1. Недостатки существующих объяснений
Существующие объяснения современного национализм далеки от признания того факта, что в нашем мире — мире международного разделения труда, национализм является неизбежным следствием этатизма. Мы уже показали ущербность самого популярного из объяснений — марксистской теории империализма. Теперь нужно обратить внимание на некоторые другие доктрины.
Ошибочность марксистской теории объясняется несостоятельностью ее экономического фундамента. Большинство теорий, которыми мы займемся теперь, вообще не принимают в расчет экономические факторы. Для них национализм относится к сфере явлений, не подверженных влиянию факторов, обычно именуемых экономическими. Некоторые из этих теорий доходят даже до намеренного невнимания к экономическим аспектам событий.
Тщательное рассмотрение всех существующих мнений потребовало бы от нас анализа всех фундаментальных проблем социальной жизни и социальной философии. Поскольку мы не можем сделать это в исследовании, посвященном национализму и порождаемым им конфликтам, придется по возможности сузить границы анализа.
Говоря о самых распространенных ошибках, стоит, пожалуй, подчеркнуть, что здесь мы рассматриваем политику и политические действия, а также влияющие на них доктрины, а не просто взгляды и мнения, не имеющие практических последствий. В нашу задачу не входит ответ на такие вопросы, как: чем отличаются друг от друга представители разных наций, государств, языковых и прочих социальных групп? Или: любят они друг друга или ненавидят? Мы хотим знать, почему политика экономического национализма и войны возобладала над мирным сотрудничеством? Даже нации, ожесточенно ненавидящие друг друга, придерживались бы политики мира и свободы торговли, если бы полагали, что такая политика в наилучшей степени отвечает их собственным интересам.
2. Мнимая иррациональность национализма
Некоторые считают, что дали удовлетворительное объяснение национализма, показав его иррациональность. Предположение, что действия человека всегда рациональны, они считают серьезной ошибкой, свойственной в основном экономистам. Человек, говорят они, не являются рациональным существом. Конечные цели его действий если не всегда, то довольно часто иррациональны. Люди нередко выбирают славу и величие собственного народа, государства, расы, языковой группы или социального класса в ущерб росту богатства и благосостояния или повышения уровня жизни. Людям не нужны мир, безопасность или спокойная жизнь. Их привлекают превратности войны и завоеваний, перемены, приключения и опасности. Им нравится убивать, грабить и разрушать. Их приводит в восторг перспектива маршем идти на врага с развернутыми знаменами, под бой барабанов и рев труб.
Однако нужно отдавать себе отчет, что концепции рациональности и иррациональности приложимы только к выбору средств, но никоим образом не к выбору конечных целей. Ценностные суждения, позволяющие выбирать между несовместимыми конечными целями, не являются ни рациональными, ни иррациональными. Они произвольны, субъективны и отражают личную точку зрения. Объективной абсолютной ценности, независимой от личных предпочтений, не существует. Конечной целью, как правило, считается сохранение жизни. Но всегда были люди, предпочитавшие умереть, когда сохранить жизнь можно было только на недопустимых условиях. Действия человека всегда представляют собой выбор между двумя считающимися неэквивалентными видами блага или двумя видами зла. Когда альтернативы совершенно эквивалентны, человек остается равнодушным и бездеятельным. Но, что такое хорошо, а что — еще лучше, или, что такое плохо, а что — еще хуже, всегда определяется на основе личных критериев, которые у каждого свои и даже у одного человека, бывает, меняются в зависимости от обстоятельств.
Прилагая к ценностным суждениям критерии рациональности и иррациональности, мы сводим цели к средствам. Ссылаясь на нечто, выбранное в качестве условной цели, мы оцениваем сделанный выбор в соответствии с тем, насколько он эффективен в достижении этой цели. Имея дело с действиями других людей, мы заменяем их ценностные суждения своими собственными, а, размышляя о сделанном нами в прошлом, мы замещаем свои тогдашние оценки сегодняшними.
Рационально или иррационально всегда означает: разумно или нет с точки зрения поставленных целей. Абсолютной рациональности или иррациональность не существует.
Теперь можно понять, что пытаются сказать, утверждая, что национализм иррационален. Этим подразумевается, что либерализм ошибался, предполагая, что люди всегда больше заботятся об улучшении своего материального положения, чем о достижении иных целей, скажем, славы, наслаждений опасностями жизни или садистского удовольствия. Люди, говорят они, отвергли капитализм и свободу торговли, потому что им нужно иное, чем то, что предлагает либерализм. Они не гонятся за жизнью, свободной от страхов и нужды, и не жаждут роста богатства и безопасности; для них важнее то, что могут дать только тоталитарные диктаторы.
Истинность или неистинность подобных суждений невозможно определить на основе философских или априорных соображений. Это суждения о фактах. Нужно задаться вопросом, действительно ли жизненные позиции наших современников таковы, как пытаются внушить нам эти объяснения.
