Павел Серов сидел за столом в своем кабинете, делая исправления в напечатанном на машинке тексте очередного доклада по теме «Железнодорожный транспорт и классовая борьба». Секретарша Павла стояла рядом, беспокойно следя за движениями карандаша в его руке. Окно кабинета выходило на железнодорожную платформу. Подняв голову, Павел заметил, как вдоль путей промелькнул какой-то высокий человек в кожаной куртке. Серов рванулся вперед к окну, но незнакомец уже исчез.
— Эй, ты видела этого мужчину? — бросил он секретарше.
— Нет, товарищ Серов. Где?
— Ладно, ничего. Просто мне показалось, что это один из моих знакомых. Интересно, что он здесь делает?
Через час Павел вышел из кабинета и, спускаясь по лестнице к выходу и щелкая на ходу семечки, снова увидел человека в кожаной куртке. Павел не ошибся: это был Андрей Таганов.
Павел Серов остановился, нахмурив брови. Сплюнув шелуху, он как бы невзначай подошел к Андрею.
— Добрый день, товарищ Таганов, — обратился к нему Павел.
— Добрый вечер, товарищ Серов, — ответил Андрей.
— Собираешься попутешествовать, Андрей?
— Нет.
— Охотишься на мешочников?
— Нет.
— Тебя перевели в транспортный отдел ГПУ?
— Нет.
— Ну, рад тебя видеть. Ты редкая птица. Так занят, что не находишь больше времени для старых друзей? Хочешь семечек?
— Нет, спасибо.
— Не имеешь такой дурной привычки? Ты, по-моему, правильный во всех отношениях. Никаких грехов, кроме одного, да? Рад, что тебя заинтересовал этот старый вокзал, мой, так сказать, второй дом. Ты здесь уже около часа, не так ли?
— Будут еще какие-нибудь вопросы?
— У меня? Я тебя ни о чем не спрашивал. Какие у меня могут быть к тебе вопросы. Просто я хотел, так сказать, по-дружески пообщаться с тобой. Обязательно нужно общаться с кем-нибудь, если не хочешь прослыть индивидуалистом. Почему бы тебе не заскочить ко мне в гости, пока ты в этих краях?
— Может быть, зайду, — проговорил Андрей. — До свидания, товарищ Серов.
Серов стоял нахмурившись, между зубов у него застряла семечка. Он проводил взглядом спускавшегося по лестнице Андрея.
* * *
Продавец вытер нос рукой. Промокнув краем передника оставшиеся на горлышке бутылки подтеки льняного масла, спросил:
— На сегодня все, гражданин?
— Все, — ответил Андрей Таганов.
Продавец, оторвав кусок газеты, завернул бутылку; на бумаге проступили жирные пятна.
— Как идет торговля? — поинтересовался Андрей.
— Отвратительно, — ответил продавец, пожимая плечами, на которых, как на вешалке, болтался старый синий свитер. — Вы первый покупатель за последние три часа. Рад слышать человеческий голос. Целый день ничего не делаю, только гоняю мышей.
— Да, невесело. Терпите убытки, наверное?
— Кто — я? Магазин принадлежит не мне.
— В таком случае, мне кажется, вы скоро останетесь без работы. Хозяин сам будет выполнять обязанности продавца.
— Кто? Мой шеф? — Продавец издал хриплый смешок; широко раскрыв рот, он выставил напоказ два своих сломанных почерневших зуба. —- Никогда в жизни. Хотелось, бы посмотреть, как элегантный товарищ Коваленский взвешивает селедку или льняное масло.
— При такой торговле всю его элегантность скоро как рукой снимет.
— Кто знает, — вздохнул продавец.
— Все может случиться, — заметил Андрей Таганов.
— С вас пятьдесят копеек, гражданин.
— Держите. До свидания.
* * *
У Антонины Павловны были билеты на новую балетную постановку в Мариинский театр. Это представление давалось для членов профсоюза, и Морозову в Пищетресте дали билеты. Но поскольку он был равнодушен к балету, да к тому же его ждали на каком-то школьном собрании с докладом по вопросу пролетарского распределения продовольственных товаров, он отдал билеты Антонине Павловне. Она пригласила с собой Аео и Киру. «Конечно, это будет революционный балет, — объясняла она, — Красный балет. И вы, конечно, знаете мое отношение к политике, но нужно иметь широкие взгляды на искусство, как вы считаете? В конце концов, это интересный эксперимент».
