IX. ЗЕМЕЛЬНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ

Если доминирующая мысль всего этого моего труда верна, то я покажу сейчас, как надо представлять себе человечество в его связях и отношениях с внешним миром.
Бог создал землю. Он разместил на ее поверхности и в ее недрах множество вещей, полезных человеку, способных удовлетворять его нужды.

Он вдохнул в материю разнообразные силы: тяжесть, эластичность, пористость, сжимаемость, теплопроводность, светоносность, насыщенность электричеством, способность кристаллизоваться. Он создал целый растительный мир.

Он поставил человека перед всеми этими материалами и силами и отдал их ему даром, безвозмездно.

Люди принялись работать с этими материалами и силами. Тем самым они оказывали услуги себе и друг другу. Да, одни работали на других, а те на первых, услуги были взаимными. Сопоставляемые между собой в ходе обмена, услуги породили идею ценности, а та — идею собственности.

Следовательно, каждый стал собственником пропорционально услугам, которые он оказывал. Тем не менее силы и материалы, изначально и безвозмездно отданные Богом человеку, оставались, остаются и будут оставаться именно безвозмездными через все человеческие сделки и соглашения, ибо во всех оценках при всех обменах учитываются человеческие услуги, а не дары Бога.

Отсюда следует, что при свободных сделках среди нас не оказывается ни одного человека, который прекратил бы пользоваться этими дарами. Нам поставлено единственное условие: совершать работу, необходимую для того, чтобы дары эти были нам доступны, а если кто-то работает за нас и для нас, мы должны отплатить ему равноценным трудом.

Если сказанное истинно и бесспорно, то собственность непоколебима.

Всеобщий инстинкт, инстинкт всего человечества, безупречный в сравнении со всякими непоследовательностями и метаниями отдельного индивида, приемлет эту истину без всякого ее анализа, ту самую истину, которую теория тщательно исследует, ища основы и обоснования собственности.

К великому сожалению, теория начала с путаницы: она приняла полезность за ценность. Она приписывала собственную, независимую от всяких человеческих услуг ценность и материалам, и силам природы. Поэтому собственность вдруг стала неоправданной и непонятной.

Полезность выражает отношение между вещью и нашим физическим и прочим, так сказать, устройством. Она не требует в обязательном порядке ни усилий, ни сделок, ни сопоставлений; она может мыслиться как сама но себе, так и по отношению к отдельно взятому человеку. Ценность, напротив, есть отношение человека к человеку. Чтобы быть в наличии, она должна вы ступать как некая двойственность, потому что ничто отдельное и изолированное не может быть сопоставлено ни с чем. Ценность предполагает, что обладающий ею уступает ее другому лишь в обмен на равную ценность. Теория, перемешивающая эти два понятия, неминуемо приходит к утверждению, что человек, обмениваясь с другим человеком, может отдавать так называемую ценность природного творения и брать себе истинную ценность того, что сотворено человеком, то есть обменивать полезность, не требующую труда, на другую полезность, требующую труда, или, иначе говоря, он может пользоваться трудом другого, не трудясь на него. Теория сначала называла собственность, понимаемую именно так, «необходимой монополией», потом просто «монополией», потом «беззаконием» и в конце концов «кражей».

Первый удар был нанесен земельной собственности. Так и должно было случиться. Теоретики, конечно, не перестали высказывать свое понимание природных сил, скажем, в промышленных отраслях, но уж больно ярко, в глазах множества людей выступают эти силы в растительном и животном мире, в производстве продуктов питания и в том, что в сельском хозяйстве не совсем верно именуется «сырьем».

Больше всего возмущает людей такая монополия, которая имеет отношение к самым необходимым для них вещам.

Путаница, о которой мы говорили, то есть смешение полезности с ценностью, ничем не оправдываемая путаница, в которую, однако, погрязал, насколько мне известно, каждый теоретик, становится трудно преодолимой, когда ее мнимая правомерность как бы воочию являет себя миру.

Часто видели и видят, что земельный собственник живет не трудясь и делают отсюда довольно-таки правдоподобный вывод: «Надо полагать, что он нашел способ вознаграждать себя чем-то иным, нежели платой за собственный труд». А чем может быть это нечто иное, как не плодородием, урожайностью самой земли, обрабатываемой нужными для этого орудиями труда? Вот и бичуют и клеймят, в зависимости от эпохи, то необходимую монополию, то привилегию, то беззаконие, то кражу.

Надо признать, что теория повстречала на своем пути феномен, который ловко сбил ее с дороги и увел к заблуждениям и ошибкам. В Европе осталось совсем мало земель, которые в свое время не были завоеваны, захвачены силой, и это влекло за собой произвол и злоупотребления. Так что наука могла спутать между собой насильственную форму приобретения земельной собственности с естественной его формой.

Однако не следует воображать, будто ложное понимание слона «ценность» нее го нашею слегка пошатнуло саму земельную собственность. Логика — страшная и неутомимая сила независимо от того, основывается ли она на добром или недобром принципе. Возникал вопрос: разве, подобно тому, как земля приобщает к созданию ценности свет, тепло, электричество, растительную жизнь и т. п., разве капитал не приобщает точно таким же образом к созданию ценности ветер, эластичность, силу тяжести? И получается, что помимо земледельцев имеются и другие люди, тоже получающие вознаграждение за участие природных факторов в создании ценности. Таким вознаграждением для них служит процент с капитала, абсолютно аналогично тому, что собственникам земли вознаграждением служит рента с этой земли. Поэтому, мол, давайте-ка дадим бой и проценту, и ренте!

Вот так сыплются удары по собственности, мотивированные принципом ложным, как я убежден, и истинным, как убеждены экономисты и эгалитаристы, принципом, гласящим, что природные факторы создали и продолжают создавать ценность. Такова, надо заметить, общая предпосылка у всех школ, которые разнятся между собой лишь в мягкости или жесткости выводов из этой предпосылки.

Экономисты говорят: собственность (на землю) есть привилегия, которая, однако, необходима, и ее надо поддерживать.

Социалисты говорят: собственность (на землю) есть привилегия, она необходима, ее надо поддерживать, но надо требовать за нее компенсацию в соответствии с правом на труд.

Коммунисты и эгалитаристы говорят: собственность (всякая) есть привилегия, которую нужно упразднить.

А я говорю, даже кричу: собственность не есть привилегия. Ваша общая предпосылка ложна, и следовательно, ваши три вывода, пусть и разные, тоже ложны. Собственность не есть привилегия, и поэтому совсем не требуется ни милостиво терпеть ее, ни взимать за нее компенсацию, ни упразднять ее.

Теперь кратко рассмотрим мнения и точки зрения представителей различных школ по этому чрезвычайно важному вопросу.

Известно, что английские экономисты единодушно исходят из принципа, что ценность происходит из труда. Да, возможно, что они тут единодушны, но насколько последовательны они, насколько в действительности согласны друг с другом? Такое было бы желательно, однако пусть читатель судит сам. Он увидит, всегда ли они не путают между собой даровую, не вознаграждаемую, не имеющую ценности полезность и полезность трудоемкую, из которой только и можно выводить понятие труда и которая только она одна, по их же убеждению, обладает ценностью.

Адам Смит: «В культуре земледелия природа работает совместно с человеком, и, хотя работа природы не сопряжена ни с какими расходами, произведенное ею имеет тем не менее ценность, причем не меньшую, чем ценность произведенного хорошо оплачиваемым работником».

Вот и получается, что природа производит ценность. Значит, покупатель зерна должен за нее платить несмотря на то, что ценность эта получена даром и не потребовала никакого труда. Кто осмелится потребовать плату за эту мнимую «ценность». Замените это слово словом «полезность», тогда все прояснится, собственность будет оправдана и справедливость восторжествует.

«Можно рассматривать ренту как продукт силы природы, и земельный собственник дает фермеру возможность пользоваться этой силой... Она (рента!) есть произведение природы, остающееся в чистом виде, после того как вычтено или компенсировано все то, что произведено человеком. Получится редко меньше четверти, а часто больше трети совокупного продукта. В промышленности аналогичное количество человеческого труда никогда не произведет столько, сколько производится в сельском хозяйстве. В промышленных отраслях природа не делает ничего, а человек делает все».

Поистине здесь в немногих словах автору удалось собрать великое множество ошибочных положений, притом опасных, итак, четверть или треть ценности продуктов питания создана исключительно природой. Тем не менее фермер вознаграждает собственника, а поденщик вознаграждает фермера как раз за эту так называемую ценность, остающуюся после вознаграждения человеческого труда. Неужели на такой основе, на таком фундаменте вы желаете возвести здание собственности? А как же быть с аксиомой, что ценность происходит из труда?

Или вот вам еще: природа, дескать, не делает ничего на промышленных предприятиях. Разве сила тяжести, упругость газов, работа тягловых животных не помогают промышленному рабочему? Эти силы действуют на фабриках точно так же, как на полях, они даром производят не ценность, а полезность. Иначе собственность на капитал была бы защищена от наскоков коммунистов не больше, чем собственность на землю.

Возьмем Бьюкенена. Этот комментатор, приняв теорию своего учителя о ренте, все-таки, движимый логикой, осуждает его за то, что тот считает ренту выгодной для общества.

«Смит, рассматривая ту часть продукции земли, которая представляет собой прибыль от земельного фонда (какой язык!) как выгодную для общества, забывает, что рента есть всего лишь эффект, следствие дороговизны, ибо то, что выигрывает земельный собственник, он выигрывает за счет потребителя. Общество же не выигрывает ничего от производства и воспроизводства земельной прибыли. Земельные собственники — это класс, живущий за счет других».

Вот здесь-то и появляется логическая дедукция: рента есть несправедливость.

Рикардо: «Рента — это та доля продукта земли, за которую платят земельному собственнику, чтобы получить право эксплуатировать неисчерпаемые продуктивные возможности земли».

И, чтобы рассеять всякие сомнения, автор добавляет: «Часто путают ренту с процентом и прибылью с капитала... Ясно, что какая-то часть ренты представляет собой процент с капитала, вложенного в культивацию земли, возведение необходимых построек и сооружений и т. д., а остальное оплачивается за то, чтобы эксплуатировать неиссякаемые природные возможности. Поэтому, когда я далее буду говорить о ренте, я буду обозначать этим словом лишь то, что фермер платит собственнику за право эксплуатировать изначальные и извечные свойства земли».

Мак-Куллох: «То, что именуют собственно рентой, есть сумма, выплачиваемая за пользование природными силами и мощью, которая внутренне присуще земле. Она абсолютно отграничена от суммы, выплачиваемой за сооружения, ограды, дороги и за все другие подобные улучшения н земледельческом труд''. Следовательно, рента всегда есть монополия».

Скроуп: «Ценность земли и возможность извлекать из нес ренту обязаны споим существованием двум обстоятельствам: 1) присвоению природных сил земли; 2) труду по ее культивации, обогащению и улучшению».

Вывод следует незамедлительно:

«Первое обстоятельство означает, что рента есть монополия. Она ограничивает пользование дарами Создателя, ниспосланными людям для удовлетворения их нужд. Такое ограничение справедливо лишь в той мере, в какой оно необходимо для всеобщего блага ».

Вот какая незадача! А ведь простые и добросердечные люди упорно верят, что все необходимое есть одновременно и справедливое.

Скроуп заканчивает свою мысль такими словами:

«Когда рента превышает эту меру, надо изменить ее, ренту, и вернуть к принципу, на основе которого она и возникла».

Читатель наверняка заметил, что все эти авторы подводят нас к отрицанию собственности и делают это очень логично, исходя из тезиса о том, что собственник оплачивается за счет даров Бога. Получается, что арендная плата есть несправедливость, узаконенная лишь под давлением необходимости, и что она, плата, может быть изменена или упразднена под давлением какой-нибудь другой необходимости. Именно это всегда утверждали коммунисты.