Несомненно, есть такие люди, которые улучшению своего материального положения предпочтут совсем иные цели. Всегда были люди, добровольно отказывавшиеся от многих радостей и удовольствий ради того, что они считали истинным и моральным. Люди шли на пытки, но не отрекались от того, что считали истиной. Они выбирали ссылку и нищету, потому что хотели быть свободными в поиске истины и мудрости. В истории прогресса цивилизации, благосостояния и просвещения самые доблестные страницы были вписаны людьми, не отступившими ни перед какими опасностями, бросившими вызов тирании и всевластию королей и фанатических масс. История рассказывает о героическом упорстве еретиков, сожженных на костре, философах, о выбравших смерть, — от Сократа до Джордано Бруно, о евреях и христианах, героически сохранявших веру, несмотря на пытки и казни, и о многих менее прославленных, но не менее поразительных проявлениях верности идеалам честности и чести. Но эти примеры самоотверженности и готовности к самопожертвованию всегда были исключением; это всегда является привилегией немногочисленной элиты.
Кроме того, всегда были люди, жаждавшие славы и власти. Но такого рода притязания не противоречат обычному стремлению к достатку, росту дохода и роскоши. Жажда власти не предполагает отречения от материальных благ. Напротив, люди стремятся к власти ради богатства, которого они не могут приобрести иными методами. Многие предполагают, что, ограбив остальных, они приобретут больше, чем пытаясь услужить потребителям. Многие выбирают путь авантюризма, потому что уверены, что они больше преуспеют на этой стезе. Гитлер, Геббельс и Геринг были просто-напросто непригодны ни к какому честному труду. В мирной жизни капиталистического общества они были совершенно бесполезны. Они жаждали славы, власти и лидерства, и на этом пути стали самыми богатыми людьми в современной Германии. Бессмысленно предполагать, что их «воля к власти» чем-либо противоположна жажде материального благополучия.
Данное объяснение войны и национализма имеет отношение не только к вождям, но и к их последователям. По отношению к последним следует задаться вопросом: верно ли, что люди — избиратели, массы наших современников — сознательно отвергли либерализм, капитализм и свободу торговли, заменили их этатизмом (интервенционизмом или социализмом), экономическим национализмом, войнами и революциями, потому что предпочли терпеть опасности и нищету, а не жить в достатке, мире и процветании? Действительно ли они предпочли жить беднее, но при условии, что и все будут жить одинаково, чем вести более обеспеченную жизнь, когда вокруг есть люди богаче их? Действительно ли они выбрали хаос интервенционизма, социализма и бесконечных войн, прекрасно сознавая, что для них лично это означает бедность и лишения? Только человек, совершенно утративший чувство реальности, неспособный видеть и понимать, рискнет ответить положительно на этот вопрос. Очевидно, что люди отвергли либерализм и воюют с капитализмом, потому что верят, что интервенционизм, социализм и экономический национализм сделают их не беднее, а богаче. Социалисты никогда не говорили и не говорят массам: мы хотим снизить ваш уровень жизни. Протекционисты не обещают: импортные пошлины обернутся для вас материальным ущербом. Интервенционисты не расхваливают свою политику, акцентируя ее свойство понижать общее благосостояние. Напротив, все эти группы вновь и вновь настаивают, что их последователи добьются лучшей жизни. Люди поддерживают этатизм, потому что верят, что при нем заживут лучше. Они отвергают капитализм, потому что поверили, что этот строй отказал им в справедливой доле богатства.
Основной посыл нацистской пропаганды в 1919—1933 гг. состоял в следующем: мировое еврейство и западный капитализм привели вас к нищете; мы дадим бой этим врагам и сделаем вас зажиточными. Немецкие нацисты и итальянские фашисты воюют за сырье и плодородные земли, и обещают своим сторонникам жизнь в богатстве и роскоши. Итальянский sacro egoismo[68] — это менталитет не идеалистов, а грабителей. Муссолини восхваляет жизнь в опасности, не ради нее самой, а как путь к богатой добыче. Сказав, что пушки важнее масла, Геринг пояснил, что в ближайшем будущем немцам придется ограничить потребление масла, чтобы иметь пушки для завоевания всех богатств мира. Если это и есть альтруизм, самоотречение или иррациональный идеализм, тогда образцовыми альтруистами и идеалистами были джентльмены из бруклинского синдиката убийц.
Националисты всех стран сумели убедить своих последователей, что только предлагаемая ими политика действительно сулит выгоду всему народу и всем честным гражданам — нам; а все остальные партии готовы предательски распродать все национальные богатства иностранцам — им. Назвав себя «националистами», они намекают на то, что все остальные партии обслуживают интересы заграницы. Во время Первой мировой войны немецкие националисты называли себя партией Отечества, фатерлянда, и тем самым объявили предателями и врагами народа всех сторонников мирных переговоров, искренне заявлявших, что Германия не стремится аннексировать Бельгию или призывавших перестать использовать подводные лодки против пассажирских судов. Они не могли признать, что их противники честно стремятся ко всеобщему благу. Всякий, кто не был националистом, в их глазах был отступником и предателем.
