Признавая за землей, за природными факторами, за орудиями труда то, что им принадлежит, а именно способность порождать полезность, я стремился освободить все эти вещи от того, что им совсем не присуще — от способности создавать ценность, которая, способность, свойственна лишь услугам, оказываемым людьми друг другу.
Такое внесение ясности, простое и в то же время укрепляющее институт собственности, раскрывая ее истинный характер, дает науке чудодейственный факт, до сих пор, если не ошибаюсь, не замеченный ею, — факт реального, важнейшего, прогрессивного единения, сообщества людей, которое выступает как провиденциальный результат социального порядка, основанного на свободе; очевидная цель, предназначение этого порядка — привести людей, собратьев, от первобытного равенства, характеризуемого лишениями и невежеством, к конечному будущему равенству, когда люди будут жить в благополучии и руководствуясь истиной.
Если столь радикальное различение между полезностью вещей и ценностью услуг истинно как само по себе, так и в своих следствиях, то невозможно не признавать важность такого различения, ибо оно освобождает науку от утопии и примиряет враждующие между собой школы, примиряет в единой убежденности, удовлетворяющей все умы и все чаяния.
Вы, люди, имеющие собственность и располагающие досугом, вы, находящиеся на любой ступени социальной лестницы, на которую поставили вас ваша деятельность, честность, упорядоченность, экономность, о чем вы беспокоитесь? Ах, да! Над вашим существованием нависла угроза, благоухающая утопией, которая содержит в себе яд. Твердят, истошно вопят, будто достояние, скопленное вами ради отдыха в старости, ради хлеба насущного, ради обеспечения образования и карьеры ваших детей, будто вы приобрели все это за счет ваших собратьев. Утверждают, будто вы втиснулись между дарами Господа и бедняками и, как неуемные сборщики податей, обложили налогом эти дары во имя собственности, процента, ренты, аренды; будто вы крадете и распродаете блага, расточаемые общим Отцом нашим всем Своим детям. От вас требуют вернуть захваченное, а больше всего вас страшит то, что даже в защитительных речах ваших адвокатов слишком часто содержится косвенное признание: да, мол, налицо вопиющая узурпация, но она необходима. Но я утверждаю: нет, вы не перехватили даров Господа. Они достались вам безвозмездно от природы, это верно; но вы так же безвозмездно предоставили вашим собратьям возможность пользоваться ими, ничего не утаивая и не припрятывая для самих себя. И они тоже действовали таким же образом по отношению к вам. Единственные вещи, которые взаимно компенсировались, — это физические и умственные усилия, пролитый пот, преодоленные опасности, проявленная умелость, добровольные лишения себя тех или иных благ, тяготы труда, полученные и оказанные услуги. Быть может, вы думали лишь о самих себе, но самый ваш личный интерес оказался орудием бесконечно прозорливого и мудрого Провидения, беспрерывно расширяющего сферу единства и общности внутри человечества, потому что без ваших усилий все полезные эффекты, получаемые вами от природы и распространяемые, без вознаграждения для вас, на всех людей, вечно оставались бы непроявленными, нереализованными. Да, я утверждаю: без вознаграждения, так как получаемое вами есть лишь простое возмещение ваших усилий, а не цена даров Бога. Так что живите в мире, ничего не бойтесь и не мучайтесь угрызениями совести. Ваша собственность — это всего-навсего ваше право на получение услуг в обмен на ваши услуги, добровольно принимаемые вашими собратьями. Ваша собственность законна и неуязвима; никакая утопия не одолеет ее, ибо она сочетается и перемешивается с самой сутью нашей природы. Никакая теория не поколеблет и не обесчестит ее.
Вы, люди труда и самоограничений, вы не можете закрывать глаза на ту истину, что на своей утренней заре человеческий род составлял единое сообщество, в котором господствовало полное равенство в нищете, лишениях и невежестве. Человечество трудится в поте лица своего и движется к иному сообществу — к сообществу, где люди получают все больше даров Бога со все меньшими усилиями; к иному равенству — к равенству в благополучии, просвещенности и высокой нравственности. Да, разные люди идут по этому пути к совершенству неравными шагами, но мам не следует жаловаться, что поступь авангарда шире вашей. Любая разумная искра в чьем то — уме просвещает и наш ум. Движение к приобретению собственности — это прогресс и для вас. Всякое создаваемое богатство способствует нашему освобождению; всякий капитал увеличивает долю благ от вашего собственного труда; всякое приобретение открывает перед вами такую же возможность приобретения; всякая собственность имеет своей миссией расширять, к вашему же благу, сферу единения и сообщества. Естественный социальный порядок был так искусно устроен божественным Создателем, что люди, прошедшие дальше всех на пути искупления первородного греха, протягивают вам руку помощи сознательно или без собственного ведома. Он, Создатель, расположил и отрегулировал все вещи на свете так, что никто не может трудиться честным образом на себя, не трудясь одновременно на всех. И можно сказать, что всякое поползновение нарушить этот чудесный порядок есть не только человекоубийство, но и самоубийство. Человечество представляет собой неразрывную цепочку людей, и каждое ее звено передает всем остальным свое поступательное движение.
Вы, филантропы, приверженцы равенства, слепые защитники и опасные друзья тех, кто страдает оттого, что сильно отстал на дороге к цивилизованности, почему вы начинаете с покушения на интересы и со внесения смуты в умы? Почему вы в вашей гордыне жаждете сковать волю каждого, подчинив его вашим социальным выдумкам? Разве вы не видите, что то самое единение людей, то самое сообщество, которое вы называете Царством Божьим на земле, уже было задумано и устроено самим Господом; что Он не стал дожидаться вас, пока вы не соблаговолите объединить людей; что Ему не нужны ни ваши замыслы, ни ваши насильственные акты; что благоустройство людей реализуется повседневно по Его воле; что для осуществления Его воли ему без надобности ваши наивные планы и всякие там урегулирования, даже ваши принципы и акции благотворительности? Нет, Он передоверил осуществление Своих намерений самой активной, самой личностной, самой постоянной стороне нашей энергии, а именно личному интересу, потому что Он уверен, что такой интерес никогда не иссякнет, изучите-ка лучше социальный механизм в том виде, как он был создан великим Механиком, и вы убедитесь, что этот механизм устроен столь продуманно, что оставляет далеко позади все ваши мечтания и химеры. Быть может, тогда вы перестанете намереваться переделать божественное творение, а будете лишь восхищаться им.
Сказанное вовсе не означает, что на нашей земле нет места преобразованиям и преобразователям. Я не хочу сказать, что человечество не должно стремиться к осуществлению своих чаяний, не должно выражать свою признательность исследователям, ученым, вообще людям, преданным своему делу, не должно благоговеть перед сердцами, верными демократии. Такие люди нужны человечеству, но не для опрокидывания социальных законов, а напротив, для борьбы, для преодоления искусственных преград, нарушающих и извращающих действие этих законов. По правде сказать, трудно понять, почему неустанно повторяется вот такая банальность: «Политическая экономия оптимистична в том, что касается свершившихся фактов; она утверждает, что то, что должно происходить, уже происходит; и во зле, и в добре она удовлетворяется правилом: пусть все идет так, как оно идет». Ничего себе! Мы, оказывается, не должны ведать, что отправной точкой человечества были нищета, невежество, господство грубой силы, или же мы должны быть оптимистами по отношению к этим свершившимся фактам! Нам следует игнорировать, что двигатель действий человеческих существ неприятие тягот труда, чрезмерной утомляемости и что в той мере, в какой труд есть тягота, первейшим проявлением личного интереса у людей было переложить с одних плеч на другие эту самую тяготу. Слова «людоедство», «война», «рабство», «привилегия», «монополия», «обман», «грабеж», «клевета» никогда, дескать, не достигали нашего уха, или же мы должны усматривать в этих уничижительных словечках колеса и рычаги прогресса. Но непреднамеренно ли сторонники подобных взглядов перемешивают все на свете вещи и понятия, чтобы обвинить нас в таком перемешивании? Однако, когда мы восхищаемся провиденциальным законом, управляющим деловыми связями, когда мы говорим, что интересы людей согласуются и совпадают, когда мы делаем отсюда вывод, что естественные склонности людей ведут их к относительному равенству и общему прогрессу, то тут явно наблюдается согласованное действие законов, образующих гармонию, и между этими законами нет никакого перемешивания и столкновения. Когда мы говорим: «Пусть все идет так, как идет», — мы подразумеваем поступательное движение этих законов, а не стычку между ними. В зависимости от того, следуют ли люди таким законам или не следуют, торжествует либо добро, либо зло. Иначе говоря, интересы взаимно гармоничны — при условии, разумеется, что каждый не выходит за пределы своих прав и обменивается услугами с другими свободно и добровольно. Но означает ли это, что мы отрицаем извечную борьбу права и неправоты? Означает ли это, что мы теряем из виду или даже зачастую одобряем усилия, которые во все времена направлялись и до сих пор еще направляются на то, чтобы силой или обманом нарушить естественное равновесие услуг? Все это, все подобное этому мы отвергаем, называя нарушением провиденциальных социальных законов, покушением на собственность, ибо для нас свободный обмен услугами, справедливость, собственность, свобода как таковая, безопасность составляют единое целое, одну и ту же идею в ее различных аспектах. Бороться надо не против принципа собственности, а совсем наоборот, против противоположного ему принципа — против принципа грабежа. Вы, собственники всех уровней и разрядов, вы, реформаторы всех школ, знайте, что именно такова наша миссия, которая должна примирить и объединить всех нас.