Сениор: «Инструментами производства являются труд и природные факторы. Присвоив себе природные факторы, собственники получают, за пользование ими, плату в форме ренты, которая не есть вознаграждение ни за чьи усилия, и они получают ее, не работая и ничего не авансируя, а просто загребают то, что представляет собой дар всему сообществу людей».

Нанеся столь тяжкий удар по собственности, Сениор объясняет, что какая-то часть ренты соответствует проценту с капитала, а затем добавляет:

«Этот излишек тоже идет собственнику природных факторов и представляет собой его вознаграждение, но не за то, что он трудился или что-то накапливал, а за то, что он просто не берег и не хранил то, что мог беречь и хранить, за то, что он дал возможность пользоваться дарами природы».

Как видите, это все та же теория. Полагают, что собственник втискивается между голодным ртом и пищей от Бога, заставляя людей трудиться. Если собственник сам участвует в производстве, он получает плату за свой труд, и это справедливо, а если он получает еще и другую плату за работу природы, за продуктивность и неиссякающие силы земли, то это уже странно и непонятно.

Эта теория, которую вовсю развертывали английские экономисты, такие как Милль, Мальтус и др., развивалась, к великому сожалению, также и на Европейском континенте.

«Когда один франк на посев, — говорит Сьялойя, — дает сто франков урожая, это увеличение ценности в значительной части обеспечивается самой землей».

Это значит опять и опять путать полезность с ценностью. Ведь с таким же успехом можно заявить: когда вода стоит один су в десяти шагах от источника и десять су в ста шагах, такое увеличение ценности частично возникает благодаря участию природы.
Флорес Эстрада: «Рента потакая часть сельскохозяйственного продукта, которая остается после того, кик вес расходы на производство покрыты».

Следовательно, собственник получает что-то ни за что, просто так.

Повторю: все английские экономисты начали с принципа, что ценность происходит из труда. Но они непоследовательны, когда затем приписывают ценность силам и возможностям самой земли.

Французские экономисты, как правило, напрямую усматривают ценность и полезности; но, путая даровую полезность с полезностью трудоемкой, они наносят по собственности не менее сильные удары, чем англичане.

Ж. Б. Сэй: «Земля — не единственный продуктивный природный фактор, но она единственная или почти единственная вещь, которую человек может присвоить. Вода морей, рек, ее способность приводить в движение наши машины, кормить рыб, нести на своих волнах наши суда — все это тоже продуктивные способности. На нас работают ветер и солнечное тепло. Но, к счастью, никто не мог и не может сказать: ветер и солнце принадлежат мне, и за оказываемые ими услуги люди должны платить мне».

Сэй, кажется, сожалеет, что кто-то может сказать: земля принадлежит мне, и за оказываемые ею услуги люди должны платить мне. К счастью, скажу уже я, земельный собственник не может требовать плату за услуги земли, как не может любой претендент на собственность требовать плату за услуги ветра и солнца.

«Земля — восхитительная химическая лаборатория, где комбинируется и вырабатывается множество материалов и элементов, которые приобретают форму сыра, фруктов, льна и т. д. Природа даром предоставила человеку эту лабораторию. В ней есть много отделений, производящих, каждое, свою продукцию. Однако некоторые люди завладели такими отделениями и заявили: вот это отделение мое, а вон то — тоже мое, и то, что в них будет производиться, будет исключительно моей собственностью. И произошла удивительнейшая вещь! Узурпированная привилегия оказалась не пагубной, а выгодной для сообщества людей».

Да, разумеется, такое урегулирование оказалось выгодным. Но почему? Потому что оно не есть ни привилегия, ни узурпация; потому что тот, кто сказал «Это отделение мое», не мог присовокупить «То, что в нем (или в них) будет производиться, будет исключительно моей собственностью», а мог лишь сказать: «То, что в нем или в них будет произведено, будет исключительной собственностью пожелавшего купить произведенное; мне же просто-напросто будет возмещен мой труд, от которого я избавил покупателя, а содействие природы, даровое для меня, будет даровым и для него».

Надо отметить, что Сэй видит и отграничивает в ценности зерна долю собственности на землю, долю капитала и долю труда. Он силится — безусловно с добрыми намерениями — оправдать и обосновать эту первую долю вознаграждения собственнику, которая не есть оплата ни прежнего, ни его собственного действительного труда. Но ему это не удается, так как, подобно Скоупу, он прибегает к самому второстепенному и к самому неудовлетворительному аргументу — к необходимости.

«Поскольку невозможно никакое производство не только без земельного фонда и без капиталов, но и без собственности на эти средства производства, разве нельзя сказать, что собственники выполняют продуктивную функцию, ибо без их собственности вообще не было бы производства? По правде сказать, функция эта весьма удобна для собственника, но при нынешнем состоянии нашего общества такая функция требует аккумуляции средств производства, которая сама есть результат производства, накопления и т. д.».

Путаница здесь прямо бросается в глаза. Для аккумуляции собственник должен выступать как капиталист, с этим никто не спорит, и никакого вопроса не возникает. Но вот, видите ли, собственнику просто удобно оставаться собственником и получать вознаграждение за дары Господа. Это-то и надо оправдать, и тут не приходится ссылаться ни на аккумуляцию, ни на накопление.

«Если собственность на землю и на капиталы (но зачем же ставить рядом столь разные вещи?) есть результат производства, то у меня есть основание назвать эту собственность работающей, продуктивной машиной, а ее изобретатели могут, скрестив руки, наблюдать за ее работой и получать плату за производимое ею».

Опять все та же путаница! Тот, кто создал машину, является собственником капитала и получает за него законное вознаграждение — не за работу машины, а за свой собственный труд по ее созданию. Однако собственность на землю, точнее сама плодоносная земля, не есть результат человеческого производства. На каком основании нужно платить за содействие земли? Автор связал воедино две собственности совершенно разного характера, чтобы оправдать и, как говорится, обелить одну с помощью мотива, оправдывающего и обеляющего другую.

Бланки: «Земледелец, вспахивающий, унаваживающий, засеивающий свое поле и собирающий с него урожай, выполняет работу, без которой он не получил бы ничего. Но работа земли и солнца, благодаря которой вырастают колосья, способствуя образованию ценностей, представленных урожаем, не зависит от работы человека... Смит и многие другие экономисты утверждали, что труд человека есть единственный источник образования ценностей. Нет, конечно, труд земледельца не есть единственный источник ценности мешка зерна или буасо картофеля. Никогда его талант не дойдет до умения создавать феномен вызревания и прорастания, подобно тому как самому усердному алхимику не удалось раскрыть секрет сотворения золота. Это очевидно».

Думаю, что невозможно более несуразно перемешать все на свете — сначала полезность с ценностью, потом полезность даровую с полезностью, требующей труда.

Жозеф Гарнье: «Рента земельного собственника коренным образом отличается от оплаты труда работника или от вознаграждения предпринимателя, авансировавшего соответствующие работы; эти два вида вознаграждения представляют собой, первое, возмещение за труд и, второе, возмещение за передачу капитала и за определенный риск, тогда как ренту собственник получает в гораздо большей мере просто даром в силу некоего узаконенного соглашения, согласно которому некоторые индивиды имеют право иметь, в своей собственности землю». «( Основы политическои экономии».)

Иными словами, рабочий и предприниматель оплачиваются вполне справедливо за оказываемые ими услуги, а вот земельный собственник оплачивается посредством законодательства и за услуги, которых он не оказывает.

«Даже самые смелые новаторы предлагают всего-навсего заменить индивидуальную собственность собственностью коллективной. Нам кажется, что они правы с точки зрения человеческого права, но они заблуждаются и будут заблуждаться с точки зрения человеческой практики, пока не докажут со всей убедительностью, какая из экономических систем лучше...

Однако долго еще, говоря, что собственность есть привилегия и монополия, будут добавлять, что это полезная и естественная монополия...

В общем в политической экономии, по-видимому, допускается (увы, допускается, и в этом все зло), что собственность проистекает не из божественного права, не из права доманиального или еще какого-нибудь умозрительного права, а просто из ее полезности. Она представляет собой лишь монополию, которую допускают и признают, в интересах всех» и т. д. (Та же книга Гарнье.)

Такое высказывание вполне идентично тому, что высказал Скроуп и повторил в более мягкой форме Сэй.

Я думаю, что я убедительно показал, как и почему политическая экономия, начав с ложного исходного тезиса: «Природные факторы создали и создают ценность», — пришла к выводу: «Собственность (поскольку собственники завладели и заставляют оплачивать ценность, чуждую всякой человеческой услуге) есть привилегия, монополия, узурпация. Но это необходимая привилегия, и поэтому ее надо поддерживать».

Мне остается показать, что социалисты исходят из той же посылки и лишь видоизменяют вывод: «Собственность есть необходимая привилегия, ее надо поддерживать, но при этом надо потребовать от собственника компенсации в форме права пролетариев на труд».

Затем я поговорю о коммунистах, которые, исходя из все той же посылки, утверждают, что собственность есть привилегия и поэтому подлежит упразднению.

А закончу я — рискуя, конечно, повториться — опровержением общей посылки этих трех выводов, а именно что природные факторы якобы создали и создают ценность. Если я сделаю это убедительно, если докажу, что природные факторы, даже присвоенные, производят не ценность, а полезность, которая, проходя через руки собственника, ничего в них не оставляет и безвозмездно достается потребителю, вот тогда экономисты, социалиста, коммунисты и вообще все на свете должны будут прийти ко взаимному согласию и оставить в покое мир в том виде, в каком он существует и развивается сам по себе.

Г-н Консидеран: «Чтобы понять, как и при каких условиях частная собственность может проявляться и развиваться обоснованно и законно, нам нужно исходить из фундаментального принципа права на собственность. Принцип этот таков.

Всякий человек законно владeeт вещью, созданной его трудом, с его умом, вообще его деятельностью.

Этот принцип бесспорен, и уместно заметить, что он косвенно содержит признание права всех на всю нашу землю. Ведь в самом деле, раз земля не была создана человеком, то из фундаментального правила собственности следует, что земля, этот общий фонд, предоставленный человеческому роду, никоим образом не может быть законной, абсолютной и исключительной собственностью отдельных индивидов, которые не создали эту ценность. Поэтому давайте выработаем истинную теорию собственности, основывая ее единственно на безупречном принципе, согласно которому законность собственности зиждется на создании самим собственником принадлежащей ему вещи, или ценности. Для этого нам надо порассуждать о возникновении промышленности, то есть об истоках и развитии культуры, производства всяческих изделий, ремесел и искусств в человеческом обществе.

Предположим, что на каком-нибудь острове, в какой-нибудь стране или на всей нашей земле (масштабы театра действий не имеют значения для наших рассуждений) какое-то поколение людей впервые занялось промышленностью, культивацией земли, производством тех или иных вещей и т. д. Каждое поколение своим трудом и умом, своей собственной деятельностью создает продукты, умножает ценности, которые не существовали на девственной земле. Разве не ясно со всей очевидностью, что собственность будет отвечать праву первого деятельного поколения, если ценность, или богатство, произведенное деятельностью всех, будет распределяться между производителями пропорционально участию каждого в создании общего богатства. Это не может вызывать никаких сомнений.

Результаты труда вышеназванного поколения делятся на две категории, которые важно отличать друг от друга.

Первая категория включает в себя продукты земли, которыми пользовалось это первое поколение, умножало и улучшало их своим трудом и умением. Эти продукты, необработанные или обработанные, суть либо предметы потребления, либо орудия труда. Понятно, что такие продукты находятся в полной и законной собственности тех, кто их создал своей деятельностью. Следовательно, каждый из этих людей вправе либо потреблять эти продукты непосредственно, либо сберегать их для более позднего потребления, либо обменивать их на что-нибудь другое или просто дарить их кому угодно, не нуждаясь ни в чьем разрешении. Собственность подобного рода безусловно законна, уважаема, священна. На нее нельзя посягнуть, не посягая на справедливость, право, индивидуальную свободу, не совершая грабеж.