Такое отношение характерно для всех современных антилиберальных партий. Так называемые «рабочие партии», например, претендуют на то, что только их курс благоприятен для — ну разумеется — материальных интересов рабочего класса. Для них всякий оппонент превращается во врага рабочих. Они не допускают разумного обсуждения выгодности своей политики для рабочих. Их самовлюбленность столь сильна, что они не обращают никакого внимания на все возражения экономистов. Все их рецепты хороши для рабочих, все предлагаемое их критиками — пагубно.
Этот непримиримый догматизм вовсе не означает, что националисты или лидеры лейбористских партий имеют целью что-либо иное, кроме материального благополучия своих наций или классов. Это просто иллюстрация характерной особенности наших дней — замены рационального обсуждения ошибками полилогизма. Ниже мы займемся этим явлением.
3. Аристократическая доктрина
Среди бесконечного множества лжи и ошибок, из которых состоит марксистская философия, есть два особенно спорных утверждения. Утверждая, что капитализм ведет к растущему обнищанию масс, Маркс одновременно жизнерадостно заявляет, что пролетарии интеллектуально и нравственно превосходят порочных, эгоистичных и недалеких буржуа. Не стоит даже отвлекаться на опровержение этого вздора.
Под другим углом видят происходящее сторонники возврата к олигархическому правлению. Дело в том, говорят они, что капитализм опрокинул над массами рог изобилия, а они даже не понимают, почему день ото дня их благосостояние растет. Пролетарии делали все, что могли, для торможения технического прогресса, они даже занимались разрушением новых машин. Их профсоюзы и до сих пор противятся всякому улучшению методов производства. Предпринимателям и капиталистам приходится, преодолевая пассивность и сопротивление рабочих, создавать систему производства, которая делает жизнь масс более комфортной.
В нестесненном рыночном обществе, продолжают сторонники аристократии, господствует тенденция к уменьшению неравенства доходов. В то время как простые люди становятся более зажиточными, преуспевшим предпринимателям редко удается достичь богатства, намного превосходящего средний уровень. Действительно богатых людей настолько мало, что их совокупное потребление слишком незначительно, чтобы оказывать какое-либо влияние на рынок. Члены верхнего среднего класса живут намного лучше среднего человека, но их спрос также имеет небольшое значение для рынка. Они живут в большем комфорте, чем большинство сограждан, но они недостаточно богаты, чтобы позволить себе радикально иной стиль жизни. Их одежда дороже, чем у большинства, но, в принципе, она такая же и следует той же моде. Их ванные комнаты и автомобили более элегантны, но сути дела это не меняет. Прежнее неравенство свелось к мелким отличиям орнаментального характера. Различие между частной жизнью современного предпринимателя или управляющего и жизнью их подчиненных намного меньше, чем существовавшее в прежние века различие между образом жизни феодальных властителей и крепостных.
В глазах сторонников аристократии достойно сожаления, что в результате этого продвижения к равенству и повышения уровня жизни масс последние играют все более активную роль в интеллектуальной и политической жизни. Они не только устанавливают художественные и литературные стандарты, но доминируют еще и в политике. Сегодня они располагают достатком и досугом, что дает им возможность играть решающую роль в общественных вопросах. Но они слишком недалеки, чтобы понимать смысл политики. Они оценивают все экономические проблемы в соответствии со своим положением в производственном процессе. Для них предприниматели и капиталисты, и даже большинство менеджеров — это просто бездельники, которых может заменить «любой, умеющий читать и писать»[1]. Массы исполнены зависти и обиды; они хотели бы конфисковать собственность предпринимателей и капиталистов, вина которых лишь в том, что они слишком хорошо служили интересам масс. Они совершенно неспособны видеть отдаленные последствия предлагаемых ими мер и поэтому разрушают источник собственного благополучия. Демократии ведут самоубийственную политику. Взбудораженные толпы требуют действий, которые противоречат интересам всего общества, в том числе их собственным. Они избирают в парламент коррумпированных демагогов, авантюристов и шарлатанов, расхваливающих идиотские панацеи. Демократия привела к восстанию внутренних варваров против разума, ответственной политики и цивилизации. Во многих европейских странах массы привели к власти диктаторов. Очень скоро они могут достичь успеха и в Америке. Грандиозный эксперимент с либерализмом и демократией явно идет к самоликвидации. Он породил наихудшую мыслимую тиранию.