И уже настало время, давно настало, начать этот крестовый поход. Война среди теоретиков по поводу собственности — вещь не самая жестокая и не самая опасная. С самого рождения мира людей против нее, такой войны, ведется сугубо практическая борьба. Война, рабство, ложь и клевета, непосильные налоги, монополии, привилегии, надувательство и мошенничество в торговле, колонии, право на труд, право на кредит, право на вспомоществование, право на образование, прогрессивное налогообложение в прямой или обратной зависимости от проявления людьми их способностей — вот сколько таранов бьют и бьют по шатающейся колонне. И кто может сказать мне, мало или много людей во Франции, даже среди тех, кто считает себя консерваторами, приложили руку в той или иной форме к этому делу разрушения?
Есть люди, которые представляют себе собственность только в виде возделанного поля или мешка с деньгами. И они, обладая этими вещами, вполне спокойны, пока не перейдены священные границы и не опустошены карманы и мешки.
Но разве не существует собственность рабочих рук, собственность способностей, собственность идей одним словом, собственность всякого рода услуг? Когда я, так сказать, помещаю мою услугу в социальную среду, разве я не вправе требовать, чтобы она находилась там в полном соответствии с законами естественной равноценности, чтобы она была уравновешена другой услугой, которую должны оказать мне? Мы все, с нашего общего согласия, учредили государственную силу для защиты собственности, понимаемой именно так. А в каком положении мы оказываемся, если сама эта сила возомнит, будто ее задача — нарушить это равновесие под социалистическим предлогом, что, дескать, из свободы рождается монополия и что принцип невмешательства, laissez fair, отвратителен? Когда совершается такое, да, отдельные, индивидуальные грабежи могут стать редким явлением, ибо за них карают, но зато будет процветать грабеж организованный, узаконенный, систематизированный. Вы, реформаторы, будьте уверены, что ваше дело еще очень далеко до завершения, но постарайтесь понять его суть.
Однако, прежде чем анализировать грабеж государственный или частный, узаконенный или незаконный, его роль в мире, его значение как часть общесоциальной проблематики, надо по всей мере возможности верно представлять себе, что такое сообщество и что такое собственность, потому что, как мы увидим далее, грабеж есть не что иное как предел, граница собственности, а собственность есть граница сообщества.
Из предыдущих глав, особенно из главы, где трактуются вопросы полезности и ценности, мы можем вывести следующее заключение:
Всякий человек пользуется даром всеми полезностями, которые дает ему или вырабатывает для него природа; ему остается лишь брать их оказывать соответственную услугу тем, кто делает это за него.
Здесь кроются две вещи, перемешанные между собой, хотя и различные по существу.
Есть природные дары, безвозмездные материалы, даровые силы; это область сообщества.
Есть, сверх того, человеческие усилия по собиранию этих материалов и направлению в нужное русло этих сил; этими усилиями люди обмениваются, они оцениваются, сопоставляются и образуют область собственности.
Иными словами, друг по отношению к другу мы выступаем собственниками не полезности вещей, а их ценности, а ценность есть не что иное как определение, оценка взаимных услуг.
Собственность и сообщество — это две коррелирующие идеи, относящиеся, соответственно, к трудоемкости и к безвозмездности.
Безвозмездное, даровое есть общее, потому что каждый может пользоваться и пользуется им без всяких условий.
Трудоемкое присваивается,потому что тут условием удовлетворения служит труд, удовлетворение обусловлено трудом.
Как совершается обмен? Он совершается путем оценки двух видов труда, или двух услуг.
Необходимость обращения к понятию труда предполагает существование некоего препятствия, так что можно сказать, что искомый предмет находится тем ближе к безвозмездности и к сообществу, чем меньше, чем преодолимее это препятствие, поскольку, если исходить из наших предпосылок и определений, полное отсутствие препятствии означает совершенную безвозмездность и совершенную общность, совершенное сообщество.
Вместе с тем прогрессирующий и способный к самосовершенствованию человеческий род не может и не должен рассматривать препятствие как нечто неизменное количественно и абсолютное. Препятствие, так сказать, убывает, а вместе с ним снижается доля труда, а значит, доля услуги и, тем самым, доля ценности, то есть также и доля собственности.
Однако полезность остается все той же. Следовательно, безвозмездность и общность выигрывают от потери трудоемкости и собственности.
Чтобы побудить человека к труду, нужен некий двигатель. Таким двигателем выступает ожидаемое удовлетворение, или полезность. Бесспорная и неодолимая тенденция его, двигателя, заключается в том, чтобы получить как можно больше удовлетворения, затратив как можно меньше труда, чтобы наибольшая полезность соответствовала наименьшей собственности. Отсюда следует, что задача собственности — вернее, духа собственности — это в максимальной степени реализовать общность, сообщество.
И поскольку отправной точкой развития человеческого рода были огромная нищета и огромные препятствия всякого рода, то ясно, что все выигранное человечеством от эпохи к эпохе выиграно благодаря духу собственности.
Так обстоит дело, и найдется ли во всем мире хоть один теоретик, который разумно выступил бы против собственности? Неужто не видно, что невозможно вообразить себе иную социальную, силу, более справедливую и более демократичную? Фундаментальный тезис самого Прудона заключается во взаимности услуг. В этом мы с ним согласны. А расходимся мы вот в чем: только что названный тезис я называю тезисом о собственности, потому что, углубляясь в этот предмет исследований, я убеждаюсь, что люди, если они свободны, не имеют и не могут иметь другой собственности, нежели собственность на ценность и на свои услуги. Напротив, Прудон, как и большинство экономистов, думает, будто некоторые природные вещи и факторы обладают внутренне присущей им ценностью и именно поэтому могут присваиваться. В то же время он совершенно не оспаривает собственности на услуги. Но кто же может выйти именно за эти пределы? Кто может утверждать, что человек не должен быть собственником своего же труда и что, помимо даровой передачи другому человеку всего того, что сделала природа, он должен еще даром отдавать свои собственные усилия? Поберегитесь! Это означало бы прославление рабства, так как сказать, что некоторые люди должны только отдавать, а другие только получать услуги, это и означает рабство. Если же утверждать, что безвозмездность должна быть взаимной, то это пустые, абсолютно бессодержательные слова, потому что существует одно из двух: либо обмен хоть в какой-то степени справедлив, и тогда услуги так или иначе оцениваются и взаимно компенсируются; либо они не оцениваются и не компенсируются, и тогда одни люди оказывают много услуг, а другие мало, и мы снова и снова констатируем наличие рабства.
Так что совершенно невозможно подвергать сомнению правомерность собственности на услуги, обмениваемые одни на другие по принципу равноценности. Чтобы объяснить эту правомерность, нам нет нужды прибегать ни к философии, ни к правоведению, ни к метафизике. Вы, социалисты, экономисты, эгалитаристы, ревнители братства, я бросаю вам вызов: попробуйте-ка набросить хотя бы тень возражения против закон взаимности добровольных услуг а следовательно, против собственности в том виде, как я ее определил и как она действительно существует при естественном социальном порядке.
Разумеется, я знаю из практики, что собственность далеко не господствует безраздельно. Многое, очень многое противостоит ей. Существуют недобровольные услуги, вознаграждение за которые не обсуждается свободно. Существуют услуги, эквивалентность которых занижена силой или мошенничеством. Одним словом, существует грабеж. Но тем самым законный принцип собственности не ущемляется, а подтверждается; его нарушают — значит, он наличествует. Либо придется не веровать ни во что на сете, ни в факты, ни в справедливость, ни во всеобщее согласие, ни в самый человеческий язык; либо надо признать, что эти два слова — «собственность»и «грабеж» — выражают исключающие друг друга идеи, они взаимно несовместимы, как несовместимы «да» и «нет», свет и тьма, добро и зло, гармония и разлад. Понимаемое буквально знаменитое изречение «собственность есть кража» абсурдно в наивысшей степени. Это ведь то же самое, что сказать: кража есть собственность, законное есть незаконное, то, что имеется, того не имеется и т. п. Вполне вероятно, что автор этого изречения просто хотел расшевелить умы так, чтобы люди полюбопытствовали, а как же можно выкрутиться из этого парадокса, а на самом-то деле он имел в виду следующее: некоторые люди получают вознаграждение не только за свою работу, но и за работу чужую, присваивая, следовательно, дары Бога, даровую полезность, принадлежащую всем. Но тогда надо было бы выдвинуть соответствующие аргументы и сделать очень простой и обыкновенный вывод: кража есть кража.
