XX. ОТВЕТСТВЕННОСТЬ

Есть в этой моей книге одна доминирующая мысль, пронизывающая все ее страницы и оживляющая все ее строки. Мысль эта всегда первая у христианина: я верую в Бога.

В отличие от меня некоторые экономисты говорят: «Мы не очень веруем в Бога, так как видим, что природные законы ведут в пропасть. Тем не менее мы утверждаем: «Пусть все идет так, как идет», — потому что мы еще меньше веруем в самих себя и понимаем, что все человеческие усилия, направленные на остановку действия этих законов, лишь приближают катастрофу».

В отличие от меня социалисты говорят и пишут: «Мы делаем вид, что веруем в Бога, но, по сути, мы веруем лишь в самих себя, потому что мы отвергаем принцип «Пусть все идет так, как идет» и считаем, что любой из наших планов выше плана Провидения».

Я же говорю: «Пусть все идет так, как идет», или, иными словами, «уважайте свободу, человеческую инициативу...»[1]

«Ответственность», «солидарность» — это такие таинственные законы, причины которых невозможно выяснить иначе чем через Откровение, но нам дано оценивать их эффекты и безусловное воздействие на прогресс общества. Законы эти, ввиду самого факта, что человек есть существо социальное, связываются друг с другом, перемешиваются, состязаются, порою кажется, что они наталкиваются один на другой, но всегда нужно видеть их во всей их совокупности, в их общем и совместном действии, если только, конечно, наука не будет иметь слабое зрение и неуверенную походку, осмеливаясь лишь на некоторые методические изыскания, эти костыли, демонстрирующие слабость под видом силы.

Познай самого себя. Таковы, согласно оракулу, начало, середина и конец наук о морали и политике.

Мы уже говорили как-то в другом месте этой книги: что касается человека или человеческого общества, гармония может означать не совершенство, а совершенствование (как процесс). Между тем способность совершенствоваться предполагает определенную долю несовершенства в будущей, как, впрочем, и в прошлом. Если бы человек мог когда-нибудь вступить в обетованную землю абсолютного блага, ему нечего было бы делать со своим умом, чувствами, он не был бы человеком.

Зло существует. Оно неотрывно от немощи человека, проявляя себя как в сфере нравственности, так и в материальной сфере, как в массе людей, так в индивиде, как в целом, так и в любой части целого. Когда глаза больны и затуманены, разве физиолог, страдающий болезнью глаз, станет отрицать гармоничность устройства этого прекрасного человеческого органа? Разве вообще будет он не признавать хорошо слаженную структуру человеческого тела лишь потому, что человек подвержен болезням, что он смертен и что псалмопевец мог в отчаянии воскликнуть: «О, могила, ты моя мать! О, вы, могильные черви, вы мои братья и сестры!» Таким же образом, поскольку любой социальный порядок не приведет корабль человечества к фантастическому порту абсолютного блага, разве экономист откажется признать, что именно социальный порядок дает возможность человечеству улучшать свою жизнь, все более и более просвещаться, повышать нравственный уровень, обретать счастье?

Странная вещь: экономической науке отказывают в праве восхищаться, хотя такое право охотно предоставляют физиологии! В конце концов, какая разница, с точки зрения гармонии и по конечным причинам, между индивидуальным существом и существом коллективным? Конечно, индивид рождается, растет, развивается, хорошеет, совершенствуется под воздействием жизни, и наступает момент, когда от его факела возжигаются другие факелы. В этот момент все в нем облекается красотой, все дышит радостью и грацией. Он весь расцветает, в нем полно доброты, благожелательности, любви, гармонии. Затем еще в течение некоторого времени его ум мирится и крепнет как бы для того, чтобы вести по тернистым тропам жизни тех, кого он породил. Но вскоре его красота блекнет, грация исчезает, чувства притупляются, тело сгибается, память ослабевает, даже идеи, увы, слабеют, и на все его призязанности, — я не говорю о немногих возвышенных душах — ложится печать эгоизма; теряются привлекательность, свежесть, искренняя и несколько наивная непосредственность, глубина мыслей и чувств, идеалы, самоотверженность и самоотречение, поэзия — все это становится привилегией уже другого возраста. И несмотря на все хитроумные предосторожности, которые природа придумала, чтобы замедлить этот распад, и которые физиологи именуют целительной природной силой — эти единственные и печальные гармонии, которыми вынуждена довольствоваться наука, — индивид идет в обратном направлении всех своих былых совершенствований, теряет по дороге одно за другим все свои приобретения, движется от лишения к лишению и в конце концов лишается всего. О, сам гений оптимизма не нашел бы ничего утешительного и гармоничного в этой медленной, но неуклонной деградации, когда существо, некогда гордое и прекрасное, нисходит в могилу. Могила! Но это же не потеря для иного бытия, когда наука останавливается, движение продолжает религия , даже для индивида, продолжает в другом отечестве, в другом мире, ибо в этом мире гармоничные связи прерваны.

Несмотря на столь фатальную развязку, разве физиология прекращает рассматривать человеческое тело как совершеннейший шедевр, вышедший из рук Создателя?

Но хотя и социальное тело подвержено страданиям, хотя оно может так страдать, что погибает, оно все-таки не обречено на страдания фатальным образом. Что бы о нем ни говорили, оно, поднявшись до апогея, все же имеет в перспективе неизбежный упадок. Крушение империй — это не попятное движение человечества, а просто отжившие формы правления уступают место передовой цивилизации. Династии могут угасать, формы правления могут меняться, но человеческий род тем не менее прогрессирует. Падение государств похоже на осеннее опадание листвы. Оно удобряет землю, готовит приход весны и обещает будущим поколениям богатую растительность и обильные урожаи. Да что я говорю! Даже с чисто национальной точки зрения теория неизбежного декаданса фальшива и безвозвратно устарела. Невозможно углядеть в жизни народа какую-либо причину неизбежного упадка. Аналогия, слишком часто проводимая между народом и индивидом и приписывающая обоим детство и старость, представляет собой лишь ложную метафору. Сообщество людей непрерывно обновляется. Так пусть же его институции будут эластичными и гибкими, пусть оно не вступает в конфликт со все новыми силами, порождаемыми человеческим умом, и оно всегда будет организованным и всегда будет расширять свою энергию, приспосабливаться к ней, использовать ее; и нет никаких оснований сомневаться, что тогда оно, сообщество, будет процветать и пребывать в вечной молодости. Что бы там ни думали о непрочности и крахе империй, общество, которое как целое ассоциируется с человечеством, зиждется на более солидных основах. И чем больше его изучаешь, тем больше убеждаешься и том, что оно, как и человеческое тело, обладает целительной силой, которая избавляет от всех видов зла, но оно обладает еще прогрессивной и прогрессирующей силой, которая побуждает его совершенствоваться, и конца этому совершенствованию не видно.

