XVI. О НАРОДОНАСЕЛЕНИИ

Я долго не подступался к этой главе, потому что хотел отмежеваться от грубых нападок, которым подвергался Мальтус. Странная вещь: совершенно малозначащие писаки, бесталанные, невежественные, сумели, повторяя друг друга, оклеветать в глазах общественности серьезного, добросовестного, человеколюбивого автора и изобразить как абсурдную систему, которая, по меньшей мере, заслуживает изучения и серьезного к себе внимания.

Ничего удивительного нет в том, что я не во всем разделяю идеи Мальтуса. Всякий вопрос имеет две стороны, и я думаю, что Мальтус сосредоточился исключительно на теневой, мрачной стороне. Мне же, должен прижаться, нередко доводилось в моих экономических исследованиях приходить к выводу: все, что делает Бог, Он делает хорошо. А когда логика вела Меня к иному умозаключению, я переставал доверять логике. Я знаю, что для ума опасна предвзятость. Но пусть сам читатель судит после прочтения этой главы, да и всего моего труда, ввела ли меня в заблуждение моя предвзятость. При всем при том ничто не помешает мне признать, что во взгляда» этого прекрасного экономиста содержится очень много правды; ничто не помешает мне, в особенности, воздать должное его горячей любви к человечеству, пронизывающей каждую написанную им строку.

Мальтус, который был глубоко сведущ в социальной экономии, обладал ясным видением всех замысловатых и хитроумных пружин и импульсов, корыми природа снабдила человечество, чтобы оно могло успешно двигаться по пути прогресса. Вместе с тем он полагал, что человеческий прогресс может оказаться полностью парализованным в принципе, в результате действия закона народонаселения. Созерцая мир человека, он с грустью говорил:
«Бог, кажется, очень позаботился о живых видах, но мало заботы уделил индивидам, отдельным особям. Какой бы класс живых существ мы ни мы видим у него огромную плодовитость, необычайную силу размножения, величайшее обилие зародышей, и судьба живых видов тем самым представляется обеспеченной. Но участь индивидов шатка и ненадежна, ибо не всем зародышам и зачаткам уготована жизнь: из них либо не рождаются ни какие существа, либо эти существа преждевременно гибнут».
«Человек не составляет исключения из этого закона. (И удивительно, что такая констатация шокирует социалистов, которые не устают повторять, что общее право должно первенствовать перед правом индивидуальным) Конечно, хорошо, что Господь обеспечил сохранение человечества, снабдив его большой репродуктивной способностью. Если бы человек не обладал предусмотрительностью и предвидением, число людей превзошло бы возможности земли прокормить их. Но человек способен предвидеть, и только его ум и воля могут остановить столь фатальную прогрессию».

Исходя из этих предпосылок, которые при желании можно и оспаривать, но сам Мальтус считал их бесспорными, он придавал огромное значение воспитанию, взращиванию предусмотрительности. Раз нет неограниченных возможностей, человек должен добровольно не допускать своего чрезмерного размножения, иначе он, как и все прочие виды, попадет под жестокие удары природы.

Мальтус никогда не считал, что приложил достаточно усилий, чтобы внушить людям необходимость предусмотрительности. Чем больше он чувствовал себя человеколюбивым, тем больше ощущал свой долг как можно убедительнее показать пагубные последствия беззаботного воспроизводства людей. Он говорил: если вы будете непомерно размножаться, вы будете наказаны в какой-нибудь, но всегда страшной форме: голод, война, чума и т. д. И даже самоотверженность богатых, благотворительность, правомерность и справедливость экономических законов не окажутся тут достаточными средствами и способами излечения.

В своем пылу Мальтус обронил некую фразу, которая, будучи оторвана от всей его системы и от его собственных чувств, могла показаться жестокой. Она фигурировала в первом издании его книги, фактически брошюры, выросшей впоследствии в четырехтомный труд. Ему было сделано замечание, что форма, в которую он облек свою мысль в этой фразе, может дать повод для неверного толкования. Он поспешил убрать фразу, и она никогда больше не появлялась в многочисленных изданиях «Опыта о законе народонаселения ».

Но один из его антагонистов, г-н Годвин, все-таки отыскал и пустил в оборот эту фразу. И что получилось? А получилось то, что злосчастную фразу воспроизвел г-н де Сисмонди (один из тех людей, которые с благими намерениями делают совсем не благие дела). Тотчас все социалисты ухватились за нее и принялись судить, осуждать и бичевать Мальтуса. Конечно, им надо поблагодарить Сисмонди за то, что он поделился с ними своей эрудицией, так как сами они никогда не читали ни Мальтуса, ни Годвина.

Фразу, изъятую самим Мальтусом, социалисты изобразили как основу всей его системы. Они повторяют ее на все лады. Г-н Пьер Леру в одной своей тощей книжонке воспроизвел ее не меньше четырех раз. Ею насыщают свои декламации и всякие реформаторы второго сорта.

Самый знаменитый и самый влиятельный деятель этой школы написал целую главу против Мальтуса. Однажды я встретился с ним, показал, как в конце концов выглядят идеи Мальтуса в его «Опыте», и у меня создалось впечатление, что он ничегошеньки об этом не знал. Я сказал ему: «Вы, отвергающий Мальтуса, неужели вы не прочитали его всего?» «Я совсем не читал его, — ответил он. — Вся его система умещается на одной страничке и резюмируется в его широко известной арифметической и геометрической прогрессии. Этого мне достаточно». «Вы явно насмехаетесь и издеваетесь, — ответил я, — над публикой, над Мальтусом, над истиной, просто над совестью и над самим собой».

Вот так во Франции складывается общественное мнение. Полсотни не вежд хором скандируют злобный абсурд, придуманный самым невежественным из них. Если же эта злоба льется в направлении сиюминутных моды и страстей, она становится аксиомой.

Вместе с тем надо признать, что наука не сможет решить никакой проблемы, если подойдет к ней с предвзятым желанием непременно сделать утешительные и успокаивающие выводы. Что можно подумать о человеке, который примется изучать физиологию, будучи заранее убежден, что Бог не мог желать, чтобы человек был снедаем болезнями? Если один физиолог строит свою систему на таких основах, а другой физиолог ограничивается тем, что предъявляет первому факты, го весьма вероятно, что первый физиолог разгневается и обвинит своего коллегу в безбожии, но трудно поверить, что он дойдет до обвинения его в предумышленном насылании болезней на людей.

Однако именно нечто подобное произошло по отношению к Мальтусу. В труде, насыщенном фактами и цифрами, он изложил закон, который не пришелся по нраву многим оптимистам. Люди, не желавшие, чтобы такой закон существовал, набросились на Мальтуса с яростью и остервенением, как будто это он сам нагородил преград для человеческого рода, хотя на деле они суть следствие действия закона народонаселения. Больше соответствовало бы научному подходу просто попробовать доказать, что Мальтус заблуждается и что выведенный им закон надуман.

Надо сказать, что народонаселение — это один из сюжетов, многочисленных, между прочим, которые напоминают нам, что человек в общем-то имеет выбор между различными видами и степенями зла, только и всего. Каково бы ни было намерение Бога, страдание входит в Его замысел. Так что будем искать гармонию не в отсутствии зла, а в его эффекте, с тем чтобы мы все-таки шли к благу и последовательно ослабляли зло. Бог дал нам свободу выбора. Так давайте научимся жить, пусть приходится обучаться трудно и долго, а научившись, давайте действовать в соответствии с приобретенными знаниями, пусть это тоже не так легко. Вот при таких условиях мы и будем неуклонно преодолевать страдания, хотя полностью избавиться от них мы не сможем, ибо даже тогда, когда нам удается отдалить наказание за ошибки неопределенно далеко, нам приходится тратить немало усилий, что- бы безошибочно предвидеть события и ход вещей. Чем больше мы устраняем зло, тем труднее нам это обеспечить, а такая трудность — тоже зло.

Нет никакого смысла восставать против только что обрисованного мною порядка вещей. Он, этот порядок, окружает нас со всех сторон, он наша атмосфера, мы им дышим. Так что приходится исходить из человеческого бессилия и человеческого величия, всегда присутствующих как то, так и другое, когда мы вместе с Мальтусом подступаемся к проблеме народонаселении. Сначала мы просто, так сказать, доложим читателю об этом большом вопросе. Затем мы расскажем о нашей манере его видения и восприятии. Если законы народонаселения смогут резюмироваться в кратком афоризме, то это будет удачным обстоятельством для продвижения и распространения науки. Но если, ввиду множества и мобильности исходных данных, мы обнаружим, что эти законы не умещаются в краткую и строгую формулу, то мы откажемся от формул, ибо некоторая многословность точнее выразит суть дела, чем обманчивые краткие определения.