«Украсть» означает на обыкновенном языке завладеть силой или хитростью ценностью в ущерб и без согласия того, кто ее создал. Ложная, фальшивая политическая экономия стала толковать расширительно это понятие, выражающее весьма печальное обстоятельство.
Начали со смешения полезности с ценностью. Затем, поскольку в создании полезности участвует природа, пришли к умозаключению, что она участвует в создании ценности, и объявили: так как эта часть ценности не есть плод чьего-либо труда, она принадлежит всем. Наконец, обнаружив, что ценность никогда и никому не должна переуступаться без вознаграждения, присовокупили к предыдущей мысли: всякий есть вор, кто присваивает себе ценность, созданную природой, независимую от любого человеческого труда, внутренне присущую самим вещам, являющуюся, благодаря Провидению, одним из качеств вещей наподобие веса, мягкости или твердости, формы, цвета.
Точный и объективный анализ понятия ценности опрокидывает это шаткое построение, из которого следует чудовищное уподобление друг другу кражи и собственности.
Бог предоставил в распоряжение людей материалы и силы. Чтобы воспользоваться этими материалами и силами, нужно приложить труд, а порою его и вовсе прикладывать не надо. Если не надо, то никто добровольно не согласится купить у другого, ценою собственных усилий то, что он может взять у природы без всяких усилий. Тут нет ни услуг, ни обмена, ни ценности, ни собственности. Если же требуется труд, то он выпадает на того, кто добивается какого-либо удовлетворения, и, потрудившись, он получает это удовлетворение. Таков принцип собственности. Человек трудится на самого себя и становится собственником полезности, добываемой им самим при содействии природы. Когда же он добывает полезность для другого, он оговаривает с ним получение равноценного труда и равноценной полезности. В результате мы имеем, так сказать, два труда и две полезности, которыми обмениваются два человека, и получаются два удовлетворения. Однако не следует упускать из виду, что в соответствующей сделке совершается сопоставление, оценка не двух полезностей (они не поддаются оценке), а двух обмениваемых услуг. Поэтому можно со всей достоверностью сказать, что в личностном аспекте человек благодаря своему труду становится собственником природной полезности (он и трудится-то лишь ради этого) независимо от соотношения, вариации которого бесконечны, между трудом и полезностью. Но в аспекте социальном люди выступают друг по отношению к другу единственно как собственники ценности, которая имеет своим основанием не щедрость природы, а человеческую услугу, труд, взятый на себя людьми, риск, которому они подвергаются, умение и сноровку добывать эти самые щедроты природы. Одним словом, в том, что касается природной и даровой полезности, наипоследнейший приобретатель, то есть получающий удовлетворение, в результате цепочки обменов, заступает место наипервейшего труженика. Один получает даровую полезность, прилагая труд; другой отдает ему свой труд и приобретает полезность, то есть приобретает ее то же посредством труда. И тут нет ни факта, ни даже видимости какого-то злонамеренного присвоения даров Бога.
Таким образом, я осмеливаюсь сформулировать тезис, который представляется мне бесспорным.
Люди в своих взаимоотношениях являются собственниками только ценностей и не более того, а ценности представляют собой только сравниваемые между собой, свободно получаемые и оказываемые услуги.
С одной стороны, я уже показал истинный смысл слова «ценность» (в главе V). С другой, если рассуждать здраво и судить по повседневному опыту, люди всегда были и всегда могут быть друг по отношению к другу лишь собственниками ценности. Рассуждая здраво, зачем мне получать от кого-то, отдавая взамен свой труд, то, что я могу получить от природы без всякого труда или с гораздо меньшим трудом. Если же судить по всеобщему опыту, которым отнюдь не следует пренебрегать, то всякая теория должна опираться на разумное согласие между людьми и на их практику во все времена и во всех странах. Так вот, я утверждаю, что всеобщее согласие полностью соответствует тому смыслу, какой я придаю слову «собственность». Когда должностное лицо инвентаризирует имущество после чьей-либо кончины или в судебном порядке, когда торговец, фабрикант, фермер проводят такую же операцию или ее проводят специально назначенные люди в случае, скажем, банкротства, то что именно инвентаризируется? Полезность как неотъемлемое свойство вещей? Нет, учитывается и записывается ценность, то есть эквивалент того труда, который всякий покупатель готов отдать, чтобы получить записанную или подобную ей вещь. Разве эксперты выясняют, какая из вещей полезнее? Разве задумываются они над тем, какое удовлетворение она может дать? Разве ценят они молот больше, чем какую-нибудь безделушку, потому что с помощью молота можно отлично использовать силу тяжести? Разве ценят они стакан воды больше, чем брильянт, потому что, вообще то говоря, от стакана воды больше пользы, чем от брильянта? Ставит ли они книгу Сэя выше книги Фурье, потому что от первой книги получаешь больше удовольствия и знаний, чем от второй? Нет, они занимаются лишь оценкой, они определяют ценность, строго следуя — заметьте это хорошенько! — моему определению ценности. А лучше и вернее сказать, мое определение следует их практике. Они учитывают не природные преимущества или даровую полезность каждой вещи, а ту услугу, которую любой приобретатель этой вещи оказал бы самому себе или воспользовался бы услугой другого. Они исходят не из труда самого Господа (да простят мне упоминание Его имени всуе), а из труда возможного покупателя. И когда операция по инвентаризации заканчивается, когда публика ознакомлена с общей суммой ценностей, она единодушна во мнении, что тот или иной наследник стал собственником этих ценностей, именно ценностей.
Поскольку собственность касается лишь ценностей, а ценности выражают лишь отношения между людьми, отсюда следует, что и сама собственность есть не что иное как выражение этих же самых отношений.
Когда публика, видя два инвентарных списка, говорит: «Вот этот человек богаче, чем тот», — она не подразумевает под этим, что соотношение двух собственностей выражает соотношение двух абсолютных богатств, абсолютных достояний. В эти богатства входит составной частью общая полезность, сильно меняющая сравниваемые вещи. Все люди одинаково пользуются дневным светом, воздухом, солнечным теплом. А неодинаковость, неравенство, выражаемое в разнице между собственностями, ценностями, касается только той полезности, которая добывается трудом, притом немалым.
Я не раз говорил и еще не раз буду говорить о величайшей и прекраснейшей, но, к сожалению, малоизвестной или непризнаваемой из всех социальных гармоний, которая резюмирует все остальные социальные гармонии, а именно: природа и сама суть прогресса таковы, что он преобразует трудоемкую полезность в полезность даровую; уменьшает ценность, не уменьшая полезности; делает так, что, получая все то же самое, что и прежде, человек тратит меньше труда и несет меньшие расходы; непрерывно умножает массу вещей, общее пользование которыми, распределяясь равномерно между всеми, стирает мало-помалу неравенство, существующее ввиду разницы между собственностями.
Так давайте неустанно изучать результаты действия такого механизма.
Рассматривая феномены социального мира, я всегда чувствовал справедливость и глубину слов Руссо: «Нужно очень много философии, чтобы наблюдать то, что видишь каждый день». Сила привычки застилает глаза, и поэтому не всегда удается внимательно пронаблюдать окружающее нас. Именно это обстоятельство не позволяет нам разглядеть великолепный экономический феномен: реальное богатство беспрерывно перетекает из области собственности в область сообщества.
Попытаемся, однако, прежде всего констатировать эту демократическую эволюцию, а затем, по мере наших сил, оценить ее важность.
Я уже высказывал мысль, что если мы хотим сопоставить между собой две эпохи в аспекте реального благосостояния людей, мы должны соотнести все наши данные с простейшим трудом, измеряемым протяженностью по времени, и поставить такой вопрос: какова разница в удовлетворении потребностей людей в разные эпохи развития общества, разница, измеряемая простейшим трудом — к примеру, рабочим днем обыкновенного поденщика?
Такой вопрос требует ответа на два других вопроса.
Каково в исходной точке эволюции существа соотношение между удовлетворением и простейшим трудом?
Каково это соотношение сегодня?
Полученная разница как раз и будет мерой роста даровой полезности по сравнению с полезностью трудоемкой, увеличения области общего по сравнению с областью всяческих видов собственности.
Я думаю, что человек, занимающийся экономикой и политикой, встретит здесь самую интересную и самую поучительную тему и проблему. Пусть извинит меня читатель за то, что, подводя его к приемлемому решению данной проблемы, я утомлю его слишком многочисленными примерами.
В самом начале я приводил перечень самых общих человеческих нужд: дыхание, питание, одежда, жилище, средства передвижения, обучение и образование, досуг и развлечения и т. п.
Давайте вернемся к этому перечню и посмотрим, что мог получить в стародавние времена и что получает сегодня простой поденщик за определенное количество рабочих дней.
Дыхание. Здесь мы имеем изначальные безвозмездность и общедоступность. Природа взяла на себя все, и нам совершенно нечего делать. Нет ни усилий, ни услуг, ни ценности, ни собственности, ни прогресса. С точки зрения полезности Диоген в данном случае столь же богат, что и Александр Македонский. С точки зрения ценности Александр Македонский столь же богат, что и Диоген.