Вторая категория. Однако не все созданное хозяйственной деятельностью первого поколения вмещается в первую категорию. Это поколение создало не только названные нами продукты (предметы потребления и орудия труда), но еще и прибавочную ценность к начальной ценности земли, создало культивацией, возведением различных построек и сооружений.

Эта прибавочная ценность явно образует собой продукт, ценность, созданную первым поколением. Если каким-либо способом (мы не будем выяснять сейчас, каким именно) собственность на эту прибавочную ценность справедливо, то есть пропорционально участию каждого в ее создании, распределяется между членами общества, то каждый из таких людей будет законнo владеть причитающейся ему долей. Он может распоряжаться своей индивидуальной долей законной собственности как ему заблагорассудится, обменять ее, подарить, и никто, то есть все общество, не может претендовать на его долю, ни распоряжаться ею.

Таким образом, мы можем констатировать, что когда появится второе поколение, оно найдет на нашей земле два вида капиталов:

А. Исходный, или природный, капитал, который не был создан людьми первого поколения, то есть ценность девственной земли.

Б. Капитал, созданный первым поколением и включающий: 1) продукты, продовольствие и орудия, которые не были потреблены или изношены первым поколением; 2) прибавочную ценность. Которую первое поколение добавило к ценности девственной земли.

Поэтому вполне ясно — и это четко и необходимо следует из сформулированного нами фундаментального принципа права на собственность, — что любой индивид второго поколения имеет разное с другими индивидами право на исходный, или природный, капитал, но не имеет никакого права на другой капитал — на капитал, созданный трудом первого поколения. Следовательно, всякий индивид первого поколения вправе распоряжаться своей долей созданного капитала и передать ее какому угодно индивиду второго поколения, детям, друзьям и т. д., и никто, даже само государство, не может по собственной воле претендовать на владение достоянием дарителя или распорядителя своим наследством.

Заметим, что, по этой нашей трактовке вопроса, индивид второго поколения имеет преимущество перед индивидом первого поколения, потому что помимо права на исходный капитал он имеет шанс получить долю от созданного капитала, то есть ценность им не произведенную и представляющую прежний труд.

Таким образом, если мы исходим из того, что жизнь в обществе отвечает следующим условиям:

1) за каждым индивидом, родившимся в то или иное время, признается право на исходный капитал, то есть на использование девственной земли, или же какое-либо иное, но равноценное право;

2) созданный капитал, по мере того как он производится, непрерывно распределяется между людьми пропорционально участию каждого в производстве этого капитала;
если, говорим мы, механизм организации общества удовлетворяет этим двум условиям, то собственность при таком режиме будет пребывать в рамках абсолютной законности. Факт будет соответствовать праву. («Теория права на собственность и права на труд».)

Итак, мы видим, что автор-социалист различает два вида ценности: созданная ценность, составляющая предает законной собственности, и несозданная ценность, именуемая также «ценностью девственной земли», «исходным капиталом», «природным капиталом», эта ценность может стать индивидуальной собственностью лишь путем узурпации. Однако, согласно теории, которую стараюсь развивать я, идеи, выражаемые словами «несозданный», «исходный», «природный», совершенно исключают идеи, выражаемые словами «ценность», «капитал». Так что несостоятельная предпосылка ведет г-на Консидерана к следующему печальному умозаключению:

«При нынешнем режиме собственности во всех цивилизованных странах общий фонд, которым вправе пользоваться весь, род людской, конфискован малым числом людей в ущерб их огромному большинству. Да ведь если бы такой режим собственности лишил хотя бы одного человека права пользоваться общим фондом, то такое лишение уже означало бы покушение на право, и подобный режим собственности был бы несправедливым и незаконным».

Тем не менее г-н Консидеран признает, что земля может культивироваться лишь при режиме индивидуальной собственности. Вот вам и необходимая монополия. Так как же примирить все это и обеспечить и сберечь права пролетариев на исходный, природный несозданный капитал и на ценность девственной земли?

«Ну, что же, пусть наше хитроумное общество, которое завладело землей и отняло у человека возможность работать на ней свободно и на свой страх и риск, пользуясь своими естественными правами, пусть оно, в качестве компенсации за отнятые права, предоставит каждому индивиду право на труд».

Если вообще бывает в мире что-нибудь самоочевидное, то именно такова, за исключением только что процитированного заключения, теория экономистов. Когда человек покупает сельскохозяйственный продукт, он возмещает три вещи: 1) действительную, нынешнюю работу, что вполне законно; 2) прибавочную ценность, внесенную в землю прошлым трудом, что тоже вполне законно; 3) исходный капитал, или природный, или не созданный, безвозмездный дар Бога, именуемый Консидераном как «ценность девственной земли», Смитом как «неиссякаемая сила земли», Рикардо как «продуктивная и неистощимая способность земли», Сэем как «природные факторы». Именно это, третье, было узурпировано, как считают и г-н Консидеран, и Ж. Б. Сэй. Именно это является беззаконием и грабежом, как полагают социалисты. Именно это есть монополия и привилегия в глазах коммунистов. Согласие между всеми ними идет и дальше, когда дело касается необходимости и полезности такого порядка вещей. Без него, этого порядка, земля ничего не производила бы, говорят последователи Смита; без него мы вернулись бы к состоянию дикости, повторяют ученики Фурье.

Мы видим, что в теории, в правоведении согласие между обеими школами (по меньшей мере по этому большому вопросу) настолько велико, что это трудно даже себе вообразить. Они расходятся между собой лишь по поводу оценки, с точки зрения законодательства, того факта, относительно наличия и характера которого у них нет разногласий. Социалисты говорят: «Поскольку собственность несет на себе печать беззакония, потому что она дает собственникам долю вознаграждения, им не причитающуюся, и поскольку, с другой стороны, эта собственность необходима, будем уважать ее, но потребуем от собственников возмещения». «Нет, — отвечают экономисты, — хотя собственность есть монополия, но раз она необходима, будем уважать ее и оставим в покое». Последние добавляют и еще кое-что к своей защите; один из них, Ж. Гарнье, говорит: «Вы правы в аспекте человеческих прав, но вы неправы и будете неправы в аспекте практики, пока не продемонстрируете эффекты какой-либо более совершенной системы. На что социалисты отреагировали незамедлительно: «Мы давно нашли такую систему, это право на труд; испытайте ее!»

В скорее на сцену вышел г н Прудон. Вы думаете, что этот знаменитый опровергатель собрался опровергнут главный исходный тезис экономистов и социалистов? Отнюдь нет. Ему не было в атом никакой нужды, чтобы обрушится на собственность. Совсем напротив, он ухватился за этот тезис, стал вертеть его и так и сяк и вывел из него самые логичные следствия. «Ах! — воскликнул он. — Вы признаете, что безвозмездные дары Бога обладают не только полезностью, но и ценностью; вы признаете, что собственники узурпируют и продают их. Следовательно, не надо ни поддерживать такую собственность, ни требовать за нее компенсацию, а надо упразднить ее».

Г-н Прудон собрал много аргументов против земельной собственности. Самым серьезным, единственным серьезным оказался аргумент, предоставленный ему авторами, путающими полезность с ценностью.

«Кто вправе, — рассуждает он, — получать плату за пользование землей, этим богатством, которое не создано человеком? Кому полагается плата за аренду земли? Разумеется, тому, кто ее создал. А кто ее создал? Бог. Так что вы собственники, убирайтесь!..

Но создатель земли не продает ее, а дарит. И, отдавая ее, он не принимает ни от кого никакой платы. Так почему же среди его детей одни считаются законнорожденными, а другие незаконнорожденными? Как и почему, если изначально все были равными наследниками, возникло неравенство в наследовании?»

Отвечая Сэю, который уподобил землю орудию труда, Прудон говорит:

«Я согласен, что земля есть орудие. Но кто труженик? Собственник? Разве он, благодаря, так сказать, достоинствам права собственности, придан земле силу и плодородие? В том-то и состоит монополия собственника, что, не создав орудия, он понуждает людей платить за его использование. Пусть сам создатель потребует платы, и мы безропотно рассчитаемся с ним, или же пусть земельный собственник, якобы наделенный некими полномочиями, предъявит нам доверенность от создателя».

Да, это очевидно. Рассмотренные нами три системы образуют на деле одну систему. Экономисты, социалисты, эгалитаристы — все они бросают земельной собственности упрек, один и тот же упрек, в получении платы за то, за что она не вправе ее получать. Первые называют эту, по их мнению, несправедливость монополией, вторые беззаконием, третьи кражей, однако разница в названиях отражает лишь степень все той же самой критики.

И вот я спрашиваю читателя, надеясь, что он внимателен: разве такая критика обоснованна? Разве я не показал, что между дарами Господа и голодными ртами пребывает только одна вещь — человеческая услуга?

Вы, экономисты, говорите: «Рента есть вознаграждение собственнику за использование продуктивных и неиссякаемых возможностей земли». А я говорю:
нет, рента есть плата водовозу, который потрудился изготовить повозку, иначе, если бы он таскал воду на своей спине, она обходилась бы нам дороже. Точно так же зерно, лен, шерсть, древесина, мясо, фрукты обходились бы нам дороже, если бы собственник не потрудился усовершенствовать орудия и способы получения всего этого.

Вы, социалисты, говорите: «Изначально массы людей пользовались правом ни землю при единственном условии, что будут трудиться на ней; теперь они лишены этого права и своего природного достояния». Я отвечаю:
нет, они ничего не лишены; они по-прежнему даром получают полезность, создаваемую землей, при единственном условии, что будут вкладывать в землю труд или возмещать труд тех, кто будет трудиться вместо них.

Вы, эгалитаристы, говорите: «Монополия собственника заключается в том, что, не изготовив орудий труда, он получает плату за пользование ими».
Я отвечаю:
нет, сама земля как орудие труда и, как создал ее Бог, производит полезность, даровую полезность; не во власти собственника получать вознаграждение за полезность. А вот земля-орудие, культивированная собственником, обработанная им, огороженная, осушенная, с разными постройками и сооружениями уже производит ценность, которая выражает собой человеческие услуги; за них-то и получает собственник свое вознаграждение. Либо вы должны допустить и признать законность такого его права, либо вам придется отказаться от вашего же принципа, предполагающего взаимность услуг.

Чтобы прояснить, каковы действительные, подлинные элементы, из которых складывается земельная ценность, давайте проследим, как образуется земельная собственность, притом не по правилам насилия и завоевания, а по правилам труда и обмена. Взглянем, как совершаются такие дела в Соединенных Штатах.

Брат Джонатан, нью-йоркский водовоз-трудяга, отправился на Дальний Запад с тысячью долларов в мошне, которые он скопил, усердно трудясь.

Он пересек многие местности, плодородные края, где земля, солнце, благодатные дожди творили свои чудеса, и тем не менее земля там не имела никакой ценности в экономическом да и в практическом смысле этого понятия.

Он был немного философом и говорил самому себе: «Что бы там ни утверждали Смит и Рикардо, но ценность все-таки есть нечто иное, нежели продуктивная, природная и нерушимая сила земли».

Наконец он прибыл в штат Арканзас и увидел прекрасный земельный участок на сотню акров, который местные власти пометили кольями, чтобы продать его по цене в один доллар за акр.

— Доллар за акр! — воскликнул он. — Да это же пустяк, почти ничего. Я куплю этот участок, культивирую, буду продавать мой урожай и превращусь из водовоза в земельного собственника!

Брат Джонатан, логик до мозга костей, любил все объяснять. Он задался вопросом: но почему все-таки эта земля стоит доллар за акр? Ведь никто еще не приложил к ней руку. Она нетронута и не несет на себе никаких следов труда. Правы ли Смит и Рикардо, а за ними вереница теоретиков вплоть до Прудона? Разве земля имеет ценность, независимую от всякого труда, всякой услуги, всякого человеческого вмешательства? Надо ли допустить, что продуктивные и нерушимые силы земли чего-то стоят? Но почему они ничего не стоят в местностях, которые я проезжал? А кроме того, раз эти силы в огромной степени превосходят талант человека, который никогда не создаст феномен вызревания и прорастания, как справедливо заметил г-н Бланки, то почему, с другой-то стороны, эти волшебные силы стоят только один доллар за акр?