И если индивидуальное зло никак не затрагивает самый принцип филиологической гармонии, то коллективное зло уж совсем не касается социальной гармонии.

Однако как примирить существование зла с бесконечной добротой Бога? Не мне объяснять то, в чем я плохо разбираюсь. Замечу лишь, что решение этой проблемы не входит в компетенцию ни политической экономии, ни анатомии. Эти науки, наблюдательные по своему характеру, изучают человека таким, каков он есть, не требуя отчета у Бога по поводу Его непостижимых тайн.

Повторяю, что во всей моей книге проходит идея не абсолютного совершенства, а совершенствования, беспредельной способности человека совершенствоваться. Богу было угодно вселить страдания в нашу натуру, потому что Он хотел, чтобы слабость в нас предшествовала силе, невежество предшествовало науке, потребность — ее удовлетворению, усилие — результату, приобретение — обладанию, лишения — богатству, заблуждение — истине, опыт — предусмотрительности. Я безропотно подчиняюсь такому приговору, будучи не в состоянии даже вообразить себе какую-то другую комбинацию. Если посредством простого, но чрезвычайно умного механизма Он сделал так, все люди приближаются к общему уровню жизни, который сам непрерывно повышается, если Он посредством действия и эффектов того, что мы называем злом, обеспечивает людям неопределенную длительность и расширение прогресса, то я не только склоняюсь перед столь щедрой и могущественной дланью, но я обожаю ее обладателя, восхищаюсь Им, целую Его длань.

Мы видели, как возникли школы, которые воспользовались неразрешимостью (человеческими усилиями) этого вопроса, чтобы запутать все остальные вопросы, как будто наш «конечный» ум совершенно не способен понять и сопоставить бесконечные величины. Выставив при входе в социальную науку сентенцию: «Бог не может желать зла », — они приходят к целой серии умозаключений: «Зло наличествует в самом обществе; следовательно, общество организовано не по замыслу Бога. Давайте же переменим, еще раз переменим, всегда будем менять его организацию; давайте пробовать, экспериментировать, пока не найдем такую его форму, которая сотрет с лика нашего мира всякий след страданий. И что тогда мы признаем, что наступило Царство Божие».

Это еще не все. Такие школы дошли до того, что предусматривают в своих планах ликвидацию свободы на том же основании, на каком они хотят ликвидировать страдания, так как свобода, дескать, предполагает возможность ошибки, а значит, и возможность зла. «Предоставьте нам организовать вас, — говорят они людям, — и не вмешивайтесь, не сравнивайте, не судите, не решайте ничего сами и за самих себя. Мы страшимся формулы «Пусть все идет так, как идет», и мы требуем, чтобы вы делали свое дело, а мы будем делать наше. И когда мы приведем вас к безупречному счастью, бесконечная доброта Бога будет доказана и оправдана».

Противоречие, непоследовательность, гордыня — я уж и не знаю, что преобладает в таких высказываниях.

Одна из сект, совсем не философская, зато говорливая и шумливая, обещает человечеству счастье без всяких примесей. Дайте ей только власть над человечеством, и, руководствуясь несколькими формулами, она избавит человечество даже от ощущения тягостности.

А если вы не будете слепо верить в ее посулы и не будете забывать о сложности и неразрешимости всей этой проблемы, которая изначально приводила в отчаяние философов, то эта секта обвинит вас в попытке примирить зло с бесконечной добротой Бога. Вы колеблетесь, не решаетесь ни на что? Она обвинит вас в безбожии.

Фурье испробовал все комбинации этой темы:

Либо Бог не сумел дать нам привлекательный социальный кодекс, справедливость, истину, единство: в таком случае он поступил несправедливо, создав у нас потребности, но не дав нам средств и способов удовлетворять их.

Либо он не хотел этого, и тогда он преднамеренный злоумышленник, ради собственного удовольствия, создав у нас потребности, которые невозможно удовлетворять.

Либо он умел, но не хотел. Тогда он соревнуется во зле с дьяволом, умея творить добро, но предпочитая, чтобы царствовало зло.

Либо он хотел, но не умел. Тогда он неспособен управлять нами, зная о добре и желая его, но не будучи в силах дать его нам.

Либо он не умел и не хотел. Тогда он ниже дьявола, который хоть и злодей, но не тупое животное.

Либо он умел и хотел. Тогда кодекс существует, но он должен был нам раскрыть его». И т. д.

Итак, Фурье — пророк. Отдадимся же на волю его и его приверженцев, и тогда Провидение будет оправдано, все наши чувства и ощущения переменятся, и страдание исчезнет с лика земли.

Но как, каким образом эти апостолы абсолютного блага, эти отважные логики, которые без устали твердят: «Если Бог совершенен, то и творение его должно быть совершенным», — и которые обвиняют нас в безбожии, потому что мы терпим человеческое несовершенство, как, говорю я, они не замечают, что даже в лучших своих намерениях они более безбожники, чем мы. Да, я очень хотел бы, чтобы при царствовании господ Консидерана, Эннекена и др. ни один человек не терял своей матери и не страдал зубной болью. Тогда он, такой человек, тоже мог бы присоединиться к скучному перечислению: «Либо Бог не умел, либо не хотел». Я очень хотел бы, чтобы зло провалилось в тартарары в великий день социалистического откровения и чтобы осуществление всех планов социалистов — фаланстеры, даровой кредит, анархия, философская триада, общественные мастерские и т. д. — привели к исчезновению всех зол на все будущее. Но как быть со страданиями в прошлом? Ведь бесконечность не имеет пределов в оба конца, и если на земле со времен творения был хотя бы один несчастливец, этого достаточно, чтобы счесть проблему бесконечной доброты Бога неразрешимой с их, социалистов, точки зрения.

Поэтому не будем привязывать науку о конечном к тайнам бесконечного. Оставим за наукой наблюдение и логическое рассуждение, а все остальное отнесем к области откровения и веры.

Во всех отношениях и со всех точек зрения человек несовершенен. По меньшей мере в этом мире, на этом свете, он встречает пределы по всем направлениям и наталкивается на конечное во всем, к чему прикасается. Его сила, его ум, его пристрастия, вся его жизнь не имеют ничего абсолютного и связаны с материальными вещами и факторами, подверженными износу, ухудшению, гибели.

И не только это так, но еще и наше несовершенство столь глубоко, что мы даже не можем представить себе, а каково же оно, совершенство, будь то в нас или вне нас. Наш ум настолько несоразмерен с идеей совершенства, что все его попытки постичь его обречены на провал. Чем больше старается ум, тем дальше уходит от него совершенство, и ум впадает в неразрешимые противоречия. Покажите мне совершенного человека! Вы покажете мне человека, который не может страдать, а следовательно, у него нет ни потребностей, ни желаний, ни чувств, ни нервов, ни мускулов; ему нечего игнорировать или не знать, и, значит, он лишен внимания, суждения, рассуждения, памяти, воображения, вообще мозгов. Одним словом, вы покажете мне существо, которое вовсе не есть существо.

Таким образом, в каком бы аспекте мы ни рассматривали человека, перед нами всегда будет человек страдающий. Надо поэтому допустить, что зло входит в качестве пружины в механизм, задуманный и созданный Провидением. И вместо того, чтобы изыскивать химерические способы разрушить этот механизм, следует глубоко изучить его роль и его задачу.

Когда Богу было угодно создать существо, наделенное потребностями и способностями удовлетворять их, в тот день было решено, что существо это будет страдать, ибо без страданий нам не постичь наших нужд, а без постижимых нужд мы не поймем ни полезности, ни самого наличия наших способностей. Все, что составляет наше величие, уходит корнями в нашу слабость.

Движимые многочисленными импульсами, наделенные умом, который проливает свет на наши усилия и оценивает их результаты, мы имеем еще и свободу выбора, чтобы определяться в разных ситуациях.

Свобода выбора предполагает ошибку как возможность, а ошибка, в свою очередь, предполагает страдание как неизбежный ее результат. Я никогда не соглашусь с тем, кто скажет мне нечто иное, а не то, что свободно выбирать означает, помимо всего прочего, подвергать себя риску сделать плохой выбор. А что такое плохой выбор как не подготовка самого себя к страданиям и тяготам?

Видимо, поэтому школы, которые предлагают человечеству никак не меньше, нежели абсолютное благо, сплошь состоят из материалистов и фаталистов. Эти школы не могут допустить свободы выбора. Они понимают дело так: свобода действовать порождает свободу выбирать; свобода выбирать предполагает возможность ошибиться; возможность ошибиться сопряжена со злом. А вот в искусственном обществе, изобретенном ими, зло, дескать, вообще не может возникнуть. Для этого нужно, чтобы люди были лишены возможности ошибаться, и тут самый надежный способ — лишить их свободы действовать и выбирать, лишить свободы выбора. Недаром некоторые вполне резонно говорят, что социализм есть воплощенный деспотизм.

При виде такого безумства возникает вопрос: а с какой стати организатор подобного общества осмеливается думать, действовать и выбирать не для себя самого, а для всех? Ведь в конце концов он принадлежит к человечеству и, значит, тоже уязвим. Он уязвим тем более, что претендует превратить в сферу закона сферу своей науки, вернее своего учения, и сферу своей воли.

Разумеется, организатор общества полагает, что такое возражение неверно в своей основе, ибо путает его, организатора, со всеми остальными людьми. Но поскольку он выявил изъяны творения Бога и взялся их исправить, он сам уже не человек, он бог и даже более чем бог.

Социализм страдает двумя маниями — манией непоследовательности и манией гордыни.

Однако раз уж свобода выбора, эта исходная точка всех наших исследований наталкивается на отрицание ее, не уместно ли будет прямо сейчас доказать ее правомерность? Нет, я не буду этого делать. Каждый чувствует ее правомерность, и этого достаточно. Я тоже чувствую, но не смутно, а в сотню раз яснее, чем если бы правомерность свободы выбора доказывал мне сам Аристотель или Евклид. Я чувствую ее с радостью, когда делаю выбор, который мне делает честь. Я чувствую ее с печалью или угрызениями совести, когда мои выбор принижает или унижает меня. Впрочем я сам свидетель того как все люди утверждают, что все их поведение и есть свобода выбора, хотя некоторые их них и отрицают ее в своих писаниях. Все сопоставляют разные мотивы, что-то обсуждают, что-то решают, отказываются от решения, стараются быть предусмотрительными: все дают разные советы, всех раздражает несправедливость и восхищают самоотверженность и преданность. Так что все признают в себе и в других свободу выбора, без которой нет ни выбора, ни советов, ни предусмотрительности, ни нравственности, ни прочих добродетелей. Поэтому не будем доказывать то, что практикуется всегда и везде. Абсолютных фаталистов нет даже в Константинополе, как не было абсолютных скептиков даже в Александрии. А кто именуют себя таковыми, были бы абсолютными безумцами, пытаясь убедить в своей правоте других. Но они могут и преуспеть, так как эти самые другие могут оказаться слабыми, чтобы в чем-то убедить самих себя. Тем самым они, другие, проявят собственное безволие. Но все равно все они действуют — так сказать, практикуют жизнь, — как один человек. Поэтому не будем ни с кем спорить.

Итак, мы пребываем в сердцевине самой природы и находимся среди наших собратьев, мы, движимые импульсами, потребностями, аппетитами, желаниями, обладающие самыми разными способностями, чтобы воздействовать либо на вещи, либо на людей, мы, преисполненные действовать по нашему свободному выбору, наделенные умом, могущим совершенствоваться, умом, который вначале был весьма несовершенным и который хотя и просвещает нас, но может вводить нас в ошибки, когда мы оцениваем последствия наших действий.

Всякая человеческая деятельность брызжет целым фонтаном последствий, хороших или плохих; одни последствия затрагивают самого инициатора того или иного действия, другие — его семью, его близких, его сограждан, а порою и все человечество. Поэтому человеческая деятельность заставляет звенеть две струны, звучащих с важностью предсказаний оракула. Эти две струны — ответственность и солидарность.

Ответственность представляет некое естественное сцепление действий человека с последствиями его действий. Она есть законченная, полная система неизбежных тягот и вознаграждений. Систему эту никто не придумывал, она действует с регулярностью великих законов природы, и, следовательно, мы можем причислить ее к институциям божественного мироустройства. Она явно имеет целью уменьшить число пагубных действий и умножить число действий полезных.

Такой механизм, корректирующий и прогрессивный, вознаграждающий и карающий, настолько прост, настолько близок нам, входит в самую нашу сущность и работает постоянно, что мы не только не можем отрицать его, но он для нас, как и само зло, есть один из феноменов, без которых наша жизнь была бы непонятна нам самим.

В книге Бытия сказано, что первый человек был изгнан из земного рая за то, что он научился различать добро и зло. Господь вынес ему приговор: «Проклята земля за тебя; со скорбию будешь питаться от нее во все дни жизни твоей. Терние и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою. В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из который ты взят; ибо прах ты, и в прах возвратишься ».

Вот вам добро и зло, и это есть человечество. Вот вам действия и привычка, дающие хорошие или плохие последствия, и это есть человечество. Вот вам труд: пот, тернии, терзания и смерть, и это есть человечество.

Да, человечество, потому что делать выбор, ошибаться, страдать, исправлять ошибки, одним словом, все те элементы, которые составляют идею ответственности, настолько неотъемлемы от нашей чувствующей, думающей и свободной натуры, настолько они есть сама эта натура, что я уверен: даже самое богатое воображение не в силах изобразить человека, живущего как-то иначе.

Мы можем поверить, что человек жил когда-то в земном раю, не ведая ни добра, ни зла, но мы не можем этого понять, ибо природа наша изменилась в корне.

Мы не можем отделить идею жизни от идеи чувствительности, идею чувствительности от идеи удовольствия и страдания, идею удовольствия и страдания от идеи тягости труда и вознаграждения, идею интеллекта от идеи свободы и свободного выбора, а все эти идеи, вместе взятые, от идеи ответственности, так как именно совокупность вышеназванных идей дает нам идею живого существа, и когда мы думаем о Боге, то рассудок подсказывает нам, что Бог не может страдать, но тем самым наш рассудок и ум приходят в смущение, потому что в нас самих нераздельны бытие и чувствительность ко всему.

Это обстоятельство как раз и делает веру необходимым дополнением к нашим судьбам. Она есть единственно возможная связь между творением и Творцом, поскольку она всегда заменяет и всегда будет заменять собой нашу рассудочность, когда мы говорим и думаем о непостижимом Боге.

Чтобы увидеть, как близка нам и как окружает нас со всех сторон ответственность, достаточно обратить внимание на простейшие факты.

Огонь нас сжигает, удар тяжелого предмета ломает нам кости. Если бы мы не были наделены чувствительностью или если бы наша чувствительность не реагировала болезненно на приближение огня или тяжелого предмета, мы в каждый момент подвергались бы опасности смерти.

Со младенчества и до глубокой старости вся жизнь каждого из нас представляет собой долгое обучение. Мы научаемся ходит, иначе непрерывно будем падать; мы научаемся на тяжелом и повторяющемся опыте избегать жары, холода, голода, жажды и даже всяких излишеств. Не будем жаловаться на суровость опыта: если бы он не был таков, он ничему не научил бы нас.

То же самое и с моралью. Именно печальные последствия жестокости, несправедливости, страха, насилия, жульничества, лености научают нас быть мягкими, справедливыми, отважными, умеренными, правдивыми, работящими. Опыт долог, он непрерывен, но он эффективен.

А раз человек устроен так, то нельзя не признать за ответственностью ту самую пружину, которая движет нас к социальному прогрессу. Ответственность — это тот тигель, где выплавляется опыт. Те, кто думает, что все лучшее было только в былые времена, как и те, кто отчаивается перед будущим, впадают в явное противоречие. Сами того не замечая, они превозносят ошибку и хулят свет знания. Это как если бы они утверждали: «Чем больше я знаю, тем меньше я знаю; чем больше я выявляю то, что может нанести мне вред, тем больше я выставляю самого себя для нанесения мне вредоносных ударов». Если бы все человечество было устроено так, как утверждают такие люди, оно уже давно не существовало бы.

Исходная точка развития человека — неведение и неопытность, и чем дальше мы восходим в глубину времен, тем яснее предстает нам человек, лишенный света, знаний, которые помогают ему делать выбор и которые приобретаются лишь двумя способами или хотя бы одним из них — продумыванием и экспериментированием.

Нередко случается, что каждое действие человека ведет не к одному, а ко многим последствиям. Порою одно последствие оказывается положительным, а все остальное отрицательным. Бывает и наоборот: первое отрицательно, а все другие положительны.

Из того или иного решения человека могут воспоследовать самые разные комбинации добра и ала. Пусть читатель позволит нам называть порочными действия, которые производят больше зла, чем добра, и добродетельными действия, порождающие больше добра, чем зла.

Когда какое-либо наше действие имеет первое последствие, пригодное нам, но другие последствия нам вредят, так что сумма зла превышает сумму добра, такое действие имеет тенденцию суживать свои рамки и исчезать, по мере того как мы сами становимся более предусмотрительными.

Вполне естественно, что люди замечают сначала непосредственные последствия, а потом уже отдаленные. Отсюда можно сделать вывод, что действия, названные нами порочными, были более частым явлением во времени невежества и неведения. Повторение одних и тех же действий образует привычку. Значит, века невежества — это века господства дурных привычек.

Это еще и господство плохих законов, так как повторяющиеся действия и общие привычки образуют нравы, по которым моделируются законы, эти последние служат, так сказать, официальным выражением нравов.

Как прекращаются невежество и неведение? Как люди научаются распознавать первые, вторые, третьи и до самых последних последствий своих действий и привычек?

Для этого имеется первейшее средство: применение способности различать и распознавать — способности, данной нам Провидением.

Однако есть еще одно средство, более надежное и более действенное: опыт. Когда действие совершено, последствия неминуемы. Первое из них положительно, человек об этом знал заранее и поэтому совершил свое действие. Но второе уже причиняет страдание, третье — еще большее страдание, и так далее.

Тогда глаза раскрываются, и в них брызжет свет. Человек возобновляет это свое действие, жертвует добром первого последствия из боязни большего зла, которое принесут другие последствия. Если же данное действие стало привычкой и человек не в силах от нее отказаться, то, по меньшей мере, он совершает это действие нерешительно и с определенным отвращением, внутренне борясь с самим собой. Ему не советуют совершать это действие, его осуждают, он старается оградить от подобного своих собственных детей. Это означает, что человек все-таки встал, недвусмысленно встал на путь прогресса.

Если, наоборот, речь идет о полезном действии, совершать которое, однако, человек воздерживается, потому что первое последствие, единственное, известное ему, тягостно, а о других и благоприятных последствиях ему неведомо, то мы наблюдаем эффекты воздержания. К примеру, дикарь сегодня сыт и даже объелся. Он не думает о завтрашнем дне. Зачем ему трудиться сегодня? Труд — это тягость, и нет нужды в предусмотрительности, чтобы знать эту простую вещь. Следовательно, он бездельничает. Но день проходит, наступает другой день, ему хочется есть, вот потому-то, как он понимает, и надо потрудиться. И все-таки он извлекает урок, часто повторяемый и в конце концов развивающий в нем предусмотрительность. Понемногу леность оценивается так, как и положено ей быть оцененной. Ее бичуют, за нее стыдят, от нее отучают молодежь. Авторитет общественного мнения переходит на сторону труда.

Но для того, чтобы опыт давал уроки, чтобы он выполнял свою миссию в мире, развивал предусмотрительность, предполагал приложение немалых усилий, прививал хорошие привычки и ограничивал плохие, одним словом, чтобы он был пригодным орудием прогресса и нравственного совершенствования, нужно, чтобы действовал закон ответственности. Нужно, чтобы дурные последствия показали всем всю свою неприглядность и тем самым злу был нанесен сильнейший удар.

Конечно, лучше бы зла вообще не было. Так оно и было бы, будь человек устроен иначе. Но человек таков, каков он есть, со всеми своими нуждами, деланиями, чувствами, свободой выбора, способностью выбирать и при этом ошибаться, способностью вызывать причину, за которой обязательно наступят определенные последствия, и устранить их будет невозможно, пока существует причина. Единственный способ устранить причину — это просветить человека, делающего свободный выбор, подправить его выбор, побудить отказаться от порочных действий и привычек; и ничто из этого не может реализоваться иначе как через закон ответственности.

Можно, следовательно, утверждать: поскольку человек таков, какой он есть зло в принципе не только необходимо, но и полезно. Оно имеет свою задачу и входит составной частью во всеобщую гармонию. Задача его состоит в том, чтобы разрушать собственную причину, тем самым ограничивая себя, содействуя реализации блага, стимулируя прогресс.

Поясним это на некоторых примерах, подтверждающих наши идеи, то есть идеи политической экономии.

Бережливость, расточительность.

Монополии.

Народонаселение.. .[2]

Ответственность проявляет себя в трех санкциях:

1. Естественная санкция. О ней я уже говорил. Это мучения или вознаграждение в зависимости от характера тех или иных действий и привычек.

2. Религиозная санкция. Это мучения или вознаграждение в ином мире за действия и привычки в нашем мире в зависимости от того, были ли они порочными или добродетельными.

3. Санкции со стороны законодательства. Мучения и вознаграждение, заранее предусмотренные обществом.

Из этих трех санкций основной, фундаментальной мне представляется первая. Признаваясь в этом, я невольно затрагиваю чувства, которые я уважаю. Но я прошу все-таки христиан позволить мне высказать мое мнение.

Вероятно, вечная тема спора между философией и религией состоит в следующем: порочно ли то или иное действие потому, что откровение свыше объявило его таковым независимо от последствий этого действия, или же откровение объявило его порочным именно потому, что последствия его плохи?

Я думаю, что христианство может присоединиться к этому последнему мнению. Оно само утверждает, что призвано не мешать закону природы, а усиливать его. Вряд ли можно допустить, что Бог, эта верховная сила и воля, произвольно классифицировал человеческие действия и обещал наказание за одни и вознаграждение за другие, никак не принимая во внимание их эффекты, то есть их диссонанс со всеобщей гармонией или согласованность с ней.

Когда Он говорил: «Не убий, не укради», — он явно имел в виду запрещение некоторых актов, вредящих человеку и обществу, то есть Его творению.

Мысль о последствиях столь сильна в человеке, что если бы он придерживался религии, запрещающей действия, полезность которых доказана опытом, или прививающей привычки, вредность которых очевидна и ощутима, то, полагаю я, она была бы в конце концов буквально раздавлена прогрессом просвещения и знания. Люди не могут долго верить в то, что Бог якобы заранее намеревался творить зло и запрещать людям творить добро.

Вопрос, которого я здесь касаюсь, не имеет, быть может, особого значения для христианства, поскольку оно проповедует добро само по себе и запрещает лишь творить плохое.

Однако поднятый мной вопрос имеет такой смысл: подтверждает ли в принципе религиозная санкция санкцию природную или же последняя есть ничто перед религиозной санкцией и должна уступить ей дорогу, когда обе санкции начинают в чем-нибудь противоречить друг другу?

Если не ошибаюсь, священники не склонны раздумывать по поводу при родной санкции, у них всегда и на все неопровержимый аргумент: Бог повелел делать то-то и не делать того-то. Больше рассуждать не о чем, так как Бог безупречен и всемогущ. Если Бог повелит разрушить наш грешный мир, надо сделать это не раздумывая, как если бы Бог обращался к вам лично и показал бы лично вам рай и ад.

Может случиться, даже в подлинной, нефальшивой религии, что те или иные и в общем-то невинные занятия запрещаются от имени Бога. Например, было время, когда запрещалось одалживать деньги в рост, и это считалось грехом. Если бы человечество подчинилось такому запрету, оно само исчезло бы с лика земли. Без роста, без процента не было бы капитала; без капитала не было бы взаимодействия прошлого труда с трудом актуальным, без такого взаимодействия не было бы общества, без общества не было бы человека.

С другой стороны, если изучить процент обстоятельно и достаточно глубоко, то приходишь к убеждению, что он не только полезен по своим общим эффектам, но он также не содержит ничего противоречащего ни благотворительности, ни истине, как не противоречит он заработку священника, а еще меньше противоречит он всему этому, чем, скажем, некоторые побочные доходы.

Так что вся мощь церкви не смогла ни на минуту изменить природу вещей. Единственное, что ей удалось, так это представить в угодном ей свете лишь небольшое число случаев взимания процентов, притом взимания форме наименее употребимой.

То же самое и с предписаниями и указаниями. Когда Евангелие говорит нам: «Кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую», - оно дает нам рекомендацию, которая, если ее понимать буквально, отнимая право на законную самозащиту у индивида, а следовательно, и у общества. Но без такого права существование человечества невозможно.

Так что же получается. Вот уже восемнадцать веков это поучение повторяют как чистую условность.

Однако дело обстоит гораздо серьезнее. И мире существуют ложные религии, которые предписывают в обязательном порядке следовать нормам поведения и выполнять запреты, противоречащие природной санкции. Между тем из всех способов, данных нам, чтобы различать в столь важной проблеме истинное и ложное, исходящее от Бога, исходящее из нашего самообмана, решающим и самым верным способом является изучение благотворных или дурных последствий, какие может иметь та или иная доктрина для поступательного движения, для прогресса человечества.

Санкции со стороны законодательства. Поскольку природа уже подготовила целую систему наказаний и вознаграждений в форме тех или иных эффектов от каждого действия и каждой привычки, что остается делать человечеству? Оно может поступить лишь трояко: либо предоставить ответственности действовать самой по себе, либо всячески поощрять ее, либо всячески ее ущемлять.

Я уверен, что когда вступает в действие санкция законодателей, она должна быть направлена на усиление, на более надежную регулярность, определенность и действенность природной санкции. Оба эти вида санкций должны взаимодействовать, а не мешать одна другой.

Пример: если мошенничество поначалу выгодно мошеннику, то в более отдаленной перспективе оно пагубно для него, так как он утрачивает доверие к себе, уважение, честь. Вокруг него складывается обстановка отчужденности и подозрительности. Мошенничество всегда наносит ущерб своим жертвам. Оно начинает тревожить общество и заставляет его выделять часть своих сил, чтобы принимать трудоемкие и непростые меры предосторожности. Сумма зла, следовательно, намного превосходит сумму добра. Это и приводит к необходимости естественной ответственности, которая непрерывно действует как превентивное и репрессивное средство. Вместе вполне понятно, что сообщество людей полагается не только на медленные эффекты своей собственной необходимой ответственности, но еще и добавляют санкцию официального закона к санкции природы. В таком случае можно говорить, что санкция закона есть лишь санкция природы, но организованная и упорядоченная.

Она, санкция закона, делает наказание более быстрым и более надежным Она сообщает о фактах публике и проверяет их достоверность. Она дает определенные гарантии обвиняемым, дает им возможность исправиться, предотвращает возникновение ошибочного мнения среди общественное и индивидуальные меры возмездия, заменяя последние приговором от имени государства. И наконец — и, быть может, это самое важное — она ни в чем не разрушает уроков опыта.

Таким образом, санкция закона нелогична в принципе, когда она идет паралельно с санкцией природы и приводит к таким же результатам.

Однако отсюда не следует, что санкция закона должна решительно во всех случаях заступать место санкции природы и что человеческий закон оправдан единственно потому, что он действует в направлении ответственности.

Искусственное распределение тягот и вознаграждений содержит в себе, притом в ущерб всему сообществу людей, много неудобств, которые приходится учитывать. Аппарат санкции закона исходит от людей, создан людьми, приводится в действие людьми и обходится им недешево.

Прежде чем подвергнуть то иди иное действие или привычку организованной репрессии, надо поэтому всегда выяснить следующий вопрос.

Компенсирует ли зло, внутренне присущее репрессивному аппарату, то добавочное добро, которое получается в результате узаконенной репрессии к репрессии естественной, природной?

Или, иначе говоря, зло искусственной репрессии, выше оно или ниже зла безнаказанности?

В случаях кражи, убийства, вообще большинства правонарушений и преступлений вопрос не вызывает никаких сомнений, и у всех народов земли преступления караются силой закона и государства.

Но когда речь идет о привычке, трудноуловимой и порожденной моралью, где всякие оценки — вещь весьма деликатная, тут уж вопрос меняет свой характер, и может получиться так, что хотя данная привычка всеми считается губительной и порочной, закон остается нейтральным по отношению к ней и перекладывает ответственность на природу.

Скажем прежде всего, что закон не должен вмешиваться всякий раз в то или иное сомнительное действие или привычку, когда часть населения считает хорошим то, что другая его часть считает плохим. Скажем, вы порицаете меня за то, что я католик; я порицаю вас за то, что вы лютеранин. Предоставим Богу рассудить нас. Зачем мне наносить удар вам или вам наносить удар мне? И если нехорошо одному бить другого, то никак не лучше призвать третьего, располагающего государственной силой, чтобы он побил одного из нас ради удовольствия другого.

Вы можете утверждать, что я поступаю неверно, преподавая моему сыну естественные и нравственные науки; я же полагаю, что неправы вы, преподавая вашему сыну исключительно греческий и латынь. Так давайте же будем действовать каждый по-своему, по своим убеждениям. Пусть в наших семьях действует закон ответственности. Он накажет ошибающегося. И не будем призывать человеческий официальный закон, ибо он может наказать того, кто не ошибся.

Вы можете утверждать, что я поступлю неверно, если изменю свой характер, буду работать таким-то способом, буду пользоваться железным плугом, а не деревянной сохой, буду сеять сильно вразброс, а не плотно, покупать восточные товары, а не западные. Я же произвел все расчеты и в конце концов я больше, чем вы, заинтересован в том, чтобы не ошибиться в использовании материалов и приложении усилий, от чего зависит мое достояние, мое существование, благополучие моей семьи, а в вас играет самолюбие, или же вы покорены собственной системой взглядов и подходов. Пожалуйста, советуйте мне, но не навязываете мне ничего. Я же буду решать на свой страх и риск, и вмешательство государственного закона было бы тут тиранией.

Читатель видит, что почти во всех важных актах жизни следует уважать свободу выбора, полагаться на индивидуальные суждения людей, на внутренний свет, влитый в нас Господом, и предоставить ответственности делать свое дело.

Вмешательство официального закона, в большинстве случаев аналогичных один другому, помимо того, что оно имеет очень большое неудобство, давая одинаковые шансы на ошибку и на истину, имеет еще одно очень серьезное неудобство, парализует ум человека, гасит спасительный для человечества факел, залог его прогресса.

Но даже тогда, когда какое-либо действие, привычка, практика признаются плохими, порочными, аморальными с позиций рассудительности и здравого смысла, когда на этот счет нет никаких сомнений, когда порочность совершаемого признается самими их виновниками, этого еще недостаточно, чтобы оправдать вмешательство законодательства. Как я уже только что сказал, надо еще знать, не получается ли так, что, прибавляя к плохим последствиям того или иного порока, плохие последствия действия законодателей, мы именно поэтому получаем сумму зла, превышающую сумму добра, чего не было бы, если бы действовала только природная санкция.

Мы могли бы рассмотреть сейчас благо и зло, порождаемые вмешательством не природной, а человеческой санкции, с тем чтобы пресечь леность, расточительность, скупость, эгоизм, корыстолюбие или всякого рода амбиции.

Возьмем, к примеру, леность.

Склонность к лености довольно естественна, и найдется немало людей, поддерживающих итальянское слововыражение «прекрасное ничегонеделание», а Руссо прямо говорил, что леность доставляет ему наслаждение. Поэтому несомненно, что леность дает определенное удовлетворение, иначе во всем мире не было бы ни одного ленивца.

Тем не менее из лености проистекает множество зол, и недаром народная мудрость родила пословицу: «Лень — мать всех пороков».

Зла в мире гораздо больше, чем добра, и надо, чтобы закон естественной ответственности действовал здесь эффективно и как просвещение и обучение, и как движущая сила, так как именно благодаря труду мир достиг нынешней стадии цивилизации.

Будь то в качестве обучения или движущей силы, но что прибавляет к санкции провиденциальной санкция человеческих законов? Предположим, что принят закон, наказывающий ленивых. Какова же будет степень активности, до которой этот закон доведет деятельность страны?

Если бы это можно было бы знать, мы бы с высокой точностью измерили благо от такого закона. Должен признаться, что у меня нет никаких идей насчет этой стороны проблемы. Но следует задаться вопросом, а какой ценой будет куплено это благо. Стоит немного поразмышлять, и придется согласиться, что явные неудобства узаконенной репрессии намного превзойдут проблематичные выгоды.

Прежде всего не забудем, что во Франции живет тридцать шесть миллионов граждан. И за всеми надо будет строго следить, как они работают и ведут себя на полях, на фабриках, у домашнего очага. Предоставляю читателю подсчитать, сколько для этого понадобится чиновников, насколько вырастут налоги и т. д.

Далее, те, кто сегодня считаются работящими — слава Богу, таких у нас немало, все равно будут расцениваться как ленивцы, подлежащие невыносимой слежке. Колоссальное неудобство — подвергать унизительной процедуре сотню невиновных ради наказания одного, которого и без того наказывает природа.

Наконец, когда начинается леность? Для каждого судебного разбирательства нужно провести тщательное и тонкое расследование. Действительно он ленив подозреваемый, или он просто отдыхает после нелегкого труда? Болен ли он, размышляет ли, молится ли и т. д.? Как выявить все нюансы? Не работал ли он с перенапряжением утром, чтобы побольше отдохнуть или развлечься вечером? Сколько понадобится свидетелей, экспертов, судей, жандармов, сколько будет сопротивления, доносов и оговоров, ненависти!

И вот наступают судебные ошибки. Сколько лентяев избегут наказания, но, так сказать, в порядке компенсации, сколько работяг попадут в тюрьму за месяц без работы, за день отдыха?

Увидев такую картину и много подобных картин, люди скажут: пусть действует естественная ответственность. И они будут правы.

Социалисты, которые никогда не останавливаются перед деспотизмом ради достижения своих целей, ибо они провозгласили верховенство цели, бичевали и бичуют ответственность, именуя ее индивидуализмом. Они вообще попытались упразднить ее, растворив в сфере солидарности, распространяемой ими далеко за ее нормальные пределы.

Последствия столь извращенного понимания двух великих сил человеческого самосовершенствования губительны. У человека отнимается его достоинство, его свобода. Ибо как только человек делает что-либо, не отвечает лично, сам за себя, за хорошие или дурные последствия своих действий, он теряет право действовать самостоятельно. Если каждое движение индивида отзывается серией эффектов на всем обществе, то инициатива каждого движения уже не может принадлежать индивиду, она принадлежит обществу. Лишь сообщество должно решать все и вся и все регулировать — обучение, питание, заработки, удовольствия, передвижение, пристрастия, семьи и т. д., и т. п. Но общество выражает себя через закон, а закон — это законодатель. Вот и получается стадо с пастухом, а то и того меньше — инертная материя и ее обрабатыватель. Так что вполне видно, куда ведет упразднение ответственности и индивидуализма.

Чтобы скрыть от простого человека столь ужасающую цель, надо было, внешне выступая против эгоизма, потворствовать самым низменным эгоистическим страстям. Социалисты твердили этому несчастному: «Не задумывайся, страдаешь ли ты от закона ответственности. В мире есть счастливчики, и в силу закона солидарности они должны поделиться с тобой своим счастьем». И чтобы достичь такой грубой уравниловки посредством искусственной, узаконенной, принудительной, официальной солидарности, далеко отведенной от своего естественного русла, решили возвести грабеж в систему, извратить и изуродовать само понятие справедливости, восхвалять и поощрять индивидуалистические чувства — внешне, повторяю, осуждаемые, — довести их до высшей точки могущества и извращенности. А ведь все взаимосвязано: отрицание в принципе гармоничности свободы ведет к деспотизму и рабству как результату, к аморальности в средствах и способах достижения поставленной цели.

Всякая попытка повернуть куда-то в сторону естественный ход ответственности есть покушение на справедливость, на свободу, на порядок, на цивилизацию и прогресс.

В чем состоит покушение на справедливость? При наличии какого-либо действия или привычки хорошие или плохие последствия неизбежны. О, если можно было бы упразднить последствия, то, видимо, было бы выгодно отменить и сам естественный закон ответственности! Однако единственным результатом действия писаного закона было бы то, что хорошие результаты плохого акта доставались бы его реализатору, а плохие последствия — третьему лицу или всему сообществу людей, а это, разумеется, типичное проявление несправедливости.

Современное общество устроено так, что отец семейства должен заботиться о своих детях и воспитывать их. Такой принцип поддерживает в рамках справедливости рост и распределение народонаселения, когда каждый чувствует свою ответственность. Однако люди в разной степени наделены особенностью предвидеть и предусматривать[3], а в больших городах непредусмотрительность сочетается с безнравственностью. Теперь имеется целый бюджет и существует администрация, подбирающая детей, брошенных родителями; никакие меры не обескураживают практику отказа от собственных детей, и число их растет в наших наиболее бедных местностях.

И вот перед нами крестьянин, который женился поздно, чтобы не слишком обременять себя семьей, но его понуждают кормить и воспитывать чужих детей. Он не будет советовать своему собственному сыну быть предусмотрительным. Другой жил себе холостяком и девственником, и вдруг его наставляют платить за кормежку и воспитание подкидышей. С религиозной точки зрения его совесть чиста, но с точки зрения человеческой он должен сказать самому себе, что он большой глупец...

Мы не собираемся обсуждать здесь серьезный вопрос о государственной благотворительности, а лишь заметим, что чем больше государство централизуется, тем больше оно превращает естественную ответственность в искусственную солидарность, тем больше оно подвергает отрицательным эффектам тех, кто не имеет отношения к этой системе, лишает их провиденциального характера справедливости, правомерного наказания и превентивных преград.

Когда правительство оказывается вынужденным взвалить на себя услугу, которая должна входить в сферу частной деятельности, нужно, по меньшей мере, чтобы свою ответственность она как можно плотнее сомкнула с ответственностью тех, на ком она лежит естественным образом.

Так, если говорить о проблеме детей, брошенных родителями, то поскольку существует принцип, что ребенка должны воспитывать отец и мать, закон должен использовать все средства и возможности, чтобы дело обстояло именно так. А то получается, что родителей заменяет коммуна, коммуну меняет департамент. Неужели вы хотите умножать до бесконечности число подкидышей? Тогда объявите, что государство берет все это на себя, и в конце концов дело дойдет до того, что Франция будет кормить китайских детей, или наоборот...

Странная получается вещь: хотят, чтобы законодательство надзирало над теми бедами, связанными с ответственностью! Неужели не замечают, что тем самым эти беды не устраняются, а лишь меняют направление? В результате оказывается больше несправедливости и меньше поучительных уроков...

Каким образом хотят, чтобы мир совершенствовался, если не так, чтобы каждый как можно лучше выполнял свой долг, свои обязанности? И разве каждый не будет лучше выполнять свои обязанности, если ему придется мне страдать, не выполняя их? Если уж социальная деятельность будет вмешиваться в сферу ответственности, то это нужно делать, чтобы способствовать ответственности, а не поворачивать ее в разные стороны, нужно концентрировать, а не пускать на волю всяких случайностей эффекты, результаты ответственности.

Есть такая мудрость: мнение правит миром. Но раз так, то, чтобы оно правило хорошо, оно должно быть просвещенным, а просвещенным оно становится тогда, когда каждый, вносящий свою лепту в это самое мнение, хорошо разбирается в связях между причинами и следствиями. А познать эти связи лучше всего помогает опыт, который, как известно, имеет личностный характер; он, опыт, есть плод ответственности.

Следовательно, в самом действии великого закона ответственности заключена целая и драгоценнейшая система обучения и познания, коснуться которой нам сейчас очень важно.

Если вы, даже посредством непродуманных комбинаций, как-то отстраните людей от ответственности за их действия, они все-таки кое-что будут знать об этом теоретически, но никак не из собственного опыта. И я не могу сказать, не будет ли знание, не подтверждаемое и не подкрепляемое опытом, чем-то еще более худшим и опасным, нежели полное незнание.

Чувство ответственности способно совершенствоваться в высокой степени.

Это один из прекраснейших нравственных феноменов. Нет ничего, чем мы восхищались бы в человеке, классе, народе больше, чем чувство ответственности. Оно свидетельствует о высокой нравственной культуре и чутком восприятии «приговоров» общественного мнения. Но бывает и так, что чувство ответственности очень развито в чем-то одном и почти не развито в другом. Во Франции в высших классах человек умер бы со стыда, если бы его уличили в шулерстве в карточной игре или застигли пьющим спиртное в одиночку. А вот крестьяне поднимают на смех такую стыдливость. Торговать своими политическими правами, эксплуатировать свой голос избирателя, беспрестанно вступать в противоречие с самим собой, кричать поочередно «Да здравствует король!», «Да здравствует Священный союз!» в зависимости от интересов момента — такие вещи в наших обычаях и нравах не имеют ничего постыдного.

Развитие чувства ответственности очень сильно зависит от женщин.

Женщины очень чутки к ответственности и могут взрастить эту нравственную силу у мужчин. Они, женщины, могут очень точно и умело, как говорится, распределять порицание и похвалу. Почему же они этого не делают? Потому что они тоже мало знают о связях причин и следствий в области морали...

Мораль есть наука для всех, но особенно для женщин, потому что прежде всего женщины формируют нравы и обычаи...

_____________________________________________________________________________

1. Поскольку я верю, что человек движим принципом, данным ему свыше, поскольку вот может действовать в сфере нравственности лишь посредством интересов и воль, невозжожно, чтобы естественная результирующая этих интересов, чтобы общая тенденция этих воль привела к конечному злу, ибо в таком случае не только человек и человечество идут в неверном направлении, но и сам Бог, беспомощный или злонамеренный, толкает в этом направлении свое собственное неудавшееся создание.

Мы веруем, следовательно, в свободу, потому что мы веруем во всеобщую гармонию, то есть в Бога. Выступая во имя веры, формулируя от имени науки гибкие и животворные божественные законы нравственного движения людей вперед, мы отвергаем, сметаем прочь с дороги всякие там узконаправленные и никуда не ведущие институции левацкого толка, посредством которых самые настоящие слепцы пытаются сломать восхитительный механизм.

С точки зрения атеиста абсурдно говорить, что все должно делаться так, как делается само, ибо это для него означает отдавать все на волю случайности. Мы же, верующие, вправе говорить и провозглашать: пусть все идет по воле и милости Бога! Пусть свободно действует безупречный двигатель с его трансмиссионными колесами, который именуется человеческой инициативой. Именно так понимаемая свобода не есть анархистское обожествление индивидуализма. Через человека, поверх его, мы чтим Бога, который ведет человека.

Мы хорошо знаем, что человеческий ум может заблуждаться, притом заблуждаться во всем диапазоне от истины приобретенной до истины искомой. Но так как человек — существо ищущее, его предназначение — находить. Истина — заметим это — имеет связи, включая тонкие и неуловимые связи, не только с формой нашего мышления и с побуждениями нашего сердца, но и со всеми физическими и нравственными условиями нашего существования, так что истина, даже когда она ускользает от нашего понимания как истине абсолютная, ИЛИ когда, как нам кажется, не соответствует нашим врожденным симпатиям к справедливости, или же когда вроде бы расходится с нашими представлениями о прекрасном, все равно она четко проявляет себя в нашей практике в виде полезности.

Мы хорошо знаем, что свобода может вести и ко злу. Но зло имеет собственную задачу. Бог дал его нам, конечно, не случайно и не для того, чтобы погубить нас. Он поместил его как бы по обе стороны дороги, по которой мы должны идти, с тем чтобы человек наталкивался на зло, если сойдет с правильного пути, на который его возвращает само зло.

Воля, как и инертная молекула, обладает своей силой тяготения и подчиняется ее законам. Но, в отличие от неодушевленных предметов, подчиняющихся предсуществуюшим и фатальным тенденциям, у разумных существ сила притяжения и отталкивания не предшествует движению; она порождается добровольным решением, она как бы ждет его и потом действует в результате действий самого субъекта, выступая, так сказать, за или против него, содействуя ему или сопротивляясь, что и именуется либо вознаграждением, либо наказанием, или, иначе говоря, либо радостью, либо страданием. Если воля следует путем общих законов, если производимые ею действия хороши, то такое движение сопровождается благополучием для человека. Если же он отклоняется куда-то в сторону и движения его нехороши, он как бы встречает сопротивление, из ошибки рождается страдание, а оно лечит человека, и страдание прекращается. Так, зло всегда противостоит самому себе, зато благо неизменно производит все новое и новое благо. Можно сказать, что когда глядишь на вещи несколько сверху, то видно, что всяческие отклонения свободной воли представляют собой некие колебания со вполне определенной амплитудой, колебания, недалеко уходящие от магистрального и необходимого направления; всякое мятежное упорство только разрушит само себя и ни в чем поколеблет порядок в сфере долженствующего.

Эта реактивная сила помощи и отвержения, которая своим вознаграждением и своим наказанием выправляет орбиту человечества, одновременно добровольную и неизбежную, этот закон гравитации свободных существ (где зло есть лишь необходимая половина) проявляет себя в двух великих понятиях — понятиях ответственности и солидарности. Первая выпадает на долю индивида; вторая распространяет на все, так сказать, социальное тело благотворные или дурные последствия тех или иных действий людей. Первая адресуется человеку как отдельному и автономному существу; вторая делает неизбежным сообщество людей как во благе, так и во зле, она выступает частичным элементом, зависящим от коллективного и, можно сказать, неиссякаемого существа — от человечества. Ответственность есть и санкция за индивидуальную свободу, и основания для прав человека. Солидарность свидетельствует о социальной подчиненности человека и есть принцип его обязанностей.

(Этот текст отсутствует в рукописи книги Бастиа. Читатель извинит меня за то, что я попытался продолжить мысль, содержащуюся в этом религиозном введении. — Р.Ф.)

2. Обещавшее быть интересным продолжение этого сюжета, который автор собирался снабдить примерами, заранее указав их характер, к сожалению, не было им написано. Сам читатель может восполнить этот пробел, обратившись к главе XVI этой книги, а также к главам VII и XI памфлета «Что видно и чего не видно». — Прим. франц. изо

3. Окончание этой главы составлено из различных пометок автора, не имеющих между собой четкой связи и не развитых обстоятельно. - Прим. франц. изд.