Питание. При нынешнем положении вещей ценность одного гектолитра зерна во Франции эквивалентна пятнадцати-двадцати дням работы поденщика. Это факт, и он заслуживает внимания независимо от того, признают его или нет. Налицо положительный факт, если сопоставлять его с работой того же поденщика, но в давно прошедшие времена. Да, сегодня он получает удовлетворение, исчисляемое одним гектолитром зерна за пятнадцать дней работы. Для питания одного человека требуется три гектолитра. Следовательно, поденщик или иной простой рабочий производит если не напрямую продукты собственного питания, то во всяком случае (и это для него одно и то же) ценность продуктов своего питания, посвящая этому от сорока до шестидесяти дней своего годичного труда. Если мы обозначим единицей тип ценности (для нас это один день простейшего труда), то ценность одного гектолитра зерна составит 15, 18 или 20 в зависимости от степени урожайности года.
Мы получаем соотношение этих двух ценностей: оно будет один к пятнадцати.
Чтобы выяснить, произошел ли прогресс, и измерить его, надо задаться вопросом, каким было это соотношение на заре человечества. По правде сказать, я не решаюсь приводить цифры. Но есть другой способ сделать известным неизвестное. Когда вы слышите какого-нибудь оратора, пылко выступающего против нынешнего социального порядка, против присвоения земли, против ренты, против машин, приведите его в дикую лесную чащобу или заведите в болото, испаряющее миазмы. Вы скажете, что я хочу отвлечь вас от жестоких битв анархической конкуренции, от антагонизма интересов, эгоизма богатых, гнета собственности, сокрушающего все и вся соперничества машин, всей нашей удушающей атмосферы. Но ведь я говорю о тех самых землях, на которых начали трудиться мерные земледельцы. Возьмите-ка себе такой землицы сколько вам угодно — десятки, сотни гектаров. Культивируйте ее, притом без чьей-либо помощи. Все, что вы произведете, будет вашим. Я ставлю нам одно-единственное условие: вы не будете обращаться за помощью к тому обществу, жертвами которого вы себя считаете.
Если найдется хотя бы один такой смельчак, то — заметьте это хорошенько! — он будет иметь такую же землю, какую первоначально имело все человечество. И я не побоюсь утверждать, что он едва ли получит один гектолитр зерна за два года труда. Соотношение получается 15 к 600.
Вот вам и мера прогресса. Несмотря на необходимость платить ренту за землю, процент с капитала, оплачивать пользование орудиями труда, а вернее, благодаря всем этим платежам, нынешний поденщик получает за пятнадцать дней то, что он с огромным трудом получил бы за шестьсот дней. Таким образом, ценность зерна, измеренная простейшим трудом, упала с 600 до 15, или с 40 до 1. А полезность одного гектолитра зерна осталась для человека той же, что и во времена вскоре после библейского Потопа. В нем, гектолитре, те же самые питательные свойства, он удовлетворяет те же нужды и в той же степени. Это одно и то же реальное богатство, абсолютное, а не относительное. Но его производство в основном переложено на природу, и человеческих усилий стало меньше, а значит, уменьшились взаимные услуги, и вместе с ними снизилась ценность. Одним словом, зерно стало даровым — не полностью, конечно, а в соотношении сорока к единице.
В этой же пропорции зерно стало не только даровым, но и общим. Тридцать девять сороковых усилий были высвобождены не только для производителя хлеба, но и для его потребителя независимо от того, каким видом труда занимается этот последний.
Одежда. Тут наблюдается тот же феномен. Простой рабочий входит в магазин Маре и покупает одежду, соответствующую двадцати дням его труда и, как мы уже обусловили — простейшего труда. Если бы ему пришлось самому изготовить именно такую одежду, ему не хватило бы всей его жизни. А если бы он, теоретически, вздумал купить такую же одежду, но во времена Генриха IV, она обошлась бы ему в триста или четыреста рабочих дней. Так что же произошло с ценностью ткани, ценностью, измеряемой простейшим трудом? Она почти исчезла, потому что основную работу выполнили даровые природные силы. Она почти исчезла во благо всего человечества.
Никогда не лишне повторять и повторять: каждый должен оказать своему собрату услугу, равноценную услуге, полученной от него. Если бы ткацкое дело не знало прогресса и ткачи не использовали бы в возрастающей степени даровые силы, ткач тратил бы на изготовление определенного количества ткани двести или триста дней, и другому рабочему пришлось бы покупать себе одежду тоже за двести или триста его рабочих дней. Но так как ткачи все-таки тратят все меньше и меньше дней на изготовление куска ткани и все больше привлекают к своему делу даровые силы, поскольку прогресс налицо, то мы и говорим, что прогресс совершается в пользу приобретателя вещей, их потребителя и служит удовлетворению нужд всего человечества.
Транспорт. Еще до всякого прогресса, когда род человеческий, подобно нашему поденщику, занимался грубым и примитивным трудом, если человек хотел доставить груз весом в один квинтал из Парижа в Байону(pазумеется, речь идет лишь о соответствующем расстоянии), у него была альтернатива: либо взвалить груз на собственные плечи и пропутешествовать целый год по горам и по долам; либо уговорить кого-нибудь сделать за него то же самое. А так как другой носильщик тоже тащил бы груз на плечах и потратил бы столько же времени, он потребовал бы в качестве уплаты год труда. Таким образом, ценность простейшего труда, измеряемого в рабочих днях, составляла в те времена 300 дней для доставки груза в один квинтал на расстояние в 200 лье.
С тех пор положение изменилось. Любой парижанин потратит на доставку указанного груза на указанное расстояние не больше двух дней. Альтернатива остается той же: перевезти груз самому или попросить кого-нибудь за вознаграждение. Если наш бедолага будет действовать по старинке, у него уйдет год, но если он обратится к сегодняшним перевозчикам, каждый из них доставит груз по назначению за три-четыре франка, что эквивалентно двум дням простейшего труда. Так что если мы ценность простого труда обозначим единицей, то транспортировка, составлявшая некогда триста единиц, теперь составляет две.
Как же свершилась столь удивительная революция? О, для нее потребовалось много веков! Были приручены некоторые животные, прорезаны горы, заполнены пропасти, перекинуты мосты через реки, изобретены сначала полозья, потом колесо; в общем, были убраны преграды и препятствия, а это уменьшило труд, услуги, ценность. Вот так и получилось, что теперь для транспортировки требуется двухдневный труд, а не трехсотдневный. И такой прогресс был реализован людьми, помышлявшими лишь о своих собственных интересах. Но кто пользуется сегодня результатами этого прогресса? Да все тот же наш бедный поденщик, а вместе с ним все люди на свете.
И пусть мне не говорят, что тут и речи нет о сообществе. Я утверждаю, что тут дело идет о сообществе в самом строгом и точном смысле этого слова. Некогда удовлетворение рассматриваемой нами сейчас потребности занимало, притом для всех людей, 300 дней простейшей работы или меньшее, но пропорциональное число дней, если труд сопровождался сноровкой и смекалкой. Теперь 298 долей этого усилия из 300 переложены на природу, и на столько же высвободилось человечество. Все люди, так сказать, равны перед преодоленными преградами, легко преодолимыми расстояниями, устранением неимоверной усталости и изнеможения, перед почти исчезнувшей ценностью, потому что все получают результат, за который никого почти не надо вознаграждать. Они вознаграждают лишь своего рода остаточное человеческое усилие, выражаемое цифрой «2», что обозначает простейшую работу. Иными словами, тот, кто остался неквалифицированным рабочим и может предложить только свою мускульную силу, должен отдать два рабочих дня, чтобы получить удовлетворение. Другие получают то же самое, отдавая гораздо меньше труда. Парижский адвокат, зарабатывающий тридцать тысяч франков в год, отдает одну двадцать пятую часть одного своего рабочего дня и т. д. Из этого видно, что люди действительно равны перед постоянно убывающей ценностью, а их неравенство ограничивается сферой остающейся ценности, или собственности.
Обращение к примерам и оперирование примерами — это опасный подводный риф, камень преткновения для науки. Читатель как бы подводится к мысли, будто феномен, описываемый наукой, истинен только в частных случаях, демонстрируемых примерами. Но ведь совершенно ясно, что сказанное о зерне, одежде, транспорте верно и для всего остального. Когда автор обобщает, то разбивать обобщенное на частные случаи надлежит читателю. А когда автор проводит холодный и трудоемкий анализ, то пусть обобщает сам читатель.
Так или иначе, вот вам обобщающий закон:
Ценность, которая есть социальная собственность, порождается усилием и препятствием.
По мере преодоления препятствия уменьшаются усилия, ценность, область собственности.
Собственность всегда отступает перед каждым удовлетворением, и, значит общее, сообщество всегда движется вперед.
Надо ли делать отсюда вывод, какой делает г-н Прудон, а именно, что собственность обречена на исчезновение? Из того факта, что каждый полезный эффект и каждое удовлетворение заставляют собственность отступать и побуждают сообщество наступать, следует ли умозаключать, что собственность в конце концов без остатка растворится в сообществе?