Но он очень быстро понял, что ценность эта, как и все прочие ценности, обязана своим существованием человеческой и социальной деятельности. Да, американское правительство требует доллар за акр, но ведь оно в определенной мере гарантирует безопасность приобретателя земли, оно проложило дороги, облегчает отправку и получение писем и газет и т. д., и т. и. Услуга за услугу, заключил Джонатан; правительство берет у меня доллар, однако возвращает мне эквивалент. Пусть Рикардо будет недоволен, но я вполне и по человечески уясняю наличие ценности у этого участка земли, и эта ценность была бы выше, если бы дороги были лучше, почта доступнее,защита эффективнее.

Рассуждая так, Джонатан не забывал и трудиться. Надо отдать ему должное: эти две вещи всегда шли у него вместе.

Потратив остальные свои доллары на возведение построек, ограды, на очистку, глубокую вспашку, осушение земли и т. д., он разрыхлил землю, взбороновал, засеял, собрал урожай. «Наконец-то я узнаю, — говорил себе неугомонный Джонатан, которого не оставляла в покое проблема ценности — узнаю, превратился ли я, став земельным собственником, в монополиста, привилегированного аристократа, жулика, грабящего своих собратьев, присваивателя божеских милостей».

Он повез свое зерно на рынок и спросил у торговца-янки:

— Друг, сколько дашь мне за мою кукурузу?

— Дам по текущей цене, — ответил тот.

— По текущей цене? Но получу ли я что-нибудь сверх процента на мои капиталы и сверх вознаграждения за мой труд?

— Я торговец, — сказал янки, — и ограничиваюсь возмещением за мой прежний и нынешний труд.

— Я тоже этим ограничивался, когда был водовозом, — не унимался Джонатан, — но теперь я земельный собственник. Английские и французские экономисты уверяли меня, я могу, помимо двойного возмещения, о котором я только что сказал, получить еще прибыль от продуктивной и нерушимой силы земли, то есть прибыль от даров самого Господа.

— Дары Господа принадлежат всем людям, — парировал торговец. — Я тоже использую продуктивную силу ветра, надувающего паруса моих судов, но не требую за это никакой платы.

— А я-то думал, что ты заплатишь мне еще и за силу земли, и тогда господа Сениор, Консидеран и Прудон не напрасно будут называть меня монополистом и узурпатором. Мне, конечно, будет стыдно, но деньги дороже.

— В таком случае прощай, брат! Я обращусь к другим собственникам, а если они заладят то же самое, я сам буду растить кукурузу.

Вот тогда Джонатан и понял, что при режиме свободы не может стать монополистом всякий, кто пожелает им быть. Пока в США имеются невозделанные земли, рассуждал он, я могу лишь приводить в движение эти знаменитые продуктивные и нерушимые силы. Мне будут платить за мой труд и не более того, как платили мне, когда я был водовозом, — за работу, а не за природу. Теперь я понимаю, что истинный потребитель даров Бога — это не тот, кто выращивает хлеб, а тот, кого хлеб кормит.

Через несколько лет Джонатану пришла в голову мысль сдать свою землю в аренду фермеру. Диалог между обеими договаривающимися сторонами был очень занятным и высветил бы многое в данной проблеме, если бы я привел его полностью.

Но вот вам отрывок:

Собственник. Так как же так? Им хотите платить мне за наше фермерство лишь процент, притом но текущим ставкам, со вложенного мною капитала?

Фермер. Да, и ни цента больше.

Собственник. Почему же, позвольте вас спросить?

Фермер. Потому что, имея капитал, равный вашему, я сам мог бы привести землю в такое состояние, в какое привели ее вы.

Собственник. Убедительно. Но примите в расчет, что когда вы станете моим фермером, на вас будет работать не только мой капитал, но еще и продуктивные и нерушимые силы земли. Кроме того, вам будут оказывать чудесную службу солнце, луна, электрические и другие тонкие свойства материи. Так разве я должен уступить все это вам ни за что?

Фермер. Почему бы и нет, раз это вам ничего не стоило? От этого ни вы не извлечете прибыли, ни я не извлеку.
Собственник. Я не извлеку? Да я все извлеку, черт побери! Без таких восхитительных феноменов у меня не выросло бы и травинки!

Фермер. Да, конечно. Но вспомните того янки, с которым вы разговаривали на рынке. Он не пожелал дать вам ни гроша за все это сотрудничество природы. Точно так же, когда вы были водовозом, нью-йоркские домашние хозяйки не давали вам ни гроша за то, каким чудесным способом природа изготовляет воду для источника.

Собственник. Однако Рикардо и Прудон...

Фермер. Плевать мне на Рикардо. Поговорим всерьез, или я возьму себе в собственность и буду обрабатывать участок рядом с вашим. Солнце и луна будут работать на меня бесплатно.

Итак, Джонатан отовсюду слышит один и тот же аргумент и начинает понимать, что Бог поступил мудро, сделав так, что никто не может перехватить его дары.

Несколько разочаровавшись в своем статусе собственника, Джонатан решил переменить свои занятия и выставил участок на продажу.

Излишне говорить, что никто не захотел заплатить ему больше, чем его земля обошлась ему самому. Тщетно ссылался он на Рикардо, на так называемую собственную ценность нерушимых сил земли. Ему неизменно отвечали: «Да вот же совсем рядом такие же земли». И эти слова вмиг сводили на нет его притязания и иллюзии.

В его переговорах о сделке случилась одна вещь, которая имеет немалое экономическое значение, но которую не очень-то замечают.

Все отлично понимают, что если промышленник захочет продать свое оборудование, пролежавшее у него десять или пятнадцать лет, пусть и новехонькое, он с большой степенью вероятности понесет убыток. Причина проста: за десять или пятнадцать лет в механике произошел определенный прогресс. Поэтому продающий оборудование, устаревшее лет на пятнадцать, не может надеяться, что ему возместят весь труд, ушедший на создание этого оборудования, ибо покупатель может за те же деньги приобрести оборудование более совершенное. Это, кстати сказать, лишний раз доказывает, что ценность пропорциональна не вложенному труду, а оказанным услугам.

Отсюда мы можем заключить, что в самой природе, в самом характере орудий труда заложена потеря ценности просто под воздействием проходящего времени, а не только по причине их износа. Так что мы можем вывести следующую формулу:
один из эффектов прогресса состоит в том, что все существующие орудии труда снижают свою ценность.

Ведь и в самом деле ясно, что чем быстрее развивается прогресс, тем труднее старым орудиям труда выдерживать соперничество с новыми.

Я не буду здесь рассматривать гармоничные следствия такой закономерности, а хочу лишь заметить, что земельная собственность не может их избежать, как не могут этого сделать и все прочие виды собственности.

Брат Джонатан испытал это на себе. Поначалу он заявил, торгуясь с покупателем: «Мои траты на постоянное улучшение, на мелиорацию моей земли оставляют тысячу рабочих дней. Я точу, чтобы вы возместили мне прежде всего эту тысячу дней, да и прибавили затем к этому и еще кое-что за собственную ценность земли, независимую от всякого человеческого труда».

Покупатель ответил так:

«Прежде всего я не заплачу вам ничего за собственную ценность земли, которая представляет собой обыкновенную полезность, а такой полезностью обладает вон та земля рядом, не меньшей полезностью, чем ваша. Такую изначальную полезность, не созданную человеком, я могу получить даром, это доказывает, что она не имеет ценности.

Дальше. Пусть в ваших бумагах значится, что вы потратили тысячу дней, чтобы привести вашу землю в то состояние, в котором она находится теперь, но я оплачу вам только восемьсот дней, потому что за восемьсот дней я смогу проделать на соседнем участке все то, что вы проделали на вашем за тысячу дней. Примите во внимание, что за пятнадцать лет искусство очищения, осушения земли, рытья колодцев, сооружения стойл и хлевов, осуществления перевозок сильно продвинулось вперед. Каждый результат требует теперь меньше труда, и я не хочу давать вам десять за то, что могу получить за восемь, тем более что цена на зерно снизилась именно в такой пропорции, а это выгодно не вам, не мне, а всем людям, человечеству».

Так что Джонатан был поставлен перед альтернативой: либо продать землю с убытком для себя, либо не продавать и оставить себе.

Конечно, на ценность земель воздействует не какой-то один феномен. Есть немало других обстоятельств — скажем, проведение канала или постройка целого города, — которые повышают ценность. Но я сейчас говорю о самом общем и повсеместном феномене, который всегда и необходимым образом действует в сторону понижения ценности.

И вот вам вывод из всего сказанного выше: пока в стране имеется много нетронутых земель, пригодных для освоения, земельный собственник, возделывающий и обустраивающий свой участок, не пользуется никакими привилегиями, не обладает никакой монополией, не получает никаких особых и чрезмерных выгод и, в частности, ничего не берет от даровых милостей природы. Почему же так получается, если люди свободны? Разве имеющий капитал и рабочие руки не вправе сделать выбор между сельским хозяйством, промышленностью, торговлей, рыболовством, мореплаванием, ремеслами, искусствами? Разве капитал и руки не устремляются туда, где их ждет наибольшая прибыль? Разве не уходят они оттуда, где можно повстречать только убыток? Разве происходящее такими способами и путями распределение человеческих сил не достаточно, чтобы установилось равновесие вознаграждений? Разве в Соединенных Штатах землевладельцы сколачивают Себе состояние быстрее, чем купцы, судовладельцы, банкиры или врачи, тогда как дело обстояло бы именно так, если бы они, землевладельцы, получали сначала, как и прочие, вознаграждение за свой труд, а не потом сверх того — вознаграждение за гигантский труд природы?

А не хотите ли вы узнать, каким способом земельный собственник мог бы, даже в США, создать себе монополию? Попытаюсь объяснить.

Допустим, Джонатан собрал всех американских земельных собственников и обратился к ним с такой речью:

Я хотел продавать мои урожаи, но у меня не покупали их по достаточно высокой цене. Я хотел сдать мою землю в аренду, но мои требования и условия натолкнулись на жесткие пределы. Я хотел продать землю, но опять встретил разочаровывающие преграды. И всегда мне отвечали одним и тем же: «Да ведь есть другие земли совсем рядом». Вот и получается, что мои услуги оцениваются не выше всяких прочих услуг, получается, что они стоят того, чего стоят, вопреки сладким посулам теоретиков. Мне не дают ничего, совершенно ничего за продуктивную и нерушимую силу земли, за природные факторы, за солнечный и лунный свет, за дождь, ветер, росу, заморозки. А я-то думал, что все это — моя собственность, однако собственником я оказался лишь номинальным. Разве справедливо, что меня вознаграждают только за мои услуги, да и само вознаграждение падает из-за конкуренции? Вы все находитесь под таким же гнетом, вы все — жертвы анархической конкуренции. Но вы легко поймете, что так не было бы, если бы мы организовали земельную собственность, если бы мы сплотились и не позволили никому больше осваивать ни пяди американской земли. И вот тогда, когда растущее население будет иметь примерно неизменное количество продуктов питания, мы сами будем устанавливать цены, и к нам потекут огромные богатства, что, впрочем, будет великим счастьем и для других классов, так как, если мы будем богаты, мы будем давать им работу.

Если после такой речи сплоченные собственники стали бы законодателями и приняли декрет, по которому всякое новое освоение земель было бы запрещено, то несомненно они увеличили бы свои прибыли на какое-то время. Я говорю, что именно на какое-то время, так как объективные социальные законы не были бы гармоничными, если бы наказание за подобное преступление не порождалось самим этим преступлением. Из уважения к точности и строгости науки я не скажу, что новый юридический закон придал бы ценность силам земли и другим природным факторам (если бы дело обстояло так, такой закон не повредил бы никому), но я скажу, что равновесие услуг было бы грубо нарушено, один класс обворовывал бы остальные классы и в стране воцарился бы принцип рабства.