Кира отказалась, и Лео пришлось идти с Антониной Павловной одному. На ней было зеленое, вышитое золотом платье, слишком тесное в талии. В руках Антонина Павловна держала перламутровый бинокль на длинной позолоченной ручке.
Кира договорилась о свидании с Андреем. Но когда она вышла из трамвая и направилась по темным улицам к дворцовому саду, она почувствовала, как ноги ее наливаются свинцом, а напряженное неподатливое тело начинает сопротивляться; казалось, будто она идет против сильного ветра. Ее плоть напоминала ей о том, что она старалась забыть, — о прошлой ночи, похожей на ее первую ночь, проведенную в серебристо-серой комнате, в которой она вместе с Аео прожила уже более трех лет. Тело ее ощущало чистоту и святость; непослушные ноги пытались удержать ее от приближения к тому, что казалось кощунством, потому что она страстно желала этого, и в то же время именно в этот вечер ей не хотелось желать этого. Наконец Кира поднялась по высокой темной лестнице. Андрей открыл дверь.
— Андрей, сделаешь для меня то, о чем я тебя попрошу?
— Прежде чем тебя поцеловать?
— Нет, потом. Своди меня сегодня вечером в кино.
— Хорошо, — сказал Андрей, поцеловав Киру. Лицо его не выражало ничего, кроме неизменной радости от встречи с ней.
Они вышли вместе, под руку. Под ногами скрипел только что выпавший снег. На холщовых афишах трех самых больших кинотеатров на Невском красными буквами было написано:
ГВОЗДЬ СЕЗОНА!
НОВЫЙ ШЕДЕВР СОВЕТСКОГО КИНЕМАТОГРАФА! «КРАСНЫЕ ВОИНЫ»
Эпическое полотно о героических подвигах красноармейцев в гражданской войне!
САГА О ПРОЛЕТАРИАТЕ!
Колоссальное произведение о массовом подвиге рабочих и крестьян!
На одном из кинотеатров также висел плакат:
ТОВАРИЩ ЛЕНИН СКАЗАЛ:
«ИЗ ВСЕХ ИСКУССТВ, ВАЖНЕЙШИМ ДЛЯ НАС ЯВЛЯЕТСЯ КИНО».
Вход в кинотеатр был ярко освещен. Билетеры зевали, уныло поглядывая на прохожих. Никто не обращал внимания на вывешенные фотоснимки с кадрами из фильма.
— Сюда ты не хочешь, — заметил Андрей.
— Нет, — подтвердила Кира.
В четвертом кинотеатре, поменьше, шел заграничный фильм. Это была старая, неизвестная, непримечательная по составу актеров лента; на стекле витрины были наклеены три выцветшие фотографии с изображением дамы с чрезмерным макияжем на лице, одетой в платье, которое было модным лет десять назад.
— Может, посмотрим это? — предложила Кира. Касса была закрыта.
— Извините, граждане, мест нет, — пояснил билетер. -— На этот и на следующий сеанс все билеты проданы. Фойе полностью забито желающими.
— Что ж, сойдут и «Красные воины», — вздохнула Кира, когда они покорно пошли прочь.
В фойе огромного с белыми колоннами кинотеатра было пусто. Сеанс уже начался, и по правилам никого не должны уже были пускать. Однако оживившийся билетер с готовностью пропустил их.
В зале было темно и холодно. Грохот оркестра отражался от стен огромного пустого помещения. Кое-где среди свободных рядов сидели случайные зрители.
По экрану, шлепая по грязи, несется толпа в серой ободранной форме со штыками наперевес. Толпа в серой ободранной форме сидит у костра и варит похлебку. Тянется бесконечно длинный товарный поезд, в вагонах которого сидит толпа в ободранной форме. Появляются титры: «Спустя месяц». Шлепая по грязи, несется толпа в серой ободранной форме, со штыками наперевес. Повсюду развеваются знамена. На фоне серого горизонта ползает в окопах толпа в серой ободранной форме. Появляются титры: «Битва под Завражино». Толпа в лакированных сапогах расстреливает выстроенную вдоль стенок толпу в лаптях. Появляются титры: «Битва под Самсоново». Шлепая по грязи, несется толпа в серой ободранной форме, со штыками наперевес. Появляются титры: «Спустя три недели». На фоне заходящего солнца тянется бесконечно длинный поезд. Появляются титры: «Пролетариат наступил тяжелым сапогом на горло поверженных аристократов-предателей». Толпа в лакированных сапогах танцует в грязном борделе среди разбитых бутылок и полуголых девиц, которые смотрят прямо в камеру. Появляются титры: «Но красным воинам присущ дух верности делу пролетариата». Шлепая по грязи, несется толпа в серой ободранной форме, со штыками наперевес. В фильме нет ни сюжета, ни героя. До этого Кира и Андрей обратили внимание на плакат в фойе: «Цель пролетарской культуры — показать жизнь масс во всей ее полноте».
В перерыве перед второй серией Андрей спросил Киру:
— Хочешь посмотреть, чем закончится?
— Да, еще все равно рано.
— Я знаю, что тебе фильм не нравится.
— Ты тоже от него не в восторге. Забавно получается, Андрей. У меня была возможность пойти сегодня вечером на новую балетную постановку в Мариинский, но я отказалась, потому что спектакль был революционным, и вот сейчас я смотрю это эпическое полотно.
— С кем у тебя была возможность пойти в театр?
— Да так, с одним моим другом.
— Не со Львом Ковалеиским, случайно?
— Андрей, тебе не кажется, что ты ведешь себя бесцеремонно?
— Кира, из всех твоих друзей — он единственный…
— …который тебе не нравится, я знаю. И все же мне кажется, что ты говоришь об этом слишком часто.
— Кира, тебя не интересует политика, не так ли?
— Нет, и что?
— Ведь у тебя никогда не возникало желания бессмысленно принести в жертву свою жизнь и запросто вычеркнуть из нее годы, проведя их в тюрьме или ссылке? Правда?
— К чему ты клонишь?
— Держись подальше от Льва Коваленского.
Она открыла рот, и на некоторое время ее рука застыла в воздухе. Переведя дыхание, она с большим трудом выговорила:
— Что… ты… имеешь… в виду… Андрей?
— Надеюсь… ты не хочешь прослыть знакомой человека, который дружит с плохими людьми.
— Какими людьми?
— Разными. С товарищем Серовым, например.
— Ну что у Лео может быть…
— Он ведь владелец частного продовольственного магазина, так?
— Андрей, ты что, разговариваешь со мной как агент ГПУ с…
— Нет. я тебя не допрашиваю. Я просто хочу знать, насколько хорошо ты знаешь его дела, — для твоей же безопасности.
— Какие, какие дела?
— Больше я ничего не могу тебе сказать. Я и так сказал тебе слишком много. Но я должен быть уверен, что твое имя нигде не будет фигурировать.
— Где оно может фигурировать?
— Кира, с тобой и по отношению к тебе я не агент ГПУ.
Свет погас. Оркестр заиграл «Интернационал».
На экране, тяжело ступая на сухую заскорузлую землю, движется толпа в грязных сапогах. Перед зрителями мелькают огромные, во весь экран серые сапоги с толстыми подошвами; снаружи, под действием мышц, они собраны в складки, изнутри пропитаны потом. Сапоги не спешат, но и не медлят; это не копыта, но и не человеческие ноги; они перекатываются с пятки на носок, с пятки на носок, подобно серым танкам, дробя и сметая все, что попадается на их пути, превращая комья земли в пыль; бесконечным серым потоком чеканят шаг безжизненные, лишенные жалости сапоги.
Кира, заглушаемая грохотом «Интернационала», прошептала:
— Андрей, ты что, выполняешь новое задание ГПУ?
— Нет, я веду самостоятельное расследование, — сухо ответил он.
На экране на фоне черного неба возникают серые тени людей в военной форме, собравшихся вокруг костров. Чьи-то мозолистые руки помешивают воду в железном котелке; кто-то осклабился, показывая кривые зубы; покачиваясь из стороны в сторону, играет гармонист, на его лице застыла сальная усмешка; вскидывая ноги и прихлопывая в ладоши, выплясывает «казачок» какой-то парень; кто чешет бороду, кто — шею, кто — затылок; боец в расстегнутой гимнастерке жует корку хлеба, крошки падают на его черную волосатую грудь. Все празднуют очередную победу.
— Андрей… у тебя есть что сообщить ГПУ? — тихо спросила Кира.
— Да, — ответил он.
На экране шествует по улице города демонстрация, организованная в честь победы. Перед камерой медленно проплывают знамена и лица… В равномерном, нескончаемом потоке, подобно восковым фигурам, которые управляются невидимыми нитями, движутся миллионы людей, молодых и старых, в темных платках, вязаных шалях, солдатских фуражках, кожаных кепках. Их лица одинаково неподвижны и суровы; их невыразительные глаза кажутся нарисованными; губы у них мягкие и бесформенные. Никакой воли, никакой работы мышц — мостовая сама движется под ногами. Энергию сообщают только реющие, как паруса, знамена. Топливо заменяет духота, исходящая от слабой, тестообразной плоти. Дыхание отсутствует, чувствуется только запах залатанных подмышек и взмыленных сгорбленных плеч, которые бредут, бредут и бредут. В этом шествии нет никаких признаков жизни.
Кира резко вскинула голову. Дрожь пробежала по всему ее телу.
— Андрей, пойдем, — задыхаясь, выговорила она.
Он покорно вскочил.
Когда на улице Андрей кликнул сани, Кира, обращаясь к нему, сказала:
— Давай прогуляемся пешком.
— Что случилось, Кира? — поинтересовался он, взяв ее за руку.
— Ничего. — Кира шла, прислушиваясь к живому звуку хрустящего под ее каблуками снега. — Мне… мне не понравился фильм.
— Извини, дорогая. Я ни в чем тебя не виню. Мне бы хотелось, чтобы они, для своей же пользы, перестали снимать такие фильмы.
— Андрей, ведь ты хотел бросить это все и уехать за границу?
— Да.
— В таком случае к чему ты затеваешь против кого-то что-то непонятное… с целью помочь хозяевам, которым ты больше не хочешь служить?
— Я хочу выяснить, стоит ли все еще работать на них.
— Какая тебе разница?
— От этого зависит вся моя дальнейшая жизнь.
— Что ты имеешь в виду?
— Я даю себе последний шанс: у меня есть что им предъявить. Я знаю, что в таком случае они должны делать. Но я так же догадываюсь, что они в этом случае сделают. Я все еще член партии. В скором времени будет ясно, останусь ли я им.
— Ты проводишь эксперимент, Андрей? Который будет стоить жизни нескольким людям!
— Только тем, с кем необходимо покончить.
— Андрей!
Он взглянул на побледневшее от волнения лицо Киры.
— Кира, в чем дело? Ты никогда не спрашивала меня о моей работе. Мы с тобой никогда не обсуждали ее. Ты знаешь, что по долгу службы я имею дело с человеческой жизнью — и, если необходимо, смертью. Тебя никогда это так не пугало. Об этом, Кира, мы с тобой не должны говорить.
— Ты запрещаешь мне говорить на эту тему?
— Да. И еще я хочу тебе кое-что сказать. Пожалуйста, послушай меня внимательно и не отвечай, потому что я не хочу знать ответа. Мне нужно, чтобы ты хранила молчание, потому что я не хочу знать, насколько хорошо ты осведомлена в деле, которое я расследую. Боюсь, мне уже известно, что ты некоторым образом причастна. От тех, к кому я обращусь, я ожидаю полной честности. И сам я не могу явиться к ним, что-то утаивая.
Пытаясь сохранить спокойствие, Кира сказала своим трепещущим от страха, неподдающимся контролю голосом:
— Андрей, я не буду отвечать. Теперь послушай меня и, пожалуйста, не задавай никаких вопросов. Я хочу сказать тебе только одно: умоляю тебя — надеюсь, ты меня понимаешь, — умоляю тебя, первый раз за все время я настойчиво прошу тебя о чем-либо, умоляю, если дело все еще находится в твоих руках, Андрей, откажись от него! Исключительно ради меня!
Он обернулся. Кира никогда еще не видела такого выражения на лице Андрея, теперь это было безжалостное лицо товарища Таганова, сотрудника ГПУ, видевшего тайные казни в темных секретных камерах. Андрей спросил, чеканя каждое слово:
— Кира, кем приходится тебе этот человек?
По тону его голоса Кира поняла, что лучшим способом защитить его будет молчание. Пожимая плечами, она ответила:
— Просто другом. Мы будем хранить молчание, Андрей. Уже поздно. Отвези меня домой.
Когда Андрей оставил Киру у подъезда дома ее родителей, она подождала, пока стихли его шаги за углом, а затем помчалась по темным улицам. Поймав первое попавшееся такси, она прыгнула в него, бросив на ходу шоферу:
— Мариинский театр. Как можно быстрее!
В тусклом пустынном фойе театра Кира услышала за закрытыми дверями громыхание оркестра, ужасную какофонию звуков.
— Сейчас нельзя входить, гражданка, — категорически заявил билетер.