Делать такой вывод означает совершенно не знать природы человека. Мы имеем здесь дело с софизмом, аналогичным тому софизму, который мы уже опровергли и отвергли, когда говорили о проценте с капиталов. Утверждалось, что поскольку процент имеет тенденцию к снижению, ему уготовано полное исчезновение. Теперь утверждают, что поскольку ценность и собственность уменьшаются, они должны свестись на нет.
Софизм здесь заключается в том, что неправомерно и нелогично используется слововыражение «каждый определенный эффект». Да, люди действительно получают определенные эффекты, прилагая все меньше и меньше усилий; в этом и состоит их способность к прогрессу и совершенствованию вещей и себя. Потому-то и можно утверждать, что относительная доля собственности сокращается, то есть доля, сравниваемая со степенью удовлетворения.
Но неверно утверждать, что все возможные и мыслимые эффекты будут когда-нибудь исчерпаны, и поэтому абсурдно думать, что в сути самого прогресса заключено полное упразднение собственности.
Мы неоднократно говорили в разных аспектах и ракурсах: всякое усилие может служить, с течением времени, базой и основой для получения большей даровой полезности, но это не значит, что люди вообще прекратят когда-нибудь прилагать всякие усилия. Можно сделать лишь тот вывод, что высвобождающиеся усилия будут направляться на преодоление новых препятствий и что при том же объеме труда будут удовлетворяться потребности, доселе неведомые.
Я еще не раз буду выделять и подчеркивать именно эту идею. В наше время нельзя давать ни основания, ни повода для злоупотребительного толкования слов «собственность» и «сообщество», способных выражать и могущество, и ужас.
В тот или иной конкретный момент отдельный, изолированный человек может располагать лишь строго ограниченной суммой усилий. То же самое относится и к обществу.
Когда отдельный человек добивается прогресса, привлекая к своему труду природные силы, сумма его усилий уменьшается в сравнении с получаемым полезным эффектом. Эта сумма уменьшалась бы и абсолютно. Если бы такой человек не пошел дальше, а превратил бы спой прогресс в досуг и не стал бы прилагать высвободившиеся усилия к удовлетворению новых нужд и желаний. Но это значило бы, что амбиция, честолюбие, стремление суть вещи не бесконечные. Однако это совсем не так. Едва Робинзон передал природе часть своего труда, как тотчас занялся другими делами. Совокупность его усилий оставалась прежней, но продуктивность возросла, потому что увеличилась пропорция дарового сотрудничества природы. Такой же феномен совершается и в обществе.
Так что из того факта, что повозка, соха, борона, молот, пила, тягловые быки и лошади, парус, падение воды, пар освободили человечество от множества усилий, принося те же результаты, вовсе не следует, что эти усилия просто исчезли бесследно. Вспомним: мы говорили о бесконечной расширяемости потребностей, желаний и отрешений. Давайте внимательно приглядимся к миру людей, и мы сразу увидим, что всякий раз, когда человек преодолевает с помощью природных сил какое-либо препятствие, он тут же направляет свои собственные силы на преодоление других препятствий. Теперь, к примеру, печатать книги стало легче, но и печатают их гораздо больше. Каждая книга требует меньше человеческих усилий, меньше ценности, меньше собственности, но так как самих книг стало больше, то соответственно возросла и общая сумма усилий, ценностей и собственностей. То же самое я могу сказать об одежде, домах, железных дорогах — обо всем, что производит человек. Не сумма ценностей уменьшается, а сумма полезностей увеличивается. Нет абсолютного сокращения сферы собственности, а есть абсолютное расширение сферы общего, сообщества. Прогресс не парализовал труд, но умножил благосостояние.
Безвозмездность и общность — вот область действия природных сил, и область эта непрерывно ширится. Такова истина, опирающаяся на здраво мыслие и на факты.
Ценность и собственность — это область человеческих усилий, взаимных услуг, и эта область как бы сжимается под действием каждого конкретного результата, но не под действием совокупности всех результатов, сжимается при каждом определенном удовлетворении, но не при всех удовлетворениях, взятых вместе, потому что возможные удовлетворения открывают перед человечеством поистине безграничные горизонты.
Следовательно, в той же самой мере, в какой относительная собственность непрерывно отступает под натиском сообщества, в той же самой мере, насколько это есть истина, в этой же мере есть заблуждение, будто абсолютная собственность имеет тенденцию исчезнуть из нашего мира. Она выполняет роль пионера, первопроходца, переходящего из одного круга поисков и деятельности в другой. Чтобы она исчезла, надо, чтобы труд не встречал никаких препятствий, то есть, иными словами, чтобы всякие человеческие усилия оказались никому не нужными, чтобы не было ни причин, ни поводов обмениваться вещами и услугами, чтобы производство происходило, так сказать, самопроизвольно, а любые желания удовлетворялись бы мгновенно. Но для этого нужно, чтобы все мы стали богами. Только так все на свете будет доставаться даром и все на свете будет общим. Только так могут потерять смысл своего существования усилие, услуга, ценность, собственность — все то, что аттестует наше врожденное несовершенство в сравнении с богами.
Однако человек тщетно будет стремиться к божественному всемогуществу, он всегда будет бесконечно далек от него. Что значат пройденные им ступени на лестнице бесконечности? Бог, как нам дано Его понимать, не имеет преград между Его волей и ее свершением. Да будет свет, и свет явился! Именно беспомощность выразить то, что не свойственно человеческой натуре, заставила Моисея предположить, что между божественной волей и светом существует препятствие, преодолеть которое можно лишь с помощью какого-то магического слова. Но, каков бы ни был прогресс, на который способен человек, можно утверждать, что человек и человечество никогда не устранят всех препятствий на пути к беспредельному благоденствию, никогда не сделают совершенно бесполезным труд мускулов и ума. Причина проста: по мере преодоления разного рода препятствий растут желания, и поэтому встречаются новые препятствия, требующие новых усилий. Нам всегда предстоит работа, обмен, оценка. Так что собственность будет существовать до скончания времен, будет расти в своей массе в той степени, в какой люди будут все более активны и многочисленны, но при этом каждое конкретное усилие, услуга, ценность, относительная собственность, переходящая из одних рук в другие будет все больше и больше менять пропорцию, увеличивая долю даровой и общей полезности.
Читатель видит, что мы придаем слову «собственность» весьма широкий смысл, но от этого его значение не перестает быть точным. Собственность есть право прилагать усилия ради самого себя или же прилагать их ради другого, но в обмен на равноценные усилия со стороны этого другого. Таким образом, так называемое различие между собственником и пролетарием в корне ложно, иначе придется признать, что существует некий класс людей, не производящих никакой работы, не имеющих права прилагать собственные усилия к чему бы то ни было, не имеющих права ни оказывать услуги, ни получать их.
И совершенно неправомерно приписывают все качества собственности лишь одной из ее специфических форм — капиталу, земле, проценту, ренте. На основе такого толкования как раз и разделяют людей на два антагонистических класса. Однако анализ показывает, что процент и рента являются плодом, результатом оказанных услуг и имеют то же самое происхождение, характер и права, что и рабочая сила.
Весь наш мир представляет собой огромную мастерскую, в которую, благодаря и по воле Провидения, поступают материалы и силы. Человек трудится, пользуясь этими материалами и силами. Его прежние усилия, его усилия сегодняшние, сами усилия или обещания приложить их — все это взаимно обменивается. Относительное достоинство усилий, определяемое независимо от даровых материалов и сил, выявляет, выводит наружу ценность, и каждый человек есть собственник произведенной им ценности.
Могут возразить: неужели так уж важно, что человек, как вы утверждаете, является собственником лишь ценности или признанной пригодности какой-нибудь услуги с его стороны? Ведь обладание ценностью все равно предполагает обладание неразрывно связанной с нею полезности. У Жана имеется два мешка зерна, а у Пьера только один. Жан, говорите вы, вдвое богаче по ценности. Но он в двое богаче и по естественной полезности, потому что может съесть вдвое больше хлеба.
Да, конечно, но разве он не выполнил ради этого двойную работу?
Давайте обстоятельнее разберемся в подобном возражении.
Главное, абсолютное богатство, как мы уже отмечали, заключается в полезности. Таков самый смысл слова «полезность». Служит лишь полезность (латинское «ути» — быть утилитарным, служить). Только и единственно полезность вещей удовлетворяет наши нужды, только ее ищет человек, когда трудится. В конечном счете он стремится заполучить именно ее, ибо продукты удовлетворяют наш голод и жажду не потому, что в них заключена ценность, а потому, что они приносят пользу.
Вместе с тем надо ясно понимать, какой феномен свойствен в этом отношении обществу.
Находясь в изоляции, человек стремится получить полезность и вовсе не думает о ценности, которая для него просто не существует.
Напротив, находясь в социальном состоянии, человек стремится получить ценность, не заботясь о полезности. Производимые им вещи предназначены не для его собственных нужд. Поэтому полезность его мало беспокоит. Пусть она волнует того, кому она нужна. А его самого интересует только одно: чтобы на рынке его вещь имела наибольшую ценность, ибо он знает, что приобретет для себя на том же рынке тем больше полезностей, чем больше ценностей он предложит на этом рынке.