Радикальная реформа необходима не только для элиты, но и для спасения цивилизации и для блага самих масс. Доходы пролетариев, говорят сторонники аристократической революции, должны быть понижены; их труд следует сделать более тяжелым и однообразным. Рабочий должен так изматываться на работе, чтобы у него не оставалось сил на опасные мысли и действия. Его следует лишить права голоса. Политическую власть нужно закрепить за высшими классами. Тогда население станет безвредным. Люди будут крепостными, но при этом будут счастливы, услужливы и благодарны. Массы нуждаются в том, чтобы их жестко контролировали. Стоит дать им волю, как они становятся легкой добычей негодяев, рвущихся к диктатуре. Ради их же спасения необходима олигархическая, патерналистская власть лучших, элиты, аристократии.
Эти идеи многие из наших современников извлекли, под влиянием исторического опыта последних десятилетий, из произведений Бёрка, Достоевского, Ницше, Парето и Михельса. Выбор, говорят они, заключается лишь между тиранией ничтожеств и великодушной властью королей и аристократов. История не знает устойчивых демократических систем. Античные и средневековые республики не были настоящими демократиями: народные массы — рабы и метеки[69] — никогда не принимали участия в управлении государством. Впрочем, и эти республики попали под власть демагогов и пришли в упадок. Если уж правления Великого Инквизитора[70] не избежать, пусть лучше им будет римский кардинал, принц из дома Бурбонов или английский лорд, но не садистический авантюрист низкого происхождения.
Слабое место этого рассуждения в том, что здесь сильно преувеличивается роль низших слоев общества в развитии событий, которые привели к нынешней пагубной политике. Парадоксально предположение, что массы, которых друзья олигархии описывают как низкий сброд, сумели одолеть высшие классы, элиту предпринимателей, капиталистов и интеллектуалов и навязали им свое собственное умонастроение.
Кто несет ответственность за прискорбные события последних десятилетий? Может быть, это низшие классы, пролетарии, разработали новые доктрины? Вовсе нет. Ни один пролетарий не внес никакого вклада в антилиберальные теории. В корнях генеалогического древа современного социализма мы встречаем имя развращенного отпрыска одной из самых видных аристократических семей королевской Франции[71]. Почти все отцы социализма были членами верхнего среднего класса или образованными представителями свободных профессий. Бельгиец Анри де Ман, некогда радикальный социалист левого толка, ставший ныне не менее радикальным национал-социалистом, совершенно верно отмечает: «Если воспользоваться ошибочной марксистской терминологией, привязывающей каждую идеологию к какому-либо классу, то придется сказать, что социалистические и даже марксистские доктрины имеют буржуазное происхождение»[2]. Ни национализм, ни интервенционизм не являются порождением «низов». Это изобретение людей благополучных.
Огромный успех этих доктрин, наносящих ущерб делу мирного общественного сотрудничества, а ныне сотрясающих основы нашей цивилизации, не имеет никакого отношения к активности низших классов. И уж определенно нет никакой вины на рабочих и фермерах. Авторами этих разрушительных идей были члены высших классов. Интеллектуалы не позаимствовали эти идеологии у низов, а, напротив, обратили их в эту веру. И если считать доминирование современных учений доказательством интеллектуального упадка, это никак не доказывает того, что высшие классы были покорены низами. Это доказывает лишь упадок интеллектуалов и буржуазии. Массы, именно в силу своей интеллектуальной серости и пассивности, никогда не создавали новых идеологий. Это всегда было прерогативой элиты.
Печальная правда состоит в том, что мы столкнулись с вырождением всего общества, а не каких-то его слоев или сегментов.
Когда либералы рекомендуют демократическое правление как единственное средство поддержания мира внутри страны и на международной арене, они, вопреки утверждениям некоторым критиков демократии, не оправдывают правления посредственностей, грубиянов, тупиц или отечественных варваров. Они стали сторонниками либерализма и демократии именно потому, что желают видеть в правительстве людей, наиболее подготовленных для этой задачи. Они полагают, что кандидаты, лучше всех подходящие для того, чтобы занять властные кабинеты, должны доказать свои способности, убедив своих сограждан, чтобы те добровольно доверили им управление государством. Они не сторонники воинственной идеи, разделяемой всеми социалистами, что доказательством квалификации является захват власти с помощью насилия или обмана. Ни один правитель, лишенный дара убеждать, не может долго оставаться у власти; способность убеждать — это непременное условие. Не стоит тешить себя иллюзией, что любое, даже самое лучшее правительство может сохранить власть без согласия общества. Если в нашем обществе перестанут появляться люди, способные сделать здравые принципы социальной жизни общепризнанными, цивилизация обречена вне зависимости от принятой системы правления.
Неверно, что угроза миру, демократии, свободе и капитализму — это результат «восстания масс». Нет, это достижение ученых и интеллектуалов, отпрысков благополучных семей, писателей и художников, избалованных вниманием высшего общества. Во всех странах мира монархи и аристократы совместно с социалистами и интервенционистами сражались против свободы. Практически все христианские церкви и секты приняли принципы социализма и интервенционизма. Почти во всех странах духовенство относится к национализму благосклонно. И даже Римско-католическая церковь не является исключением, несмотря на всемирный характер католицизма. Национализм ирландцев, поляков и словаков в значительной степени является порождением духовенства. Самую активную поддержку французский национализм нашел в церкви.
Не принесет успеха попытка избавиться от этого зла, возвратив к власти знатные и аристократические семьи. Самодержавие царей в России или Бурбонов во Франции, Испании и Неаполе не обеспечивало разумного управления обществом. Гогенцоллерны и прусские юнкеры в Германии, так же как правящие группы в Британии ясно продемонстрировали свою неспособность управлять страной.
Если во многих странах правительством руководят люди никчемные и подлые, то лишь потому, что их выдвижение рекомендовали видные интеллектуалы; принципы, которыми они руководствуются во власти, были сформулированы теоретиками из высшего общества и одобрены интеллектуалами. Мир нуждается не в конституционной реформе, а в здравой идеологии. Ведь очевидно, что любая конституционная система может работать удовлетворительно, когда те, кто у стоит у кормила власти, не соответствуют масштабу задач. Проблема в том, чтобы найти подходящих людей. Ни априорные рассуждения, ни исторический опыт не могут опровергнуть основную идею либерализма и демократии, что главной предпосылкой правления является согласие управляемых. При отсутствии такого согласия ни великодушные короли, ни просвещенные аристократы, ни бескорыстные священники или философы не достигнут успеха. Чтобы надолго утвердить хорошую систему правления, для начала нужно убедить сограждан и предложить им здравую идеологию. Тот, кто вместо убеждения действует принуждением, насилием и запугиванием, доказывает лишь собственную несостоятельность. В долгосрочной перспективе большинство невозможно удержать в подчинении силой и угрозами. Если массы одобряют пагубную политику, дело цивилизации проиграно. Элита должна обеспечивать свое верховенство силой убеждения, а не с помощью карательных отрядов.
4. Превратно понятый дарвинизм
Нет ошибки хуже, чем модные ныне попытки применять методы и концепции естественных наук для решения общественных проблем. В царстве природы мы не можем ничего узнать о конечных причинах, ссылкой на которые можно объяснить происходящее. Конечные причины люди находят лишь в сфере человеческой деятельности. Люди принимают решения. Они выбирают определенные цели и используют некие средства для достижения выбранных целей. Дарвинизм стал одним из величайших достижений XIX в. Но то, что принято называть социальным дарвинизмом, представляет собой грубое искажение идей Чарльза Дарвина.
В природе, говорят псевдодарвинисты, действует неумолимый закон, по которому всякий живой организм пожирает тех, кто меньше и слабее, а потом, в свой черед, становится добычей еще более крупного и сильного. В природе нет ничего напоминающего мир или взаимное дружелюбие. Природа знает только борьбу и безжалостное уничтожение всех, кто не способен себя защитить. Выдвигаемые либералами планы вечного мира являются следствием ложного понимания действительности. Люди не могут отменить законы природы. Война неизбежна, несмотря на все протесты либералов. Войны всегда были и будут. Таким образом, современный национализм представляет собой возврат от иллюзорных идей к реалиям жизни и природы.
Между прочим, борьба, о которой идет речь в этой доктрине, — это борьба между разными видами животных. Высшие животные пожирают низших; по большей части они не занимаются каннибализмом, т.е. не поедают себе подобных. Но это, в общем, факт второстепенный.
В своей взаимной борьбе животные могут использовать только свою физическую силу и инстинкты. Человек вооружен куда лучше. Будучи физически более слабым, чем многие хищники, и крайне уязвимым для опасных микробов, человек сумел покорить землю благодаря самому ценному дару — разуму. Разум — главный ресурс человека в борьбе за выживание. Глупо рассматривать человеческий разум как нечто внеприродное или даже противоположное природе. В человеческой жизни разум выполняет важнейшую биологическую функцию. Он является особым свойством человека. В сражении разум можно назвать наиболее эффективным оружием человека. Разум направляет его действия по улучшению внешних условий жизни и благополучия. Человек есть разумное животное, homo sapiens.
Величайшим достижением разума, без преувеличения, является открытие преимуществ общественного сотрудничества и, соответственно, разделения труда. Благодаря этому достижению человек смог многократно умножить численность своего потомства и при этом каждый живет лучше, чем жили его предшественники сотню тысяч лет назад. И мы имеем право говорить о прогрессе, имея в виду именно этот смысл — что сегодня на земле живет больше людей и каждый из них живет богаче своих предков. Это суждение, конечно, ценностное, а потому неизбежно произвольное. Но эту точку зрения разделяют все люди, даже если они — подобно графу Толстому и Махатме Ганди — безусловно отвергают всю нашу цивилизацию. Человеческая цивилизация не есть нечто враждебное природе; напротив, это результат действия врожденных способностей человека.