Обрисуем теперь обстановку, которая, по правде сказать, есть сущая реальность в цивилизованных странах Европы, — обстановку, когда вся земля перешла в частную собственность.

Нам надо выяснить, будет ли в таком случае масса потребителей, или, иначе говоря, все сообщество людей, по-прежнему пользоваться совершенно даром продуктивной силой земли и всеми природными факторами; будут ли землевладельцы также и собственниками чего-то иного помимо ценности, то есть их собственных услуг, оцениваемых по законам конкуренции; будут ли землевладельцы вынуждены, получая вознаграждение за свои услуги, отдавать безвозмездно другим, как это делают все, дары Бога.

Итак, представим себе, что нее земли Арканзаса отданы правительством под частные владения и все они культивируются и обрабатываются. Когда Джонатан везет на продажу свое зерно или вообще продает свои участок, лишается ли он платы за продуктивную силу земли, хочет ли он все-таки получить за нее добавку к ценности? Ведь теперь уже нельзя удержать его от таких претензий, отвечая ему, что рядом с его участком полно девственных земель.

При таком новом положении вещей надо также исходить из того, что население возросло. Оно делится на два класса: 1) класс, оказывающий всему сообществу сельскохозяйственные услуги; 2) класс, оказывающий сообществу промышленные, интеллектуальные и другие услуги.

Я говорю сейчас о том, что представляется мне очевидным. Поскольку любые труженики (иные, нежели земельные собственники), желающие достать себе хлеба, совершенно вольны обратиться либо к Джонатану, либо к его соседям, либо к собственникам из прилегающих штатов или даже сами могут заняться земледелием за пределами Арканзаса, то Джонатан никак не может навязать им свои несправедливые правила. Тот факт, что где-то имеются земли, не обладающие ценностью, возводит непреодолимую преграду перед привилегиями, о чем мы уже повествовали читателю Сельскохозяйственные услуги подчиняются закону всеобщей состязательности, и абсолютно невозможно оценивать их сверх того, чего они стоят.

Добавлю, что они не ценнее услуг всякого другого вида и рода.

Подобно тому как промышленник, получив вознаграждение за потраченные время, труд, заботы, за риск, за авансы, за умение и сноровку (все это и составляет человеческую услугу, выражаемую через ценность), не может требовать чего-то вдобавок за силу тяжести или пара, которые ему помогали, так и Джонатан может включать в ценность своего зерна лишь сумму его собственных услуг, прежних или нынешних, но не законы произрастания злаков. Равновесие услуг не нарушается, когда люди обмениваются свободно, по обговоренной цене, когда дары Бога, так сказать, доводимые до людей через услуги, остаются в сфере нужд и интересов людского сообщества.

Видимо, мне скажут, что фактически ценность земли непрерывно растет. Да, верно. По мере того как растет и богатеет население и улучшаются средства транспорта, земельные собственники извлекают больше выгоды из своих услуг. Но разве такая закономерность срабатывает только для них, разве не пользуются тем же самым все другие производители? Разве врач, адвокат, певец, живописец, чернорабочий не получают, при той же затрате труда, большее количество удовлетворений в девятнадцатом веке, чем в четвертом веке, больше в Париже, чем в Бретани, больше во Франции, чем в Марокко? Но такое увеличение не идет ни за чей счет. Вот что надо как следует понять. Мы глубже рассмотрим этот закон ценности (в метонимическом смысле слова «ценность») земли в другом месте этого нашего труда и когда мы будем разбивать теорию Риккардо.

А пока что нам достаточно констатировать, что в той ситуации, которую мы сейчас обрисовываем, Джонатан никак не может угнетать промышленные классы, когда обмен услугами совершается свободно, а труд без всяких узаконенных препятствий распределяется между всеми видами производства, будь то в Арканзасе или где-нибудь еще. Такая свобода не позволяет земельным собственникам перехватывать. и присваивать безвозмездные благодеяния природы.

Дело обстояло бы совсем иначе, если бы Джонатан и его сотоварищи получили право законодательствовать и запретили или сильно затруднили свободу обмена, если бы, к примеру, они приняли решение, что ни единого иностранного хлебного зернышка не должно проникнуть на территорию Арканзаса. В таком случае ценность услуг, обмениваемых между собственниками и несобственниками, не определялась бы по правилам справедливости. Вторые не имели бы никаких возможностей дать отпор притязаниям первых. Законодательство было бы в высшей степени несправедливым. Это как если бы Джонатан, привезя на рынок мешок зерна, за который там дают пятнадцать франков, вытащил пистолет и, прицелившись в покупателя, заявил: «Добавь мне еще три франка, или я размозжу тебе башку!»

Такое действие (надо же называть вещи своими именами) есть вымогательство. Просто насильственное или узаконенное, оно не меняет своего характера. Грубо насильственное, под угрозой застрелить человека, оно означает лишение собственности. Узаконенное, в виде разных запретов, оно тоже лишает людей собственности или урезывает ее, а вдобавок отрицает и сам принцип собственности. Как мы уже не раз говорили, можно быть собственником только лишь ценностей, а ценность есть сопоставление, соизмерение двух свободно обмениваемых услуг. Поэтому нет ничего более антагонистичного принципу собственности, нежели нарушение, якобы во имя права, равновесия и равноценности услуг.

Небесполезно заметить, что законоположения такого рода всегда несправедливы и разрушительны независимо от того, какого мнения придерживаются на сей счет угнетатели и даже сами угнетаемые. Мы видим, как в некоторых странах трудящиеся классы бурно выступают в поддержку ограничений, обогащающих собственников. Они, эти классы, не замечают, что собственники не обогащаются за их счет, и я знаю по собственному опыту, что говорить об этом трудящимся классам прямо в глаза бывает небезопасно.

Странная получается вещь! Люди охотно слушают сектантов, проповедующих коммунизм, который есть рабство, потому что не быть собственником своих услуг значит быть рабом, но они с презрением отворачиваются от тех, кто всегда и везде защищает свободу, которая обеспечивает общедоступность к благодеяниям Господа.

Теперь мы переходим к третьему нашему допущению — к ситуации, когда вся пригодная для сельского хозяйства поверхность земного шара распределена между индивидуальными собственниками.

Здесь мы тоже имеем два класса — класс землевладельцев и класс неземлевладельцев. Будет ли первый класс угнетать второй? Будет ли этот второй класс отдавать все больше и больше своего труда в обмен на неизменное количество продуктов жизнеобеспечения?

Если я отделаюсь ответом, что в любом случае такое может случиться лишь через много веков, это будет пустое заигрывание с наукой.

Дело в том, что, по всем признакам, все-таки наступит время, когда собственников нельзя будет удержать от их притязаний словами, что, мол, еще существуют девственные земли.

Прошу также читателя обратить внимание на то обстоятельство, что к тому времени население чрезвычайно возрастет, и земле будет трудно прокормить его.

Это уже новый и немаловажный момент в рассматриваемой нами проблеме. Это примерно то же самое, как если бы меня спросили: а что будет, когда будет не хватать атмосферы для великого множества людей и каждый уже не сможет дышать полною грудью?

Что бы там ни размышляли по поводу народонаселения, ясно одно: оно может расти, оно склонно расти, оно растет фактически. И приходится думать, что все экономические урегулирования в обществе учитывают эту тенденцию и этот факт. Вместе с тем тут все совершается гармонично. Земельный собственник всегда стремится получать вознаграждение за пользование природными факторами, которыми он якобы владеет, но он всегда приходит к разочарованию, постигая безумность и несбыточность своих претензий ввиду неимоверного обилия самых разных природных факторов, которыми он явно не владеет. Неопределимая, в своих размерах, благосклонность природы превращает собственника в простого держателя, или содержателя, тех или иных благ. Вы припираете меня к стене, говоря о времени, когда люди доберутся до предела природных возможностей и им будет нечего больше ждать от природы. Неизбежно парализуется тенденция к росту численности людей, этот рост просто прекратится. Никакой экономический режим не сможет тут помочь. Всякий рост народонаселения будет пресекаться; не будет филантропии, какой бы оптимистичной она ни была, которая утверждала бы, что число людей может расти и дальше, тогда как рост средств жизнеобеспечения остановится со всей неизбежностью.

Перед нами, следовательно, новый порядок вещей, и законы социального мира, объективные законы общества не были бы гармоничными, если бы не были готовы встретить такой порядок, столь резко отличающийся от нашего нынешнего порядка.

Трудность здесь заключается вот в чем: когда посреди океана находится корабль, способный достичь земли через месяц, а продуктов питания на нем только на полмесяца, что надо сделать? Несомненно уменьшить рацион питания матросов. И это будет не жестокосердие, а предусмотрительность и справедливость.

Вот так и с населением. Когда его численность достигнет предела возможностей культивируемой земли на планете, такое правило не будет ни жестоким, ни несправедливым; оно, видимо, выразится в мягких и безупречных мерах по снижению численности людей. И, между прочим, именно земельная собственность дает тут решение. Она, подстегиваемая личным интересом, обеспечит производство как можно большего количества продуктов питания и иного потребления. Она, в результате раздела наследств, заставит каждую семью осознать опасную сторону умножения числа людей. Совершенно ясно, что всякий другой режим — коммунизм, к примеру, — будет гораздо менее действенным стимулом как для увеличения производства, так и для замедления темпов прироста народонаселения.

В конечном счете политическая экономия выполнила, как мне представляется, свою задачу, когда доказала, что закон взаимности услуг всегда будет действовать гармонично до тех пор, пока сам прогресс человечества не окажется под запретом. И разве не утешительно знать, что до этих самых пор прогресс будет действовать и никакой класс не сможет угнетать другие классы? Так может ли все-таки экономическая наука решить вопрос о том, что произойдет, если люди не откажутся от склонности умножать свою численность, тогда как на земле не будет больше пространства для ее новых обитателей? Подготовил ли Господь для этого далекого будущего какой-нибудь спасительный катаклизм, какое-нибудь чудесное проявление своего безграничного могущества? Или же надо думать, соглашаясь с христианским догматом, что наш мир будет уничтожен? Разумеется, это уже не экономические проблемы, и любая наука сталкивается с трудностями подобного рода. Физикам хорошо известно, что всякое тело на земном шаре, если оно подвижно, опускается, но не поднимается. Поэтому должно наступить время, когда обломки гор заполнят долины, устья рек сравняются по высоте с истоками, воды больше никуда не потекут и т. д., и т. п. Ну и что? Разве физика должна прекратить наблюдать и изучать гармонию нашего нынешнего мира, восхищаясь ею, лишь потому, что она, физика, не в силах догадаться, какой другой гармонией Бог намерен заменить обрисованную далекую неизбежность, но все-таки именно неизбежность. Мне представляется, что и экономистам, и физикам лучше быть не любопытными, а доверчивыми, то есть веровать. Всевышний, столь чудесно создавший среду нашего бытия, создать и другую среду для бытия иного характера.

Мы судим о продуктивности земли и умелости человека, которые наблюдаем и которые творим сами. Рационально ли мы мыслим так? Даже если да, мы все равно задаемся вопросом: потребовалось шесть тысяч лет, чтобы всего лишь одна десятая часть земного шара испытала на себе довольно-таки слабенькое культурное воздействие; так сколько же пройдет сотен веков, прежде чем вся поверхность земли будет покрыта садами?