Разделение труда приводит к тому, что каждый производит то, чего не потребляет, и потребляет то, чего не производит. Как производители мы ищем ценность, как потребители ищем полезность. Таков всеобщий, всемирный опыт. Тот, кто гранит брильянт, вышивает кружева, гонит водку или выращивает мак, не задумывается о том, кто и как будет потреблять эти вещи. Он работает, и когда его работа дает ему ценность, этого ему достаточно.
Мимоходом заметим, что только что названное обстоятельство доказывает, что нравственным или безнравственным бывает не труд сам по себе, а желание получить удовлетворение от произведенной вещи. Человечество совершенствуется путем повышения морального уровня не производителя, а потребителя. Сколько возмущались англичанами, которые, как утверждалось, выращивали в Индии опий, чтобы травить китайцев! Но это же значит помещать совсем в другое место сам принцип нравственности. Никто и никому не может помешать производить то, чего хотят те или иные люди и что, следовательно, имеет ценность. Пусть о последствиях думает тот, кто жаждет собственного удовлетворения, и тут нельзя разделять между собой предусмотрительность и осторожность, с одной стороны, и ответственность — с другой. Наши виноградари производят вино и будут производить его, пока оно будет иметь ценность; им и в голову не придет поразмыслить о пьянстве во Франции или о том, как люди убивают друг друга в Америке из-за бутылки хмельного. Направление и объем труда определяются суждением людей об их потребностях и об удовлетворении потребностей. Это верно даже для изолированного человека, и если бы глупое тщеславие возобладало у Робинзона над голодом, он перестал бы охотиться и принялся
бы украшать перьями свой головной убор. Да и целый народ, если это народ серьезный, он и развивает серьезные промышленные отрасли, а если он легкомысленный, то и отрасли у него никчемные. (См. главу XI)
Но вернемся к ходу нашей мысли. Итак, я утверждаю: Человек, работающий на себя, стремится получить полезность.
Человек, работающий на других, стремится получить, ценность.
Так вот: собственность, как я ее определил, зиждется на ценности. А поскольку ценность есть лишь некое соотношение, то отсюда следует, что и собственность представляет собой определенное соотношение.
Если бы на земле существовал один-единственный человек, ему была бы совершенно чужда и непостижима идея собственности. Он распоряжался бы всеми окружающими его полезностями, он не сталкивался бы ни с каким аналогичным правом, принадлежащим не ему и ограничивающим его собственное право. Так как же пришло бы ему в голову сказать: «Это мое»? Такие слова обязательно предполагают слова другие: «Это не мое» или «Это принадлежит другому». «Твое»и «мое» не могут рассматриваться изолированно друг от друга. Ведь действительно же слово «собственность» обозначает отношение, соотношение, потому что оно ясно и определенно указывает на то, что какая-то вещь принадлежит такому-то человеку и больше никому другому.
Как говорит Руссо, первый, кто огородил участок земли и провозгласил: «Это мое», — был истинным основателем гражданского общества.
Что иное означает такое огораживание, если не идею своего особого права и, следовательно, определенного соотношения с правами других? Если бы ограда служила защитой от животных, это была бы просто мера предосторожности, а не знак собственности. Напротив, обозначение границы — вот знак собственности, а не мера предосторожности.
Тем самым люди являются собственниками лишь друг по отношению к другу. А раз так, то они собственники чего? Они собственники ценностей, что воочию проявляет себя в разного рода обмене между ними.
Покажем это, как мы уже взяли за правило, на простейшем примере.
Природа вечно трудится над тем, чтобы придать воде источника качества, делающие ее пригодной для утоления нашей жажды и, значит, обладающие для нас полезностью. Тут явно нет моего труда, потому что такая вода вырабатывалась без моего участия и без моего ведома, так что я могу сказать, что вода эта — безвозмездный дар мне от Бога. Мой собственный труд — это пойти и набрать себе воды на день.
Совершая этот мой труд, собственником чего я стал?
По отношению к самому себе я, если можно так выразиться, всей той полезности, которую природа вложила в воду. Я могу набирать ее столько, сколько хочу. Для этого я и хожу к источнику. Оспаривать это мое право означает утверждать, что, хотя, люди не могут жить без воды, они не вправе пить воду, потрудившись принести ее себе домой. Я не думаю, что коммунисты, заходящие очень и очень далеко, дошли бы до такого утверждения. Даже при режиме, который предлагает учредить Кабе, думаю, будет разрешено жаждущим икарийским агнцам испить чистой водицы.
Однако по отношению к другим людям, которые вправе делать то же, что делаю я, я уже могу быть собственником только того, что условно, метонимически именуют «ценностью воды», то есть собственником ценности той услуги, которую я могу оказать другому, отдав ему принесенную мною воду. Да, я могу выпить эту воду сам, но никто не запретит мне уступить ее другому. Этот другой тоже мог бы сам сходить за водой для себя, но никто не может запретить ему получить воду от меня. Один вправе отдать воду, другой вправе взять ее, заплатив оговоре иную сумму. Первый является, следовательно, собственником но отношению ко второму. А по правде-то сказать, грустно писать о таких вещах в наше время, когда ни на шаг не продвинешься вперед в политической экономии без таких вот совершенно детских примеров.
Но на какой основе окончательно урегулируется существующая проблема? Это надо знать прежде всего для того, чтобы постичь всю важность слова «собственность», которое режет ухо демократических сентименталистов.
Итак, ясно, что мы, два человека, свободны и непременно примем в расчет мой труд и высвобожденный труд другого, а также все обстоятельства и условия, при которых возникает и существует ценность. Мы договоримся между собой, и в заключенной сделке не будет никаких нарушений или хитросплетений, и нельзя будет сказать, что мой сосед получил даром или, если угодно, так же даром, как и я сам, всю природную полезность воды. Хотите получить доказательство того, что именно человеческие усилия, а не полезность воды, определяют условия сделки, предполагающей какую-то степень труда? Вот вам оно: вы не можете не согласиться, что полезность воды одинакова независимо от того, близко или далеко находится источник. Но расстояние в данном случае определяет меру труда, а вариации труда влекут за собой вариации вознаграждения за него, так что в труде, а не в полезности кроется принцип ценности, а следовательно, и принцип относительной собственности.
Очевидно, таким образом, что по отношению к другим людям я являюсь и могу быть собственником только моих собственных усилий, моих услуг, которые не имеют ничего общего с таинственной и неизвестной нам работой природы, наделяющей полезностью вещи — полезностью, становящейся причиной и поводом для обмениваемых услуг. Тщетно буду я притязать на нечто большее, моя фактическая собственность не перейдет названных границ, ибо если я буду требовать чего-то сверх моей услуги, мой сосед окажет такую услугу сам себе. Эта граница абсолютна, непреодолима и имеет решающее значение. Она объясняет и полностью оправдывает собственность, сведенную к совершенно естественному праву требовать услуги в обмен на свою услугу. Она, граница, предполагает, что естественные полезности присваиваются лишь номинально, по внешней видимости; что такие выражения, как собственность на гектар земли, квинтал железа, гектолитр зерна, метр сукна, представляют собой метонимы, так же как ценность воды, железа и т. д.; что люди пользуются благами природы безвозмездно и сообща; что, одним словом, сообщество пребывает в гармонии с собственностью, потому что дары Бога принадлежат сообществу и только человеческие услуги составляют правомерную и законную собственность.
Из того факта, что я выбрал простейший пример, чтобы продемонстрировать демаркационную линию, разделяющую область общего и область присвоенного, нельзя делать вывода, будто эта линия стирается и исчезает в более сложных сделках. Нет, она всегда сохраняется во всех сделках, заключенных свободно, без принуждения. Пойти принести воды — дело, конечно, очень простое, но вглядитесь в вещи повнимательнее, и вы убедитесь, что выращивание зерна сложнее лишь потому, что включает в себя целую серию простых действий, в каждом из которых участие природы и участие человека выступают различных комбинациях. Так что выбранный нами простейший пример есть пример типовой, приложимый ко всякому экономическому действию и явлению. Идет ли речь о воде, зерне, ткани, книгах, транспорте, танцах, музыке — во всем этом некоторые обстоятельства — и мы это уже признали выше — могут придать слишком большую ценность отдельным услугам, но никто не может получить плату иначе как за свою услугу, а не за содействие природы, так как одна из договаривающихся сторон всегда может сказать другой: если вы требуете от меня больше, чем стоит ваша услуга, я обращусь еще к кому-нибудь или обслужу себя сам.
Мало просто оправдывать собственность, я хотел бы, чтобы ее уважали даже самые убежденные коммунисты. Что для этого нужно? Надо раскрыть ее демократическую, прогрессивную и эгалитаристскую роль; надо внушить людям, что она вовсе не монополизирует в немногих руках дары Бога, а наоборот, имеет своей особой миссией беспрерывно расширять круг того, что принадлежит сообществу людей. В этом отношении она, собственность, гораздо изобретательнее и догадливее Платона, Томаса Мора, Фенелона и г-на Кабе.
