Словесная политика

Либералы выиграли битву за свой символ, хотя время и уменьшило ценность этой победы. Консерваторы, которые изначально просто принимали свое наименование, теперь гордятся им. Но до этого времени, битва между символами отражала и помогала поднимать важные политические вопросы.

Советник Рузвельта, Тэрмонд Арнольд, осознавал важность битв за обладание символами, замечая: «Вопрос, который стоит перед исследователем правительства – это вопрос о том, какой тип социальной философии требуется для того, чтобы освободить людей для экспериментов – как дать им понимание слова, не искаженного толстой линзой принципов и идеалов, и, в то же время, не испорченного разочарованием от потери идеалов. Как можем мы преобразовать истины, существование которых люди смутно осознают лишь в юмористическом настроении, в конструктивные силы, направленные на преодоление паники в случаях, когда старые принципы встречаются с новыми условиями? Как нам влиять на отношение масс сытых, интеллигентных, идеалистических и добрых людей, чьи мнения и действия обычно направлены на стабильность, вследствие чего они не стремятся замечать приближающийся моральный хаос в реальных человеческих действиях?» [328]

Сегодня кажется, что именно либералы находятся в смятении, а консервативный политический ярлык - на подъеме с такими его нынешними модными словечками, как «экономика предложения», «плоская шкала подоходного налога», «сбалансированные бюджеты» и «постоянные государственные доходы». Как так получилось, что политический ярлык с такими выгодными коннотациями претерпел такую драматическую потерю популярности? Сегодня модное слово – это не «либерал», а «консерватор» или «либертарианец». Маятник, очевидно, качнулся в другую сторону, но почему? Захват Рузвельтом либерального ярлыка прошел успешно, но победа оказалась бесплодной. Почему?

Во-первых, символом слишком часто злоупотребляли. В той степени, в которой росла его ширина, уменьшалась глубина его воздействия. Как инфлируемая и обесценивающаяся валюта, либеральный ярлык потерял большую часть своей силы, когда стал использоваться при обсуждении таких разных вопросов, как законы о минимальной заработной плате, правительственное финансирование абортов и отмена запрета марихуаны.

Как мы видели ранее, несмотря на то, что символ «либеральный» был введен в политический обиход в Англии в 1830 году, слово не стало значимым политическим символом в США до времен Нового Курса. Термин иногда использовался и до Нового Курса, но не стал значимым и жизнеспособным для большинства людей.

Журнал «Новая республика», тем не менее, начал использовать слово «либеральный» в 1916 году. В поздние 1920е году некоторые левые реформистские элементы с периферии политического спектра также стали называть себя либералами. Вследствие их влияния, из-за того, что слово «либеральный» само по себе звучит выгодно, отражая ход новейшей истории, а также из-за идентификации с британской Либеральной партией, Рузвельт неосознанно выбрал для себя ярлык либерала. Этот политический ярлык не только выполнял важные функции, но также оказался базой для великой дискуссии с консервативными элементами общества, представленными Гербертом Гувером.

Некоторые исследователи эры Рузвельта доказывали, что он стремился к перестройке американского политического ландшафта таким образом, чтобы все консерваторы составляли одну партию, а все либералы — другую [298]. Катастрофический провал чистки 1938 года ясно показал, что такая перестройка не случится. «Этот Рузвельт» похоже выучил урок этой катастрофы. К примеру, в 1940 году он отклонил запрос на выступление на стороне сенатора Гарри Трумэна, который встретил сопротивление на выборах в Миссури. Стефен Ерли, секретарь Белого дома, объяснил Трумэну, что это была «неизменная практика президента "не принимать участия в предварительных выборах". Президент должен оставаться в стороне "вне зависимости от своих возможных персональных предпочтений» [299].

После 1938 года интересы Нового Курса в большей степени обратились на международные дела. Рузвельт больше обеспокоился мировым кризисом. Как отмечали некоторые историки, «он не бросил Новый Курс, но наступила неопределенность» [295]. Поскольку президент и народ стали больше думать о возможной войне, они стали меньше говорить о термине «либеральный». В 1939 году заголовки оповещали, что многие деятели Демократической партии, включая Пола МакНатта, администратора по социальному страхованию и Орби Вильямся, администратора по делам молодежи, предсказывают важность вопроса либерализма на выборах 1940 года. Фактически же главным вопросом оказалась национальная оборона [296].

В 1938 году, всего лишь через два года после своего триумфального переизбрания, президент был потрясен перестановками сил в Конгрессе. Больше всего раздражение деятелей Нового Курса подстегивала их вера в то, что страна на самом деле была либеральнее, чем Конгресс и что «многие Демократы, избранные на волне популярности Рузвельта, предали его как только были посчитаны голоса». Был сформирован совет либералов для изучения возможности исключения консерваторов из партии [280].

24 июня, не желая терпеть присутствие консерваторов в его собственной партии и раздраженный избранием Гая Жилетта – сенатора от Айовы и ярого противника Нового курса – Рузвельт начал чистку. Против своих оппонентов он выдвинул новый (и хорошо забытый старый) символ «предатели»: «Никогда в нашей истории не было такой согласованной пропаганды пораженчества, направленной на президента и сенаторов, как в случае с семьдесят пятым Конгрессом. Никогда еще в наших рядах не было столько предателей – а вы конечно помните, что именно предатели по времена Гражданской войны сделали все, чтобы склонить Линкольна и его Конгресс к прекращению войны, сохранению раскола в нации и миру – миру любой ценой».

Результаты выборов 1936 года отчетливо показали, что подавляющее большинство приняло новую политику Рузвельта и ее новое имя. Консервативные республиканцы осознали тщетность попыток настоять на том, что именно они (консерваторы) являются истинными либералами. Дискуссия могла бы закончиться, если бы не попытка Рузвельта захватить контроль над Верховным Судом.

С самого начала Нового Курса политика Рузвельта отличалась от политики Гувера и других прогрессистов. Тагвелл увидев, что политика Нового Курса была настолько отличной от традиционной, сделал вывод: «Оглядываясь на начало Нового Курса в 1933 году, я вижу, что радикальные движения, предшествовавшие ему, были куда мягче, обычно заслуживая наименования радикальных только из любезности, но никак не по сравнению.» [254] После выборов 1934 года, которые привели к вводу в действие того, что назвали Вторым Новым Курсом, американцам стало еще яснее, что политика Рузвельта выходит далеко за рамки американской традиции. Теперь он начал придавать больше значения реформам не только ради экономического восстановления, но ради реформ как таковых. Второй Новый Курс был значительно левее, чем сто дней первого Нового Курса и позволил Рузвельту стать «лидером новой политической коалиции фермеров, трудящихся и миллионов неимущих.» [255]

Поскольку 1934 год был годом выборов, значительно усилились атаки правых сил, направленные на убеждение американцев в том, что настоящими либералами являются именно правые. Именно в этом году группа крайне консервативных Демократов вместе с представителями крупного бизнеса, такими как Альфред П. Слоан – «обнаружили, что Демократическая партия – не подходит для выражения их возмущения» - и основали Лигу Свободы для спасения страны путем прямых атак на Новый Курс. Члены Лиги предпочли бы Новому Курсу нового МакКинли, а им обоим нового Марка Ханну [240]. (Марк Ханна, видный промышленник девятнадцатого столетия, председатель Национальной Республиканской партии и влиятельный политик, был типичным примером альянса Республиканской партии и бизнеса на стыке столетий.)

С самого начала Нового Курса Рузвельт применял либеральный символ. К примеру, при официальном принятии предложения Демократической партии о выдвижении в президенты он назвал эту партию «носителем либерализма и прогресса» [230]. В своем втором послании к Конгрессу 10 марта 1933 года, в речи, написанной Моли [231], Рузвельт обосновывал свои требования полномочий на выделение 500 миллионов долларов из бюджета, предупреждая, что «слишком часто в новейшей истории либеральные правительства разбивались о скалы слабой фискальной политики.» [232]

Американцы не слишком интересовались тем, как Рузвельт называл себя в это время. До 15 июня 1933 года период, когда страна испытывала возбуждение и чувствовала движение «первых ста дней». Президент не может поступать неправильно. В мае 1933 года Анна О’Хара Маккормик так описывала настроение Америки: «Что-то гораздо большее, чем молчаливое согласие, наделило президента властью диктатора. Эта власть была добровольным даром, чем-то наподобие неограниченной власти представителя. … Промышленные, коммерческие и финансовые круги, трудящиеся, фермеры и домохозяйки, штаты и города фактически отреклись от предоставленной им власти в его пользу.» [233] Предпринимаемые президентом меры, даже дефляционные, такие как урезание бюджета, не обсуждались, а принимались как «хирургические меры для застарелых недугов политической и финансовой системы» [234].