Человечество способно совершенствоваться; оно прогрессирует ко все более высокому уровню своего существования; его богатство растет и все более равномерно распределяется между людьми; его идеи ширятся и очищаются от всего наносного; его ошибки и заблуждения постепенно исчезают, а вместе с ними исчезает и угнетение, которому ошибки и заблуждения служат опорой; свет его знаний брызжет все ярче и ярче; его нравственность совершенствуется; с помощью рассудка и опыта оно научается черпать из собственной ответственности все большее и большее вознаграждение и все меньше наказывает само себя за те или иные промахи; следовательно, зло беспрерывно убывает, а благо растет и ширится. Во всем этом нет никакого сомнения, когда тщательно изучаешь натуру человека и самый принцип его деятельности, принцип, сопряженный с наличием у него интеллекта, о чем поведало нам Моисеево откровение: человек создан по образу и подобию Божию.
Мы слишком хорошо знаем, что человек несовершенен. Если бы он был таковым, он был бы не подобием Бога, а самим богом. Так что он безусловно несовершенен, он может совершать ошибки и страдать. А если бы, сверх того, он был бы неподвижен, стационарен, то он не мог бы и претендовать на привилегию быть подобием совершенного Существа.
К тому же, если бы человеческий разум, то есть способность сравнивать, судить, исправляться, обучаться, не обладал способностью совершенствоваться, притом совершенствоваться индивидуально, то что такое был бы этот разум?
А если бы, так сказать, союз всех индивидуальных совершенствований, особенно у людей, умеющих передавать свои приобретения в знаниях, опыте другим людям, не гарантировал способности коллективного совершенствования, то пришлось бы отказаться от всякой философии, от всякой науки о морали и политике.
Человек совершенствуется благодаря своему уму, своей способности переходить от ошибки, этой матери зла, к истине, этой накопительнице добра.
Человек сначала переходит в своем сознании от ошибки к истине, а затем в своем поведении от зла к добру благодаря науке и опыту, благодаря открытию не известных ему ранее эффектов в тех или иных феноменах и в его собственных действиях.
Но чтобы постичь науку, он должен стремиться к ее постижению. Чтобы воспользоваться опытом, он должен хотеть им воспользоваться. Поэтому в конечном счете способ и средство реализации человеческой способности совершенствоваться надо искать в законе ответственности.
Ввиду того, что ответственность не может мыслиться без свободы; ввиду того, что недобровольные действия не могут ничему научить и не дают сколько-нибудь ценного опыта; ввиду того, что существа, действующие удачно или неудачно, но лишь под воздействием внешних причин, без всякого участия воли, размышления, свободного выбора, как это происходит у грубой органической материи, не могут считаться существами, способными совершенствоваться в нравственном смысле понятия совершенствования, — ввиду всего этого надо сделать вывод, что свобода есть сердцевина, главное содержание прогресса. Ликвидировать, даже затронуть, свободу человека — это не только повредить ему и унизить его, но и изменить его натуру, сделать, в зависимости от степени его угнетения, менее совершенным или вовсе не совершенным, лишить его подобия с Создателем, заставить поблекнуть на его лице изначальные краски жизни.
Однако то, что мы провозглашаем и во что непоколебимо верим, в человеческую способность совершенствоваться, в необходимый и всесторонний прогресс, в чудесное воздействие прогресса в каком-либо одном направлены на все другие его направления, означает ли все это, что мы утописты, неуемные оптимисты, думающие, что все идет к лучшему в этом лучшем из миров, ждущие, что вот-вот наступит тысячелетнее царство благоденствия?
Увы, когда мы бросаем взгляд на реальный мир, где видим множество страданий, нищеты, грязи, стенаний, пороков, преступлений; когда мы пытаемся выяснить, а эффективно ли вообще воздействие на общество, на отсталое множество его членов со стороны классов, которые должны показать им дорогу в Новый Иерусалим; когда мы задаемся вопросом, как распоряжаются богатые своим богатством, поэты — божественной искрой, доставшейся им от природы, философы — своей мудростью, журналисты — своим талантом, высшие чиновники, министры, депутаты, короли — властью, которую они держат в своих руках; когда мы оказываемся свидетелями революций, подобных тем, которые недавно потрясали Европу и в которых каждая партия искала того, что в конечном счете должно было стать губительным и для каждой партии и для всего человечества; когда мы видим корыстолюбие во всех его формах и на всех уровнях, постоянное принесение в жертву одних людей ради других и будущего ради настоящего, а великий побудитель рода человеческого, личный интерес, проявляет себя лишь грубо материально и непредсказуемо; когда мы видим, как трудящиеся классы, чье благополучие и достоинство подтачиваются паразитизмом чиновников, как они, эти классы, устраивая свои конвульсивные революции, обрушиваются не на этот паразитизм, а на честно заработанное богатство, то есть на элемент и фактор их собственного освобождения, на принцип их собственных прав и сил; когда подобные зрелища развертываются у нас на глазах в любой стране, в какую бы мы ни попали, — тогда мы боимся самих себя, разуверяемся в нашей вере, и нам кажется, что меркнет свет и вот-вот наступит тьма, и мы окажемся в ужасной ночи пессимизма.
