от помех привилегий и преференций. Социализм нападает на приоритет индивида; Либерализм ищет, и будет больше искать в будущем, возможностей построения общества с минимальными стандартами для масс. Социализм возвеличивает правила; Либерализм возвышает человека. Социализм нападает на капитал; Либерализм нападает на монополии.» [107]
Между тем, Лейбористская партия была организована в 1891 году и быстро прогрессировала [108]. Рабочие понимали различие, проводимое Черчиллем между либерализмом и социализмом и выбирали социализм. Хотя в то время, когда символ «либеральный» был впервые введен в Англии, он показал себя как выгодный политический символ, к 1920м годам слово потеряло значимую часть своей исходной силы, поскольку было связано с Либеральной партией. Слово стало означать партийную платформу. Когда избиратели отвергали эту платформу, они отвергали и символ, который ее обозначал. К моменту начала политики Нового Курса в Америке, электоральная поддержка Либеральной партии в Англии сходила на нет.
Джон Мейнард Кейнс пытался вдохнуть новую жизнь в Либеральную партию. В конце 1920х и начале 1930х годов он предлагал новую политику, которую требовалось взять на вооружение Либеральной партии. Хотя эта политика и потерпела неудачу в воскрешении Либеральной партии, нам будет интересно рассмотреть аргументацию Кейнса. Он доказывал, что никогда не примкнет к Консерваторам, так как «они не предлагают мне … ни интеллектуального, ни духовного удовлетворения». Что некоторые Консерваторы выступают «ни за мой частный интерес, ни за общественное благо». Не мог он примкнуть и к Лейбористам, потому что это была классовая партия, «и этот класс – не мой … Классовая война обнаружит меня на стороне образованной буржуазии.» [109] Даже в процессе ослабления, «Либеральная партия до сих пор является наилучшим инструментом будущего прогресса – но при условии наличия сильного лидера и правильной программы.» [110]
Важной частью его программы была, конечно же, экономическая. Кейнс предупреждал современников: «Переход от экономической анархии к режиму, который прямо контролирует и направляет экономические силы в интересах социальной справедливости и стабильности, встретит огромные трудности, как технического, так и политического характера. Я, тем не менее, считаю, что истинная судьба нового либерализма состоит в поиске такого решения.» [111]
Кейнс видел Либеральную партию как истинный центр контроля экономических сил. С одной стороны находится фашизм, с другой – большевизм. Социализм и консерватизм не предлагали центристского курса: «Консерваторы всегда будут иметь в своем составе твердолобое правое крыло, а Лейбористская партия всегда будет примыкать к "партиям катастроф" – якобинцам, коммунистам, большевикам и кому угодно еще.» Кейнс возлагал свои надежды на Либеральную партию, «дом экономического индивидуализма и социальной свободы» [112].
- Войдите, чтобы оставлять комментарии