Никто не спорит, что существуют блага, которыми люди пользуются даром и все вместе на основе полнейшего равенства и что в рамках всякого социального порядка наличествует не только собственность, но и совершенно реальное сообщество. Чтобы видеть это, надо всего-навсего иметь глаза, будь то глаза экономистов или социалистов. В определенных отношениях Бог одинаково обходится со всеми Своими детьми. Все они равны перед силой тяжести, которая привязывает их к земле, перед воздухом, которым они дышат, перед светом дня и потоками ливня. Этот обширный, неизмеримый фонд, общий для всех и не связанный ни с ценностью, ни с собственностью, Сэй именует естественным богатством в отличие от богатства социального; Прудон говорит соответственно о природным благах и благах, приобретенных собственными усилиями; Консидеран разделяет естественный капитал и созданный капитал; Сен-Шаман — богатство пользования и богатство ценности. Что до меня, то я, как вы помните, я говорил о даровой полезности и полезности трудоемкой. Пусть называют все эти вещи как угодно, но непреложно одно: люди обладают общим фондом даровых и равных удовлетворений.
И если социальное, приобретенное, созданное богатство, добытая трудом ценность, одним словом, собственность распределена между людьми неравномерно, то все-таки нельзя сказать, что она распределена несправедливо, потому что она распределена по услугам, из которых она и происходит и представляет собой единственно оценку этих услуг. Впрочем, вполне ясно, что такое неравенство смягчается существованием общего фонда; здесь действует математическое правило: относительное взаимное неравенство двух величин уменьшается, если к каждой из них прибавить равные между собой величины. Поэтому когда какая-нибудь наша инвентаризация показывает, что один человек вдвое богаче другого, эта пропорция перестает быть верной, когда принимается в расчет доля каждого из этих двух человек в даровой полезности; больше того, неравенство тут прогрессивно стирается, если совокупность общего прогрессивно растет.
Следовательно, вопрос стоит так: является ли этот общий фонд постоянной и неизменной величиной, предоставленной Провидением всем людям изначально и навсегда, а над этим фондом высится фонд присвоенный, так что между обоими этими фондами нег никакого взаимоотношения и взаимодействия?
Экономисты пришли к умозаключению, что социальным порядок никак не влияет на природное и общее богатство, и вообще исключили его из круга интересов политической экономии.
Социалисты идут еще дальше: они полагают, что существующий социальный порядок направлен на то, чтобы перевести общий фонд в сферу собственности, так что совершается узурпация немногими того, что принадлежит всем. По этой причине они обрушиваются на политическую экономию, которая игнорирует эту зловещую тенденцию, и на общество, которое ее терпит.
А что говорю я? Да, социализм небезосновательно упрекает политическую экономию в непоследовательности, потому что, заявив сначала об отсутствии связей между общим богатством и богатством присвоенным, она затем принялась опровергать собственное заявление и тем самым подготовила так сказать, злобу социалистов. Это случилось тогда, когда, перемешивая ценность с полезностью, она, политическая экономия, провозгласила, что материалы и силы природы, то есть дары Бога, обладают собственной ценностью, внутренне присущей им, а раз так, то ценность всегда может
быть присвоена и неизбежно присваивается. Заняв такую позицию, политическая экономия утратила право и возможность логически оправдать и обосновать собственность.
То, что я только что сказал и в чем я абсолютно убежден, можно еще выразить и так: да, присвоенный фонд постоянно воздействует на общий фонд, и в этом отношении первое утверждение экономистов ошибочно. Но второе их утверждение, охотно используемое и развиваемое социалистами, еще более ошибочно и прямо-таки устрашающе, потому что на деле воздействие это совершается не в сторону превращения общего фонда в присвоенный, а наоборот, в сторону убывания присвоенного фонда и наращивания фонда общего. Собственность, справедливая и законная сама по себе, ибо она всегда выражает собой услуги, имеет, как мы не раз говорили, тенденцию превращать трудоемкую полезность в полезность даровую. Она стимулирует человеческую изобретательность к тому, чтобы постоянно выводит из инерции дремлющие природные силы. Она преодолевает — разумеется, ради своей выгоды — препятствия, делающие полезность трудоемкой. И когда препятствие в определенной степени устраняется, оказывается, что в такой же степени оно исчезает к выгоде всех. Неутомимая собственность атакует тогда другие преграды и делает это всегда, беспрерывно повышая уровень человеческой жизни и во все большей полноте реализуя сообщество людей, а вместе с ним равенство в огромной семье, объединяющей все человечество.
В этом и заключается поистине чудесная гармония естественного социального порядка. Я не могу дать картину этой гармонии не отвергая возрождающихся снова и снова возражений, и мне приходится многое повторять и повторять. Пусть читатель тоже наберется терпения и не посетует на меня за повторы.
Надо еще и еще раз проникнуться следующей мыслью: когда ни перед кем не встает никаких препятствий между желанием и его удовлетворением (как, например, между нашими глазами и дневным светом), то не надо прилагать никаких усилии, не надо оказывать услуг ни себе самому, ни другим, нет никакой ценности и никакой собственности. Когда же препятствие существует, то налицо все только что перечисленное. Сначала появляется усилие, за ним следует добровольный обмен усилиями и услугами, сопоставляются, соответственно услуги и ценности, и наконец каждый обретает право, так сказать, вкушать полезности, привязанные к ценностям и к собственности.
Если бы преодолеваемые препятствия всегда были одинаковы, то доли участия природы и человеческого труда тоже были бы одинаковы, а собственность и сообщество шли бы параллельно друг другу, не меняя между собой пропорций.
Однако дело обстоит совсем не так. В своей деятельности люди всегда стремятся уменьшить усилие по сравнению с результатом и в этих целях приобщать к своему труду все больше и больше природных факторов. На земле нет ни одного земледельца, промышленника, торговца, рабочего, судовладельца, артиста, который не преследовал бы именно такие цели. На их достижение направлены все их способности, ради чего они изобретают орудия труда, машины, привлекают химические и механические силы материи, разделяют собственный труд и объединяют усилия. Сделать больше с меньшей затратой своих сил — вот вечная их проблема во все времена, повсюду, в любых ситуациях и по отношению ко всем вещам. Кто спорит, что при этом они руководствуются личным интересом? Какой иной стимул побудил бы их действовать с такой же энергией? Поскольку в нашем мире всякий человек сам отвечает за свое собственное существование и развитие, возможно ли, чтобы он нес в себе другой постоянный стимул, а не личный интерес? Вы можете возражать, но терпеливо вглядитесь во все и вся, и вы увидите, что хотя каждый занимается собой, Бог заботится обо всех.
Итак, наше постоянное усердие — уменьшить усилие по сравнению с искомым эффектом. Но когда усилие уменьшается, будь то благодаря преодолению препятствия, изобретению машин, разделению труда, объединению сил, участию природных компонентов и т. д., данное ослабленное усилие ценится меньшее, чем прочие усилия; меньше становится и услуга, оказываемая другому, в ней теперь заключено меньше ценности, и можно сказать наверняка, что собственность отступила. Но отступил ли, утратился ли от этого полезный эффект? Нет, этого не допускают только что оговоренные нами условия. Куда же тогда перешел полезный эффект? Он перешел в область общего, в сферу сообщества. Что же касается той части человеческих усилий, которая высвободилась благодаря повышению эффекта, то она не остается втуне, а направляется на другие завоевания и приобретения. Всегда будет довольно всяческих преград перед бесконечной расширяемостью наших физических, умственных и нравственных потребностей, так что люди труда, свободного труда, всегда найдут за что взяться. Вот и получается, что при том же самом присвоенном фонде фонд общий ширится, подобно кругу, у которого непрерывно растет радиус.
Иначе как можем мы объяснить прогресс и поступательное движение цивилизации, какими бы несовершенными они ни были? Давайте приглядимся к самим себе, рассмотрим наши слабые стороны, сопоставим наши силы и знания с силами и знаниями, потребными для удовлетворения наших бесчисленных потребностей в нашей социальной среде. Мы убедимся тогда, что если мы будем уповать лишь на собственные, на человеческие усилия, мы не получим и одной стотысячной доли желаемого, даже если каждый из нас будет располагать миллионами гектаров девственной земли. Но сегодня все то же самое количество человеческих усилий дает неизмеримо больше результатов, чем в эпоху друидов. Если бы речь шла об отдельном, просто об одном человеке, можно было бы смело утверждать, что он живет и процветает за счет других. Однако, поскольку жить стало лучше всем членам обширного семейства людей, мы можем сделать отрадный вывод, что существует нечто вне нас, приходящее нам на помощь, что даровое сотрудничество природы в нарастающем темпе добавляется к нашим собственным усилиям И что оно есть и остается даровым во всех наших сделках и прочих деловых связях, ибо, если бы оно не было даровым, оно не могло бы объяснить наблюдаемый феномен.
Из всего вышесказанного мы должны вывести следующие формулы.