Но нет, нет оснований отчаиваться. Какое бы впечатление ни производила на нас вышеописанная обстановка, человечество движется и движется вперед. Иллюзия получается оттого, что мы измеряем жизнь человечества индивидуальной меркой. Несколько лет — это уже немало для каждого из нас, и мы думаем, что это тоже немало для человечества. Но даже если пользоваться такой меркой, то, как мне представляется, прогресс общества тоже весьма заметен во многих отношениях. Едва ли нужно напоминать, что он, прогресс, прямо-таки чудесен в некоторых материальных достижениях, в опрятности и чистоте городов, в средствах передвижения и связи и т. д.
Разве, с политической точки зрения, французская нация не приобрела никакого опыта? Кто решится утверждать, что если бы она пережила все свои трудности полустолетием раньше или в еще более давние времена, она преодолела бы их с таким же умением, осторожностью, мудростью и малыми жертвами? Я пишу сейчас эти строки в стране, богатой революциями. Флоренция бурлила каждые пять лет, и всякий раз половина горожан грабила и убивала другую половину. Если бы у нас было хоть немного воображения, не созидательного, не ведущего к изобретениям и творящего факты, а просто заставляющего как бы пережить события прошлого, мы были бы более справедливы к нашему времени и нашим современникам. Но что правда, то правда, и в ней лучше всего разбираются экономисты: человеческий прогресс, особенно на ранних стадиях, чрезвычайно медлителен, настолько медлителен, что может привести в отчаяние любого филантропа...
Люди, хорошо владеющие пером, должны, как мне думается, пристальнее вглядываться в вещи, прежде чем бросать во взбудораженное общество обескураживающие сентенции, следуя которым человечество может лишь какую-либо их форм своей деградации.
Мы уже видели примеры тому, когда говорили о народонаселении, ренте, машинах, разделении унаследованного труда и т. д.
Вот еще одно высказывание, которое принадлежит г-ну Шатобриану и в общем лишь формулирует ставший популярным конвенционализм:
«Падение нравов идет вровень с развитием цивилизации народов. Если последнее дает средства и способы для обеспечения свободы, то первое представляет собой неиссякаемый источник рабства».
Несомненно, что цивилизация обеспечивает свободу. Несомненно также, что падение нравов есть источник рабства. Но весьма сомнительно, просто неверно, и тут я выступаю с резким отрицанием, будто цивилизация и падение нравов идут вровень. Если бы было так, то установилось бы фатальное равновесие между обеспечением свободы и источниками рабства, и человеческому роду была бы уготована судьба обездвиженного конгломерата людей.
Вряд ли может кому-либо прийти в голову более удручающая мысль, более обескураживающая и огорчительная, толкающая к безнадежности, безверию, безбожию, к проклятию всего и вся: всякое человеческое существо, дескать, хочет оно того или нет, сомневается или не сомневается, действует в направлении все большей цивилизованности, которая, однако, есть падение нравов!
Далее, если всякая цивилизованность, всякая цивилизация есть падение нравов и коррупция, то в чем же тогда состоят преимущества цивилизации? Ведь невозможно утверждать, что цивилизация не дает никаких материальных, интеллектуальных и нравственных преимуществ, ибо тогда она не была бы цивилизацией. А по мысли Шатобриана цивилизация означает материальный прогресс, рост народонаселения, богатства, благополучия, развитие интеллекта и наук, но весь этот прогресс предполагает и определяет, по его мнению, соответственную деградацию морали, нравственности.
Да, такие умонастроения способны привести человечество к массовым самоубийствам. Но — и я буду повторять и повторять это — материальный и интеллектуальный прогресс был заложен в нас не нами самими. Его вложил в нас Бог, снабдив нас всегда растущими желаниями и способностями совершенствоваться. Мы все идем вперед, даже порой не желая и не зная того. Получается, что Шатобриан и ему подобные, если таковые имеются, это не совсем люди. Прогресс, видите ли, все глубже и глубже погружает нас в аморальность и рабство ввиду падения нравов!
Сначала я подумал, что Шатобриан, как часто поступают поэты, сочинил фразу, не слишком хорошо поразмыслив над ней. Для этой категории писателей форма важнее содержания. Эка важность, что мысль фальшива и гнусна, лишь бы антитеза была симметричной. Лишь бы метафора произвела эффект, будто она вдохновенна и глубока, лишь бы сорвала аплодисменты публики, а автор предстал бы оракулом. Зачем ему точность и истина?
Я подумал, что Шатобриан, поддавшись кратковременному приступу мизантропии, сформулировал конвенционализм, вульгаризм, который порою ручьями течет по земле. «Цивилизация и падение нравов идут вровень» — такое повторяется со времен Гераклита, но от этого не становится истиной.
Однако довольно много лет спустя тот же большой писатель воспроизвел ту же мысль, но уже в форме, претендующей на поучение, что доказывает, что у него это — устоявшееся мнение. Есть смысл его опровергнуть не потому, что оно исходит от Шатобриана, а потому, что оно весьма распространено.
«Материальное положение людей улучшается, — пишет он, — интеллектуальный прогресс налицо, но народы, вместо того, чтобы этим воспользоваться, мельчают. Этим и объясняется то, что общество приходит в упадок, а роль индивида растет. Если бы нравственность развивалась в прямой зависимости от интеллекта, то было бы равновесие и человечество росло бы, ничего не опасаясь. Но происходит совершенно обратное, понимание добра и зла затуманивается, по мере того как проясняется ум. Совесть уходит, по мере того как ширятся идеи». («Загробные записки», том XI.)
- Войдите, чтобы оставлять комментарии