В долгосрочной перспективе общественное сотрудничество и война несовместимы. Экономически самодостаточные индивидуумы могут воевать друг с другом, не опасаясь разрушить основы своего существования. Но война означает разрушение системы общественного сотрудничества и разделения труда. Поступательное развитие общества требует последовательного устранения войн. Нынешние условия международного разделения труда не оставляют места для войн. Великое общество всепланетного обмена товарами и услугами требует мирного сосуществования государств и народов. Несколько столетий назад возникла необходимость покончить с войнами между аристократией, правившей в различных районах и областях отдельных стран, чтобы создать условия для мирного развития внутреннего производства. Сегодня требуется достичь того же во всемирном масштабе. Уничтожение международных войн — это ничуть не более неестественная задача, чем та, которую удалось решить пять столетий назад, когда была обуздана воинственность баронов, или две тысячи лет назад, когда было изжито стремление грабить и убивать соседей. Если человек не сумеет устранить войны, человечество и цивилизация обречены.
С истинно дарвинистской точки зрения следовало бы сказать: общественное сотрудничество и разделение труда являются главными инструментами человека в борьбе за выживание. Усиление этой взаимозависимости в направлении к охватывающей весь мир системе обмена существенно улучшило положение человека. Для поддержания этой системы необходим устойчивый мир. Таким образом, устранение войн — важный момент в борьбе человека за выживание.
5. Роль шовинизма
Очень часто ошибочно смешивают шовинизм и национализм или выводят национализм из шовинизма.
Шовинизм представляет собой предрасположенность характера и ума. Он не ведет к действию. Национализм же — с одной стороны, доктрина, предлагающая определенный курс действий, а с другой — политика, воплощающая этот курс. Таким образом, шовинизм и национализм — совершенно разные вещи. Они совсем не обязательно связаны между собой. Многие старые либералы были шовинистами. Но они не считали причинение вреда другим народам подходящим способом повысить благосостояние своих соотечественников. Они были шовинистами, но не националистами.
Шовинизм заключается в предположении об исключительности качеств и достижений своего народа. В Европе в настоящее время это означает — своей языковой группы. Такая заносчивость — слабость, типичная для среднего человека. Ее происхождение объяснить не трудно. Ничто не сплачивает людей теснее, чем язык, и ничто не разделяет их столь же эффективно, как различие языков. Можно использовать обратную формулировку: люди, между которыми есть связь, используют одно и то же наречие, а люди, не пребывающие в состоянии взаимодействия, — нет. Если бы низшие классы Англии и Германии имели между собой больше общего, чем с высшими классами общества своих стран, пролетарии обеих стран говорили бы на одном языке, отличном от языка высших классов. Когда в XVIII в. в силу общественного устройства аристократия различных европейских стран чувствовала более тесную связь друг с другом, чем с простонародьем своей страны, они использовали общий для высшего класса язык — французский.
Человек, говорящий на иностранном языке и не понимающий нашего, считается «варваром», потому что мы не можем с ним общаться. Страна, в которой не понимают нашего наречия, воспринимается как «иностранная». Жить в такой стране очень трудно: возникают чувство тревоги и тоска по родине. Живя среди людей, говорящих на иностранном языке, чувствуешь себя чужаком, и, встречая тех, кто говорит на одном с тобой языке, воспринимаешь их как своих, как друзей. Название языка переходит на людей, говорящих на нем. Все, кто повседневно говорит на итальянском, зовутся итальянцами. Лингвистическая терминология переходит потом на страну, Италию, в которой живут люди, говорящие на итальянском, — итальянцы, а затем и на всё в этой стране, что отличает ее от других стран. Люди говорят об итальянской кухне, итальянских винах, итальянском искусстве, итальянской промышленности и т.д. Поскольку они сами себя называют итальянцами, то, говоря обо всем этом, они используют местоимения «мое» и «наше».
Завышенная оценка собственного языкового сообщества и всего того, к чему в качестве прилагательного используют название языка, психологически объяснить не сложнее, чем факт завышенной оценки собственной личности и принижения остальных. (Обратное, т.е. заниженная оценка собственной личности и народа и завышенная оценка других людей и народов, тоже встречается, хотя и не часто.) В любом случае, нужно подчеркнуть, что до начала XIX в. шовинизм встречался довольно редко. Лишь незначительное меньшинство населения было знакомо с другими странами, языками и обычаями, и эти немногие были, как правило, достаточно образованы, чтобы сохранять объективность в суждениях о людях других стран. Широкие массы об этом просто ничего не знали. Для них зарубежье было не чем-то неполноценным, а просто незнакомо. Кастовые различия имели большее значение, чем национальные или языковые.
С ростом либерализма и капитализма условия быстро изменились. Массы стали более образованными. Они обрели лучшее знание собственного языка. Они начали читать и получили некоторые знания о других странах и их обычаях. Путешествия стали дешевле и страну стало посещать больше иностранцев. В школах стало уделяться большее внимание изучению иностранных языков. Тем не менее об иностранцах большинство людей судят главным образом по книгам и газетам. Даже сегодня миллионы европейцев не имели другого случая встретиться и поговорить с иностранцем, кроме как на поле боя.