Всякая собственность есть ценность; всякая ценность есть собственность.
То, что не имеет ценности, есть даровое; то, что даровое, есть общее.
Снижение ценности есть приближение к даровому.
Приближение к даровому есть какая-то доля реализации сообщества.
Сейчас у нас такие времена, когда и слова не выскажешь, чтобы его тут же не истолковали превратно. У нас с избытком людей, готовых воскликнуть с восторгом или со злобой в зависимости от их принадлежности к тому или иному лагерю: «Автор говорит о сообществе, об общем; значит, он коммунист!» Я готов к этому, готов испить горькую чашу, но подобное умозаключение я отвергаю.
Читателю надо быть очень невнимательным (самый опасный разряд читателей — это те, кто не умеет читать), чтобы не увидеть пропасти, разделяющей сообщество и коммунизм. Или вместо пропасти можно назвать стену, неприступную, непреодолимую стену, которую воздвигли не только собственность, но и право, свобода, справедливость и даже личностные качества человека.
Сообщество вырастает из наших общих благ, которыми мы пользуемся по воле Провидения, не прилагая для этого никаких усилий. Эти блага не могут поэтому порождать услуги, сделки, собственность. Последняя основана на нашем праве оказывать услуги самим себе или другим в обмен на услуги с их стороны.
Коммунисты хотят сделать общими не даровые блага, данные нам Богом, а человеческие усилия, услуги.
Они хотят, чтобы каждый вносил плоды своего труда в некую общую массу, а затем власть должна распределять эту массу между людьми, как они думают, по справедливости.
Речь тут идет о двух вещах: либо такое распределение будет проводиться пропорционально трудовому взносу каждого, либо оно будет иметь какую-то другую основу.
В первом случае коммунизм хочет просто — что касается результата труда — сохранить нынешнийзаменить свободу всех произволом одного или нескольких человек.
Во втором случае какова же будет основа для распределения? Коммунизм отвечает: равенство. Ничего себе! Равенство безотносительно к вложенному труду!
Каждый будет иметь равную долю, хоти один трудился шесть часов, другой двенадцать, один поработал физически, другой умственно, и получается возникшее неравенство. Получается разрушение, уничтожение всякой активности и инициативы, всякой свободы, всякого достоинства, всякой предусмотрительности и прозорливости. Вы утверждаете, что устраняете конкуренцию. Опомнитесь! Вы лишь трансформируете ее. Сегодня конкуренция зиждется на большем и лучшем труде. При вашем режиме она будет зиждиться на труде меньшем и худшем.
Коммунизм игнорирует самую природу человека. Всякое усилие тягостно само по себе. Что же подвигает нас на него? Подвигают еще более тяжелые чувства — необходимость удовлетворять нужды, устранять страдания, добывать блага. Нами движет личный интерес. Когда у коммунистов спрашивают, чем они хотят его заменить, они отвечают словами Луи Блана: «честью», — и г-на Кабе: «братством». Но тогда сделайте так, чтобы я умел испытывать не свои, а чужие чувства, чтобы я по крайней мере знал, в каком направлении мне надо трудиться.
Да и вообще, что такое честь и братство, врожденные во все человечество по наущению и под контролем господ Луи Блана и Кабе?
Однако здесь и сейчас не место обрушиваться на коммунизм. Я хочу лишь подчеркнуть, что он во всех отношениях противоположен системе, которую я предлагаю и обосновываю.
Мы признаем за человеком право обслуживать самого себя или оказывать услуги другим людям на свободно обговоренных условиях. Коммунизм отрицает это право, потому что он централизует все услуги в руках своевольней власти.
Наша доктрина основана на собственности. Коммунизм основан на систематическом грабеже, потому что он без всякого возмещения отдает одному труд другого. Ведь если бы он распределял блага в зависимости от вложенного труда, вложенного каждым отдельным человеком, он признавал бы собственность и, значит, не был бы коммунизмом.
Наша доктрина основана на свободе. По правде сказать, собственность и свобода — это для нас одно и то же, ибо то, что делает человека собственником своей услуги, неотъемлемо от права и способности распоряжаться ею по своему усмотрению. Коммунизм же уничтожает свободу, так как он лишает каждого возможности распоряжаться своим трудом.
Наша доктрина основана на справедливости, а коммунизм — на несправедливости. Таково следствие из вышесказанного.
Таким образом, имеется лишь одна точка соприкосновения между коммунистами и нами: это корневые слоги в словах «коммунизм» и «коммунальность», что и есть «сообщество».
Однако пусть такое подобие не вводит читателя в заблуждение. Коммунизм есть отрицание собственности, мы же видим и выделяем в нашей доктрине о сообществе самое убедительное утверждение и самую впечатляющую демонстрацию необходимости собственности.
И если правомерность и законность собственности могла и может показаться сомнительной и необъяснимой даже людям, далеким от коммунизма, то это потому, что они думают, будто собственность концентрирует в руках одних и не концентрирует в руках других общедоступные и изначальные дары Бога. Мы же думаем, что нам удалось разнести в пух и прах такое заблуждение, когда мы показывали, что общее по предназначению Провидения остается общим во всех человеческих сделках и договоренностях и что сфера собственности никогда не может выйти за пределы ценности, за пределы добытых трудом и оказанными услугами человеческих прав.
В таком контексте и при таком понимании вещей кто может отрицать собственность? Какой безумец станет утверждать, что люди не имеют никаких прав на свой собственный труд и что они противоправно оказывают друг другу добровольные услуги?
Есть еще одно словечко, по поводу которого я должен лишний раз объяснится, потому что в последнее время им странным образом и слишком злоупотребляют. Я имею в виду прилагательное «даровое». Вот уж и не знаю, нужно ли повторять, что под даровым я подразумеваю вовсе не то, что ничего не стоит одному человеку потому, что он просто взял или отобрал нечто у другого, а то, что ничего не стоит никому.
Когда Диоген грелся на солнышке, можно было сказать, что он грелся даром, потому что он получал от доброты Господа удовлетворение, не требующее никакого труда ни от него, ни от его современников. Добавлю, что тепло солнечных лучей остается даровым и тогда, когда собственник использует его для созревания хлебов или винограда; но при этом, продавая зерно и виноград, он получает плату за свои собственные услуги, а не за услуги, а не услуги солнца. Такой взгляд на вещи может, абстрактно теоретически, быть ошибочным (и тогда нам остается лишь превратиться в коммунистов), но именно такой смысл придаю я этому прилагательному и именно такой смысл в общем-то очевиден.
Со времени учреждения у нас Республики много говорят о даровом кредите, даровом образовании. Однако вполне видно, что это прилагательное покрывается толстым слоем софизма. Разве государство может сделать так, чтобы образование распространялось подобно дневному свету и не стоило ни кому ни гроша? Разве оно может покрыть всю Францию институтами и профессорами, которым не пришлось бы ничего платить? Государство может сделать единственное: вместо того чтобы позволять каждому требовать и получать какое угодно вознаграждение за преподавательские услуги, оно может черпать это вознаграждение из налогов на граждан, сделать вознаграждение единообразным и таким путем распространять образование, не понуждая граждан платить за него что-то лишнее. И тогда те, кто обходится без учебы, будут платить за тех, кто учится; те, кто учится мало, будут платить за тех, кто учится много; те, кто занимается ручным трудом, будут платить за тех, кто готовит себя к труду умственному и к свободным профессиям. Налицо коммунизм применительно к одной из ветвей человеческой деятельности. Я не берусь сейчас судить о правомерности или неправомерности такой организации образования, но в данном случае можно сказать и даже надо сказать, что мы имеем дело с общим, общедоступным образованием, и однако было бы смешно говорить о даровом образовании. Даровом! Да, оно даровое для некоторых, получающих его, но не для тех, кто его оплачивает, кто дает деньги если не прямо преподавателю, то уж обязательно сборщику налогов.
Если словечко «даровое» — не мистификация, то нет ничего такого, чего государство не могло бы раздавать даром, и от него можно было бы требовать не только дарового образования, но и дарового питания, даровой одежды, дарового жилья. Но будьте осторожны! Народ охотно клюет на даровое. Найдется немало людей, требующих от государства и во ими государства дарового кредита, даровых орудий труда и т. д., и т. п. Зачарованные и обманутые этим словечком, мы делаем шаг в сторону коммунизма. А почему бы тогда не сделать второго шага, третьего, пока не оставим позади себя всякую свободу, всякую собственность, всякую справедливость? Могут сказать, что образование настолько необходимо для всех и повсеместно, что ради него можно пойти на некоторое нарушение прав и принципов. Да неужели? Разве питание не более необходимо? «Сначала жить, потом философствовать», как говаривали латиняне и так скажут ныне люди, и я не знаю что им ответить.
Как знать? Быть может, те, кто приписывает мне коммунистические взгляды по причине того, что я констатирую провиденциальную общедоступность даров Бога, окажутся теми самыми людьми, которые отменят право учиться и обучать, то есть поразят собственность в самую ее сердцевину. Подобные несуразности и непоследовательности скорее удивительны, чем редки.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии