Люди жадно ищут стабильности. Правда, встречаются индивиды беспокойные, авантюрного склада характера, для которых гадательность и неопределенность превращаются в некую потребность. Однако можно утверждать, что огромные массы людей любят покой, хотят быть уверенными в своем будущем и желают заранее знать, на что они могут рассчитывать и чем кончатся те или иные их шаги. Чтобы понять, насколько ценна для них стабильность, достаточно посмотреть, с каким рвением они стремятся получить самые разнообразные государственные должности. И пусть не говорят, что ими движет честолюбие. Есть множество видов государственной службы, в которых нет ничего возвышенного. Бывает, что она состоит, к примеру, из слежки, обысков и всяческих оскорблений граждан. И таких должностей тоже ищут. Почему? Потому что они обеспечивают надежное положение. Всякому не раз приходилось слышать, как отец семейства говорит о своем сыне: «Я очень хочу, чтобы он поступил в такое-то или такое-то государственное учреждение. Конечно, досадно, что пришлось много потратиться на его образование. Еще досаднее, что с таким образованием, он мог бы сделать себе более блестящую карьеру. Будучи чиновником, он не очень-то обогатится, но у него всегда будет кусок хлеба. Через четыре-пять лет он будет получать 800 фр. жалованья, и постепенно эта сумма дойдет до 3 – 4 тысяч фр. Лет через тридцать он выйдет в отставку и умеренно, но прилично будет жить на пенсион» и т. д.
Так что стабильность для людей очень и очень привлекательна.
Тем не менее, если памятовать о природе, о характере человека и его деятельности, стабильность, по-видимому, идет вразрез с его устремлениями.
Попробуйте мысленно оказаться в самом начале становления человеческого общества, и вам трудно будет понять, каким же это образом великому множеству людей удается сегодня извлекать из социальной среды определенное, надежное, постоянное количество средств существования. Этот феномен не слишком удивляет нас как раз потому, что он всегда у нас перед глазами. Чиновники получают прочно фиксированное жалованье, собственники заранее знают, какие у них будут доходы, рантье могут точно подсчитать свои ренты, поденные рабочие ежедневно получают свой твердый заработок. Если абстрагироваться от звонкой монеты, которая лишь облегчает оценки и обмены, то можно замерить, что стабильными оказываются количество средств существования и ценность удовлетворения, получаемых всеми этими категориями тружеников. И я утверждаю, которая мало-помалу распространяется на всех людей и на все виды работ, есть чудо цивилизации, благодатный эффект общества, совершенно глупо подвергаемый хуле и поношению некоторыми идеологами нашего времени.
Перенесемся в первобытное социальное состояние. Предположим, мы говорим охотникам, рыболовам, пастухам, воинам, земледельцам: «По мере того как вы добиваетесь прогресса, вы все более надежно будете заранее знать, какая сумма удовлетворений ждет вас в каждом году». Эти славные люди нам не поверят и ответят: «Это же всегда зависит от чего-нибудь, что не поддается подсчету, от переменчивости погоды в разные сезоны и т. п.». Это означает, что они и понятия не имеют, какими хитроумными способами люди добились в конце концов надежности во всех местностях и во все времена.
Такая надежность, такая способность противостоять случайностям будущего связана с одной своеобразной наукой, которую я назвал бы статистикой опыта. Эта статистика совершает и может совершать успехи, не имеющие пределов, ибо она основана тоже на беспредельном опыте. Из нее следует, что и стабильность может прогрессировать бесконечно. Ей, стабильности, благоприятствуют два постоянных обстоятельства: 1) люди стремятся к ней; 2) они повседневно изыскивают и находят способы достижения и обеспечения ее.
Чтобы показать, как стабильность устанавливается в деловых и прочих отношениях между людьми, хотя первоначально они как будто вовсе о ней и не думают, давайте посмотрим, каким образом она оказывается результатом чих отношений. И тогда читатель поймет, что именно подразумеваю я под статистикой опыта.
У каждого человека есть свой дом. Один из домов сгорел, и вот его собственник разорен. Тотчас происшествие становится известным всем, и каждый говорит себе: «Такое может случиться и со мной». Поэтому нет ничего удивительного в том, что все собственники собираются вместе и по возможности распределяют на всех выход из возможных несчастий, учредив общество взаимной помощи на случай пожаров. Их соглашение формулируется очень просто: «Если сгорит дом одного из нас, остальные соберут необходимую сумму, чтобы помочь погорельцу».
Тем самым каждый собственник получает двойную гарантию: прежде всего он примет лишь малое участие в ликвидации последствий бедствий такого рода; далее, он никогда не будет сам полностью расплачиваться за причиненный ущерб.
По сути дела и из расчета на немалое число лет собственник заключает соглашение, так сказать, с самим собой. Он экономит средства, потребные для восстановительной работы после несчастных случаев.
Получается ассоциация. Между прочим, социалисты понимают под ней как раз соглашения вышеназванного рода. Однако, как только привступает корысть и личный расчет, ассоциация распадается. Я же полагаю, что она от этого только укрепляется и совершенствуется, как мы это только что видели.
Ассоциироваться и создать систему взаимной помощи заставило наших собственников стремление к стабильности, к безопасности. Они предпочли заранее известные шансы шансам неизвестным, множество мелких рисков одному риску большому.
Тем не менее их цель достигнута не полностью, и в их позиции еще остается немало неясностей. Каждый может сказать: «Если число бедствий умножится, не станет ли моя доля участия в восстановлении разрушенного непосильной для меня? Во всяком случае, я хотел бы знать об этом заранее и получить дополнительную гарантию, касающуюся моего движимого имущества, моих товаров и т. д.».
Думается, что все эти неудобства заложены в самой природе вещей и человеку невозможно их не принимать во внимание.
После каждого конкретного прогресса соблазнительно думать, что все уже сделано. Да и как предотвратить бедствия, причины которых еще не известны?
Однако взаимная помощь дала толчок развитию в обществе знаний, полученных из опыта, а именно знаний о пропорции, в среднегодовом выражении, между ценностями, потерянными в результате бедствий, и ценностями гарантированными и сбереженными.
Произведя все нужные подсчеты, какой-нибудь предприниматель или какое-нибудь общество обращается к собственникам со следующими словами: «Организовав взаимную помощь, вы хотели купить себе спокойствие, и ежегодная квота от ваших доходов, идущая на покрытие издержек на восстановление утраченного имущества, составляет, как вы полагаете, цену столь дорогого вам блага. Но вы никогда не знаете заранее, какой в действительности будет эта цена. С другой стороны, ваше спокойствие никогда не может быть абсолютным, совершенным. Так вот, я предлагаю вам другой способ. Вы будете платить мне ежегодную и фиксированную страховую премию, и я беру на себя возмещение всех ваших ущербов, даю вам страховку всем, у меня есть капитал, который гарантирует вам исполнение моих обязательств».
Собственники быстро принимают это предложение, хотя фиксированная премия обойдется им несколько дороже, нежели средняя цифра отчислений на взаимную помощь. Для них самое важное — не сэкономить несколько франков, а обрести покой и полную надежность.
Вот здесь-то социалисты и утверждают, что ассоциация распадается. А я говорю, что она совершенствуется и находится на пути к бесконечному числу других и самых разных совершенствований.
Но, говорят социалисты, люди застрахованные теряют связи между собой, они перестают видеться, им не о чем договариваться. Между ними вклиниваются посредники-паразиты, а тот факт, что собственники платят теперь страхователям больше, чем требуется для возмещения ущерба, свидетельствует о том, что последние получают весьма солидные барыши.
На такую критику ответить нетрудно.
Прежде всего ассоциация существует и может существовать в любой другой форме. Премия, отдаваемая застрахованными, представляет собой фонд, из которого черпаются средства для возмещения ущерба. Застрахованные нашли тем самым способ оставаться в ассоциации, но уже не заботясь о возмещении ущерба. Это явно выгодно каждому из них, потому что существовавшая прежде цель достигнута. Теперь можно оставаться в ассоциации при полной независимости действий каждого, при свободном применении способностей каждого, а это как раз то, что характеризует социальный прогресс.
Что касается прибыли посредников, то она великолепно объясняется и оправдывается. Застрахованные по-прежнему ассоциированы, в том числе и в деле возмещения ущерба. Но страховая компания предлагает им следующие преимущества:
1) Она снимает с потерпевших расходы, когда бедствие случилось не по их вине, а чисто случайно; 2) Она освобождает их от всяких забот и работ по восстановлению утраченного. Все это — услуги. А раз так, то услуга за услугу. Доказательство того, что вмешательство компании есть услуга, обладающая ценностью, состоит в том, что услуга эта свободно принимается и оплачивается. Социалисты же просто выставляют себя на смех, обрушиваясь на посредников. Неужто эти посредники навязывают себя людям силой? Разве не единственный способ заставить людей прислушаться к ним — это сказать: «Это вам будет стоить кое-что, но мы сбережем вам больше»? А если так, то разве позволительно называть их паразитами, разве можно именовать их даже посредниками?
Наконец, я утверждаю, что ассоциация, преобразованная благодаря страховке, открывает для себя множество путей ко все новым и новым проявлениям прогресса.
Ведь и в самом деле, компании, рассчитывающие на прибыли, соответствующие размаху их деятельности, всячески убеждают людей застраховать свое имущество. Они повсюду рассылают агентов, предоставляют кредиты, изобретают тысячу комбинаций, чтобы увеличить число застрахованных, то есть ассоциированных. Они освобождают собственников от множества видов риска, предусмотреть и преодолеть которые было не под силу примитивной взаимной помощи. Короче говоря, ассоциация расширяется и прогрессирует, распространяясь на все большее число людей и вещей. По мере того как дело развертывается, оно позволяет компаниям снижать свои цены; они даже вынуждены это делать ввиду конкуренции. И здесь снова и снова мы наблюдаем проявление великого закона: благо лишь как бы скользит по производителю, но прочно привязывается к потребителю.
Это еще не все. Компании дают друг другу как бы взаимную страховку, и с точки зрения, так сказать, распределения бедствий, что лежит в основе всего этого феномена, тысяча разных ассоциаций, учрежденных в Англии, Франции, Германии, Америке, образуют своего рода огромную и единую ассоциацию. И какой же получается результат? Если сгорел дом в Бордо, Париже или где-нибудь еще, то собственники всего мира — англичане, бельгийцы, гамбуржцы, испанцы — выделяют из своих запасов от взносов средства на постройку одного-единственного нового дома.
Вот вам пример степени могущества, всеобщности, совершенства, на какую может подняться свободная и добровольная ассоциация. Но для этого нужно, чтобы ей была предоставлена возможность свободно выбирать способы своих действий. Однако что произошло, когда социалисты, эти великие приверженцы ассоциации, на какое-то время пришли к власти? Самым срочным делом для них было поставить под угрозу существование ассоциации, притом в любой ее форме, а особенно в форме страхового обеспечения. Почему? Да именно потому, что ассоциация в этой форме, чтобы стать всеобщей, универсальной, применяет способы и методы, позволяющие каждому из своих членов сохранять свою независимость. Вот так эти горе-социалисты понимают социальный механизм! Они хотят вернуть нас к временам, когда общество двигалось ощупью, вслепую, когда существовали примитивные и почти дикие формы ассоциации. Они готовы упразднить всякий прогресс под предлогом, что он, прогресс, сам упраздняет эти первобытные формы.
Мы увидим далее, что вследствие все того же предубеждения и все того же невежества они беспрерывно атакуют как процент, так и заработок, то есть фиксированные и, следовательно, достаточно совершенные, даже очень совершенные формы вознаграждения капитала и труда.
Наиболее сильным ударам со стороны социалистов подвергался наемный труд. Они чуть ли не сравнивали его со слегка смягченной формой рабства или крепостничества. Во всяком случае они усматривали в нем навязанное рабочим противозаконное и кабальное соглашение, свободно заключенное лишь по видимости, а фактически представляющее собой угнетение слабого сильным, тиранию капитала над трудом.
Вечно нападая на институции, которые только еще предполагается создать, они особенно рьяно атакуют институции уже существующие, в частности труд по найму, проявляя в этом умилительное единодушие, ибо, поскольку они не могут прийти к согласию между собой насчет предпочитаемого будущего социального порядка, они, надо отдать им должное, все как один, дружно оклеветывают, поносят, ненавидят и заставляют ненавидеть порядок сегодняшний. Причины такого их поведения я уже разъяснял.
К сожалению, эти нападки и наскоки не обошли стороной и сферу философских дискуссий. Пропаганду социалистов подхватили невежественные и трусливые газеты, которые хотя и не признавали себя социалистическими, но подхватывали модные умозаключения и заявления, и им удавалось вселить ненависть к наемному труду даже в среду самих наемных рабочих. Рабочие стали питать отвращение к существующей форме оплаты труда. Она казалась им несправедливой, унизительной, отвратительной. Они сочли, что она ставит на них клеймо крепостничества. Они пожелали участвовать в иных способах распределения богатства. Отсюда оставался один шаг до увлечения самыми безумными утопиями, и этот шаг был сделан. В дни Февральской революции их главной задачей было избавление от существующих видов заработка. Для изыскания способов преуспеть в этом они обратились к своим богам. Те не стали молчать, но, как обычно, выступили с невнятными пророчествами оракулов. В их речах преобладало великое слово «ассоциация», как будто ассоциация и заработок — вещи несовместимые. Рабочие решили испробовать все формы этой, так сказать, освободительной ассоциации, а чтобы придать ей больше привлекательности, они разукрасили ее всеми прелестями «солидарности» и приписали ей все достоинства «братства». В какой-то момент можно было даже поверить, что само человеческое сердце вот-вот претерпит колоссальную трансформацию и люди сбросят ярмо процента и всякого другого личного интереса и с радостью примут принцип преданности. Удивительное противоречие! Надеялись объединить в ассоциации одновременно и доблесть жертвенности, и неслыханные доселе выгоды и прибыли. Уповали на фортуну — можно сказать, попрошайничали, — награждали сами себя аплодисментами, предназначенными мученикам. Как будто бы эти заблудшие рабочие, встав на стезю несправедливости, испытывали острую нужду в иллюзиях, в том, чтобы их апостолы прославляли всяческие способы грабежа и чтобы способы эти были покрыты вуалью таинственности, как в святая святых, откуда время от времени исходят все новые и новые откровения. Быть может, никогда еще столь опасные заблуждения, столь явные противоречия не пронизывали с такой глубиной ум и дух человека.
Посмотрим теперь, что же такое заработок. Рассмотрим его происхождение, его формы, его эффекты. Попробуем признать его обоснованность, его право на существование. Попробуем разобраться, был ли заработок в истории человечества попятным движением или прогрессом. Проверим, несет ли он в себе нечто унизительное, ведущее к огрублению и деградации человека и можно ли усмотреть в нем, заработке, пресловутую связь с рабством.
Услуги обмениваются на услуги. То, что отдают, и то, что получают, есть труд, усилие, старание, забота, врожденное или благоприобретенное умение; то, что при этом люди даруют друг другу, есть удовлетворение нужд и потребностей; то, что определяет обмен, есть общая выгода, а то, что измеряет эту выгоду, есть свободная оценка взаимных услуг. Многочисленные комбинации самых разнообразных сделок и соглашений потребовали объемистого экономического словаря, но слова «прибыли», «проценты», «заработки», выражающие различные нюансы сделок, не меняют сути вещей. Всегда присутствует «даю, чтобы ты дал», или, вернее, «делаю, чтобы ты сделал», как говаривали латиняне, и именно это является основой всякого человеческого развития с экономической точки зрения.
Наемные рабочие — не исключение из этого закона. Вглядитесь повнимательнее. Оказывают ли они услуги? В этом нет никакого сомнения. Получают ли они услуги? В этом тоже нет сомнения. Обмениваются ли эти услуги добровольно и свободно? Можно ли усмотреть в этом виде сделок наличие обмана, насилия? Наверное, тут-то и начинаются претензии рабочих и их недовольство. Они не доходят до утверждения, что их лишили всякой свободы, но упорствуют во мнении, что эта свобода чисто номинальна и даже смехотворна, потому, дескать, что тот, кто побуждаем необходимостью, в действительности не свободен. Поэтому нам нужно выяснить, а не связано ли так понимаемое отсутствие свободы с положением рабочего, но не со способом получения им вознаграждения?
Когда человек использует свои рабочие руки для оказания услуги другому, его вознаграждение может состоять в какой-то доле произведенного им же продукта или же в получении определенного заработка. В обоих случаях все это обговаривается заранее, ибо величина доли продукта или размер заработка могут быть весьма разными. И если человек крайне нищ и обездолен, если он не может ждать, потому что нужды его настоятельны и безотлагательны, он соглашается на любые условия. Но надо помнить, что отнюдь не форма вознаграждения создает для него такую зависимость. Ищет ли он какой-либо удачи или соглашается на любые условия, его уступчивость и приниженность при заключении сделки объясняется его собственным шатким положением. Таким образом, всякие там новаторы, которые изображают рабочим ассоциацию как всеисцеляющее средство, вводят их в заблуждение, да и сами заблуждаются. Они могут убедиться в своей ошибке, если внимательно приглядятся к обстоятельствам, при которых труженик получает долю продукта, а не заработок. Во Франции, в моей стране, наверняка нет более бедных и несчастных людей, нежели рыбаки и виноградари, хотя они и имеют честь воспользоваться всеми благами, которые обещают им социалисты под единым и единственным наименованием «ассоциация».
Однако, прежде чем выяснить, какие факторы влияют на размер заработка, я должен определить или, вернее, описать характер соответствующей сделки.
Человек склонен вполне естественно — а раз естественно, то и положительно, нравственно, универсально, нерушимо — стремиться к обеспеченности средствами существования, к стабильности, стремиться избегать всяких случайностей.
В то же время при возникновении обществ случайность господствует, можно сказать, безраздельно. Меня часто удивляло то обстоятельство, что политическая экономия не снисходит до изучения огромных и благотворных усилий людей по ограничению случайностей все более и более узкими рамками.
Да вы только посмотрите! Найдете ли вы среди охотников, среди кочевников или в недавно основанной колонии хоть одного человека, который уверенно сказал бы, что даст ему завтрашний труд? Разве тут не видна несовместимость между стремлением к надежности и фактической ненадежностью и разве есть что-нибудь более неопределенное, более гадательное, чем результат труда у таких людей, будь то охотники, рыболовы или земледельцы?
Потому-то и трудно представить себе, чтобы у только-только зарождающегося общества существовало нечто похожее на жалованье, залог, заработок, доход, рента, процент, страховка и т. д., ибо все эти вещи появились гораздо позже и были изобретены ради стабильности личного существования каждого, ради того, чтобы как можно дальше отвести от человечества тягостное чувство страха перед неизвестностью в том, что касается средств жизнеобеспечения.
Совершенный в этом направлении прогресс чудесен и восхитителен, и только привычное видение этого феномена мешает нам вглядеться в него пристально, да и просто заметить. И в самом деле, поскольку результаты труда, а значит, и удовлетворение человеческих нужд и желаний могут быть кардинально изменены событиями, непредвиденными обстоятельствами, капризами природы, переменчивостью сезонных условий и всякими другими бедами и невзгодами, то как же так получается, что очень значительное число людей оказываются избавленными хотя бы на какое-то время, а некоторые на всю жизнь — благодаря твердым заработкам, рентам, жалованьям, пенсионам — от многих случайностей, которые как будто бы неотъемлемы от нашей жизни и даже от нашей собственной природы?
Источник и движущая сила столь великолепной эволюции человеческого рода — это та самая склонность всех людей к обеспечению себе благополучия, стабильность которого есть его непременная и важнейшая часть. А способ и средство достижения такой цели — это умение учитывать все шансы, поддающиеся учету, или, что то же самое, последовательный отказ от примитивных форм ассоциации, когда все его члены привязаны ко всем удачам и неудачам, а говоря короче — совершенствование ассоциации. По меньшей мере странно, что наши нынешние великие реформаторы считают ассоциацию разрушенной тем самым элементом, или фактором, который как раз-то ее и совершенствует.
Для того, чтобы некоторые люди согласились взять на себя риск, которому естественным образом подвергаются все остальные люди, требуется успешное развитие, прогресс знаний в той их области, которую я назвал статистикой опыта, так как нужно, чтобы опыт позволял оценивать, хотя бы приблизительно, степень риска, а следовательно, и ценность услуги, которую один человек оказывает другому, избавляя его от этого риска. Вот почему грубые и невежественные народы исключают такое условие из своих сделок и ассоциаций, и, значит, как я уже говорил, они находятся под полной властью случайности и непредсказуемости. Когда какой-нибудь престарелый дикарь, имея запас дичи, берет себе в услужение молодого охотника, он дает ему не твердый заработок, а долю в добыче. Да и могут ли они предвосхищать неизвестное, основываясь на известном? Уроков прошлого у них еще мало, чтобы заранее обеспечивать себе будущее.
Во времена неопытности и варварства люди все таки социализируются и ассоциируются, потому что, как мы уже показывали, иначе им не прожить. Но ассоциация может принимать у них лишь примитивную, элементарную форму, ту самую, которую социалисты предлагают в качестве закона и будущего спасения людей.
Позднее, когда два человека долго поработали вместе и все удачи и неудачи испытывали совместно, один из них решил в конце концов взять на себя весь риск, который уже поддавался кое-какой оценке, и стал получать за это вознаграждение, обговоренное между ними.
Такое соглашение — безусловный прогресс. Чтобы убедиться в этом, достаточно не забывать, что оно заключено свободно, с согласия обеих сторон, чего не было бы, если бы условия соглашения были невыгодны какой либо из сторон. А взаимную выгоду понять легко. Один, беря на себя весь риск, выигрывает в том, что заправляет всем делом, хозяйничает; другой обеспечивает себе стабильность положения, столь ценимую людьми. Что же касается общества в целом, то оно может только поздравить себя с тем, что дело, некогда проводимое двумя умами и двумя волями, теперь стало делом единым как в намерениях, так и на практике.
Но поскольку ассоциация преобразовалась, можно ли сказать, что она распалась? Ведь взаимодействие двух людей сохраняется, и изменился лишь способ распределения между ними продукта. Можно ли, в особенности, сказать, что она ухудшилась, извратилась? Ведь новация введена свободно и устраивает всех.
Чтобы ввести и использовать новые средства и способы удовлетворении потребностей, почти всегда — я бы сказал абсолютно всегда — должно наличествовать взаимодействие прошлого труда с трудом нынешним. Прежде всего капитал и труд, объединяясь в общем деле, вынуждены, каждый из них вынужден, взять на себя риск всякого предприятия, всякого начинания. Это продолжается до тех пор, пока риск не становится доступным для его оценки на основе опыта. Вот тогда-то и проявляются две естественные тенденции, обе близкие человеческому сердцу. Я имею в виду тенденции к единству управления и к стабильности положения. Нет ничего проще слов, которые капитал говорит труду: «Опыт учит нас, что твоя возможная прибыль составляет для тебя такое-то среднее вознаграждение. Если хочешь, я буду твердо обеспечивать тебе эту сумму, но буду руководить всеми операциями, беря на себя все шансы — как хорошие, так и плохие».
Вполне возможно, что труд ответит: «Такое предложение меня устраивает. А то в один год я зарабатываю только 300 фр., в другой 900, такие скачки выводят меня из себя, они мешают единообразно регулировать расходы на меня и на мою семью. Так что мне лучше выпутаться из этой вечной непредсказуемости и получать фиксированную плату в 600 фр.».
На основе такого ответа и заключается соглашение. По-прежнему объединяются усилия, по-прежнему распределяются продукты, и, следовательно, ассоциация не исчезает. Но она видоизменяется в том смысле, что одна из сторон, капитал, берет на себя весь риск, но и получает избыточную, неожиданную прибыль, а другая, труд, обеспечивает себе стабильность заработка. Таково происхождение и исток заработной платы.
Соглашение может достигаться, так сказать, и в обратном направлении. Довольно часто предприниматель говорит капиталисту: «Мы работали с общими шансами на успех или неуспех. Теперь, когда эти шансы нам более знакомы, и предлагаю тебе договор. У тебя вложено в предприятие 20 тысяч фр., и ты получаешь прибыли в один год 500 фр., в другой 1500. Если ты согласен, я буду давать тебе ежегодно тысячу фр., то есть 5 процентов, и я избавлю тебя от всякого риска при условии, что буду управлять делом так, как сочту нужным».
Вполне вероятно, что капиталист ответит: «Поскольку через все большие и досадные расхождения я получаю в среднем не больше тысячи фр. в год, мне же лучше, чтобы я получал эту сумму регулярно и надежно. Я буду оставаться в ассоциации вместе с моим капиталом, но буду свободен от всяких невзгод. И тогда моя деятельность, мой ум тоже будут свободны, и я предамся другим занятиям».
С точки зрения социальной, как и индивидуальной, кругом — одни преимущества.
Итак, еще и еще раз видно, что человечество стремится к стабильности и непрерывно работает над тем, чтобы как можно больше сузить границы проявления всякой случайности, всякой гадательности. Когда два человека вместе подвергаются какому-нибудь риску, риск от этого, конечно, не исчезает сам по себе, но появляется тенденция к тому, чтобы кто-то один из двух человек взял весь риск на себя. Если риск берет на себя капитал, то труд обеспечивает себе твердый заработок. Если же хочет испытать на себе шансы труд, тогда постоянное вознаграждение, в виде процента, получает капитал.
А поскольку капиталы суть не что иное как человеческие услуги, то можно сказать, что слова «капитал» и «труд» фактически выражают общую, единую идею; следовательно, такую же единую идею выражают и слова «процент» и «заработок». Так что там, где ложная наука отыскивает противостояние, наука истинная обнаруживает идентичность.
Таким образом заработок — по своему происхождению, природе и форме — не содержит в себе ничего, ведущего к деградации или унижению, как не содержит этого и процент. И заработок, и процент представляют собой соответственные доли, приходящиеся на труд нынешний и труд прошлый, причем оба эти вида труда соединяются в совместном, общем предприятии, общем деле. А происходит лишь то — и происходит почти всегда, — что в конце концов оба эти ассоциированные члены договариваются между собой насчет этих долей. Если нынешний труд желает себе стабильного вознаграждения, он обменивает на твердый заработок свою долю, сопряженную с риском. Если стабильности хочет прошлый труд, он обменивает свою гадательную долю на процент.
Что до меня, то я совершенно убежден в том, что такой новый порядок, последовавший за примитивной ассоциацией, есть не ее разрушение, а ее совершенствование. В этом отношении у меня нет никаких сомнений, когда я вижу, как обновленная ассоциация рождается из весьма чувствительной потребности в ней, из естественного тяготения всех людей к стабильности, и как, сверх того, она приемлема для всех сторон, не ущемляя никого, а напротив, обеспечивая всеобщий интерес.
Наши нынешние реформаторы, которые под предлогом того, что они, дескать, сами изобрели ассоциацию, а фактически хотят свести ее к рудиментарным формам, должны были бы объяснить нам, в чем же, собственно, договоры и соглашения, рассмотренные нами, нарушают право и справедливость, каким таким образом они вредят прогрессу и исходя из какого принципа реформаторы намереваются их запретить. Они должны также нам сказать, что если эти договоры и соглашения несут на себе печать варварства, то как они примиряют, согласуют между собой их постоянное и прогрессирующее распространение и то, что они предлагают в качестве способа человеческого совершенствования.
Я остаюсь при твердом мнении, что договоры и соглашения, о которых идет речь, представляют собой великолепные проявления и могучие стимулы прогресса. Они увенчивают, они вознаграждают старую многовековую цивилизацию и высвечивают нам черты цивилизации грядущей. Если бы общество до сих пор придерживалось примитивной формы ассоциации, когда все ее члены подвергались всяческим рискам, то девяносто девять сотых разного рода сделок между людьми не были бы воплощены в жизнь. Тот, кто сегодня участвует в двух десятках предприятий, был бы навсегда прикован только к одному какому-нибудь делу. В любых операциях не было бы никакого единства взглядов и воль. Наконец, человек никогда не пригубил бы живительной влаги из чудесного источника, напояющего его гений, — из стабильности.
Таким образом, наемный труд возник из естественной и нерушимой тенденции. Заметим, однако, что он далеко не всецело отвечает чаяниям людей. Да, он унифицирует, уравнивает, приближает к среднестатистической цифре вознаграждение рабочим. Но вот чего он не может делать, так это обеспечивать людей работой, как, впрочем, не может этого делать и ассоциация, не избавленная от всяких рисков.
И здесь я не могу удержаться от замечания насчет того, о чем я неустанно уже говорил в этой главе, о явлении, существования которого, по-видимому, даже на замечают новейшие реформаторы; я имею в виду неприязнь, даже отвращение людей ко всякой неопределенности и неуверенности. Именно это чувство облегчило социалистическим краснобаям выполнить свою задачу — посеять среди рабочих ненависть к форме оплаты их труда.
Можно представить себе три уровня в положении рабочего: преобладание случайности; преобладание стабильности; промежуточное состояние, когда частично устраненная случайность еще не обеспечивает достаточной стабильности.
Но вот чего рабочие не поняли, так это того, что проповедуемая социалистами ассоциация есть детство общества, время движения ощупью, эпоха огромных и резких расхождений в условиях существования, скачков между избытком и нехваткой — одним словом, безраздельного царства случайностей. И напротив, наемный труд есть промежуточная ступень между случайностью и стабильностью.
Между тем рабочие, пока что в своем большинстве не ощущающие стабильности, возлагают надежды, как это бывает с людьми, страдающими от какой-нибудь болезни, на перемены, любые перемены в своем положении. Поэтому социалистам легко удалось навязать им идею перемены, сопровождаемую словечком «ассоциация». Рабочие верили, что их толкают вперед, тогда как на деле их отбрасывали назад.
Да, да, эти несчастные были отброшены к первым слепым движениям социальной эволюции, ибо что такое проповедуемая социалистами ассоциация,
как не цепь всех на свете случайностей и рисков? Она есть не что иное как растянутая по времени комбинация всех видов абсолютного неведения и невежества, тогда как именно договор, соглашение, предполагает, но меньшей мере, начало действия статистики опыта. А нам, видите ли, предлагают просто-напросто реставрацию полного господства случайности и гадательности.
Охваченные энтузиазмом рабочие, знавшие об ассоциации социалистов только понаслышке и только в теории, крепко понадеялись на успех, как только им показалось, что Февральская революция воплотит их чаяния в практику.
Тогда многие хозяева — либо опьяненные всеобщим энтузиазмом, либо из страха — предложили заменить заработную плату долевым участием в прибылях. Но рабочие отшатнулись от такой солидарности перед риском. Они поняли, что то, что им предлагается, будет, в случае банкротства предприятия, потерей всякого вознаграждения в любой форме, будет голодной смертью.
Приоткрылась картина, которую отнюдь не приветствовал бы рабочий класс нашей страны, если бы вина за ее сотворение была возложена не на наших так называемых реформаторов, которым рабочие по-прежнему доверяли. Все же они потребовали, чтобы для них была создана особая ассоциация, по правилам которой заработки сохранялись бы, а участие в прибылях не влекло бы за собой участия в потерях.
Весьма сомнительно, чтобы сами рабочие додумались до такой претензии. В человеческой природе всегда присутствуют здравый смысл и чувство справедливости, не приемлющие столь явной несправедливости. Чтобы развратить человеческое сердце, всегда начинают с выведения ума на ложный путь.
Именно так и не преминули сделать лидеры социалистической школы, и я часто спрашивал себя, не руководствуются ли они каким-нибудь недобрым умыслом. Я всегда уважал намерение как таковое, замысел как таковой, но трудно оправдать замысел социалистических лидеров.
После того как они упорно и несправедливо обрушивались в своих многочисленных книгах на хозяев, натравливая на них рабочий класс, после того как им удалось убедить последний в том, что дело идет о войне и что в военное время допустимы все способы и приемы в битве против врага, они разукрасили ультиматум рабочих всяческими наукообразными тонкостями и даже подпустили дымок мистики. Они изобрели некое абстрактное существо, назвали его обществом и обязали это самое общество обеспечивать каждому его члену «минимум», то есть средства более или менее обеспеченного существования. «Вы вправе, — говорили они рабочим, — требовать твердого заработка». Так они решили перво-наперво удовлетворить естественную склонность людей к стабильности. Затем они принялись учить их, что, помимо и независимо от заработка, рабочий должен еще иметь долю в прибылях. А когда их спросили, должен ли рабочий участвовать и в потерях, они ответили, что, учитывая вмешательство государства и гарантированность налоговых поступлений, они изобрели такую систему универсального хозяйствования, которой не будут грозить никакие потери. Тем самым они ликвидировали последние остатки совестливости у несчастных рабочих, которые в дни Февральской революции, как я уже говорил, охотно согласились на три условия:
1) бесперебойность и стабильность заработков;
2) участие в прибылях;
3) освобождение от всякого участия в потерях.
Быть может, скажут, что такие условия не столь уж несправедливы и не столь уж невозможны, как может показаться, поскольку они были поддержаны многими предприятиями, газетами, железными дорогами и т. д.
Что ж, могу ответить, что во всяком самообмане заключено много наивного, детского, когда сущее пустозвонство облекается в пышные слова. Достаточно хоть немножко добросовестности, чтобы признать, что такое распределение прибылей, на какое пошли по отношению к своим наемным рабочим некоторые предприятия, еще вовсе не означает наличия ассоциации, даже не заслуживает имени ассоциации и не представляет собой великую или просто крупную революцию в отношениях между обоими социальными классами. На деле перед нами — довольно-таки изобретательное вознаграждение, своеобразное и в общем полезное поощрение наемных рабочих, в форме отнюдь не новой, хотя ее и хотят выдать за новшество социализма. Хозяева, принявшие эти условия, выделяют на их выполнение одну десятую, одну двадцатую, одну сотую своих прибылей, да и то, когда она у них значительна, и при этом поднимают большой шум по поводу своих щедрот и объявляют себя великодушными обновителями социального порядка. Но не будем больше заниматься такими мелочами и вернемся к основной теме этой главы.
Итак, наемный труд есть прогресс. Прежде всего тут объединяются прошлый и нынешний труд, объединяются и всякие риски в общем предприятии, однако их круг ограничивается и должен ограничиваться. Если бы общество не нашло ни этой и никаких иных комбинаций, то в нем никогда не совершалось бы ничего сколько-нибудь значительного. Человечество вечно занималось бы охотой, рыбной ловлей, зачаточным земледелием.
Позднее, подчиняясь двуединому чувству, заставляющему нас искать стабильности и одновременно побуждающему нас управлять операциями, сопряженными с риском и неуверенностью, обе ассоциированные стороны, не нарушая самой ассоциации, решили договориться по поводу всяких случайностей. Было договорено, что одна из сторон обеспечивает другой твердое вознаграждение, а сама, как руководитель предприятия, берет на себя все риски и непредвиденности. Когда эта твердость, фиксированность, выпадает на прошлый труд, на капитал, она именуется процентом. Когда она выпадает на нынешний, текущий труд, ее называют заработком, заработной платой.
Однако, как я уже говорил, система заработной платы еще не есть достижение в полном объеме той цели, какую преследует некоторый класс людей, а именно стабильности и надежности обеспечения средствами существования. Да, люди поднялись на ступень выше, сделали огромный шаг вперед, который когда-то считался невозможным, шаг к реализации блага, но полная его реализация этим еще не достигается.
Быть может, небесполезно заметить мимоходом, что стабильность материального положения сродни всем главным результатам деятельности человечества, ставящего перед собой определенные цели. Оно всегда приближается к ним, но не достигает никогда. Стабильность есть благо, потому мы и прилагаем усилия к тому, чтобы расширять и упрочивать ее. Но мы, люди, так устроены, что не считаем любое достигнутое благо благом полным. Можно даже сказать, что полнота тут и не была бы желательной, памятуя, каков есть человек. Всегда и везде абсолютное благо было бы смертью, концом всякого желания, всякого усилия, всякой комбинации, всякой мысли, всякого предвидения и всякой добродетели. Абсолютное совершенство исключает способность совершенствоваться дальше.
Таким образом, с течением времени и благодаря прогрессу цивилизации трудящиеся классы поднялись до уровня наемного труда, но не остановились на этом в своих усилиях и добиваются еще большей стабильности.
Конечно, заработок непременно появляется по окончании рабочего дня, но когда обстоятельства, промышленные кризисы или просто какая-нибудь болезнь самого рабочего вынуждают его рабочие руки пребывать в бездействии, так что же, бездействует его заработок, бездействует питание его самого, его жены, его детей?
Да, для него остается единственный ресурс — сбережения, накопленные в рабочие дни; из этих средств он удовлетворяет свои повседневные нужды в старости и в случае болезни.
Но кто может заранее определить, каковы периоды времени у того или иного индивида, когда он помогает себе и другим и когда он сам нуждается в помощи?
Невозможное для индивида становится возможным для масс в силу закона больших чисел. Поэтому индивид, так сказать, облагающий налогом сам себя, то есть откладывающий кое-что из заработанного в периоды работы для периодов безработицы, делает это гораздо успешнее, регулярнее, увереннее, когда он участвует в ассоциации, чем когда он оставлен на произвол судьбы.
Так появились общества взаимной помощи — прекрасные институции, рожденные в недрах человечества задолго до того, как вошло в обиход слово «социализм». Трудно сказать, кто был изобретателем такой комбинации. Думаю, что изобретателем была сама нужда, все то же стремление людей к стабильности, вечно живой и деятельный инстинкт, который неустанно заставляет нас залатывать дыры, обнаруживаемые человечеством при его движении к стабильности условий существования.
Я сам уже больше двадцати пяти лет постоянно видел, как быстро возникают и вырастают общества взаимной помощи среди самых обездоленных рабочих и ремесленников, в самых бедных деревнях департамента Ланды.
Цель этих обществ вполне ясна: общее нивелирование удовлетворения, распределение на все периоды жизни наемного работника того, что он заработал в хорошие свои дни. Во всех местах, где эти общества существуют, они делали и делают колоссально много доброго для людей. Ассоциированные члены чувствуют себя в них более уверенно и в большей безопасности, а это — одна из самых драгоценных и самых утешительных вещей, которые могут сопровождать человека на его жизненном пути. Больше того, все они чувствуют, что зависят друг от друга и нужны друг другу. Они понимают, в какой высокой степени благо или беда каждого индивида и каждой профессии становятся благом или бедой всех. Они устраивают некоторые религиозные торжества, специально предусмотренные уставом общества. Наконец, они с благожелательным и пристальным вниманием относятся к каждому из своих членов, что уже само по себе вызывает уважение к их деятельности и вместе с тем свидетельствует о человеческом достоинстве — этой мерной и труднодостижимой ступени в развитии всякой цивилизации.
Успехом этих обществ, притом успехом, достигнутым не сразу, как это бывает и во всем другом, затрагивающем большие массы людей, явилась свобода, и это вполне объяснимо.
Камнем преткновения, или, вернее, естественным подводным рифом в работе обществ взаимной помощи выступает, так сказать, перемещение ответственности. Когда индивида освобождают от последствий его собственных действий, дело не обходится без того, чтобы создать в будущем немалые опасности и немалые трудности. Когда в один прекрасный день все граждане заявят: «Мы собираем суммы, чтобы помогать тем, кто не может работать, или тем, кто не находит себе работы», — в этот день даст себя почувствовать опасность, связанная с естественной склонностью человека к инертности, и тогда люди работящие и сметливые начнут постепенно прекращаться в лентяев и глупцов.. Взаимная помощь предполагает, следовательно, бдительность и осторожность, иначе фонд помощи будет быстро исчерпан. Пристальное внимание, служащее для ассоциации гарантией ее существования, а для каждого ее члена — гарантией, что его не надуют и не обведут вокруг пальца, является моралью этой институции. Благодаря ей, морали, постепенно искореняются пьянство и всякие дебоши. Да и может ли рассчитывать человек на помощь из общей кассы, если будет доказано, что он, скажем симулирует болезнь или притворяется безработным, делая это то ли по глупости, то ли по порочности своего нрава? Бдительность и внимание укрепляют ответственность, хотя, казалось бы, сама ассоциация в принципе снижает ее.
Чтобы бдительность и внимание приносили свои плоды, нужно, чтобы общества взаимной помощи были свободными, чтобы они четко знали свои полномочия, твердо придерживались своего устава и были полными хозяевами своих фондов. Нужно также, чтобы они умели приспосабливать свои правила и свою практику к особенностям местных условий, которые существенно разнятся в разных местах.
Допустим, в дело вмешивается правительство. Легко догадаться, какую роль оно при этом себе приписывает. Его первейшая забота — завладеть всеми кассами под предлогом их централизации. А чтобы как-то приукрасить это свое намерение, оно обещает пополнить кассы средствами от налоговых поступлений. «Ибо, — утверждает оно, — разве не вполне естественно и не вполне справедливо, что государство содействует столь великому, столь великодушному, столь благотворительному, столь гуманному делу?» И вот вам первая несправедливость: правительство принудительно включает всех граждан в общество взаимной помощи, но при этом берет с них лишь налоги, а участвовать в распределении помощи граждане не могут. Далее, под предлогом единства и солидарности (я не знаю, что оно под ними понимает) оно сливает все ассоциации в одну, подчиненную единым правилам.
Но, спрашиваю я, что станется с моралью этой институции, когда ее касса будет пополниться за счет налогов, когда никто, разве что кучка бюрократов, не будет заинтересован в защите общего фонда, когда каждый, вместо того чтобы чувствовать себя обязанным предупреждать и предотвращать злоупотребления, будет иметь удовольствие поощрять их, когда прекратится всякий естественный надзор и симулирование болезни и недомогания превратятся в ловкий обман, в милую, так сказать, шутку над правительством? Правда, надо воздать должное правительству: оно всегда старается защитить само себя. Но, перестав полагаться на частную деятельность, оно заменит ее деятельностью государственной, официальной. Оно будет назначать всяких проверяльщиков, контролеров, инспекторов. Будет воздвигнута гора бесчисленных формальностей между нуждой в помощи и оказанием ее. Короче говоря, прекрасная институция будет почти сразу же после ее рождения превращена в некую ветвь полицейской службы.
Государство, конечно, не замедлит обнаружить кучу выгод для себя и воспользуется ими. Оно умножит число своих креатур и теплых местечек, увеличит свою опеку над избирателями при всякого рода выборах и свое влияние на них. Оно даже не заметит, что, возлагая на себя новые полномочия, оно берет на себя новую ответственность и, осмелюсь добавить, ответственность устрашающую. Ибо что вскоре произойдет? Рабочие уже не будут видеть в кассе своих собственных взносов, ограниченность которых так или иначе ограничивала их права на эту кассу. Мало-помалу они привыкнут смотреть на помощь в случае болезни или безработицы не как на помощь из ограниченного фонда, накопленного их собственными стараниями, а как на некий долг со стороны всего общества. Они и в мыслях не будут допускать, что общество не сможет их оплачивать, и никогда не будут довольны распределением получаемой помощи. Государству придется непрерывно изымать средства из бюджета. Но оно всегда будет встречать противодействие комиссий по финансовым вопросам и всегда будет оказываться перед непреодолимыми трудностями. Сильно возрастут разные злоупотребления, с которыми придется бороться из года в год, пока дело не завершится взрывом. Вот тогда только и заметят, что, оказывается, правительство руководит населением, которое разучилось жить и действовать самостоятельно и лишь ждет подачек от министра или префекта, ждет всего, даже средств на собственное пропитание, и что умонастроения в народе оказались извращенными до такой степени, что люди начисто забыли, что такое право, собственность, свобода и справедливость.
Таковы некоторые мотивы и основания, которые, должен признаться, встревожили меня, когда я узнал, что одной из комиссий Законодательного собрания было поручено подготовить законопроект об обществах взаимной помощи. Я сразу подумал, что началось их разрушение, и это было тем более огорчительно для меня, что я ждал от них великого будущего, лишь бы никто не посягал на их свободу. Куда там! Ведь так трудно, видите ли, позволить людям пробовать, нащупывать, делать выбор, ошибаться, исправлять ошибки, учиться на опыте, объединяться, самим управлять своей собственностью и обеспечивать свои интересы, действовать самостоятельно, на свой страх и риск и под свою ответственность. Неужто не видно, что все это как раз и делает их людьми? Неужели всегда и фатально будут исходить из того, что, дескать, все правители суть опекуны, а все управляемые суть, опекаемые?
Я утверждаю, что под надзором и заботами самих членов обществ взаимопомощи последние имеют перед собой великое будущее, и доказать это и могу, сославшись на то, что происходит по ту сторону Ла-Манша.
«В Англии для проявления индивидуальной предусмотрительности не стали дожидаться подталкивания со стороны правительства, чтобы организовать мощную взаимную помощь между обоими трудящимися классами. Уже давно в крупных городах Великобритании созданы свободные ассоциации, управляющие самими собой...
Общее число этих ассоциаций в трех королевствах составляет 33 223, и в них входят не меньше 3 052 ООО членов, то есть половина взрослого населения Великобритании...
Такая широкая конфедерация трудящихся классов, такая институция действенного и практического братства имеет солиднейшую основу: доход составляет 125 миллионов, а накопленный капитал достигает 280 миллионов.
Из этого фонда удовлетворяются все нужды, когда работа у людей сокращается или останавливается. Порою удивляются тому, как Англия противостоит сильнейшим пертурбациям, которые время от времени испытывает на себе гигантская промышленность страны. Этот феномен в значительной части объясняется тем, о чем мы рассказали.
Г-н Ребак[1] хотел, ввиду важности вопроса, чтобы правительство проявило инициативу и взяло под свой контроль решение этого вопроса... канцлер казначейства ответил ему отказом.
Везде, где индивидуальных интересов достаточно, чтобы люди сами управляли своими делами, в Англии воздерживаются от всякого вмешательства властей. Власти там, конечно, следят за всем происходящим, но не мешают каждому прилагать собственные усилия и проявлять собственную заботу о ведении своих дел в соответствии со взглядами и убеждениями того или иного человека.
Именно благодаря независимости своих граждан Англия во многом и стяжала себе славу великой нации».
Автор мог бы добавить: «Этой независимостью граждане обязаны также своему опыту и личностному пониманию всякой ценности. В условиях этой независимости правительство не берет на себя лишнюю ответственность и потому чувствует себя прочно».
Среди институций, в которые могут перерасти общества взаимной помощи, пройдя весь свой эволюционный путь, пока что едва-едва начавшийся, я ставлю на первое место по социальной значимости пенсионную кассу трудящихся.
Некоторые считают такую институцию химерой. Они, видимо, полагают, что в сфере стабильности им известны пределы, переходить которые человечеству не дозволено. Но я задам им простые вопросы. Если бы они не ведали об ином социальном положении, нежели положение племен, занимающихся охотой и рыболовством, могли бы они тогда представить себе не то что земельные доходы, ренты от государства, твердые заработки, а просто-напросто наемный труд как таковой — эту первую ступень стабильности условий существования наиболее бедных классов? А если бы они и знали, что такое простейший наемный труд, какой можно наблюдать в странах, где еще не развит дух ассоциации, осмелились бы они предсказать судьбу обществ взаимной помощи — ту самую судьбу, которую мы показали выше в готовом виде на примере Англии? Или же у наших скептиков имеются основания думать, что трудящимся классам легче сначала подняться на уровень наемного труда, потом на уровень обществ взаимной помощи, но крайне трудно и даже невозможно подняться до пенсионных касс? Неужели, сделав первые два шага, нельзя сделать третий шаг?
Я же воочию вижу, как человечество буквально жаждет стабильности. Я вижу, как из века в век оно умножает и пополняет свои завоевания в пользу того или иного класса, проявляя чудесную изобретательность, которая не под силу любому индивидуальному изобретателю, и я, разумеется, не решусь сказать, где оно остановится на столь благодатном пути.
Отрадно уже то, что пенсионная касса — это всеобщее, единодушное чаяние, энергичное, пылкое стремление всех рабочих, что вполне естественно.
Я часто спрашивал их об этом, и всегда выяснялось, что больше всего их удручает в жизни не тяжесть труда, не скромность заработка, даже не раздражение и досада, когда перед ними открывается зрелище неравенства. Нет, их глубоко ранит, обескураживает, раздирает душу неуверенность в будущем. Все мы, люди любой профессии, чиновники, рантье, собственники, торговцы, врачи, адвокаты, люди военные или судейские, пользуемся, сами того не замечая, а значит, не будучи признательными, результатами прогресса общества. Мы даже не постигаем, сколь мучительна неуверенность и неопределенность. Однако давайте поставим себя на место рабочего или ремесленника, которого каждое утро, когда он просыпается, одолевает вот такая мысль:
«Сейчас я молод и крепок. Я тружусь, и порою мне кажется, что у меня мало досуга и что я трачу больше усилий, чем большинство мне подобных. Я ценою большого труда удовлетворяю нужды мои собственные, моей жены, моих детей. Но что будет со мной и с ними, когда старость или болезнь сделает мои руки беспомощными? Нужно очень твердо владеть собой и обладать сверхчеловеческой силой и предусмотрительностью, чтобы сберегать из моего скудного заработка средства, на которые можно будет жить в эти злосчастные будущие дни. С болезнью-то, может быть, мне повезет, и она минует меня, да и существуют ведь общества взаимной помощи. А вот старости не избежать, она наступит обязательно. С каждым днем она все ближе и ближе, и тогда, после честного и нелегкого труда, что меня ждет? Богадельня, тюрьма или логово бездомного для меня, выпрашивание милости и скитальческая жизнь для жены, а для дочери — страшно подумать! О, почему же нет какого-нибудь социального учреждения, на которое я обратил бы внимание еще в молодости и которое обеспечило бы меня хлебом насущным в старости?»
Надо сказать, что эта мысль, которую я все-таки изложил довольно слабо, преследует днями и ночами, в любой час, огромное число наших напуганных собратьев. Но когда проблема встает перед человечеством именно так, давайте придем к убеждению, что она разрешима.
А если в своих усилиях по обеспечению собственного будущего рабочие посеяли тревогу среди других классов общества, значит они придали этим своим усилиям неверное, несправедливое и действительно опасное направление. Их первым устремлением — так уж повелось во Франции — стала попытка посягнуть на государственное достояние, учредить пенсионную кассу за счет налоговых поступлений, заставить вмешаться государство и закон, получить выгоду от прямого грабежа, избавив себя тем самым от всяких опасностей, да и от стыда тоже.
Но не с этой стороны социального горизонта может взойти столь желаемая рабочими институция. Пенсионная касса, чтобы быть полезной, прочной, доступной, создающей гармонию между своим происхождением и своей целью, должна быть плодом их собственных усилий, энергии, мудрости, опыта, предусмотрительности. Она должна, так сказать, обогащаться их собственными жертвоприношениями, должна расти, орошаемая их потом. Им не надо ничего требовать от правительства, кроме предоставления свободы действий и пресечения всякого обмана и надувательства.
Но пришло ли время, когда можно учредить пенсионную кассу для трудящихся? Не берусь утверждать, что пришло, и даже думаю, что оно еще не пришло. Чтобы создать институцию, призванную поднять тот или иной класс на новую ступень стабильности, нужен определенный прогресс и определенная ступень в цивилизационном развитии той социальной среды, в которой эта институция будет существовать. Нужна жизнетворная для нее атмосфера. И если я не заблуждаюсь, то именно общества взаимной помощи, которые накопят материальные ресурсы, укрепят ассоциативный дух, приобретут достаточный опыт, умение предвидеть будущее, привьют чувство собственного достоинства трудящимся классам, именно они, общества взаимной помощи, должны будут породить пенсионные кассы.
Посмотрите, что происходит в Англии, и вы убедитесь, что все на свете взаимосвязано и что для любого дальнейшего прогресса необходим прогресс предыдущий.
В Англии все взрослые люди, которым так или иначе оказались нужны общества взаимной помощи, вступили в них, притом без всякого принуждения, и это очень важный момент, когда речь идет о начинаниях, обеспечивающих справедливость лишь в больших масштабах согласно закону больших чисел.
Эти общества располагают огромными капиталами и ежегодно получают очень и очень значительные прибыли.
Позволительно полагать — иначе придется вообще отрицать факт наличия цивилизации и цивилизованности, — что использование этих обильных сумм по прямому и изначальному назначению будет последовательно и пропорционально сокращаться.
Одно из благ развития цивилизации — умножение всякого рода целительных и оздоровительных свойств и средств. Гигиена, искусство врачевания совершили немалый прогресс. Машины берут на себя самую тяжелую часть человеческого труда. Увеличивается средняя продолжительность жизни. В связи со всеми этими обстоятельствами нагрузка на ассоциации взаимной помощи уменьшается.
Но еще более важно и больше обнадеживает то обстоятельство, что Англии исчезли обширные промышленные кризисы. Причинами их бывали либо внезапно вспыхивавшее пристрастие англичан к авантюрным и крайне рискованным шагам и предприятиям, в результате чего исчезали огромные капиталы; либо неоправданные скачки цен на предметы первой необходимости из-за ограничительных таможенных мер, ибо совершенно ясно, что когда хлеб и мясо слишком дороги, все ресурсы людей используются на их покупку, а другие виды потребления отходят на задний план, и безработице фабричных рабочих становится неизбежной.
Первая из этих причин уходит в былое благодаря урокам, извлеченным из публичного обсуждения данного вопроса, а особенно благодаря урокам, извлеченным из сурового опыта, и уже можно предвидеть, что эта страна, которая совсем недавно слишком увлекалась американскими займами, мексиканскими рудниками, чрезмерным строительством железных дорог и делала все это с неподражаемой слепотой и доверчивостью, будет отныне гораздо менее безрассудной, чем другие страны, касательно иллюзий, связанных, например, с Калифорнией.
Что мне сказать о свободном обмене, обязанном своим триумфом Кобдену, а не Роберту Пилю, так как апостол всегда порождает государственного деятеля, а государственный деятель не может обойтись без апостола? Вот вам и новая сила в мире, которая, надеюсь, нанесет мощный удар по чудовищу, именуемому безработицей. Ограничение, таможенное, имеет своей тенденцией и своим эффектом (да его сторонники и не отрицают этого) поставить некоторые промышленные отрасли страны, а следовательно и часть населения, в положение весьма шаткое. Подобно тому как волны, вдруг вздыбленные ветром, стремятся вниз, чтобы вновь сделать море гладким, так и эти искусственно поддерживаемые отрасли, окруженные со всех сторон победоносной конкуренцией, всегда готовы рухнуть. Что требуется для их падения? Всего-навсего маленькая поправочка к одной из статей одного из многочисленнейших тарифов. И наступает кризис. Вариации цен на продовольствие тем более велики, чем более узок круг, за которым пребывает внешняя конкуренция. А если окружить таможнями департамент, округ, коммуну, то флуктуации цен усилятся еще больше. Свобода же действует по принципу страховки. В разных странах и в разные годы она компенсирует плохие урожаи хорошими. Она удерживает цены на среднем уровне. Она, следовательно, есть фактор нивелирования и уравновешивания. Она содействует стабильности, а значит, противостоит нестабильности, которая является обильным источником кризисов и безработицы. Не будет преувеличением сказать, что уже начальный период деятельности Кобдена сильно ослабил и еще ослабит те опасности, которые как раз и породили в Англии общества взаимной помощи.
Кобден предпринял и другое дело (и оно будет иметь успех, потому что хорошо обоснованная истина всегда побеждает), которое будет не в меньшей степени способствовать стабильности положения трудящихся. Я имею ввидУ упразднение войны, или, вернее (что то же самое по сути), внедрение мира и общественное мнение, от которого в конечном счете зависит, быть ли войне или миру. Война — это всегда великое потрясение народа в примышленных делах и делах прочих, в движении капиталов, даже во вкусах и пристрастиях людей. Она, следовательно, есть важнейшая причина разлада, бедствия как раз для тех классов, которые меньше всего могут повлиять на условия своего труда. И если эту причину ослабить или устранить, более легкой и слаженной будет деятельность обществ взаимной помощи.
С другой стороны, благодаря прогрессу с течением времени их ресурсы будут только умножаться. И тогда наступит момент, когда они смогут одержать новую и решающую победу над нестабильностью человеческого существования, преобразовавшись в пенсионные кассы. Так оно и будет, потому что к этому устремлены все чаяния трудящихся.
Надо заметить, что одновременно с тем, что такое достижение подготавливают материальные обстоятельства и условия, к этому же подталкивают и нравственные факторы, возникшие и окрепшие под воздействием самой работы обществ взаимной помощи. Они развивают у рабочих такие привычки, качества, достоинства, развитие и распространение которых служит необходимым предварительным условием для создания пенсионных касс. Вглядитесь повнимательнее, и вы убедитесь, что пришествие этой институции предполагает высокий уровень развития цивилизации. Так и должно быть. А как же иначе, если люди не привыкнут видеться друг с другом, объединяться, сами обеспечивать собственные интересы, если они будут предаваться порокам, имеющим своим следствием преждевременную старость, если они будут думать, что дозволены любые действия против общества и что коллективный интерес есть всего-навсего узаконенная мишень, в которую нацелены мошенничество и обман.
Чтобы вопрос о создании пенсионных касс не стал предметом бесплодных споров и разногласий, трудящиеся должны твердо усвоить, что им предстоит рассчитывать только на самих себя, что коллективный фонд будет накапливаться теми, кто будет добровольно участвовать в этих кассах, что совершенно несправедливо и антисоциально привлекать в кассы средства от налоговых поступлений, то есть силой обирать те классы, которые не будут участвовать в распределении кассовой наличности. Между тем мы еще не готовы к такому подходу к проблеме, и слишком частые и многочисленные ссылки на государство ясно показывают, каковы надежды и требования наших трудящихся. Они полагают, что их пенсионная касса должна субсидироваться именно государством, подобно тому как оно субсидирует пенсионы чиновникам. Вот так одно превратное мнение всегда порождает другое.
Но если пенсионные кассы должны пополняться исключительно теми, кто заинтересован в их существовании, то разве нельзя сказать, что они уже существуют, потому что ныне действующие компании по страхованию жизни представляют собой такие комбинации, которые позволяют любому рабочему обеспечить свое завтра за счет некоторых сегодняшних жертвоприношений.
Итак, я уже много рассказал и об обществах взаимной помощи, и о пенсионных кассах, хотя в этой главе они у меня связаны между собой лишь как-то косвенно. Дело в том, что я хотел показать, как человечество последовательно движется к обеспечению стабильности или, вернее (ибо само понятие стабильности предполагает нечто стационарное, неподвижное), как оно победоносно преодолевает неопределенность, гадательность; неопределенность, эту неизбывную угрозу, которая достаточна сама по себе, чтобы отравить все радости жизни; этот дамоклов меч, висящий над людскими судьбами. Так пусть эта угроза всегда отдаляется и уменьшается благодаря выравниванию до средней величины всех шансов во все времена, во всех краях и для всех людей. Это будет одна из прекраснейших социальных гармоний, которую будут с восторгом созерцать и экономист, и философ.
Не надо думать, будто победа эта зависит от двух смежных институций. Нет, опыт показывает, что не в них дело и что так или иначе человечество находит и будет находить свой путь к стабильности. Достаточно того, что неопределенность есть зло, и можно быть уверенным, что рано или поздно она будет сокрушена, ибо таков закон природы самого человека.
Хотя, как мы видели, наемный труд оказался в свое время, в аспекте стабильности, наиболее развитой формой ассоциации между капиталом и трудом, он все-таки оставляет много места для гадательности и неуверенности. Пока рабочий работает, он знает, на что может рассчитывать. Но до каких пор у него будет работа, до каких пор, помимо прочего, будет хватать ему сил трудиться? Этого он не знает, потому-то его будущее составляет для него жуткую проблему. Неопределенность капиталиста — иного рода. Для него нет вопроса о жизни или смерти. «Я всегда буду получать процент с моих капиталов, вот только неизвестно, велик или мал он будет». Вот так стоит вопрос перед прошлым трудом.
Сентименталистски настроенные филантропы, которые усматривают в этом вопиющее неравенство и хотят устранить его искусственными и, я бы сказал, несправедливыми и насильственными способами, не обращают внимания на то, что невозможно помешать природе вещей быть и оставаться природой вещей. Не бывает так, чтобы прежний труд не обладал большей надежностью, нежели труд нынешний, потому что продукты уже созданные имеют больший ресурс определенности, чем продукты, которые только еще предстоит создать, а услуги, уже оказанные, полученные и оцененные, покоятся на более прочном основании, чем услуги, которые пока что всего-навсего предлагаются. Если вы не удивляетесь тому, что из двух рыбаков более уверен в своем будущем тот, у кого имеются удочки, сети, лодка, да и запасы рыбы, и все это сделал и сберег он сам, чем тот, у кого нет ровнехонько ничего, кроме желания половить рыбки, то почему же вас удивляет, что социальный порядок обнаруживает и являет нам в принципе такую же разницу? Чтобы досада рабочего и его зависть к капиталисту получили свое оправдание, требуется, чтобы относительно стабильное положение одного было одной из причин нестабильного положения другого. Но на деле-то происходит совсем наоборот, и как раз капитал в руках одного человека гарантирует заработок другому человеку, хотя такая гарантия может казаться вам недостаточной. Без капитала гадательность, неуверенность, ненадежность существования будут многократно более сильными и абсолютно неизбежными. Так неужели рабочий обрадуется тому, что его трудности и беды возрастут, обрадуется только потому, что беды и трудности станут общими и равными для всех?
Допустим, два человека подвергаются равному риску, который обозначим для каждого числом 40. Один хорошо поработал, был предусмотрителен и свел свой риск к 10. Тем самым его сотоварищ, ввиду некоей таинственной и подспудной солидарности, уменьшил свой риск не до 10, а до 20. Что может быть справедливее, чем то, что первый, усердный и умеющий работник, стал получать большее вознаграждение? Что может быть восхитительнее, чем то, что другой тоже воспользовался достоинствами своего собрата? Ну, так вот, этот феномен убирает прочь филантропию, которая утверждает, что такой порядок вещей ущемляет и даже оскорбляет равенство.
Старый рыбак сказал однажды своему товарищу:
«У тебя для рыбной ловли нет ни лодки, ни сетей, ни другого снаряжения, а есть голые руки. Ты сильно рискуешь, и, боюсь, немного выловишь. У тебя нет и запасов пищи, а на пустой желудок работа не пойдет. Давай-ка отправимся со мной. Это в твоих и моих интересах. В твоих потому, что я уступлю тебе часть улова, и какова бы ни была эта часть, она все равно окажется больше того, что ты поймал бы в одиночку. В моих интересах потому, что липший улов, благодаря твоей помощи, окажется больше той доли, которую я тебе отдам. Одним словом, союз твоего труда с моим трудом и капиталом как раз и даст то лишнее, которого не было бы, если бы мы действовали разрозненно, а раздел этого лишнего объясняет, как и почему ассоциация выгодна нам обоим».
Так они и поступили. Вскоре молодой рыбак стал предпочитать ежедневное получение одинаковой и постоянной порции рыбы. Его ненадежная прибыль превратилась в твердый заработок, и тем не менее выгоды от ассоциации не исчезли, и, конечно же, сама ассоциация не развалилась.
И вот при таких-то условиях и обстоятельствах так называемая филантропия социалистов гневается на тиранию лодок и сетей, выступает против вполне естественного более надежного положения того, кто владел лодкой и сетями, потому что он изготовил их именно для того, чтобы обеспечить себе больше надежности! Она, филантропия, пытается убедить бедняка, что он жертва добровольного соглашения со старым рыбаком и должен вернуться к своему изолированному положению.
Да, будущее капиталиста менее рискованно, чем будущее рабочего. Но это означает, что человек, владеющий чем-то, обеспечен лучше, чем тот, кто пока что не владеет ничем. Это так и должно быть, ибо здесь и рождается стремление каждого владеть чем-нибудь.
Таким образом, люди склонны выйти из состояния наемного труда и превратиться в капиталистов. Такая склонность и соответствующие действия соответствуют самой природе человеческого сердца. Какой трудящийся не хотел бы иметь собственные орудия труда, собственное авансирование, торговую лавку, мастерскую, дом? Какой рабочий не мечтает превратиться в хозяина? Кто не был бы счастлив командовать людьми после многих лет, когда командовали им самим? Остается выяснить, благоприятствуют ли такой тенденции или препятствуют ей великие законы экономики и естественный ход социального механизма. Это будет последним вопросом, который мы рассмотрим в рамках тематики заработков.
Впрочем, разве могут быть тут сомнения?
Давайте еще раз вспомним эволюцию производства, Даровая полезность непрерывно заступает место полезности трудоемкой; с каждым достигнутым результатом человеческие усилия высвобождаются и направляются на новые дела и начинания; каждый рабочий час обеспечивает удовлетворение все более значительных и разнообразных потребностей. Так как же не вывести из таких предпосылок следствие касательно того, что последователь но увеличивается полезный эффект, плоды которого в конце концов распределяются между всеми; что, следовательно, улучшается и укрепляете положение трудящихся; что, опять-таки следовательно, такое улучшение укрепление не имеет пределов?
Само следствие превращается в причину, и мы видим, что прогресс не только, так сказать, идет, но идет, ускоряясь. Ведь и в самом деле из века в век становится легче накапливать и сберегать средства существования, поскольку вознаграждение за труд становится обильнее. А сбережения увеличивают капиталы, вызывают спрос на рабочие руки и определяют уровень заработков. Повышение же заработков, в свою очередь, способствует сбережениям и превращению наемного рабочего в капиталиста. Тем самым между вознаграждением за труд и сбережениями происходит взаимодействие, совершается некий процесс, который всегда благоприятен трудящемуся классу, всегда снимает с него тяжесть удовлетворения настоятельных нужд.
Быть может, скажут, что вот, мол, я собрал здесь воедино все то, что может внушить надежду пролетариям, и обошел молчанием то, что способно обескуражить его и ввести в отчаяние. Скажут, что хотя и наблюдается тенденция к равенству, но наблюдается также и тенденция к неравенству. Почему, дескать, я не анализирую обе тенденции, не объясняю и не разъясняю истинного положения пролетариата и не привожу науку в соответствие с действительными фактами, на которые наука закрывает глаза? Вы (то есть я) показываете нам, как даровая полезность вытесняет трудоемкую полезность, как дары Бога все больше и больше становятся достоянием сообщества людей, как, ввиду этого единственного фактора, человеческий труд получает все более высокое вознаграждение. Из роста вознаграждения вы умозаключаете о растущей легкости делать сбережения, из легкости сберегать — о новом росте вознаграждения, что ведет к новым и еще более обильным сбережениям, и так далее до бесконечности. Получается, что такая система настолько логична и настолько внушает оптимизм, что мы вроде бы никак не можем что-либо ей научно противопоставить. Но где факты? Где реализуется освобождение пролетариата? В больших промышленных центрах? Среди сельских поденщиков? Ваши теоретические выкладки не воплотятся в практику, так как вы ссылаетесь на одни экономические законы, но есть и другие, действующие в противоположном направлении, а вы о них не говорите. Например, почему вы не рассказываете нам о конкуренции между самими рабочими, которая сбивает их заработки, о настоятельной необходимости просто жить, существовать, вынуждающей пролетария соглашаться на любые условия со стороны капитала, так что самый обездоленный, самый голодный рабочий-одиночка определяет уровень всех заработков? И если даже, несмотря на все эти трудности и преграды, жизнь наших многочисленных собратьев все-таки как-то смягчается, почему вы не показываете нам закон народонаселения, который действует фатально, так сказать, умножая множество страждущих, обостряя конкуренцию, увеличивая предложение рабочих рук и прибыли капитала, вынуждая пролетария получать за 12—16-часовой рабочий день только то, что необходимо (это слово стало священным) для поддержания его существования?
Что ж, если и не затронул решительно все стороны проблемы, то только потому, что ее нельзя охватить всю в одной-единственной главе. Я изложил общий закон конкуренции, и по нему можно было видеть, что он не дает никакому классу, особенно самому обездоленному, серьезных мотивов для разочарования. Что касается закона народонаселения, то я еще буду о нем говорить, и читатель, надеюсь, убедится, что по своим общим эффектам этот закон не имеет ни оттенка безжалостности. И, поверьте, всякая большая проблема — как, например, будущая судьба определенной части человечества — связана не с одним-единственным экономическим законом (и следовательно, не только с этой главой моей книги), а со всей совокупностью законов(да и со всей моей книгой).
Далее, хочу обратить внимание читателя еще вот на что: когда налицо какой-то эффект, следует остерегаться приписывать его общим и провиденциальным законам, ибо эффект этот может происходить не от действия, а наоборот, от нарушения этих законов.
Разумеется, я не отрицаю наличия разного рода бед и невзгод — тяжелый труд, низкие заработки, неопределенность будущего, чувство приниженности, — бросающихся в глаза нашим собратьям, которые не смогли еще подняться через посредство собственности до уровня более надежного и обеспеченного положения. Но ведь надо признать, что неопределенность и неуверенность, лишения, незнание были исходным пунктом развития всего человечества. А раз так, то проблема, как мне представляется, заключается в том, чтобы выяснить: 1) направлены ли общие провиденциальные законы на то, чтобы снять со всех классов ярмо, под которым мучилось человечество в начале своего развития; 2) облегчают ли завоевания, совершенные передовыми классами, положение классов отстающих. И если ответ здесь можно дать только утвердительный, то можно также и сказать, что мы снова и снова констатируем социальную гармонию и правомерность воли Провидения, хотя Провидение в наших оценках не нуждается.
При всем при том, поскольку человек наделен собственной волей и свободой выбора, ясно, что благотворные законы Провидения действуют только в такой мере, в какой человек согласует с ними свои действия. И хотя я утверждаю, что человек способен к самосовершенствованию, я вовсе не хочу этим сказать, что он прогрессирует даже тогда, когда не признает этих законов и нарушает их. Так, я говорю, что сделки и соглашения между людьми, свободные, добровольные, избавленные от всякого мошенничества или насилия, несут в себе и всем некий прогрессивный принцип. Но это не означает утверждения, будто прогресс неизбежен и рождается из войны, монополии, лжи, клеветы. Я говорю всего-навсего, что заработки имеют тенденцию к повышению, что их повышение способствует сбережениям и что сбережения, в свою очередь, ведут к повышению заработков. Но если наемный рабочий ленив, рассеян или дебошир, то он тут же пресекает все прогрессивные эффекты, и я вовсе не заявляю, что с ними, эффектами, не произойдет ничего плохого; напротив, в моем позитивном утверждении предполагается такое отступление.
Чтобы подвергнуть научные выводы испытанию фактами, нужно сопоставить между собой два периода времени, взять, к примеру, 1750 и 1850 годы.
Надо прежде всего выяснить, каково в эти два периода соотношение между числом пролетариев и собственников. Я заранее могу предсказать, что за век число преуспевших в этом отношении сильно выросло в сравнении с числом непреуспевших.
Далее, следует уяснить, каково специфическое положение каждого из двух классов, а это можно сделать, лишь проследив степень удовлетворения их потребностей. С очень большой вероятностью обнаружится, что реальные удовлетворения очень и очень существенно возросли — у одного класса благодаря накопленному труду, у другого благодаря труду, непосредственно совершаемому.