Мы видели, что прогресс заключается в том, чтобы привлекать все больше и больше природных сил к обеспечению удовлетворения наших нужд, так что в каждую новую эпоху одна и та же сумма приобретенных полезностей дает обществу либо больше досуга, либо больше высвобожденного труда, который можно направить на удовлетворение новых потребностей.

С другой стороны, мы показали, что то, что отвоевано у природы и служит сначала немногим людям, проявившим соответствующую инициативу, очень скоро становится, в силу закона конкуренции, общим и даровым достоянием всего человечества.

Соответственно этим предпосылкам благополучие людей должно было непрерывно расти, а само положение разных людей — выравниваться.

Тем но менее дело обстоит не столь идеально, и спорить тут не приходится. В мире очень много несчастных и обездоленных, ставших таковыми не по своей вине.

Каковы же причины такого феномена?

Я думаю, их несколько. Одна называется грабежом или, если угодно, не справедливостью. До сих пор экономисты говорили об этой причине лишь мимоходом, да и то когда хотели указать на некую ошибку, на ложнонаучное понятие. Излагая общие законы, они полагали, что им незачем изучат эффекты, получающиеся, когда эти законы не действуют, когда они нарушаются. Тем не менее грабеж играл и все еще играет слишком большую роль в мире, чтобы мы могли, даже как экономисты, не принимать его в расчет. Речь, конечно, идет отнюдь не только о случайных актах грабежа или отдельных преступлений. Война, рабство, ложь теократической направленности, привилегии, монополии, ограничения, злоупотребления, связанные с налогами, — вот наиболее бросающиеся в глаза проявления грабежа. Нетрудно понять, что эти силы, нарушающие порядок и спокойствие и столь широко распространенные, самим своим наличием и своим глубоким воздействием на судьбы людей ведут к неравенству условий их существования. Далее мы покажем всю полноту их значения.

Есть и другая причина, задерживающая прогресс и мешающая ему распространяться равномерно на всех людей. Это, согласно некоторым авторам, тот самый закон народонаселения.

В самом деле, если по мере роста богатства число людей, между которыми оно распределяется, растет еще быстрее, то абсолютное богатство может оказаться более значительным, зато индивидуальное богатство уменьшится.

Если же, сверх того, существует род услуг, которые может оказать каждый, применяя лишь собственную мускульную силу, а таким классом как раз оказывается класс наименее вознаграждаемый, но быстрее всех размножающийся, то труд неизбежно становится предметом жестокой конкуренции. Однако этот последний социальный слой никогда не вкусит плодов прогресса, если не будет расширяться и распространяться.

Вот какое фундаментальное значение имеет закон народонаселения и его принцип.

Принцип этот был сформулирован Мальтусом так:
Народонаселение имеет тенденцию находиться на одном уровне со средствами собственного существования.

Замечу мимоходом: странно, очень странно, что Мальтусу приписывают то ли честь, то ли ответственность за такую формулировку, и в данном случае неважно, истинна ли она или ложна. А все дело в том, что со времен Аристотеля вряд ли можно найти публициста, который не высказывал того же самого, притом зачастую в таких же словах.

Достаточно окинуть взглядом всю совокупность живых существ, чтобы убедиться, и без тени сомнения, что природа гораздо больше занята, так сказать, благоустройством видов, нежели индивидов.

Меры предосторожности, принятые природой ради как можно более длительного существования всяких пород и их поколений, обильны и многообразны; среди этих мер фигурирует сверхизобилие зародышей и зачатков. Такое сверхизобилие рассеяно повсюду, и оно тем значительнее, чем меньше у того или иного вида чувствительности, рациональности действий, силы, чтобы самому противостоять разрушению и уничтожению.

Так, в растительном царстве средства репродуцирования — семена, черенки и т. п., — которые может дать одна-единственная особь, поистине неисчислимы. Я не удивился бы, что если у молодого вяза прорастали все семена, из них получался бы миллион деревьев каждый год. Почему же этого не происходит? Потому что не все семена попадают в условия, требующиеся для жизни: пространство и питание. Они гибнут. А так как растения лишены чувствительности, природа не поскупилась ни на средства репродуцирования, ни на способы уничтожения.

Животные, чья жизнь почти такая же, как у растений, тоже репродуцируются в огромных количествах. Кто порою не задавался вопросом, как удается столь обильно размножаться устрицам и при этом находить себе пищу?

По мере того как живые существа поднимаются все выше по лестнице эволюции, природа все более скупо снабжает их средствами репродуцирования.

Позвоночные размножаются медленнее других, особенно когда они представлены крупными особями. Корова вынашивает плод девять месяцев, рожает одного теленка и должна кормить его некоторое время. Ясно, однако, что способность рогатого скота репродуцироваться выше абсолютно необходимого уровня. В богатых странах, таких как Англия, Франция, Швейцария, численность рогатого скота растет, несмотря на уничтожение, в целях потребления, огромных его масс. Но если бы у нас были бескрайние прерии, то мы, несомненно, были бы свидетелями как более мощного разрушения, так и более быстрого воспроизведения. Я уверен, что если бы у скота было вдоволь и пространства, и пищи, то у нас через несколько лет было бы вдесятеро больше быков и коров, хотя бы при этом потребляли вдесятеро болше мяса. Так что репродуктивная способность рогатого скота еще не показала нам всю свою силу, которая действовала бы со всем своим размахом, убери мы все внешние и чуждые самому воспроизводству ограничения — нехватку пространства и пищи.

Вполне понятная у человеческого рода способность репродуцирования не так сильна, как у любого другого живого вида, но так и должно быть. Уничтожение — это такой феномен, действию которого человек должен быть подчинен в гораздо меньшей степени, чем животные, ибо природа наделила его высокими чувствами, умом, симпатией к другим людям. Но может ли человек физически уклониться от действия закона, по которому все виды могут размножаться в большей мере, чем имеется пространства и пищи для выживания особей? Подобное представить себе невозможно.

Я говорю «физически», потому что я рассуждаю здесь только о физиологическом законе.

Существует глубокая разница между физиологической мощью размножения и размножением реальным.

Первое есть абсолютная органическая мощь, освобожденная от всяких препятствий, от всяких чуждых ей ограничений. Второе есть результат комбинации этой мощи со всеми видами противодействия ей и ограничения ее. Так, репродуктивная мощь мака составляет, наверное, один миллион в год, но на маковом поле реальная репродукции ограниченна и постоянна; она может даже уменьшаться.

Именно этот физиологический закон и попытался сформулирован, Мальтус. Он хотел выяснить, через какое время определенное число людей может удвоиться, если пространство и количество продуктов питания не
будут иметь никаких ограничений.

Вполне и заранее понятно, что такое предположение о полном удовлетворении всех потребностей никогда не может быть реализовано, и поэтому всякий теоретический период времени должен быть короче, чем любой наблюдаемый период реального удвоения.

Наблюдение же дает самые разные цифры. По расчетам г-на Моро де Жоннеса, который взял за основу нынешние темпы роста народонаселения, для его удвоения потребуется 555 лет в Турции, 227 — в Швейцарии, 138 — во Франции, 106 — в Испании, 100 — в Голландии, 76 — в Германии, 43 года в России и в Англии, 25 лет в Соединенных Штатах; при этом, конечно, не учитывается иммиграция в эти страны.

Почему такие колоссальные различия? У нас нет никаких оснований полагать, что здесь кроются физиологические причины. Швейцарские женщины устроены так же и столь же плодовиты, что и женщины американские.

Видимо, воспроизводительная мощь сдерживается какими-то внешними по отношению к ней препятствиями. И бесспорным доказательством этого служит то, что рождаемость тотчас возрастает, как только привходящие обстоятельства устраняют эти препятствия. Так, хорошо налаженное сельское хозяйство, новые промышленные отрасли, вдруг появившийся в какой-ни-будь местности источник богатств неизменно приводят к ускорению роста народонаселения. А когда случается беда — скажем, чума, голод, война, — которая уносит множество жизней, то и тут последующий прирост населения тоже ускоряется.

Когда же рост его замедляется или вообще останавливается, это значит, что населению недостает пространства или продуктов питания или очень скоро будет недоставать. Народонаселение либо прямо наталкивается на преграду, либо, видя ее, отступает перед нею.

Откровенно скажу, этот феномен, по поводу которого стольким нападкам подвергся Мальтус, представляется мне совершенно бесспорным.

Если поместить в клетку тысячу мышей и давать им каждый день пропитание на необходимом уровне, то, несмотря на известную их плодовитость, их число не сможет превысить тысячу, а если превысит, они будут терпеть лишения и страдать; именно две эти вещи сведут их численность до первоначальной. В этом случае можно сказать, что внешняя причина ограничивает не только силу плодовитости, но и результат плодовитости. Возникает антагонизм между физиологической тенденцией и ограничивающим внешним фактором; отсюда и получается постоянство числа особей. И вот вам доказательство: если постепенно довести питание мышей до двойного рациона, очень скоро их число удвоится.

А хотите знать, что отвечают Мальтусу? Ему противопоставляют факты. Ему говорят: «Доказательство того, что у человека репродуктивная мощь не бесконечна, заключается в том, что в некоторых странах народонаселение
стабильно. Если бы закон прогрессии был верен, если бы население удваивалось каждые двадцать пять лет, то во Франции, где было 30 миллионов жителей в 1820 году, сегодня было бы больше 60 миллионов».

Где же тут логика?

И я сам начинаю с констатации, что население во Франции возросло лишь на одну пятую за двадцать пять лет, тогда как в других местах оно удвоилось. Я ищу причину этого. Я нахожу ее в нехватке пространства и продовольствия. Я вижу, что в культурных и популяционных условиях нашей страны и при наших обычаях трудно достаточно быстро обеспечить людей средствами существования, с тем чтобы «родились виртуальные поколения, а родившись, выжили. Я говорю, что средства существования не могут удваиваться — по меньшей мере не удваиваются фактически — во Франции каждые двадцать пять лет. Совокупность этих отрицательных сил сдерживает, как я считаю, физиологическую мощь, а вы твердите мне, что население растет медленно, и именно отсюда делаете вывод, что физиологической мощи не существует вовсе! Такая манера дискуссии просто несерьезна.

Не с такой же ли несерьезностью подверглась критике мальтузианская геометрическая прогрессия? Мальтус никогда не исходил из нелепой предпосылки, будто люди фактически размножаются по геометрической прогессии. Напротив, он утверждал, что факты не способствуют такой прогрессии, ибо встречают многочисленные препятствия, и что он оперирует этой прогрессией лишь как формулой, показывающей органическую силу размножения.

Определяя, за какое время то или иное население может удвоиться при условии, что удовлетворение всех его потребностей не будет ограниченным, он установил период в двадцать пять лет. Он сделал это потому, что непосредственное наблюдение показало ему, что есть такой народ, пусть и бесконечно далекий от указанного условия, все же наиболее близок к этой цифре, — американский народ. Найдя этот период и памятуя, что речь идет о виртуальной силе размножения, он заявил, что народонаселение имеет тенденцию к росту в геометрической прогрессии.

Вот это-то и отрицают его критики. Но, по правде сказать, это значит отрицать очевидное. Да, период удвоения не везде составляет двадцать пять лет, а бывает, что он равен 30, 40, 50 годам, а также варьируется в зависимости от расы. Обо всем этом можно поспорить, но никак нельзя категорически утверждать, что при соблюдении вышеназванного условия прогрессия не будет геометрической. Если сто супружеских пар производят за тот или иной период двести человек, то почему двести пар не произведут за такой же период четыреста человек?

—  Потому что, — говорят критики, — размножение будет сдерживаться.

—  Но то же самое утверждает и Мальтус.
А чем оно будет сдерживаться?

Мальтус указывает на два препятствия общего характера, которые не позволяют людям размножаться без всяких пределов. Он называет их «предупредительным препятствием» и «репрессивным препятствием».

Поскольку население может удерживаться от своей физиологической тенденции лишь в результате низкой рождаемости или высокой смертности, несомненно, что такое мальтузианское подразделение препятствий вполне соответствует действительности и достаточно полно ее выражает.

При этом, когда условия пространства и пропитания таковы, что численность народонаселении не может превысить некоторую цифру, то ясно, что репрессивное препятствие действует тем сильнее, чем слабее действует препятствие предупредительное. Если количество продуктов питания остается неизменным, то сказать, что рождаемость может расти, а смертность расти не будет, значит впасть в явное противоречие.

Не менее очевидно, притом очевидно априорно и независимо от других экономических соображений, пусть и крайне важных, что в такой ситуации добровольное воздержание от деторождения предпочтительнее всякого проявления репрессивности.

Таким образом, мы видим, что пока что теория Мальтуса безукоризненна по всем своим пунктам.

Правда, Мальтус, быть может, был неправ, приняв в качестве предела человеческой плодовитости период в двадцать пять лет на основе своих наблюдений положения в Соединенных Штатах. Но я догадываюсь, что этим он хотел избежать упреков в преувеличении и в абстрактном характере своих суждений. Кто решится утверждать — видимо, говорил он сам себе, — будто я даю много простора возможному, тогда как на деле я опираюсь на реальное? Однако он не учел, что, перемешивая виртуальное и реальное и присовокупляя к закону размножения, оторванному от закона ограничения период времени, фактически являющийся результатом действия обоих этих законов, он рискует быть непонятым. Так и случилось. К его геометрическим и арифметическим прогрессиям отнеслись насмешливо и даже с издевкой; его упрекали в том, что он изобразил Соединенные Штаты в качестве образца для всего остального мира. Одним словом, воспользовались допущенным им смешением двух разных законов для того, чтобы опровергнуть один закон через посредство другого.

Когда стремятся выяснить, какова абстрактно выраженная репродуктивная мощь народонаселения, то, разумеется, нужно на какой-то момент забыть всякое физическое или нравственное препятствие, проистекающее из нехватки пространства, средств существования, вообще из низкого уровня благосостояния. Однако если ставить проблему именно так, то заранее известно, что она не будет решена с достаточной точностью, да и задача такая не ставится. У человеческого рода, как и у всех более или менее организованных существ, репродуктивная мощь в огромной степени превосходит все феномены быстрого размножения, которые наблюдались в прошлом и, возможно, будут наблюдаться в будущем. У пшеницы, к примеру, если допустить, что одно семя дает пять колосьев по двадцать зерен в каждом, то это одно семя обладает такой виртуальной репродуктивной мощью, что оно произвело бы десять миллиардов зерен за пять лет.

У собак, если предположить, что одна особь приносит каждый раз четырех щенков, а период плодовитости длится шесть лет, получается, что пара собак может за двенадцать лет дать потомство в восемь миллионов особей.

У людей, если допустить, что половая зрелость наступает в шестнадцать лет и плодовитость кончается в тридцать лет, каждая пара может родить восемь детей. Уменьшим это число наполовину, учитывая преждевременную смертность, хотя мы и рассуждаем в предположении, что все потребности людей удовлетворяются, что уже само по себе сильно сокращает смертность. Распределим наши цифры но двадцатипятилетним периодам: 2—4—8—16—32—64—128—256—512 и т. д., и получается 2 миллиона за две века.

Если мы будем подсчитывать на основе математических выкладок Эйлейра то период удвоения составит двенадцать с половиной лет, восемь периодов составят один век, и рост народонаселения (от все той же пары людей) будет иметь соотношение 512 : 2.

Ни в одну эпоху и ни в одной стране не видели столь потрясающей скорости умножения числа людей. Согласно книге Бытия, евреи, поселившиеся в Египте, составляли семьдесят супружеских пар. В книге Чисел сказано, что по переписи, проведенной Моисеем два века спустя, евреев-мужчин в возрасте от двадцать одного года было шестьсот тысяч, то есть всего населения насчитывалось не меньше двух миллионов. Получается, что удвоение происходило каждые четырнадцать лет. Статистика продолжительности жизни вряд ли помогла бы тут проверить библейские сведения. Могут сказать, что шестьсот тысяч воинов предполагают наличие всего населения существенно больше, чем два миллиона, а значит, период удвоения был меньшим, чем у Эйлера. Конечно, каждый волен поставить под сомнение и перепись Моисея, и расчеты Эйлера, но никто не станет утверждать, что евреи размножались быстрее и больше, чем вообще возможно размножаться. А иных доказательств или подтверждений нам и не требуется.

После этого примера, свидетельствующего, возможно, о том, что фактическая плодовитость оказалась наиболее близкой к плодовитости виртуальной, мы имеем пример Соединенных Штатов. Известно, что в этой стране удвоение происходит меньше чем за двадцать пять лет.

Нет смысла продолжать дальше наши изыскания в этом вопросе. Достаточно знать, что у человеческого рода, как и у всех других родов, органическая мощь размножения выше реального размножения. Бывает и обратное: реальное превосходит виртуальное.

Наряду с этой абсолютной силой, которая теперь уже не нуждается в более точном и строгом определении и которую вполне можно считать единобразной для всех форм этой силы, существует — и мы об этом говорили — другая сила, которая ограничивает первую, стесняет, ущемляет, в какой-то мере отменяет ее, ставит перед ней самые разные преграды в зависимости от времени, места, занятий того или иного народа, его обычаев, законов, религии.

Эту вторую силу я называю законом ограничения, и вполне понятно, что динамика населения в каждой стране, в каждом классе есть результат комбинированного действия обоих законов.

В чем же заключается закон ограничения? В самом общем виде он означает, что распространение жизни и поддерживается, и предотвращается той трудностью, которую приходится преодолевать. Надо пояснить и углубить эту мысль, которую мы уже, по сути, высказывали в связи с формулой Мальтуса, ибо она, эта мысль, представляет собой главную часть данной нашей темы[Все нижеследующее написано автором в 1846 году. — Прим. франц. изд.].

Достаточно организованные существа, которые живут, но не испытывают никаких особых чувств или совсем никаких чувств, пассивны по отношению к борьбе между обоими этими принципами. Масса растений ограничена обьемом средств, потребных для их существования. Зерно способно совершенствоваться, но возможности пространства и плодородие почв такой способности лишены. Так что зерна источаются и гибнут, и в конце концов их остается лишь столько, сколько может напитать их живительными соками сама земля. Животные обладают чувствами, но, по-видимому, лишены способности предвидения; они распространяются, размножаются, растут численно, но вовсе не заботятся сб отдаленной судьбе своего потомства. Только гибель, только преждевременная смерть может ограничивать их распространение и удерживать равновесие между их численностью и объемом средств их существования.

Обращаясь к народу, г-н де Ламенне высказался в своем неподражаемом стиле так:
«На земле найдется место для всех, и Господь сделал ее достаточно благодатной, чтобы досыта прокормить всех». И далее: «Создатель вселенной предоставил человеку не худшие условия, чем животным. Разве не все приглашены на роскошный пир природы? Разве кого-нибудь забыли пригласить?» «Полевые травы пускают свои корни рядышком, и земля питает всех, и все пребывают в мире, никто не тянет соки из другого».

Позволительно видеть в таком утверждении ложную декламацию, служащую предпосылкой для опасных выводов, и лишь сожалеть, что столь восхитительное красноречие имеет целью популяризировать самое губительное из заблуждений.

Неверно, что никакое растение не тянет соков из другого и что все они мирно пускают корни в землю. Миллиарды зерен каждый год падают на землю, начинают жить, но чахнут и гибнут под натиском более сильных и более живучих растений. Неверно, что все родившиеся животные приглашены на пир природы и что ни об одном из них не забыли. Дикие животные пожирают одни других, а домашний скот поедается человеком в огромных количествах. Нет ничего более убедительного, чтобы показать наличие и взаимосвязь обоих принципов — принципа размножения и принципа ограничения. Почему во Франции так много быков и баранов, несмотря на их гигантский убой? Почему так мало медведей и волков, хотя их убивают гораздо меньше и они достаточно плодовиты? Потому что человек готовит пищу для одних и отнимает пищу у других. Он использует по отношению к ним закон ограничения и в то же время дает более или менее широкий простор для действия закона размножения.

Таким образом, как для растений, так и для животных сила ограничения выступает лишь в одной форме — в форме разрушения, уничтожения. Но человек наделен разумом и способностью предвидения, и этот новый элемент меняет характер действия этой силы.

Конечно, и к человеку применим закон ограничения посредством уничтожения — применим как к существу, обладающему материальными, физическими органами, к существу — позволим себе сказать это смело — животному. Невозможно, чтобы численность людей превышала объем средств их существования, иначе, так сказать, было бы больше людей, чем может их быть, а это уже противоречие. Если в человеке угасают рассудительность и предусмотрительность, он грубеет, упрощается, превращается в своего рода растение. Тогда он будет размножаться по великому физиологическому закону, господствующему во всем живом мире. Но тогда он будет подвергаться разрушению и уничтожению в силу закона ограничении, который будет дли него внешней и непостижимой силой.

Однако, если человек предусмотрителен, этот второй закон входит в сферу его воли, он модифицирует его, направляет в нужное ему русло. Закон преобразуется: действует не слепая сила, а сила разума, и получается уже не природный закон, а социальный. Человек — это та точка, где встречаются, комбинируются и перемешиваются оба принципа — материальный и интеллектуальный. Человек не следует исключительно какому-то одному из этих принципов. Следовательно, закон ограничения проявляет себя в человеческом роде в двух аспектах и поддерживает численность народонаселения на необходимом уровне посредством двуединого действия, предвидения и разрушения.

Эти два действия не равны по интенсивности. Напротив, одно из них усиливается по мере того, как другое ослабляется. А результатом оказывается то, что и должно оказаться, — ограничение. Он достигается либо больше, либо меньше репрессивностью или предусмотрительностью в зависимости от того, чего больше в человеке — грубой примитивности или рассудительности, материальности или интеллекта, близости к жизни растительного свойства или духовно-нравственного. Закон действует в разной степени и в самом человеке, и вне его, но он всегда, так сказать, где-то должен находиться и где-то действовать.

Нельзя, к сожалению, получить точное представление об обширной области предвидения и предусмотрительности по французскому переводу Мальтуса. Переводчик сильно сузил эту область, применив туманное и недостаточное выражение «нравственное сдерживание» и еще более запутав дело своим собственным толкованием этого выражения: «Это есть добродетель, которая заключается в том, чтобы не жениться, когда нет средств существования для будущей семьи, и при этот жить тем не менее в нравственной чистоте». На самом-то деле те преграды, которые ставит интеллектуально развитое общество перед возможным размножением людей, имеют иные формы, нежели «нравственное сдерживание», да еще столь невнятно определенное переводчиком. К примеру, что представляет собой святая простота раннего детского возраста, неведение ребенка, которое преступно развеивать и развенчивать и которое заботливая мать оберегает как сокровище? Что такое стыдливость и застенчивость, наступающие вслед за неведением, это таинственное оружие юной девы, которое восхищает и делает робким ее возлюбленного, продляет и украшает время невинной и непорочной любви? Не чудесна ли такая вещь, которую абсурдно понимать иначе, чем она просто есть на самом деле, не прекрасна ли эта вуаль, разделяющая сначала неведение и истину, а затем истину и счастье? Что такое могучая убежденность, устанавливающая столь строгие законы в отношениях людей разных полов, наказывающая даже за малейшее отступление от этих законов, презирающая слабость особы женского пола, которая не устояла перед соблазном, отдающаяся отзвуком на многих последующих поколениях, ведущих начало от греха предков. Что такое такая деликатная вещь, как девичья честь, строгость, вызывающая восхищение даже у тех, кто вроде бы от нее освободился, что такое подобные институции, условности, предосторожности, если это не само действие закона ограничения в среде интеллектуальной,  высоконравственной, предусмотрительной и, значит, в полной мере человеческой среде?

Если же все эти барьеры будут опрокинуты, если людские особи обоих полов отбросят всякие условности, забудут, что такое обеспеченность, будущее, всякое там мнение или обычай, если люди уподобятся растениям или животным, то можно ли сомневаться, что сила размножения начнет действовать вовсю, но вскоре на передний план выйдет закон ограничения, который на сей раз будет действовать прямо, грубо, репрессивно, проявляя себя голодом, болезнями, смертями?

Если абстрагироваться от всякой предусмотрительности и всякой морали, то можно ли отрицать, что во взаимной тяге двух полов имеется много привлекательного, что и сближает их, как только наступает половая зрелость, будь то человеческий или любой другой род? У людей она наступает примерно в шестнадцать лет, а акты гражданского состояния показывают, что браки заключаются в большинстве своем не раньше двадцатичетырех летнего возраста, так что образуются восемь лет, отданные нравственной и превентивной стороне действия закона ограничения и отнятые у закона размножения. Если же к этому добавить определенное число закоренелых холостяков, то вполне можно прийти к убеждению, что Творец создал человека не наподобие грубого животного и что во власти человека преобразовать репрессивное ограничение в превентивное.

Довольно странно, что школа спиритуалистов и школа материалистов, так сказать, поменялись местами в этом большом вопросе. Первая, выступая против всякой предусмотрительности, выступает за господство принципа грубой похоти; вторая, обращаясь к нравственным устоям человека, рекомендует человеку, чтобы он своей рассудительностью обуздывал свои же страсти.

Тут наблюдается явное недоразумение. Допустим, отец семейства обращается за советом к священнику, и он получит совет, вполне соответствующий идеям науки, но сама-то наука возводит эти идеи в некие принципы, отвергаемые священником. Священник просто скажет: «Прячьте вашу дочь, скрывайте ее как можно дольше от мирских соблазнов. Взращивайте, как цветок, ее святую простоту и небесную стыдливость, именно этим она хороша и именно это служит ей защитой. Дождитесь, пока для нее не найдется честный и порядочный супруг. А тем временем трудитесь, чтобы у нее было приличное приданое. Не забываете, что супружество в нищете влечет за собой много страданий и еще больше опасностей.

Помните о старой мудрости народов, гласящей, что благополучие и достаток есть самая надежная гарантия прочности брачного союза и мира в нем. Зачем вам спешить? Неужели вы хотите, чтобы в двадцать пять лет наша дочь была перегружена семейными заботами и не успела получить воспитание и образование, соответствующие вашему положению? Разве хотите вы, чтобы ее муж с его низким заработком сначала огорчался и озлоблялся, а потом повел беспорядочную жизнь? Отдать замуж — дело крайне сложное и важное. Взвесьте все, обдумайте хорошенько и не торопитесь».

И вот предположите, что отец семейства, подхватывая манеру г-на де Ламенне, говорит в ответ:
«Бог с самого начала велел людям плодиться и размножаться, заполнять землю и покорять ее. А вы убеждаете, чтобы девица долго воздерживалась от брака, от радостей замужества, от счастья материнства. Не надо, мол, тебе ничего этого, живи одна, иначе ты размножишь только нищету». Не думает ли читатель, что священнику нечего будет возразить на это?

Бог, скажет он, вовсе не велел людям размножаться безудержно и без всякой меры, спариваться, как животные, совершенно не заботясь о будущем; нет, Он обставил все это более серьезно и, можно сказать, торжественно; да, Он повелел человеку размножаться, но чтобы размножаться, надо жить, а чтобы жить, надо иметь для этого средства и возможности. Следовательно, в Его повелении размножаться заключено и повеление обесечить средствами существования молодые поколения. Кстати, религия не считает преступлением и пожизненную девственность. Совсем наоборот, она считает ее добродетелью, прославляет, освящает. Тем более не надо думать, будто веление Господа нарушается, когда люди тщательно и с осторожностью готовятся к браку, желая блага, счастья и достоинства будущей семье. Такое отношение к столь великому делу и сопутствующие ему соображения и взгляды, продиктованные опытом, повседневно повторяемые повсюду в мире и регулирующие поведение всякой семьи, не чуждой нравственности и просвещению, что это как не применение в каждом конкретном случае общей доктрины? Или, вернее, что такое эта доктрина как не обобщение, которым люди руководствуются в конкретных случаях? Спиритуалист, в принципе отвергающий превентивное ограничение, подобен физику, который говорил бы людям: «Всегда действуйте, как если бы сила тяжести существовала, но никогда не признавайте ее существования в теории».

До сих пор мы не отходили слишком далеко в сторону от мальтузианской теории. Но у человечества есть еще одно свойство, которому, как мне кажется, большинство авторов не придавали должного значения, хотя оно играет огромную роль в феноменах, касающихся народонаселения, во многом решает этот великий вопрос и вселяет в душу филантропа безмятежность и доверие, которые он не получит от науки, если та неполна. Это свойство, под корым часто подразумеваются рассудительность и предусмотрительность, есть способность самосовершенствования. Да, человек может совершенствоваться. Правда, он может не только улучшаться, но и ухудшаться, а может оставаться и неизменным. Он может восходить и нисходить по бесконечным ступеням цивилизации. Это верно для индивидов, семей, народов, рас.

Видимо, не вполне учитывая всю мощь принципа прогресса, Мальтус и пришел к неутешительным выводам, за которые он поплатился всеобщим негодованием и отвержением.

В самом деле, он видел превентивное препятствие чрезмерному росту народонаселения лишь в своего рода аскетизме, но сам не очень верил в его силу. И получалось, по его мнению, что в основном действует репрессивное препятствие, или, иначе говоря, порочность, нищета, война, преступность и т. п.

Я думаю, что тут он ошибался, и мы должны признать, что действие ограничивающей силы — это не единственно целомудрие и самоотречение, а прежде всего условия благополучия людей и их инстинктивное стремление избежать нищеты и краха, сберечь себя и свои семьи.

Обычно говорится, что народонаселение имеет тенденцию выйти на уровень средств пропитания. Добавлю, что словосочетание «средства пропитания», некогда общепризнанное, было заменено Ж. Б. Сэем выражением средства существования». Казалось бы, пропитание — единственная важная вещь в рассматриваемой проблеме. Но это не так, не хлебом единым жив человек, и изучение фактов ясно показывает, что население останавливается в своем развитии или даже движется вспять, если испытывает нехватку одежды, жилья и многих других вещей, необходимость наличия которых вызвана климатом или обычаями.

Поэтому мы и говорим: народонаселение имеет тенденцию выйти на уровень средств существования.

Но являются ли эти средства чем-то постоянным, абсолютным, единообразным? Нет, конечно. По мере обретения человеком все большей и большей цивилизованности круг его потребностей ширится, в том числе и в том, что касается собственно пропитания. Памятуя о способности человека совершенствоваться, надо сказать, что средства существования, под которыми следует понимать средства удовлетворения физических, интеллектуальных и нравственных потребностей, предполагают прохождение стольких же ступеней, сколько проходит их сама цивилизация, то есть бесконечное множество. Конечно, существует нижний предел: как-то смягчить голод, укрыться от холода и непогоды, в общем, не умереть. Мы видим этот предел у диких племен Америки и у нищих Европы. Но верхний предел — такого я не знаю, его просто нет. Удовлетворив свои естественные потребности, человек обретает новые, которые поначалу можно считать искусственными, но постепенно, в силу привычки, они тоже становятся естественными, а после них опять появляются новые, и конца им не видно.

Таким образом, с каждым шагом человека по цивилизационному пути его потребности ширятся, и средства существования — этот пункт, где встречаются два великих закона, законы размножения и ограничения, — так сказать, перемещаются все выше и выше. И хотя человек способен как ухудшаться, так и улучшаться, он все-таки питает отвращение к первому тянется ко второму; все его устремления направлены на то, чтобы удержаться на уровне, которого он достиг, и поднять сам этот уровень. При этом привычка, которую справедливо называют второй натурой и которая служит как бы сердечным клапаном нашей кровеносной системы, препятствует всякому нашему попятному движению. Картина довольно проста: человек воздействует умом и нравственностью на свое собственное размножение, и эти его усилия проникнуты привыканием прогрессивного характера, которое наносит свою печать на усилия, вдохновляет их, сочетается с ними.

Следствий, вытекающих из такого устройства, из такой сущности человека, очень много. Мы ограничимся указанием на некоторые из них. Прежде всего мы допускаем, вместе с экономистами, что народонаселение и средства существования так или иначе образуют равновесие. Но так как средства существования мобильны до бесконечности и варьируются и развиваются вместе с цивилизацией и привычками, мы не можем согласиться, что, когда сравнивают между собой народы или классы, считается, что численность народонаселения пропорциональна производству, как говорит Ж.-Б. Сэй[Надо добавить ради справедливости: Ж.-Б. Сэй замечал, что средства существования представляют собой переменную величину.], или доходам, как утверждает г-н де Сисмонди. Далее, каждое восхождение на ступень выше в культуре предполагает больше предусмотрительности и предвидения, и поэтому в каждой фазе совершенствования всего общества или какой-то его части нравственные и превентивные препятствия должны

все более и более нейтрализовывать действие препятствий грубых и репрессивных. Отсюда следует, что всякий социальный прогресс содержит нечто новое и благотворное, поскольку благосостояние и предусмотрительность постоянно и всегда взаимодействуют, так сказать, непрерывно порождая друг друга. Таким же образом, когда по какой-нибудь причине человечество начинает двигаться вспять, его недомогание и непредусмотрительность тоже взаимодействуют, и наступил бы крах общества, если бы оно не обладало целительной силой, которой Провидение наделило все более или менее организованные существа. Заметим в этой связи, что в каждый период упадка действие ограничения становится и более болезненным, и более легко различимым. Сначала ухудшается положение людей и падает их нравственный уровень, затем следуют сильное обнищание, голод, война, смерть — печальные, но безупречные способы научиться уму-разуму.

Попробуем теперь выяснить, в какой мере теория объясняет факты и в какой факты оправдывают теорию. Когда у какого-либо народа или класса средства существования доходят до нижнего предела и превращаются в средства просто выживания, как это можно видеть в Китае, Ирландии, в беднейших классах всех стран, то малейшие колебания в численности населения или в ресурсах питания ведут к высокой смертности; в этом отношении факты подтверждают выводы науки. Европа давно не испытывает голода былых времен, и тому находят множество причин. Разумеется, причин немало, но самая главная — это то, что благодаря социальному прогрессу уровень средств существования стал намного выше уровня средств пропитания. Когда наступают потенциально голодные годы, можно пожертвовать многими второстепенными потребностями и взяться за обеспечение людей продуктами питания. Совсем не так обстоит дело в Китае и Ирландии: когда у людей имеется только рожь или картофель, притом того и другого крайне мало, на что купят они другие продукты питания, если даже риса и картофеля им недостает?

Наконец, существует третье следствие человеческой способности совершенствоваться, о котором мы тотчас должны поведать читателю, потому что оно идет наперекор печальной стороне доктрины Мальтуса. Мы уже говорили о формуле экономистов, гласящей, что народонаселение имеет тенденцию быть вровень со средствами пропитания. Нам надо было бы сказать, что Мальтус зашел еще дальше, и его формула, из которой он сделал весьма неутешительные выводы, такова: народонаселение имеет тенденцию превысить уровень средств пропитания. Если бы Мальтус при этом просто имел в виду человеческого рода мощь распространения жизни выше мощности удержания и обеспечения ее, то это было бы бесспорно. Но не такова его мысль. Он утверждает, что если принять в соображение, с одной стороны, абсолютную плодовитость, а с другой — явную ограниченность всяческих средств для жизни, ограниченность репрессивного и превентивного характера, то при всем при том тенденция к превышению роста народонаселения над уровнем жизни сохраняется и действует[ «Можно насчитать очень мало стран, где население не было бы склонно размножиться сверх средств собственного пропитания. Такая стойкая тенденция необходимо должна порождать, нищету низших классов и препятствовать всякому сколько нибудь длительному улучшению их положения... Сам принцип роста народонаселения... должен и будет увеличивать число индивидов, прежде чем соответственно будет увеличиваться количество средств пропитания. (Мальтус; цитата взята у Росси)]. Да, это верно по отношению ко всем живым видам, но неверно по отношению к роду человеческому. Человек разумен и может всегда и беспредельно прибегать к превентивному ограничению. Он способен совершенствоваться, он стремится к совершенству, ему претит всякое ухудшение его положения. Прогресс есть его нормальное состояние, он же, прогресс, предполагает все более осознанное, просвещенное применение превентивного ограничения. Следовательно, у человека средства существования растут быстрее, нежели растет народонаселение. Такой результат следует не только из принципиальной возможности человека самосовершенствоваться, но и из самой действительности, ибо повсюду круг удовлетворений растет и ширится. Если было бы верно, как утверждает Мальтус, что каждый излишек средств существования сопровождался бы еще большим излишком населения, то неуклонно усугублялась бы нищета, цивилизация вернулась бы к своему началу, и варварство завершилось бы концом времен. Но на самом-то деле происходит обратное. Значит, закон ограничения достаточно могуч и мощен, чтобы удерживать поток умножения людей не выше уровня умножения потребных им продуктов.

Из всего вышесказанного видно, насколько велик и труден вопрос о народонаселении. Конечно, приходится сожалеть, что он еще не был поставлен и сформулирован с достаточной точностью и определенностью, и больше всего, разумеется, сожалею я о том, что сам не сумел этого сделать. Но разве уже не ясно читателю, что теме этой противопоказаны узкие рамки какой-нибудь догматической аксиомы? Разве не видно, сколь тщетны попытки выразить в некоем застывшем арифметическом уравнении весьма подвижные исходные данные? Напомним о них.

1. Прежде всего, это закон размножения, то есть абсолютная виртуальная филиологическая мощь, заложенная в человеческом роде и позволяющая ему безгранично распространять жизнь, если абстрагироваться от трудностей ее поддержания. Таково первое исходное данное, единственное не нуждающееся в особом уточнении и определении, ибо нет никакой необходимости выяснять, где находится верхний предел собственно размножения, ибо в действительности он никогда не может быть достигнут, потому что человек должен не только умножать, но и поддерживать жизнь, трудясь в поте лица своего.

2. Следовательно, существует предел действию закона размножения. В чем он заключается? Говорят, что в наличии средств существования. Но что такое сами средства существования? Это совокупность неопределимых, неуловимых удовлетворений. Они варьируются и, следовательно, непрестанно перемещают искомый предел в зависимости от мест, времен, рас, рангов людей, их обычаев, умонастроений, привычек.

3. Наконец, что же такое эта сила, которая удерживает рост народонаселения пусть в подвижных, но все-таки пределах? Она действует двояко репрессивно и превентивно. Репрессивная сила сама по себе не поддается никакому строгому определению, а сверх того она полностью подчинена действию превентивной силы, которая зависит от ступени цивилизации, достигнутой людьми, от меры укоренения их привычек, от направленности деятельности религиозных и политических институций, от того, как организованы собственность, труд, семья и т. д., и т. п. Поэтому невозможно привести закон размножения и закон ограничения к какому-то уравнению, из которого было бы видно, каков и почему таков реальный рост — или убывание — народонаселения. В алгебре а и Ь представляют определенные количества, которые могут исчисляться, измеряться, находиться между собой в четко зафиксированных соотношениях. Но средства существования, сфера нравственности и воли, фатальное действие смертности — вот три исходных данных проблемы народонаселения, и данные эти гибки и подвижны, так что они делают гибким и податливым самого человека, который, по образному выражению Монтеня, чудесно многообразен и переменчив, как волны морские. Поэтому не удивительно, что, ища уравнения, которого нет, экономисты не проясняют, а затуманивают умы, ибо любая их формула уязвима для возражений и опровержения фактами.

Давайте теперь перейдем, так сказать, к прикладному аспекту проблемы, помимо того, что такой аспект делает яснее саму доктрину, он, в общем смысле, есть истинный плод науки.

Мы говорили, что фактически единственным предметом обмена является труд. Чтобы получить полезность (когда природа не дает ее нам даром и сполна) нужно потрудиться произвести ее или же вознаградить того, кто произведет ее для нас. Человек не сотворяет ничего, он регулирует, размещает, транспортирует нечто, делая это в целях получения полезности. На все это уходит его труд, результатом которого оказывается собственность. Если он уступает ее кому-нибудь, он приобретает право на возмещение в виде услуги, которая считается равной его уступке после соответствующего торга и оговаривания условий. Тут-то и содержится принцип ценности, вознаграждения, обмена — принцип очень простой и очень верный. В ту вещь, которая именуется продуктом, входят различные степени естественной полезности и различные степени полезности искусственной. Последняя как раз и предполагает труд и служит единственным предметом сделок между людьми. Никоим образом не оспаривая знаменитую и плодотворную формулу Ж. Б. Сэя: «Продукты обмениваются на продукты», — я все же считаю более строгой и точной формулу: «Труд обменивается на труд». А еще лучше сказать так: «Услуги обмениваются на услуги».