Но и тут в наших оценках, пусть и успокоительных, мы просто оперируем общими местами науки или, вернее, пребываем в собственном неведении касательно возможностей дальнейшего освоения и культивирования земель. Приемлем ли такой образ мышления, и разве проводимые нами всяческие аналогии не свидетельствуют о том, что непроницаемая завеса скрывает от нас, быть может, бесконечное могущество искусства земледелия? Дикарь живет охотой, и ему одному требуется один квадратный лье территории. Он был бы крайне удивлен, если бы ему сказали, что если возделывать землю, то на такой территории проживет в десять раз больше людей. Кочевник тоже удивился бы, узнав, что трехпольная система севооборота позволяет увеличить число людей на все той же территории еще в десять раз. Скажите земледельцу, живущему по очень давней старинке, что чередование культур дает такой унизительный результат, и он вам не поверит. Да и само чередование культур, которое выражает для нас последнее слово прогресса в сельском хозяйстве, есть ли оно последнее слово для всего человечества и навсегда? Давайте лучше не будем беспокоиться о конечной судьбе человечества, у него впереди тысяча веков. Во всяком случае, не будем требовать от политической экономии решать проблемы, не входящие в ее компетенцию, а доверимся Господу, который как-то устроит жизнь будущих поколений, ведь это же Он вдохнул жизнь в человека.

Итак, резюмируем понятия и положения, содержащиеся в этой главе.

Два феномена, полезность и ценность, работа природы и работа человека, а следовательно сообщество и собственность встречаются и соединяются в сельскохозяйственном деле, как и в любом другом деле.

В производстве хлеба, утоляющего наш голод, есть нечто аналогичное тому, что мы видели в производстве воды, утоляющей нашу жажду. Я спрашиваю вас, экономистов, разве океан, вдохновляющий поэтов, не дает нам повода для глубоких размышлений? Это ведь обширнейший резервуар, предназначенный напоить все человеческие существа. А как это сделать, когда сами существа находятся далеко от океанских вод, к тому же непригодных для питья? И вот тут надо восторгаться чудесной изобретательностью природы. Солнце нагревает подвижные морские воды, и происходит их медленное испарение. Вода оказывается в газообразном состоянии и, освободившись от солей, скапливается в облака. Ветры, дующие во всех направлениях, гонят эти облака к континентам, где живут люди. Там вода встречает холод, она оказывается в твердом состоянии: снега показывают склоны гор. Вскоре весеннее тепло обращает ее в жидкое состояние. Под воздействием собственной тяжести она проходит сквозь расщелины скал, фильтруется, очищается, разветвляет свои потоки, образуя источники по всему земному шару. Вот так хитроумно работает природа на благо человечества. Перемена состояний, перемена мест, полезность — все это творится ею. А где же ценность? Она еще не родилась, и если бы то, что можно назвать работой Бога оплачивалось (а оплачивается только то, что имеет ценность), кто скажет, какова ценность одной-единственной капли воды?

Однако вовсе не у всех людей находится рядышком источник живительной влаги. Чтобы утолить жажду, им надо потрудиться, приложить усилия, быть предусмотрительными и умелыми. Получается дополнительная человеческая работа, и именно она составляет предмет урегулирований, договоренностей и сделок, оценок. В ней, человеческой работе, как раз и заключено происхождение и основание ценности.

Человек невежествен, пока не получит знаний. Сначала ему приходится искать и таскать воду, выполнять дополнительную работу, оставленную ему природой, с максимумом усилий и тягот. В это время, при обмене, вода обладает наибольшей ценностью. Мало-помалу человек изобретает повозку с колесами, проводит трубу, изготовляет насосы и т. д. Короче говоря, он перекладывает на даровые природные силы часть своего труда, и соответственно уменьшается ценность — но не полезность — воды.

Тут происходит такая вещь, которую надо увидеть и понять, иначе усмотришь рассогласование там, где царит гармония. По мере прогресса в деле водоснабжения покупатель воды получает ее на все более легких условиях, то есть отдает все меньше своего труда за прежний объем воды, хотя ему и приходится платить за орудия, заставляющие природу работать все больше и больше. Раньше он оплачивал труд простого водоноса; теперь он оплачивает и этот труд, и еще труд по изготовлению колеса, повозки, труб. Тем не менее за общую сумму всего этого он платит меньше. Отсюда понятна несостоятельность и никчемность озабоченности тех, кто полагает, будто вознаграждение, причитающееся капиталу, ложится бременем на потребителя. Почему такие люди не в состоянии постичь, что всякий раз, когда капитал дает полезный эффект, он высвобождает больше труда, чем требует его?

Все вышесказанное, разумеется, приложимо и к производству зерна. Здесь тоже еще до всякой человеческой деятельности совершалась громадная, не поддающаяся никаким намерениям работа природы, о секретах которой не ведает даже самая передовая наука. Газы, соли распространялись и перемешивались в почве и атмосфере. Электрические и другие свойства, ветер, дождь, свет, тепло, сама жизнь занимались, при нашем полном неведении, переносом, видоизменением, связью, разделением, комбинированием самых разных элементов. Тем не менее вся эта непостижимая работа, интенсивность и полезность которой мы не можем не только определить, но даже вообразить себе, не имеет никакой ценности. Последняя появляется, как только в этой работе начинает участвовать человек, который — особенно в земледелии, но также и во всех иных делах — выполняет работу дополнительную.

Чтобы направлять природные силы куда надо и устранять препятствия на их пути, человек овладел соответствующим средством, каковым является сама земля, и при этом он не навредил никому, потому что средство это лишено ценности. Тут и спорить-то не нужно, ибо это есть факт. Покажите мне любой кусок земли на земном шаре, не подвергшийся прямому или косвенному воздействию человека, и я докажу вам, что этот кусок свободен от всякой ценности.

В то же время земледелец, реализуя вместе с природой производство зерна, совершает два отличных друг от друга вида работ. Одни работы относятся непосредственно и единственно к урожаю того или иного года и должны быть оплачены выручкой от продажи урожая; это посев, прополка, жатва, молотьба. Другие работы, такие как возведение построек, очистка, осушение, ограждение полей и т. д., сочетаются с неопределенным числом ежегодных урожаев, и расходы должны распределяться тут на какое-то число лет, но все-таки они достаточно точно определяются прекрасно скомбинированными между собой законами процента и амортизации, износа. Урожаи образуют собой вознаграждение земледельцу, если он потребляет их сам. Если же он обменивает их, то обменивает на услуги иного рода, и сопоставление услуг образует их ценность.

Теперь нам легко понять, что весь этот набор постоянных работ, выполняемых земледельцем на его земле, есть ценность, которая бывает временно не полностью оплаченной, но непременно будет оплачена вся целиком. Не надо думать, что он куда-то исчезнет, а его право на компенсацию присвоит себе другой человек. Ценность включена в землю, как бы смешалась с ней. Поэтому вполне можно пользоваться метонимом «земля стоит столько-то». Да, она стоит, потому что никто не может приобрести ее, не уплатив за труд, вложенный в землю до него. Но я утверждаю, что земля, в которую природные силы не вложили никакой ценности, и по сегодня не имеет ценности природного происхождения. Силы природы были, остаются и будут даровыми. Можно, повторяю, сказать «земля стоит...», но фактически стоит человеческий труд, культивировавший землю, фактически стоит капитал, вложенный в землю. Так что, строго говоря, земельный собственник владеет только той ценностью, которую он создал сам, только теми услугами, которые он сам оказал. Что может быть законнее такой собственности? Она создавалась без ущерба для кого бы то ни было, она не есть ни захват, ни обложение неким налогом даров Неба.

Это еще не все. Дело не только в том, что авансированный капитал, проценты с которою распределяются но целой совокупности урожаев, не увеличивает цену зерна и не наносит ущерба потребителям; дело еще и в том, что потребители сельскохозяйственной продукции приобретают ее на все более и более лучших условиях, по мере того как увеличивается капитал, то есть по мере того как растет ценность земли. Я не сомневаюсь, что такое мое утверждение кое-кто сочтет парадоксом, необоснованным оптимизмом, ведь люди привыкли рассматривать как некое бедствие и несправедливость. Но я настойчиво утверждаю: мало сказать, что ценность земли создается не в ущерб кому бы то ни было; мало сказать, что она не вредит никому; надо еще добавить, что она, эта ценность, выгодна всем. Вот и получается, что она не только законна, но и прибыльна даже пролетариям.

Здесь мы наблюдаем тот же феномен, что и с водой, о чем речь шла выше. Когда водонос, говорили мы, изобрел колесо и повозку, потребитель воды стал платить за два вида работ вместо одного вида: 1) за труд по изготовлению повозки с колесами, или что то же самое, процент с капитала и за амортизацию капитала; 2) за непосредственный труд бывшего водоноса, а теперь водовоза. Все это так, однако эти два вида работ, соединенные вместе, оказываются менее дорогостоящими для людей, чем прежний один-единственный вид. Почему? Потому что изрядная часть труда была переложена на даровые силы природы. Ради этого, ради уменьшения доли человеческого труда и совершилось вышеназванное изобретение и изготовление.

Абсолютно то же самое происходит с землей и с зерном. Всякий раз, когда земледелец вкладывает капитал в постоянно требующееся поддержание и улучшение его хозяйства, цена урожая, так сказать, отягощается процентом с капитала. Это бесспорно. Но бесспорно и то, что грубый труд и вообще доля человеческого труда снижаются еще быстрее и сильнее, чем растет это самое отягощение цены процентом. Так что каждый последующий урожай оказывается сопряженным с меньшими усилиями как для собственника, так, следовательно, и для приобретателя урожая, поскольку само действие капитала направлено на то, чтобы заменить даровым сотрудничеством природы трудоемкую работу человека.

Приведу пример. Чтобы получить хороший урожай, надо освободить поле от излишней воды. Предположим, что такая работа относится к первой категории: земледелец каждое утро ходит с ведром и вычерпывает стоячую воду там, где она может навредить.

Ясно, что на целый год земля не приобретет от этого повышенную ценность, но цена урожая поднимется сильно. Так будет и в последующие годы, если способ осушения будет столь же примитивным. Если же земледелец пророет канаву, земля тотчас приобретет добавку к своей ценности, потому что эта работа принадлежит уже ко второй категории. Вознаграждение за нее должно входить в цену продукции последующих лет, а приобретающий такую землю должен заплатить и за эту работу. Но разве не верно, что работа эта направлена на то, чтобы снизить ценность урожаев? Разве не верно, что, хотя в первый год понадобились добавочные усилия, в конечном счете сбереженных усилий оказалось больше? Разве не верно, что отныне осушение будет совершаться даром, по закону гидростатики, многократно экономичнее, чем когда вода вычерпывалась ведром? Разве не верно, что покупатели хлеба выиграют от такой операции? Разве не верно, что они должны только радоваться тому, что земля приобрела новую ценность? И, если обобщить все это, разве не верно, что возросшая ценность земли свидетельствует о прогрессе, притом о прогрессе не только в пользу собственника земли, но и всех людей? И разве не абсурдно, чтобы люди принялись утверждать: на цену хлеба накладывается процент и амортизация за эту канаву, повышается ценность земли, и, значит, получается привилегия, монополия, кража? В таком случае собственнику, чтобы перестать быть монополистом и жуликом, остается засыпать канаву и снова взяться за ведро. Вы, пролетарии, получите от этого удовлетворение?

Попробуйте окинуть взглядом все улучшения и совершенствования, проведенные на земле и составляющие ее ценность, и пройдитесь по каждому созидательному акту с таким же разрушительным намерением. После засыпки канавы снесите ограду, и земледелец будет вынужден нанять охрану; разрушьте колодцы, крытое гумно, дороги, повозки, выбросьте все инструменты и мешки с удобрениями, притащите обратно на поле камни, насадите сорняки, и пусть деревья снова пустят свои корни — вот тогда вы получите вашу эгалитаристскую утопию. Земля, а вместе с ней и род человеческий, вернется к первобытному состоянию, и больше не будет никакой ценности. Урожаи не будут связаны ни с каким капиталом. Цена их будет свободна от проклятого элемента, именуемого процентом. Все, абсолютно все будет делаться наглядным, вполне доступным всякому пониманию трудом. Политическая экономия упростится до невозможности. Франция будет прокармливать людей из расчета один человек на одно квадратное лье. Остальные пусть дохнут с голоду, но зато уже нельзя будет сказать, что собственность есть монополия, беззаконие, кража.