Кичливость и завышенная оценка достоинств своего народа — дело довольно обычное. Но было бы ошибкой предполагать, что ненависть и презрение к чужестранцам являются естественными и врожденными качества. Даже солдаты, убивающие неприятелей на поле боя, встречая кого-то из них вне битвы не испытывают к нему ненависти. В расхваставшемся солдате нет ненависти или презрения к врагу; он просто хочет представить самого себя в выгодном свете. Когда немецкий промышленник говорит, что ни одна другая страна не может производить столь же дешевые и качественные товары, как Германия, это равносильно утверждению, что все производимое его не немецкими конкурентами уступает его продукции.
Современный шовинизм порожден литературой. В стремлении добиться успеха писатели и ораторы льстят к своей публике. Массовое издание книг, газет и журналов также способствует распространению шовинизма. Его поощряет пропаганда национализма. При этом политическая роль его невелика, и шовинизм нужно четко отделять от национализма. Русские убеждены, что физику в школах изучают только в Советской России и что метро существует только в Москве. Немцы утверждают, что только в Германии есть настоящие философы; Париж они представляют себе как средоточие злачных мест. Британцы верят, что во Франции супружеская неверность дело обычное, а французы называют гомосексуализм le vice allemand, немецким грехом. Американцы подозревают, что европейцы незнакомы с ванными.
Все это очень печально. Но из-за этого не воюют.
Парадоксально, что невежественное французское простонародье гордится тем, что Декарт, Вольтер и Пастер были французами, и переносит на себя славу Мольера и Бальзака. Но в политическом плане это невинно. То же самое верно относительно преувеличений воинской силы и славы своей страны и склонности историков истолковывать, столетия спустя, проигранные битвы как победы. Сторонний наблюдатель бывает поражен, когда венгры или румыны славят достижения своих стран с помощью эпитетов, которые были бы гротескными преувеличениями, даже если бы Библия, Corpus Juris Civilis[72], Декларация прав человека[73], работы Шекспира, Ньютона, Гёте, Лапласа, Рикардо и Дарвина были созданы венграми или румынами на своих национальных языках. Но политическая вражда этих двух стран не имеет никакого отношения к подобным преувеличениям.
Национализм не является порождением шовинизма. Главная функция последнего в системе националистической политики сводится к любви к народным гуляниям и демонстрациям. Людей переполняет радость и гордость, когда официальные ораторы славословят их как элиту человечества, которая по праву гордится достижениями предшественников и воинской славой своих вооруженных сил. Но когда слова отзвучали и празднование подходит к концу, люди возвращаются домой спать, а не седлать боевых коней.
С политической точки зрения, разумеется, есть опасность, что люди так возбуждаются от высокопарной трескотни. Но политические деяния современного национализма невозможно объяснить или извинить шовинистическим опьянением. Они представляют собой результат холодной, хотя и неверной логики. К войне между народами, к кровавым битвам и разрушениям привели тщательно продуманные, хотя и глубоко ошибочные, построения, развитые в ученых книгах.
6. Роль мифов
Термин «мифы» издавна используется для обозначения совершенно вымышленных историй и учений. В этом смысле христиане называли мифами языческие истории и учения. В том же смысле называют евангельские истории мифами те, кто не верит в Христа. Но для христианина это не мифы, а истина.
Из этого очевидного факта некоторые авторы выводят, что доктрины, не способные выдержать рациональной критики, могут претендовать на истинность в силу своего мифологического характера. Для защиты ошибок и выведения их из-под критики они попытались развить рационалистическую теорию.
Если какое-либо утверждение может быть опровергнуто, его нельзя сделать истинным, наделив статусом мифа и, таким образом, защитив от рациональной критики. Следует признать, что многие выдумки и учения, сегодня в общем или в главном опровергнутые, а потому называемые мифами, сыграли огромную роль в истории. Но эту роль они сыграли не как мифы, а как учения, считавшиеся истиной. В глазах своих последователей они были достоверной истиной, предметом их глубокой и искренней веры. Они превратились в мифы в глазах тех, кто счел их выдумкой, не соответствующей фактам, а потому перестал основывать на них свои действия.
Для Жоржа Сореля миф — это мыслительная конструкция будущих успешных действий[3]. Но, должны мы добавить, чтобы оценить достоинство метода нужно принимать в расчет только одно, а именно, годится ли он для достижения поставленных целей. Если рациональный анализ показывает, что не годится, то его следует отвергнуть. Назвав негодный (относительно преследуемых целей) образ действий мифом, мы не сделаем его более приемлемым. Сорель говорит: «Встав на почву мифа, вы защищены от любых рациональных опровержений»[4]. Но проблема ведь не в том, чтобы с помощью трюков и хитростей одержать верх в споре. Вопрос лишь в том, сможет ли действие, руководствующееся данной доктриной, достичь поставленных целей. Даже если, подобно Сорелю, видеть в мифе инструмент для разрушения существующего порядка[5], невозможно отделаться от вопроса: эти мифы и в самом деле являются подходящим инструментом для решения этой задачи? Кстати говоря, нужно иметь в виду, что разрушение существующего порядка само по себе не может быть целью; необходимо ведь построить на месте разрушенного нечто новое.