Если этот двойной прогресс, соответственный каждому классу и относительный сам по себе, оставляет желать лучшего, особенно в том, что касается рабочего класса, то придется задаться вопросом, а не был ли прогресс замедлен заблуждениями, несправедливостями, насилиями, неведением, всякими страстями — одним словом, ошибками и изъянами у самого человечества, то есть привходящими причинами, которые нельзя путать с тем, что я называю великими и постоянно действующими законами экономического развития общества. Скажем, не было ли в этот промежуток времени войн и революций, которых можно было бы избежать? Не получилось ли так, что подобного рода жестокости сначала поглотили, а потом рассеяли неисчислимую массу капиталов, а следовательно, сократили фонд заработков и сильно отдалили для множества трудящихся и их семей час освобождения? Не отвратили ли они труд от его прямого назначения, приведя дело не к удовлетворениям, а к разрушениям? Не было ли монополии, привилегий, плохо распределяемых налогов и налоговых поступлений? Не было ли абсурдных, глупых потреблений, смешного увлечения всякими модами, пустой растраты сил, которую можно объяснить лишь чувствами и предрассудками наивного, детского свойства?
Вот тогда и посмотрите, каковы следствия всего этого.
Повторяю: существуют общие законы, которые человек может соблюдать или нарушать.
Если бесспорно, что за сотню лет французы частенько нарушали естественный порядок социального развития, позволяли себе вести нескончаемые войны, периодически устраивали революции, если у нас царили несправедливость, привилегии, проматывание состояний и вообще безумства всякого рода, что вело к ужасающим потерям сил, капиталов и труда; но если, с другой стороны, несмотря на первую серию фактов, можно констатировать и другую серию, а именно что за те же сто лет класс собственников пополнился людьми из рядов класса пролетариев и что оба класса стали получать больше удовлетворений, то мы неизбежно придем к следующему заключению:
Общие законы социального мира гармоничны, они направлены на всестороннее совершенствование человечества.
Ибо в конечном счете, поскольку несмотря на то, что в течение ста лет эти законы часто и в сильнейшей степени нарушались, человечество все-таки продвинулось вперед, действие их оказалось благотворным, и они были даже достаточны, чтобы компенсировать вред от всяческого их нарушения.
Да и как могло бы быть иначе? Могут спросить, а нет ли двусмыслицы или некоего плеоназма в словосочетании «благотворные общие законы». Но разве могут они быть иными? Когда Господь вдохнул в человеческое существо могучее стремление к благу и дал ему возможность различать, что есть и что не есть благо, чтобы человек мог исправлять свои ошибки, с этого мгновения стало ясно, что человечество способно совершенствоваться и что через все движения ощупью, заблуждения, разочарования, гнет, колебания в нерешительности оно идет в сторону неуклонного улучшения своего положения и будет идти неопределенно долго. Этот ход человечества — так сказать, за вычетом ошибок, разочарований, угнетения — и есть воплощение общих законов социального порядка. А ошибки, угнетение я называю нарушением этих законов, или причиной всяческих пертурбаций. Невозможно, чтобы следование законам было вещью благотворной, а нарушение их — вещью злотворной, если только, конечно, кто-нибудь не додумается до того, что нарушения общих законов — фактор более постоянный, нежели само их действие. Но это противоречило бы всем существующим предпосылкам, а именно: наш ум может ошибаться, но он же способен исправлять ошибки. В том социальном мире, в котором мы живем, всякая ошибка рано или поздно наталкивается на ответственность, угнетение рано или поздно разбивается и сокрушается солидарностью. Отсюда следует, что пертурбационные, возмущающие причины не имеют постоянного характера, а все то, что они нарушают' — так сказать, сам предмет нарушений — как раз и заслуживает имени общих законов.
Чтобы действовать в соответствии с общими законами, надо их знать. Поэтому да будет мне позволено прямо-таки настаивать на наличии связей, столь мало понимаемых, между капиталистом и трудящимся.
Капитал и труд не могут обходиться друг без друга. Регулирование отношений между ними — одно из важнейших и интереснейших явлений, какое могут наблюдать экономисты. Но при этом всегда надо помнить, что лютая ненависть, жаркие схватки, преступления, кровопролития проистекают из невнимательного, плохого, отвратительного наблюдения, когда такое наблюдение популяризируется.
Я со всей определенностью говорю, что за несколько последних лет публику перепичкали, перенасытили самыми ложными теориями на эту тему. Учили и пропагандировали, что из свободных сделок и договоренностей между капиталом и трудом должны выходить, притом не от случая к случаю, а всегда и необходимым образом, монополия для капиталиста, угнетение для трудящегося. А из этого умозаключили, что свобода должна быть повсеместно задушена, еще и еще раз я утверждаю, что когда свободу обвиняют в том, будто она порождает монополию, то пытаются не только констатировать некий факт (сомнительный, разумеется), но и вывести целую закономерность, сформулировать закон. Руководствуясь таким подходом, ссылались и ссылаются на работу машин и на конкуренцию. Думаю, что г-н де Сисмонди был основателем, а г-н Бюре пропагандистом столь печальных доктрин, хотя последний делал лишь робкие выводы, а первый не делал выводов вовсе. Однако пришли другие «мыслители», более отчаянные. Посеяв ненависть к «капитализму» и «собственничеству», заставив массы поверить в бесспорность такого их открытия, как: «Свобода неизбежно ведет к монополии», они, вольно или невольно, побудили народ удавить эту проклятущую Свободу. Четыре дня кровавой борьбы как-то отрезвили его, но ни в чем не уверили. Разве мы не видим теперь, как государство, поддаваясь вульгарным предрассудкам, всегда готово вмешаться в отношения капитала и труда?
Действие конкуренции мы уже вывели из нашей теории ценности. Мы покажем также действие машин. А пока что ограничимся некоторыми общими соображениями об отношениях капиталиста и трудящегося.
Наших пессимистически настроенных реформаторов очень беспокоит и буквально потрясает, что капиталисты богаче рабочих и получают больше удовлетворения; отсюда, дескать, следует, что они обязаны выделить рабочим гораздо более значительную долю, то есть фактически несправедливую, в доходах от совместно созданного продукта. Обрисовывая положение рабочего класса, эти деятели используют вроде бы объективные статистические данные совершенно беспристрастного характера.
Однако эти господа забывают, что абсолютная нищета есть неизбежный исходный пункт всех людей и непременно наличествует до тех пор, пока люди ничего не приобретут и пока никто им не поможет что-либо приобрести. Так что просто и всего-навсего заметить, что капиталисты живут лучше рабочих, это значит лишь констатировать, что имеющие нечто богаче не имеющих ничего.
Рабочий, конечно, должен задаваться вопросами, но не такими:
«Дает ли мне мой труд много или мало? Дает ли он столько же, что и другому? Дает ли он мне столько, сколько я хотел бы?»
А вот какими:
«Дает ли мне мой труд меньше потому, что я предоставил его в распоряжение капиталиста? Давал ли бы он мне больше, если бы я работал сам по себе, особняком, или же объединился бы с другими трудящимися, такими же нищими, как и я? Мне живется плохо, но стало ли бы лучше, если бы во всем мире не было капитала? А вот если в результате соглашения с капиталом получаемая мною доля больше той, которую я получал бы без такого соглашения, то на что мне жаловаться? И потом, по каким законам наши соответственные доли, моя и капиталиста, увеличиваются или уменьшаются, когда сделки такого рода заключаются свободно? Если в самом характере этих сделок заложено условие, что подлежащая разделу сумма растет в целом, то я буду получать тоже растущую долю (см. об этом также в главе VII), и мне тогда незачем проклинать и ненавидеть капитал, а наоборот, я должен считать его своим добрым собратом. Если наличие капитала улучшает мою жизнь, а его отсутствие привело бы меня к голодной смерти, буду ли я поступать осторожно и мудро, клевеща на него, запугивая его, заставляя его бежать?»
Без конца твердят, что на переговорах, в торгах, предшествующих соглашению, положения сторон не равны, потому что капитал может тянуть время и выжидать, а труд не может себе этого позволить. А торопящийся, мол, уступает первым, и капиталист сам устанавливает уровень заработка рабочего.
Да, конечно, если рассматривать вещи с чисто внешней стороны, тот, кто сделал те или иные запасы и может выжидать благодаря своей предусмотрительности, тот получает больше выгоды от сделки. При одной, отдельно взятой сделке тот, кто говорит: «Даю, чтобы ты сделал», — торопится меньше, чем тот, кто отвечает: «Сделаю, чтобы ты дал». Ибо, когда говорящий «даю» уже владеет чем-то, он может и подождать.
Однако не следует забывать, что ценность существует и действует по одно и тому же принципу как в услуге, так и в продукте. Когда одна из договаривающихся сторон говорит «даю», а не «сделаю», значит, она уже предвидела будущее «делание». По сути ценность определяется услугой как той так и другой стороны. Если для работы в настоящем времени всякая задержка есть страдание, то для работы прошлой она есть потеря. Поэтому не надо думать, будто говорящий «даю», то есть капиталист, очень уж сильно радуется отсрочкам соглашений, особенно когда речь идет о совокупности всех его сделок. Кто видел, чтобы множество капиталов оставались в бездействии? Разве так уж многочисленны промышленные предприятия, останавливающие свое производство, судовладельцы, прекращающие плавание своих судов, землевладельцы, откладывающие сбор урожаев, и все только ради того, чтобы снизить заработки рабочих, беря их измором?
Мы не будем все-таки отрицать, что положение капиталиста выгоднее, чем положение рабочего. Однако нет ли чего-нибудь еще, на что следовало обратить внимание, рассматривая соглашение между ними? Например, благоприятствует ли сегодняшнему труду то обстоятельство, что труд накопленный постепенно теряет свою ценность единственно под воздействием времени. Я уже немного говорил об этом. Тем не менее уместно еще раз привлечь внимание читателя к такому феномену, ибо он в изрядной степени воздействует на вознаграждение актуального, сегодняшнего труда.
Я полагаю, что теория Смита о том, что ценность проистекает из труда, неверна или, по меньшей мере, неполна потому, что она видит в ценности лишь один элемент, тогда как, будучи отношением, или соотношением, она необходимым образом содержит два элемента. К тому же, если бы ценность порождалась исключительно трудом и была бы, так сказать, представительницей единственно труда, то она была бы ему пропорциональна, а это противоречит всем фактам повседневной жизни.
Нет, ценность проистекает из оказанной и полученной услуги, а величина услуги зависит не меньше — а на деле больше — от сбереженного труда получающего услугу, чем от затраченного труда оказывающего услугу. Это подтверждается самой обыкновенной житейской практикой. Когда я покупаю какой-нибудь продукт, я могу задаться вопросом: «Сколько времени ушло на его производство?» — и мой мысленный ответ будет одним из элементов моей оценки продукта. Но меня еще и в особенности интересует другое: «Сколько времени ушло бы у меня самого на его производство? И сколько времени ушло у меня на вещь, которую просят у меня в обмен на этот продукт?» То есть, когда я покупаю услугу, я не ограничиваюсь вопросом, во что обошлась она продавцу услуги; меня еще интересует, во сколько обошлась бы она мне, если бы я оказал ее себе сам.
Эти вопросы и ответы личностного характера очень важны для оценки обмениваемых вещей, они просто-напросто определяют эту оценку.
Попробуйте поторговаться насчет брильянта, найденного вами случайно. Вам уступят мало труда или совсем никакого, или же запросят большого труда с вас. Но вы согласитесь. Почему? Потому что вы примете в соображение труд, от которого вас освобождают, тот самый труд, который вы потратили бы на приобретение брильянта любым другим путем, но не случайной находкой.
Следовательно, когда обменивают прошлый труд на труд сегодняшний то делают это на основе не интенсивности и или длительности того и другого труда, а их ценности, то есть на основе оказываемой услуги и полезности этой услуги. Капитал может сказать: «Вот продукт, который обошелся мне когда-то в десять часов работы». Но сегодняшний, актуальный труд может ответить:
«Я могу изготовить такой же продукт за пять часов». И капиталу придется смириться, так как актуальному труду безразлично, сколько времени требовалось когда-то на изготовление продукта. Ему важно, сколько времени требуется сегодня и сколько времени высвобождается за оказанную услугу.
В самом общем смысле капиталист — это такой человек, который, предусмотрев, что такая-то услуга будет востребована, приготовил ее заранее и включил ее в, так сказать, подвижную ценность продукта.