Так что давайте-ка лучше не будем бесчувственными к экономическим гармониям, развертывающимся у нас на глазах, когда мы рассматриваем и анализируем идеи и понятия обмена, ценности, капитала, процента, собственности, людского сообщества. О, смогу ли я пробежать весь этот круг? Но, быть может, все мы достаточно развиты и догадливы, чтобы признать, что социальный мир не в меньшей степени, чем мир материальный, несет на себе отпечаток божественной руки, творящей все и вся с величайшей мудростью и добротой, и это должно вызывать у нас восхищение и признательность.

Не могу не обратиться в этой связи к некоторым соображениям г-на Консидерана.

Исходя из того, что земля имеет собственную ценность, независимую от всякого человеческого труда, и что она есть изначальный и никем не созданный капитал, он заключает — обоснованно, как ему представляется, что присвоение ее есть узурпация. Тем самым вымышленная им несправедливость побуждает его обрушиваться на режим современного общества. Но, с другой-то стороны, он признает, что постоянные улучшения, вносимые в землю, увеличивают ценность этого изначального капитала, и добавка эта настолько перемешивается с основной ценностью, что разделить их невозможно. Что же делать? Ведь мы имеем дело с общей и единой ценностью, включающей в себя два элемента — плод труда человека, то есть законную собственность, и творение Бога, присвоение которого есть узурпация, то есть беззаконие.

Затруднение получается немалое. Г н Консидеран разрешает его, обращаясь к понятию права на труд.

«Развитие человечества на нашей планете явно требует, чтобы земля оставалась в диком, некультивированном состоянии. Само предназначение человечества противится тому, чтобы право человека на землю сохраняло ее в примитивном и грубом виде.
Дикарь, живя в лесах и саванне, пользуется четырьмя правами — на охоту, на ловлю рыбы, на сбор плодов, на собирание всяческих трав. Такова первая форма права.
В любом цивилизованном обществе человек из народа, пролетарий, который ничего не наследует и ничем не владеет, просто-напросто лишен этих прав. Поэтому нельзя сказать, что изначальное право изменило свою форму, ибо оно больше не существует.
Форма исчезла вместе с содержанием.

Так какова же может быть форма, в которой право было бы согласовано с условиями современного общества? Ответ дать нетрудно.

В диком состоянии, чтобы осуществлять свое право, человек должен был и должен теперь действовать, трудиться. Рыбная ловля, охота, сбор плодов, собирание трав, то есть работа — вот условие осуществления его права. Первобытное право есть, следовательно, не что иное как право на работу.

Ну, так что же? А то, что пусть современное общество, которое лишило человека возможности свободно владеть и пользоваться землей, действовать на ней на свой страх и риск на основе своих четырех естественных прав, пусть оно, в качестве компенсации за их затрату, признает за индивидом право на труд. Тогда в принципе индивиду, проявляющему старание и прилежание, не на что будет жаловаться.
Таким образом, непременное условие законности собственности заключается в том, чтобы общество признало за пролетарием право на труд и чтобы оно гарантировало ему получение, по меньшей мере, стольких средств существования, сколько добывал и добывает их себе дикий человек».

Я не собираюсь спорить с г-ном Консидераном по существу вопроса, иначе мне придется до бесконечности повторять то, о чем я уже много раз говорил. Если бы я доказал ему, что то, что он называет несозданным капиталом, вовсе не является капиталом, а то, что он именует прибавочной ценностью земли, есть не прибавочная, а вся, то есть обыкновенная, ее ценность, то он должен будет признать, что рушится вся его аргументация, а вместе с ней исчезают его нападки на образ жизни человечества со времен Адама. Однако такая полемика — скажу еще раз — заставила бы меня пересказать все то, что я уже говорил насчет безусловной безвозмездности использования природных факторов.

Я ограничусь следующим замечанием: если г-н Консидеран выступает от имени пролетариев, то ведь они и в самом деле могут ему поверить и вообразить, будто их предали. А как же! Собственники узурпировали и землю, и все чудеса растительного царства, происходящие на ней. Они узурпировали солнце, дождь, росу, кислород, водород, азот, поскольку все это участвует в создании сельскохозяйственных продуктов. И вы, г-н Консидеран, требуете от них дать пролетариату компенсацию, а именно столько же средств существования, сколько пролетарии добыли бы себе, находясь в первобытном, диком состоянии

Но неужели вы не видите, что без всяких наших предписаний земельная собственность, оказалась и миллион раз великодушнее? В конце концов, к чему сводятся ваши требования?

В первобытные времена ваши четыре права — ловля рыбы, охота, сбор плодов, собирание трав — позволяли жить, а вернее прозябать — одному человеку на квадратное лье. Вместе с тем узурпация земли, по-вашему, будет законной, если ее виновники дадут возможность человеку жить, как он жил на своем квадратном лье, и действовать так, как действуют, скажем, гуроны или ирокезы. Подумайте-ка, однако. Франция имеет лишь тридцать тысяч квадратных лье и, следовательно, может держать в состоянии, равном дикому лишь тридцать тысяч своих жителей; ничего большего вы не требуете от земельной собственности на благо пролетариев. А ведь у нас тридцать миллионов французов, не владеющих ни пядью земли, и в их числе — президент Республики, министры, чиновники местных властей, банкиры, торговцы, нотариусы, адвокаты, врачи, маклеры, солдаты, матросы, профессора и преподаватели, журналисты и т. д., которые ни за что не поменяют свою судьбу на судьбу папуаса. Нужно, значит, чтобы земельная собственность сделала нечто гораздо большее, чем вы требуете от нее. А от нее вы требуете права на труд, но до определенных пределов, то есть чтобы она обеспечивала массы людей — и это при неизменных усилиях — таким количеством средств существования, какое обеспечивали сами себе дикари. Однако собственность делает куда больше: сверх права на труд она дает еще и сам труд, и даже если посмотреть только на взимаемые с собственников налоги, все равно получается в сотню раз больше, чем требуете вы.

Увы, к моему великому сожалению, я еще не могу поставить точку в проблеме земельной собственности и ее ценности. Мне наверняка скажут:

— Ваша теория опровергается фактами. Конечно, если в какой-либо стране имеется много нетронутых земель, то само их наличие не позволяет, чтобы земли культивированные обладали слишком высокой ценностью. Разумеется также, что если все земли страны перешли в частную собственность, но в соседних странах остаются огромные пространства, ждущие распашки, то свобода соответствующих сделок достаточна для того, чтобы удержать в определенных рамках ценность земельной собственности. В обоих случаях в цене земель, по-видимому, заложен лишь авансированный капитал, а в ренте — процент с этого капитала. Отсюда следует — и вы сами делаете такой вывод, — собственная работа земли и участие в ней природных сил, поскольку они не могут учитываться в цене урожаев и сказываться на них, остаются даровыми и общедоступными. Однако все это связано с особыми обстоятельствами. Нам трудно обнаружить порочность относящейся к ним аргументации, но порочность, несостоятельность тем не менее существует. Чтобы убедиться в этом, достаточно констатировать, что во Франции имеются земли, которые стоят от ста франков до шести тысяч франков за гектар, и эта огромная разница гораздо лучше объясняется степенью плодородия почв, чем количеством прошлого труда. Поэтому не отрицайте того, что плодородие не обладает собственной ценностью, ведь об этом свидетельствует любой акт о продаже земли. Покупатель земли прежде всего оценивает ее качество и соответственно раскошеливается. Если из двух находящихся рядом друг с другом полей одно периодически покрывается речным илом, а на другом слишком много песка, то первое поле будет намного дороже второго, хотя на каждое из полей мог потратиться одинаковый капитал. Покупателя это не интересует, он смотрит в будущее, а не в прошлое. Ему важно, не во сколько земля обошлась, а сколько она принесет, и он знает, что принесет она столько, сколько позволит ей ее плодородие. Следовательно, плодородие имеет собственную ценность, внутренне присущую земле и независимую от всякого человеческого труда. Утверждать обратное означает класть в основу законности индивидуальной собственности на землю некую хитрость или, вернее, парадокс.

— Давайте, — отвечаю я, — поищем истинные основания ценности земли.

И пусть читатель не упускает из виду, что вопрос этот очень серьезен в наше время. Раньше экономисты могли им пренебрегать или слегка затрагивать из простого любопытства. Законность индивидуального присвоения земель никем не оспаривалась. Теперь дело обстоит иначе. Стяжавшие успех теории посеяли сомнение даже в лучших умах насчет права собственности. На чем же основывают такие теории свои нападки на нее? Да все на том же, что я только что изложил. Теоретики эти исходят из посылки — к сожалению, принимаемой всеми школами, — что земля извлекает из своего плодородия, из самой природы свою собственную ценность, не привнесенную человеком. А ведь ценность никто и никому не отдает даром. Само слово «ценность» исключает безвозмездность. Поэтому и говорят земельному собственнику: вы просите у меня ценность, которая есть плод моего труда, а в обмен предлагаете другую ценность, которая не есть плод ни вашего труда, ни какого-либо чужого труда, а создана благосклонностью природы.

Такие упреки — и это надо твердо усвоить — были бы ужасной вещью, если бы они имели под собой основание. Эти нападки не исходили из уст господ Консидерана и Прудона, они присущи Смиту, Рикардо, Сениору, всем экономистам без исключения, причем в форме не теории, а именно нападок. Эти авторы не ограничились приписыванием земле ценности вне человеческого происхождения, но еще открыто и, так сказать, гордо вывели отсюда соответствующее их взглядам следствие, а именно принялись навешивать на земельную собственность ярлыки привилегии, монополии, узурпации. Надо признать, конечно, что, всячески ее развенчивая, они все-таки признавали ее необходимостью. Но чего стоит такое признание, выглядящее как изъян диалектики, выправить который поспешили представители коммунистической логики?

Я разбирал эту тему не ради склонности заниматься хитроумными рассуждениями. Откровенно говоря, я хотел бы избавить читателя, да и самого себя, от утомительности и скуки, которые могут быть вызваны заключительной частью этой главы.

Ответ на такую критику в мой собственный адрес содержится в теории ценности, изложенной в главе V. Там я говорил, что ценность не обязательно должна основываться на труде того, кто ее создает, и не обязательно должна быть пропорциональной этому труду. Я показал, что ценность имеет своим основанием не столько труд отдающего ее другому, сколько сбереженный труд получающего ее. Именно поэтому я поместил понятие ценности в нечто, охватывающее оба эти элемента, — в понятие услуги. Можно, говорил я, оказать большую услугу, приложив малые усилия, и наоборот, малую услугу, приложив усилия большие. Отсюда следует, что труд далеко не всегда вознаграждается соответственно интенсивности приложенных усилий. Это относится и к изолированному человеку, и к человеку социальному.

Ценность фиксируется соглашением между двумя договаривающимися сторонами. Каждая сторона излагает свою точку зрения. Вы предлагаете мне зерно. Меня не заботит потраченное вами на него время. Меня заботят мои время и труд, которые я потратил бы, ища зерно где-нибудь еще. Ваши сведения о моем положении могут сделать вас либо более, либо менее требовательным, а мои сведения о вашем положении могут сделать меня либо сговорчивым, либо не очень. Следовательно, нет твердо установленной меры для вознаграждения вашего труда. Все зависит от обстоятельств, воздействующих на цену обмениваемых между нами услуг. Далее мы рассмотрим некую внешнюю силу, именуемую конкуренцией, цель и задача которой — регулировать ценности и делать так, чтобы они все более и более соответствовали усилиям. Но это не отменяет того факта, что такое соответствие не есть сама суть ценности, ибо ценность в условиях конкуренции меняется под нажимом внешних для нее обстоятельств.