Если средствами рационального анализа доказано, что социализм как общественная система не может дать того, что хотят или ожидают от него получить, либо что всеобщая забастовка не является подходящим методом достижения социализма, вы ничего не измените, объявив, по примеру Сореля, что социализм и всеобщая стачка — это мифы. Люди, верящие в социализм и во всеобщую забастовку, хотят с их помощью достичь определенных целей. Они убеждены, что эти методы принесут им успех. Социализм и всеобщая стачка поддерживаются миллионами людей не в качестве мифов, а как верные и надежно обоснованные доктрины.
Некоторые независимые мыслители говорят: христианство — это абсурд, миф, однако полезно, чтобы массы сохраняли веру в учение христианства. Но ведь польза, на которую они рассчитывают, возможна лишь при условии, что массы будут воспринимать христианство как подлинную истину. Если они будут рассматривать заповеди Христовы как миф, пользы не будет никакой.
Отвергая политическую доктрину как заблуждение, в соответствии с общепринятой ныне терминологией ее называют мифом[6]. Но тот, кто хочет использовать распространенные предрассудки к своей выгоде, должен остерегаться называть их мифом открыто, поскольку эти доктрины полезны лишь до тех пор, пока остальные считают их истиной. Мы не знаем, во что действительно верили те князья, которые в XVI столетии присоединились к движению религиозной Реформации. Если ими двигало не искреннее убеждение, а лишь стремление к обогащению, значит, в своих эгоистических интересах они злоупотребили верой других. Однако они нанесли бы вред собственным интересам, если бы называли новое вероучение мифическим. Ленин был достаточно циничен, чтобы сказать, что для успеха революции необходимо использовать популярные лозунги. И ему удалось совершить революцию, публично присягая тому, во что он лично не верил — лозунгам, популярным в данный момент. Некоторых партийных лидеров иногда удается убедить в ложности партийных доктрин. Но сами доктрины имеют влияние лишь до тех пор, пока люди верят, что они верны.
По мнению их сторонников, социализм и интервенционизм, этатизм и национализм — не мифы, а учения, намечающие верный путь достижения их целей. Власть этих учений покоится на твердой вере масс, что, следуя им, они существенно улучшат свое материальное положение. Однако учения эти неверны; они исходят из ложных предпосылок, а их логика полна ложных силлогизмов. Те, кто видит ошибки в этих доктринах, правы, называя их мифами. Но до тех пор, пока они не сумеют убедить своих сограждан в несостоятельности этих учений, последние будут господствовать в общественном мнении, а политики и государственные деятели будут ими руководствоваться. Людям свойственно ошибаться. Им случалось заблуждаться прежде, они будут заблуждаться и впредь. Они жаждут успеха и прекрасно знают, что выбор неподходящих мер обречет их на неудачу. Людям нужны не мифы, а работающие доктрины, которые помогают выбрать подходящие меры для достижения поставленных целей.
Национализм в целом и нацизм в частности не были задуманы как мифы, и они не опираются на что-то, осознаваемое как миф. Они представляют собой политические учения и политику (пусть и ошибочную), и, по замыслу, они даже претендуют на «научность». Если кто-то хочет назвать мифами рассуждения на тему «мы — соль земли» или «мы — избранный народ», которые так или иначе являются любимым занятием всех социальных групп и народов, мы советуем еще раз прочитать сказанное выше о шовинизме. Это — музыка, создающая повод повосторгаться и погордиться сообществом, просто развлечение на досуге, когда можно отдохнуть от политики. Политика же — это деятельность и борьба за реализацию поставленных целей. Не следует смешивать ее с простым самовосхвалением и самолюбованием.
___________________________________________________________________
[1] См. типичные высказывания Ленина о проблемах управления и предпринимательства в его брошюре «Государство и революция» (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 33. С. 101).
[2] De Man, Die Psychologie des Sozialismus (rev. ed. Jena, 1927), pp. 16—17. Во время написания этих строк Ман еще был любимцем левого крыла социалистов.
[3] «Люди, участвующие в больших социальных движениях, строят в своем воображении картины будущих сражений, которые принесут успех их делу. Я предлагаю называть эти построения мифами» (Sorel, Réflexions sur la violence (3d ed. Paris, 1912), p. 32).
[4] Idem, p. 49.
[5] Idem, p. 46.
[6] Perroux, Les Mythes hitleriens (Lyon, 1935); Rougier, Les Mystiques politiques contemporaines (Paris, 1935); Rougier, Les Mystiques économiques (Paris, 1938).
- Войдите, чтобы оставлять комментарии