Под этим вовсе не следует понимать, будто те или иные виды труда обмениваются друг на друга, исходя из продолжительности или интенсивности труда, и будто тот, кто уступает один час труда или прилагает усилие, от которого стрелка динамометра прыгает на сто градусов, может потребовать, чтобы для него сделали абсолютно то же самое. Да, продолжительность и интенсивность являются двумя элементами, влияющими на оценку труда, но они не единственные. Есть еще труд приятный или неприятный, сопряженный с опасностью, умный или неумный, требующий интеллекта, даже счастливый труд. Когда сделки заключаются свободно, каждый распоряжается своим собственным трудом, он его собственник и волен уступать его за цену, на которую согласен сам. Здесь тоже есть предел — это тот пункт, когда человеку выгоднее оставить свой труд при себе, чем обменять его на что-нибудь. Есть предел его притязаниям — пункт, когда другая договаривающаяся сторона перестает быть заинтересованной в принятии труда за требуемую цену.

В обществе имеется столь же много слоев людей, сколько бывает ставок вознаграждения. Наименее вознаграждаемая из всех работ — это работа простейшая, грубая, однообразная. Провидение тут распорядилось справедливо и полезно и фатально. Неквалифицированный рабочий очень скоро достигает предела своих притязаний, потому что любой может выполнить его простейшую работу вместо него, и он тотчас соглашается на предлагаемую ему оплату, ведь работа иного вида ему не под силу. Вот тут продолжительность и интенсивность труда, простейшего труда, выступают единственными элементами вознаграждения. Потому-то такой труд, как правило, и оплачивается поденно. Всякий прогресс в промышленности, вообще в хозяйствовании, сводится к тому, чтобы заменить в продукте некоторую сумму искусственной полезности, то есть добытой трудом, такой же суммой естественной полезности, то есть даровой. Отсюда следует, что классом, заинтересованным больше других классов общества в свободной конкуренции, выступает рабочий класс, прежде всего именно он. Какова была бы его судьба, если бы природные факторы, если бы средства, способы и орудия производства не вели постоянно, благодаря состязательности, к тому, чтобы больше и больше давать всем даровые результаты такого состязания—сотрудничества? Ведь не простой поденщик научился пользоваться теплом, силой тяжести, эластичностью материалов, не он изобрел способы и орудия для эффективного использования природных сил. В начале всех этих открытий и изобретений был труд открывателей и изобретателей, высоко интеллектуальных и высоко вознаграждаемых. Иными словами, их труд высшей квалификации уравновешивает огромную массу простейшего труда, и поэтому квалифицированный труд недешев. Но тут вмешивается конкуренция, продукт дешевеет, возросшим содействием природы пользуется с повышенной выгодой для себя уже не производитель, а потребитель, а труд снова приближается, в смысле его вознаграждения, к оценке по его продолжительности. Таким образом, общий фонд даровых богатств непрерывно растет, всякого рода продукты имеют тенденцию все более приближаться к безвозмездности и уподобиться воде, воздуху, свету. Тем самым уровень жизни человечества повышается и выравнивается для всех. Так что, если абстрагироваться от закона роста народонаселения, самый низший класс общества — это тот, чьи условия жизни виртуально улучшаются быстрее, чем у других классов. Однако мы сделали оговорку, что абстрагируемся от законов народонаселения. Тем не менее вернемся к нашему основному сюжету.

Представим себе бассейн, где отверстие для притока воды непрерывно расширяется, и, значит, воды прибывает все больше и больше. Если учитывать только это обстоятельство, уровень воды будет подниматься. Но если стенки бассейна мобильны и могут раздвигаться и сдвигаться, то ясно, что уровень воды будет зависеть от этого нового обстоятельства в комбинации со старым. Уровень воды в бассейне будет снижаться, несмотря на приток воды, пусть возросший, но уступающий скорости увеличения вместимости бассейна. Уровень будет подниматься, если стенки будут раздвигаться медленнее, чем поступает вода, поднимется еще выше при неподвижных стенках, и еще выше, если стенки будут сдвигаться.

Вот так происходит и с социальным слоем, судьба которого нас интересует и который, надо признать, составляет огромную массу человечества. Вознаграждение, предметы, могущие удовлетворять нужды и поддерживать жизнь, — это вода, поступающая через эластичное отверстие. Мобильность стенок бассейна — это количественные изменения народонаселения. Понятно, что средства существования поступают к нему во все большем количестве, но не менее понятно, что численность народонаселения может оказаться больше. Следовательно, в этом слое, или классе, жизнь будет складываться более или менее счастливо и достойно в зависимости от того, будет ли закон ограничения, в своем нравственном, интеллектуальном и превентивном аспектах, достаточно ограничивать действие абсолютного принципа размножения. Для роста численности людей в трудящемся классе существует четкий предел — это когда фонд вознаграждения, хотя и растущий, оказывается все-таки недостаточным, чтобы прожить на свете. Но предела для улучшения жизни нет, потому что из двух элементов такого улучшения один, богатство, а другой, численность населения, зависит от доброй воли самих людей.

Все, что мы говорили о низшем социальном слое, выполняющем самую грубую работу, относится и к каждому из вышележащих слоев, классифицируемых, так сказать, в обратной пропорции сравнительно со степенью их грубого или не грубого подхода к жизни, материальности или нематериальности умонастроения. Если рассматривать любой такой класс отдельно, внезависимости от других классов, то все равно все они подчиняются одним и тем же общим законам. Во всех классах идет борьба между физиологической мощью размножения и нравственной мощью ограничения. Единственное, что отличает один класс от другого, так это, так сказать, месторасположение той точки, где встречаются обе эти только что названные силы и где вознаграждение находит, а привычка фиксирует расположение этой самой точки где-то между обоими законами, находя тем самым предел, именуемый средствами существования.

Но при всем при том, когда мы рассматриваем разные слои не отдельно друг от друга, а в их взаимосвязях, то, как я полагаю, здесь можно выявить влияние обоих принципов, действующих в обратном направлении, преодолевая вышеназванный предел, чем и объясняется реальное, фактическое положение человечества. Мы уже установили, как и почему все экономические феномены, особенно закон конкуренции, направлены на выравнивание условий жизни людей. Теоретически наша аргументация представляется нам бесспорной. Поскольку ни одно преимущество, взятое у природы, ни один изобретенный способ производства, ни одно орудие труда, используемое этим способом, не остаются, как таковые, навсегда достоянием производителей; поскольку, благодаря щедроте Провидения, результаты всего этого становятся общим достоянием всех, даровым достоянием и, следовательно, равно доступным для каждого, то ясно, что самый бедный класс — это тот, который извлекает наибольшую относительную выгоду из чудесного действия законов социальной экономии. Подобно тому как бедняк столь же наделен природным для дыхания воздухом, что и богач, подобно этому он становится равным богачу в том, что касается всей той части цены вещей, которая, часть, непрерывно снимается, ликвидируется прогрессом. Так что всегда всегда присутствует тенденция к равенству. Я имею в виду в данном случае не тенденцию стремлений, а тенденцию реальностей. Зачастую равенство либо совсем не реализуется в действительности, либо реализуется очень медленно, и когда сравнивают между собой даже два сильно отдаленных друг от друга века, то прогресс различают с большим трудом. Он бывает настолько неразличим, что многие умы, пусть и благонамеренные, отрицают его, хотя, конечно, такое отрицание неверно. Какова же причина задержки слияния классов на общем и последовательно поднимающемся уровне?

Я не думаю, что причину надо искать где-то еще, а не в разных степенях той самой предусмотрительности, которой руководствуется каждый социальный слой в проблематике роста народонаселения. Закон ограничения в своих нравственном и превентивном аспектах, говорили мы, применяют — или не применяют — сами люди. Человек, говорили мы также, способен совершенствоваться, и по мере того как он совершенствуется, он все более разумно применяет этот закон. Поэтому вполне естественно, что классы, становящиеся все более и более просвещенными, стараются прилагать действенные усилия и приносить необходимые и все более значительные жертвы, чтобы удерживать уровень народонаселения на уровне средств существования.

Если бы наша статистика была достаточно хороша, она, вероятно, превратила бы теоретические выкладки в непреложную достоверность и показала бы, что заключаемые браки не так шатки в верхах общества, нежели в его низах. А раз так, то нетрудно понять, почему на огромном рынке, где все классы обмениваются всякими услугами и самыми разными видами труда, грубый и неквалифицированный труд всегда предлагается в изобилии по сравнению с трудом, требующим интеллекта, чем и объясняется устойчивость и сопротивляемость неравенство условий жизни, хотя могучие причины совсем другого порядка непрерывно смягчают такое неравенство.