Напомнив обо всем этом, я утверждаю, что ценность земли рождается, колеблется, фиксируется точно так же, как ценность золота, железа, воды, помощи адвоката, консультации врача, выступления певца, танцовщицы, полотна живописца, в общем как все и всякие ценности. Я утверждаю также, что ценность не подчиняется каким-то особым законам, а образует такого же происхождения, характера законности, как любая другая собственность. Но из этого вовсе не следует, и это надо твердо усвоить, будто из двух работ на земле одна не может быть вознаграждена гораздо выше, чем другая.

Давайте еще раз вернемся к простейшему виду труда, наглядно проясняющему, как и почему разделяются между собой трудоемкая работа человека и даровое сотрудничество природы. Я имею в виду нашего скромного водовоза.

Человек привез к себе тонну воды. Является ли он собственником ценности, которая была бы обязательно пропорциональной его труду? Если да, то такая ценность была бы независимой от услуги, которую водовоз мог бы оказать другому человеку. Больше того, она оставалась бы неизменной, так как ее не увеличил и не уменьшил бы прошлый труд.

Привезенная вода вдруг может потерять на следующий день всю свою ценность, если, скажем, ночью прошел сильный дождь. У каждого будет полно воды, и никто не будет нуждаться в услуге водовоза. Говоря экономическим языком, на нее не будет спроса.
И напротив, она может приобрести чрезвычайную ценность, если случится что-то непредвиденное и вода будет очень нужна.

Так что же из этого следует? А то, что человек, работая на будущее, заранее не знает цену, которую предложит ему это будущее за его труд. Ценность, заключенная в чем-то материальном, будет выше или ниже в зависимости от большей или меньшей услуги; а лучше сказать, человеческий труд, создающий ценность, получит, смотря по обстоятельствам, большее или меньшее вознаграждение. На оценке разных возможностей зиждется предусмотрительность, которая, между прочим, тоже заслуживает вознаграждения.

Но, спрашивается, какая связь существует между, с одной стороны, колебаниями ценности, переменчивостью вознаграждения за труд, а с другой — чудесными свойствами природы, восхитительными физическими законами, которые без всякого нашего участим доставили воду из океана к источнику, сделав ее пригодной для употреблении? Надо ли из того факта, что ценность тонны воды варьируется вместе с вариациями обстоятельств, делать вывод, что сама природа заставляет нас платить ей иногда много, иногда мало, иногда совсем ничего, платить за испарение, за облака, летящие от океана к горам, за твердое и жидкое состояние воды, за всю прекрасную работу, питающую источник?

Все сказанное относится и к сельскохозяйственным продуктам.

Ценность земли, а вернее, ценность капитала, вложенного в землю, содержит не один, а два элемента. Она зависит не только от затраченного труда, но еще и от возможностей общества оплатить этот труд, зависит как от спроса, так и от предложения.

Возьмем поле. В него каждый год вкладывают труд и всегда получают те или иные результаты, так что происходит рост, прирастание ценности.

Прокладываются новые дороги, улучшается транспортировка, укрепляется безопасность, расширяются рынки сбыта, растет население, у которого умножается также и богатство. Открываются все новые и новые возможности варьировать самые разнообразные сельскохозяйственные культуры, действовать умно, изобретательно и умело. Такое изменение среды, такой общий расцвет обеспечивает труду настоящего и прошлого добавочное вознаграждение, а значит, возрастает и ценность поля.

В этом нет никакой несправедливости, нет какого-то исключительного благоприятствования земельному собственнику. Тот же самый феномен относится к любому виду труда — от банковской деятельности до деятельности самого неквалифицированного рабочего. Вознаграждение всякого труженика увеличивается вместе с улучшением среды, в которой люди трудятся. Воздействие, реагирование успеха каждого на успех всех, и наоборот, есть закон, выражающий суть ценности. Но отсюда не надо делать ложного умозаключения, будто сама земля и ее продуктивные силы обладают ценностью. И труд умственный, и профессии, и всякие иные виды деятельности, не связанные ни с материей, ни с содействием физических законов, пользуются теми же преимуществами, которые представляют собой не исключение, а всеобщее правило. Адвокат, врач, преподаватель, артист, поэт вознаграждаются лучше при неизменном труде, когда город или страна, где они трудятся, увеличивает свое благосостояние, когда вкусы и запросы на их услуги становятся более развитыми и распространенными, когда публика их востребует и, значит, должна и может больше платить таким людям. Простая передача от одного лица другому той или иной клиентуры, тех или иных знаний или обыкновенной торговой лавки совершается по тому же принципу. Больше того, человек огромного роста или толщины или же мальчик-с-пальчик может не делать ничего иного, кроме как выставлять себя напоказ перед любопытной публикой, и он заработает несоизмеримо больше в большом городе, чем в захудалой деревушке. Бывает, что спрос не только содействует росту ценности, а прямо-таки создает ее всю целиком. Так почему же допустимо полагать, будто совершается что-то исключительное и несправедливое, когда именно спрос воздействует на ценность земли или сельскохозяйственных продуктов?

Не станут ли утверждать, что в итоге земля может приобрести слишком завышенную ценность? Те, кто так думает, наверное, никогда не размышляли над тем, какое огромное количество труда ушло, в общей его сумме, на культивацию и возделывание земли. Я же осмелюсь сказать, что во всей Франции не найдется ни одного поля, которое стоило бы столько, во сколько оно обошлось, и готовое можно было бы обменять на количество труда, ушедшего на то, чтобы оно, поле, достигло своей нынешней продуктивности. Если эти мои слова имеют основание, то они также и решают все это дело. Не остается ни малейшего признака несправедливости в том, что существует земельная собственность. Я еще вернусь к этому вопросу, когда буду рассматривать теорию ренты Рикардо. Там я покажу, что надо распространить и на земельные капиталы общую закономерность, которую я уже формулировал, а именно: по мере того как растет капитал, продукты распределяются между капиталистами (или собственниками) и рабочими так, что относительная доля первых непрерывно снижается, хотя и увеличивается в абсолютном выражении, тогда как доля вторых увеличивается и относительно, и абсолютно.

Иллюзия, побуждающая людей думать, будто продуктивные силы природы имеют собственную ценность, так как они приносят полезность, эта иллюзия повлекла за собой немало разочарований и вызвала немало катастроф. Именно она нередко толкала людей на преждевременные и неподготовленные колонизации земель, история которых представляет собой плачевный мартиролог. Эти люди рассуждали так: в нашей стране мы можем заработать ценность только нашим трудом, да и то, трудясь, мы получаем лишь ценность, пропорциональную труду. Если мы уедем в Гвиану, на берега Миссисипи, в Австралию, в Африку, мы завладеем обширнейшими некультивированными, но плодородными землями. И тогда мы станем собственниками как создаваемой нами ценности, так и собственной ценности этих земель. Они уезжают и незамедлительно убеждаются на горьком опыте в правоте и истинности теории, которую я здесь излагаю, люди трудятся день и ночь, распахивают землю, изнемогают, терпят лишения, страдают, болеют, а потом, если они хотят продать землю, уже подготовленную для производства, они получают за нее совсем не то, во что она им обошлась, и оказываются вынужденными признать, что ценность есть только творение человеческое. Покажите мне хотя бы один пример колонизации, которая не была бы первоначально разорением.

«Больше тысячи рабочих отправились осваивать прибрежные земли реки Сайн. Чрезвычайная дешевизна земель там (меньше 2 франков за акр), а, с другой стороны, дешевизна их рабочих рук на старых местах привели в действие их явление и их способности стать землевладельцами. Капиталисты перестали находить себе работников. Был потерян капитал в пять миллионов, а колония превратилась в сцену отчаяния. Рабочие потеряли своих хозяев, поддавшись иллюзорному удовольствию быть земельными собственниками, сельскохозяйственные орудия труда проржавели, семена заплесневели, неухоженные стада погибли. Только ужасный голод смог излечить этих тружеников от их наивности. Они вернулись на старые места, к своим капиталистам, но время для них уже было потеряно». («Записки Ассоциации Южной Австралии».)
Австралийская ассоциация, приписав эту неудачу дешевизне земель, подняла цену на них до 12 шиллингов, то есть больше, чем в десять раз. Но, добавляет г и Кери, у которого я взял вышеприведенную выдержку, истинная причина этого повышения цепы заключается в том, что рабочие, уверовав в собственную ценность земли, независимую от человеческого труда, слишком поторопились завладеть этой мнимой ценностью, в которой, как они думали, затаилась сама рента.

Дальнейшее развитие событий дает мне еще более убедительный аргумент.

«В 1836 году земельная собственность в долине Сайна приобреталась от ее первоначальных владельцев по цене в один шиллинг за акр». («Нью мансли мэгазин».)

Итак, земля, продававшаяся компанией по 12 шиллингов, земля, на которую покупатели ее потратили много труда и денег, стала перепродаваться ими по одному шиллингу. Так где же она, эта самая ценность «первоначальных и неразрушимых сил»?

Я чувствую, что обширная и важная тема ценности земель не исчерпана в этой главе, написанной наспех, вперемежку с моими другими занятиями, и я еще вернусь к этой теме. Но я не хочу заканчивать главу, не поделившись с читателями, особенно с экономистами, одним соображением.

Экономисты, эти знаменитые ученые, которые много способствовали прогрессу науки, чьи труды и сама жизнь проникнуты духом благорасположения и благотворительности, которые нашли, по меньшей мере в некоторых аспектах и в рамках своих исследований, истинное решение социальной проблемы, все эти Кенэ, Тюрго, Смиты, Мальтусы оказались тем не менее объектами не то чтобы неприятия (в этом не было бы ничего особенного), а прямой клеветы, поношения, грубых ругательств. Атаковать их труды и их намерения стало какой-то модой. Быть может, скажут, что в этой главе и даю орудие в руки таким поносителям. Конечно, я не совсем удачно выбрал момент, чтобы раскритиковать тех, кого я считаю — и торжественно заявляю об этом — моими вдохновителями, проводниками, учителями. Однако разве не превыше всего находится истина, во всяком случае то, что мне представляется истиной? Найдется ли во всем мире хоть одна книга, в которой не содержалось бы ни одной ошибки? А между тем даже одна-единственная ошибка в политической экономии, если эту науку терзают и мучают, если требуют от нее логических умозаключений во всем и вся, тогда она
вбирает в себя все ошибки и превращается из науки в нечто хаотическое. Нет такой книги, из которой нельзя было бы вырвать фразу, неполную, ошибочную и которая, следовательно, потенциально не содержала бы в себе массу заблуждений и неурядиц. Я думаю, что определение, которое экономисты дают слову «ценность», как раз и относится к таким заблуждениям. Мы видели, что их определение заставило их самих бросить тень опасного сомнения на законность земельной собственности, а значит, и на капитал. Они остановились на этом пагубном пути лишь ввиду собственной непоследовательности. Непоследовательность их спасла. Они вернулись на верную дорогу, и их ошибка — если дело идет об одной ошибке — оказалась в их книгах единственным пятнышком. Но тут явился на сцену социализм, который ухватился за ложное определение, не для того чтобы отвергнуть его, а для того чтобы приладить его к своим целям, раздуть, сделать исходным пунктом своей пропаганды со всеми вытекающими отсюда последствиями. Сегодня поэтому возникла непосредственная угроза для социальной жизни, и я счел своим долгом сказать все, что я думаю об этом, и добраться до истоков ложной теории. Если из всего этого сделают вывод, будто я покидаю моих учителей Смита и Сэя, моих друзей Бланки и Гарнье и делаю это единственно потому, что в каких-то затерявшихся строках их блестящих ученых трудов они неправильно, с моей точки зрения, употребили слово «ценность», если умозаключат, что я потерял веру в политическую экономию и в самих экономистов, то я могу лишь горячо протестовать против подобного упрека, и, между прочим, самый энергичный мой протест выражен в самом названии этой моей книги.