Когда работа вот так проделана загодя в расчете на будущее вознаграждение, ничто не говорит нам о том, что в любой день этого будущего услуга окажется все той же самой, неизменной, что она высвободит все такой же труд и сохранит свою начальную ценность. Подобное было бы совершенно невероятно. Да, прошлый труд может получить очень большой спрос, может оказаться незаменимым ничем другим, его может оценить гораздо большее число людей, его ценность может расти со временем; иными словами, он может обмениваться на гораздо более значительное количество актуального труда. Например, такой продукт, как брильянт, скрипка Страдивари, картина Рафаэля, виноградник в Шато-Лафит обменивается на количество рабочих дней, в тысячу раз большее, чем требовалось в свое время на создание этого продукта. Но это означает лишь то, что прежний труд вознаграждается столь обильно потому, что он есть оказание огромной услуги.
Конечно же, возможно и реально происходит также и обратное. Скажем, то, что требовало четырех часов труда, продается за трехчасовой труд такой же интенсивности.
Однако — и этот пункт представляется мне чрезвычайно важным с точки зрения положения и интересов трудящихся классов, которые с таким пылом и отнюдь не безосновательно стремятся выйти из своего и пугающего их ненадежного и необеспеченного состояния, — так вот, говорю я, однако, хотя обе вышеназванные альтернативы возможны и действительно реализуются, то есть хотя накопленный труд либо выигрывает, либо проигрывает в своей ценности по сравнению с трудом актуальным, все-таки первый случай довольно редок и его можно считать случайностью, исключением из правила, тогда как второй есть результат действия общего закона, неотрывно связанного с самой, скажем так, структурой, организацией человека.
Бесспорно, что человек с его приобретениями ума и навыка представляет собой натуру прогрессирующую, по меньшей мере в хозяйственном отношении (ибо, с точки зрения морали, такое утверждение может встретить немало противников). Несомненно также, что большинство вещей, которые изготовлялись раньше с затратой какого-то количества труда, теперь требуют труда меньшего благодаря созданию и совершенствованию машин и увеличению доли участия в производстве даровых природных сил. Можно, не боясь впасть в ошибку, утверждать, что, к примеру, через каждые десять лет такое-то количество труда дает в большинстве случаев гораздо более значительные результаты, чем оно давало в предыдущее десятилетие.
Какой же отсюда можно сделать вывод? А такой, что прошлый труд всегда снижает свой удельный вес по сравнению с трудом нынешним и что при обмене, притом без малейшей несправедливости, нужно, для уравновешивания услуг, чтобы первый труд отдал второму больше часов, чем получит сам. Таково непременное следствие прогресса.
Вы скажете мне: «Вот машина, ей десять лет, но она совсем как новенькая. Ее создание обошлось в тысячу рабочих дней, и я продам ее вам за такое же число дней». Я отвечу: за десять лет изобрели новые орудия и способы труда, так что сегодня я могу сделать сам или поручить кому-нибудь сделать, что одно и то же, машину, подобную вашей, но за шестьсот дней; поэтому дороже я у вас ее не куплю. «Но я же теряю четыреста дней!» Нет, поюму что теперешние шесть дней стоят десять дней десятилетней давности. То, что вы предлагаете мне за тысячу, и я могу достать у кого-нибудь другого за шестьсот. Вот так торг и закончился ничем. Если время убавило ценность нашего труда, с какой стати именно мне терпеть убытки?
Вы скажете мне: «Вот поле. Чтобы довести его до нынешнего состояния продуктивности, я и мои предки потратили тысячу дней. По правде говоря, они не ведали ни топора, ни пилы, ни заступа и все делали голыми руками. Но это неважно. Дайте мне за него сначала тысячу ваших дней, чтобы уравновесить тысячу моих, да еще прибавьте триста за продуктивную силу моей земли и забирайте ее себе». А я отвечу: я не дам вам за нее не только тысячу триста, но и тысячу дней, и вот почему: на земном шаре полно продуктивных сил, не имеющих никакой ценности; с другой стороны, сегодня известны заступ, топор, пила, плуг и множество способов обрабатывать землю и делать ее плодородной, так что я могу за шестьсот дней превратить необработанную землю в такую же, как ваша, или же (для меня это абсолютно одно и то же) получить посредством обмена все то, что вы получаете от вашего поля. Следовательно, я дам вам за него шестьсот дней и ни часом больше. «Но я же тогда не получу не только ценность продуктивных сил моей земли, но даже тех дней, которые были потрачены мною и моими предками на ее возделывание. И разве не странно, что меня обвиняет Рикардо за то, что я продаю силы природы, обвиняет Сениор за то, что я приворовываю дары Бога, обвиняют все экономисты за то, что я монополист, обвиняет Прудон за то, что я жулик, тогда как на самом деле обворовывают меня?» Вас никто не обворовывает, и вы не монополист. Вы получаете эквивалент того, что даете сами. Ведь это же противоестественно, несправедливо, невозможно, чтобы грубая работа, выполнявшаяся вручную целыми веками, обменивалась по принципу день за день на работу современную, более разумную и более продуктивную.
Итак, мы видим превосходное действие социального механизма, когда мы берем прошлый труд и труд нынешний, когда хотим выяснить, в каком соотношении распределяется между ними продукт их взаимодействия, всегда нужно учитывать специфические свойства каждого из этих видов труда. Оба они участвуют в этом распределении в зависимости от степени и характера услуг, содержащихся в каждом виде труда. Порою и, как правило, в порядке исключения первенство приобретает прошлый труд. Однако природа самого человека и закон прогресса таковы, что почти всегда и везде первенствует труд актуальный, нынешний. Прогресс благоприятствует именно ему, а издержки терпит капитал.
Такой результат показывает, насколько пусты и беспочвенны заявления наших новейших реформаторов насчет «тирании капитала». Но тут гораздо важнее не столько их опровергать и развенчивать, сколько загасить в сердцах рабочих искусственно внедренную — к несчастью, не без успеха — ненависть к другим классам.
Вот наше соображение на этот счет:
Капитал, какими бы ни были его притязания и каких бы успехов он ни достигал в своем стремлении господствовать, никогда не может создать для труда условия худшие, нежели труд в изоляции. Иначе говоря, капитал больше помогает труду своим присутствием, чем своим отсутствием.
Вспомним уже приведенный мною пример.
Два человека рыбачат, чтобы иметь средства существования. У одного есть сети, удочки, лодка и кое-какой запас провианта до следующего улова. У другого нет ничего, кроме собственных рук. В интересах обоих — ассоциироваться между собой. Каковы бы ни были условия дележа улова, они никогда не ухудшат положения каждого из рыбаков, ни богатого, ни бедного, ибо как только любой из них заметит, что ассоциация для него невыгодна, он тут же вернется к условиям жизни рыбака-одиночки.
Будь человек в состоянии дикости, живи и работай он в сельской местности или занимайся промышленностью, везде и всегда отношения капитала и труда лишь воспроизводят этот пример.
Таким образом, отсутствие капитала есть тот предел, до которого всегда может добраться труд, если того пожелает. То есть если притязания капитала не устраивают труд, он может порвать с ним связи и вернуться к изоляции, укрыться в ней (рабство тут, конечно, не в счет), порвать с ассоциацией пусть добровольной, но тягостной; труд может сказать капиталу: я не принимаю твоих условий и предпочитаю действовать в одиночку.
Могут возразить, что такое бегство от сотрудничества иллюзорно и смехотворно, что изолированность абсолютно невозможна для труда и что труд никак не может обойтись без орудий труда, иначе труженику грозит голодная смерть.
Да, верно, но это лишь подтверждает истинность моего утверждения, а именно: даже если требования капитала доходят до крайних пределов, все равно он приносит благо труду, когда ассоциируется с ним. Труд попадает в условия худшие, чем самая плохая ассоциация, в момент, когда ассоциация прекращает свое существование, то есть когда капитал угодит восвояси. Так что вы, апостолы злосчастья, перестаньте кричать о тирании капитала, ведь вы же сами признаете, что участие капитала всегда — в разной степени, но всегда — благотворно. Странный получается тиран, мощь которого полезна всем, кто пожелает ею воспользоваться, а вред причиняется лишь его отсутствием!
Но продолжают возражать и настаивать. Благо от капитала, дескать, могло быть только в начале становления общества, а сегодня он завладел всем и вся; он занял все ключевые позиции, завладел всеми землями. У пролетария нет больше ни воздуха, ни пространства, ни клочка земли, куда можно было бы ступить ногой, ни камня, на который можно было бы преклонить голову без разрешения капитала. Однако вы, возражатели, вы предлагаете пролетарию бежать от всего этого — куда? — в изоляцию, которая, по вашим же словам, есть для него смерть!
Мы наблюдаем здесь полное невежество в области социальной экономии и досаднейшую путаницу в мыслях.
Если, как утверждают, капитал завладел всеми силами природы, всеми землями, всем пространством, то в пользу кого, спрашиваю я? Видимо, в пользу самого себя. Но тогда как же так получается, что простой трудящийся, у которого нет ничего кроме его рабочих рук, имеет тысячу, миллион удовлетворений во Франции, Англии, Бельгии, но не имел бы их, пребывая изоляции, притом не в той социальной обстановке, против которой вы восстаете, а в той, которую вы лелеете, — в обстановке, когда капитал ничего не узурпировал бы?
Я буду спорить с вами, пока вы мне толком не объясните, в чем же заключается ваша новая наука; сам же я уже дал ей мою оценку (глава VII). Да, повстречайте в Париже первого попавшегося вам рабочего. Узнайте, только он зарабатывает и какие потребности удовлетворяет. Когда вы выясните все это, но используете для очередной хулы на проклятый капитал, Я вмешаюсь в ваш разговор и скажу рабочему:
«Вот сейчас мы уничтожим капитал и все созданное им. Я дам тебе сто миллионов гектаров самой плодородной земли, и ты будешь полным ее собственником, включая то, что над ней и что под ней. Ты будешь беспрепятственно пользоваться твоими четырьмя естественными правами — на охоту, рыбную ловлю, на собирание всяких плодов, на выпас скота. Правда, у тебя не будет капитала, потому что если бы он у тебя был, ты оказался бы в том же самом положении, которое ты критикуешь, указывая на находящихся в нем. Но зато тебе не придется жаловаться на собственничество, капитализм, индивидуализм, на ростовщиков, биржевиков, банкиров и всяких прочих бандитов. Вся земля будет твоей. Подумай-ка, не согласишься ли?»
Поначалу наш рабочий вообразит себя в роли могущественного монарха. Но, поразмыслив, он, очень вероятно, скажет:
«Давайте прикинем. Даже если имеешь сто миллионов гектаров добротной земли, надо что-то делать, чтобы жить. Подсчитаем, беря за меру подсчета хлеб.
Я зарабатываю 3 франка в день. Зерно стоит 15 франков, и я могу покупать гектолитр зерна раз в пять дней. Получается, как если бы я сам сеял и убирал урожай.
Если же я буду собственником ста миллионов гектаров земли, то без капитала самое большее, что я смогу сделать, так это собрать один гектолитр зерна за два года. За это время я сотню раз подохну с голоду. Так что лучше мне остаться при моем заработке».
Поистине люди мало думают о прогрессе, который совершило человечество поддерживать пусть даже жалкое существование, но все-таки именно существование рабочих…
Улучшение участи рабочих кроется в их заработках и тех естественных законах, которые определяют эти заработки и управляют ими.
1.Рабочий склонен подниматься на уровень капиталистического предпринимателя.
2.Заработки имеют тенденцию повышаться.
Вывод: переход от наемного труда к предпринимательству становится не столь уж желаемым и вместе с тем более легким...
____________________________________________________________________________________
1. Примечательно, что в Палате общин г-н Ребак является депутатом от крайних левых. В этом качестве он вроде бы прирожденный противник всех правительств, какие только можно себе вообразить, но вместе с тем он выступает за то, чтобы правительство поглотило все права и все способности людей. Значит, неверна пословица «Гора с горой не сходится».
- Войдите, чтобы оставлять комментарии