Теория, изложенная нами в довольно сжатом виде, ведет именно к такому практическому результату, и лучшие проявления филантропии, лучшие социальные институции — это те, которые действуют в соответствии с замыслом Провидения, что и открывается нам в социальных гармониях, а именно: тенденция к равенству в нашем движении дорогой прогресса обогащает все слои человечества, особенно нижележащие, знаниями, рассудительностью, нравственностью, предусмотрительностью.

Мы говорим об институциях потому, что ведь и в самом деле предусмотрительность порождается не только интеллектуальными рассуждениями, но прежде всего определенным положением людей. Нужна такая организации собственности или, лучше сказать, такая эксплуатация собственности, которая наилучшим образом способствовала бы развитию знаний в области того, что экономисты называют знанием рынка, которое очень хорошо развивает предусмотрительность и осторожность. К примеру, испольщина гораздо эффективнее сдачи земли в аренду, так как она, испольщина, ставит превентивную преграду избыточному росту населения в нижнем классе. Семьи испольщика лучше, чем семья поденщика, чувствует неудобства и тяготы преждевременных браков и беспорядочного деторождения.

Мы говорим также о тех или иных формах филантропии. Да, милостыня может дать кое-какое благо страждущему, но она имеет лишь весьма ограниченное значение и даже может повредить благополучию всего трудящегося класса, ибо она не развивает, а, напротив, парализует необходимое этому классу качество — все ту же предусмотрительность. Проповедовать и распространять здравые идеи, прививать чувство собственного достоинства — вот величайшее и постоянно действующее благо, в котором нуждаются низшие классы.

Небесполезно повторять и повторять, что средства существования не есть фиксированная величина, а величина эта зависит от обычаев, умонастроений, привычек. На всех ступенях социальной лестницы, даже на самой нижней, люди не желают выходить из привычной среды. Быть может, наибольшее страдания испытывает аристократ, чьи отпрыски пополнили ряды буржуазии; наверное, меньше мучается буржуа, чьи сыновья стали рабочими поденщиками; еще меньше сокрушается поденщик, чьи дети бродяжничают и просят милостыню. Но все же не по себе всем. Привычка к определенному образу жизни, своеобразное достоинство — таков сильнейший из стимулов, побуждающих людей быть предусмотрительными. И если рабочий класс стал удовлетворять какие-то новые свои потребности и привык к этому, он никогда не захочет вернуться к прежнему положению, он будет добиваться заработков, соответствующих его новым условиям жизни, а главное — будет прибегать к превентивному ограничению рождаемости.

Вот почему я рассматриваю как прекрасное проявление филантропии решимость многих английских земельных собственников и промышленников снести глинобитные и крытые соломой жилища рабочих и построить для них кирпичные дома, чистые, просторные, хорошо освещенные и проветри, прилично меблированные. Если это дело приобретет надлежащий размах, оно, так сказать, поднимет тонус жизни рабочего класса, превратит в реальную потребность то, что сегодня считается роскошью, пусть и относительной, поднимет предел того, что именуется средствами существования, а подразумевается некий эталон вознаграждения на самом низком своем уровне. А почему бы и нет? Последний класс в цивилизованных странах очень сильно сильно возвышается над последними классом у диких народов. Да, он поднялся. Так почему бы ему не подниматься и дальше?

Однако не надо строить себе иллюзий. Прогресс не так быстр, потому что в определенной степени он должен быть всесторонним. Можно было бы представить себе, что прогресс быстро реализуется в какой-то точке земного шара, но только если бы народы никак не влияли друг на друга. Этого нет и не бывает. И человеческом роде существует великий закон солидарности независимо от того, идет ли дело о прогрессе или регрессе, если, например, в Англии условия жизни рабочих существенно улучшатся благодаря общему росту заработков, то и у французской промышленности появится больше шансов догнать и перегнать своего соперника, и это выровняет положение по обе стороны пролива. Видимо, Провидение не пожелало, чтобы какой-то народ возвышался над другими сверх определенных пределов. Таким образом и в широких масштабах, и в мельчайших деталях человеческого общества мы всегда видим, как чудесные и несгибаемые силы в конечном счете отдают массам людей первоначально индивидуальные или узко коллективные преимущества и сводят все виды превосходства к общему уровню, подобно тому как океан в часы прилива выравнивает все и поднимает общий уровень воды у берегов.

Подведем итог. Исходя из того, что способность совершенствоваться есть отличительная черта человека и что действие конкуренции и закона ограничения нам теперь уже известно, мы можем следующим образом резюмировать пути и судьбы человеческого рода в нашем мире: 1) возвышение всех социальных слоев, повышение общего уровня жизни человечества; непрерывное и бесконечное сближение всех ступеней и уровней и последовательное преодоление дистанций, отделяющих один класс от другого, пока, в идеале, не будет достигнута абсолютная справедливость; 3) относительное численное уменьшение первого и последнего социальных слоев и рост слоев промежуточных. Могут сказать, что эти законы должны привести к абсолютному равенству. Да нет же, ведь в геометрии вечное сближение прямой
и асимптоты не ведет к их слиянию... [ Эта глава, написанная в своей значительной части начиная с 1846 года, быть может, недостаточно выражает всю глубину противостояния автора идеям Мальтуса.
Бастиа вполне ясно показал малозаметное, но естественное проявление превентивного закона, действие с помощью индивидуального импульса: прогрессирующее стремление к благополучию, желание жить все лучше и лучше, привычка, превращающая достигнутое благополучие в самую настоящую потребность, в тот нижний предел средств существования, ниже которого никто не хочет опускать себя и свою семью. Но это лишь в некотором роде негативная сторона закона, показывающая всего-навсего, что во всяком обществе, основанном на собственности и семье, проблема роста народонаселения не может содержать в себе опасности.
Оставалось показать, что народонаселение есть сила сама по себе, и продемонстрировать необходимость продуктивной мощи, являющейся результатом плотности населения. Сам автор признал это обстоятельство как важный элемент, упущенный Мальтусом, и настаивал на том, что там, где Мальтус усматривал беспорядочность и рассогласование, мы должны видеть гармонию.
Автор собирался развить в главе о народонаселении предпосылки, намеченные им в главе об обмене. Мы приводим вывод, вполне антимальтузианский, который автор хотел сделать из этих предпосылок. Мы нашли его среди последних набросков, написанных рукой Бастиа. Вот он:
«В главе об обмене было показано, что в изоляции, вне общества, нужды человека превышают его способности, а в социальном его состоянии, наоборот, способности превышают его нужды.
Этот излишек способностей по сравнению с потребностями проистекает из обмена, который есть ассоциация усилий и разделение видов труда.
Отсюда — действие и противодействие причин и следствий, и все это совершается в не коем круге бесконечного прогресса.
Превосходство способностей над потребностями, создавая для каждого поколения излишек богатства, позволяет ему умножить свою численность. А более многочисленное поколение — это улучшенное и углубленное разделение труда, а также и новая ступень превосходства способностей над потребностями.
Великолепная гармония!
Возьмем какую-нибудь эпоху и обозначим всю совокупность общих потребностей числом 100, а совокупность способностей — числом 110; излишек, равный 10, будет, к примеру, разделяться так: 5 пойдет на улучшение положения людей, на стимулирование потребностей более высокого порядка, на развитие в людях чувства собственного достоинства и т. д., другие 5 — на умножение их численности.
Следующее поколение будет иметь потребности, равные 110, из них 5 пойдет на количественное их удовлетворение и 5 на удовлетворение качественное. (Разумеется, сверх 100.)
Но тем самым и вместе с тем (по двуединой причине, с одной стороны, более полною физического, интеллектуального и нравственного развития людей, а с другой — большей плотности населения, облегчающей производство) способности тоже возрастут — скажем, до цифры 120 или 130.
Получается новый излишек, новое разделение труда и т. д.
И не надо опасаться перенаселенности, ибо возвышение потребностей, которое есть не что иное как возвышенные чувства собственного достоинства, служит и будет служить естественной преградой, ограждающей нас от перенаселенности...»      Прим. франц. Изд.).]