Кира, сунув ему в руку смятую банкноту, тихо попросила:
— Мне нужно найти одного человека, товарищ… Это вопрос жизни или смерти… его мать умирает…
Между синими бархатными занавесками Кира бесшумно прошмыгнула в темный полупустой зал. На залитой светом сцене порхали хрупкие балерины кордебалета в огненно-красных тюлевых пачках, взмахивая тоненькими припудренными ручками, на которых висели желтые цепи из папье-маше. Исполнялся «танец тружениц».
Лео и Антонина Павловна сидели в удобных креслах, одни во всем ряду. Они подскочили, когда увидели Киру, пробирающуюся к ним через длинные ряды кресел.
— Сядьте же! — шикнул кто-то сзади них.
— Лео, — шепнула Кира. — Пойдем! Прямо сейчас.
— Что случилось?
— Пойдем! Я тебе все объясню! Выйдем отсюда!
Лео последовал за Кирой по темному проходу. За ними торопливо семенила Антонина Павловна. На ее лице застыло любопытство.
В углу пустынного фойе Кира тихо сказала:
— Лео, ГПУ следит за твоим магазином. Они что-то пронюхали.
— Что? Откуда ты это узнала?
— Я только что видела Андрея Таганова, и он…
— Ты видела Андрея Таганова? Где? Мне казалось, что ты собиралась навестить своих родителей.
— Я встретила его на улице и…
— На какой улице?
— Лео! Оставь весь этот вздор! Неужели ты не понимаешь? Мы не должны терять ни минуты!
— Что он сказал?
— Не многое. Так, на кое-что намекнул. Он предупредил меня, чтобы я держалась от тебя подальше, если не хочу быть арестованной. Андрей сказал, что ты владелец частного продовольственного магазина, и в этой связи упомянул Павла Серова. Из его слов я поняла, что он хочет сообщить о чем-то в ГПУ.
— Итак, он велел тебе держаться от меня подальше…
— Лео! Ты не хочешь…
— Я не хочу, чтобы меня запугивали всякие ревнивые дураки!
— Лео, ты его не знаешь! Он не имеет обыкновения шутить насчет ГПУ, и он не испытывает по отношению к тебе никакого чувства ревности!
— В каком отделе ГПУ он работает?
— В разведке.
— Так значит, не в экономическом отделе?
— Нет, но он действует по своей инициативе.
— Ладно, пойдем. Позвоним Морозову и Павлу Серову. Пусть Серов свяжется со своим другом из экономического отдела и выяснит, чем занимается этот твой Таганов. Не впадай в панику. Бояться нечего. Друг Серова все уладит. Пойдем.
Лео и Кира поспешили к выходу, чтобы поймать такси.
— Лео, — задыхалась бегущая за ними Антонина Павловна. — Лео, я никоим образом не связана с магазином! Если будет расследование, помни, я не имею никакого к нему отношения! Я только относила деньги Серову и не знала, откуда они берутся! Лео, запомнил?
Через час к черному входу магазина с вывеской «Лев Коваленский. Продовольственные товары» бесшумно подкатили сани. Двое мужчин молча спустились по обледенелым неосвещенным лестницам в подвал, где при свете старого тусклого фонаря их ждали Лео и продавец. Вновь прибывшие не произнесли ни звука. После того, как Лео молча указал на мешки и ящики, они оперативно перенесли их в сани, покрытые большим меховым пледом. Не прошло и десяти минут, как подвал был пуст.
— Ну что? — с тревогой поинтересовалась Кира, когда Лео пришел домой.
— Иди спать, — сказал Лео, — и не думай ни о каких агентах ГПУ.
— Что ты сделал?
— Все что нужно. Мы от всего избавились. В данный момент все это вывозится из Красного Ленинграда. К нам завтра вечером должен был прибыть новый груз от товарища Серова, но мы отменили эту сделку. У нас будет просто маленький продуктовый магазин — на время. Пока Серов не уладит все.
— Лео, я…
— Не надо начинать новых споров. Я уже сказал: я не собираюсь уезжать из города. Это было бы самым опасным, самым подозрительным из всего, что я могу сделать. Нам не о чем беспокоится. Серов слишком силен в ГПУ при любых…
— Лео, ты не знаешь Андрея Таганова.
— Нет, я не знаю его. Но ты, похоже, знаешь его слишком хорошо,
— Лео, его нельзя подкупить.
— Может быть. Но они могут заставить его заткнуться.
— Если ты не боишься…
— Конечно, я не боюсь! — Но его лицо было бледней, чем обычно, и она заметила, что его руки, расстегивавшие пальто, дрожали.
— Лео, пожалуйста! Послушай! — стала умолять она его. — Лео, пожалуйста, я…
— Заткнись! — сказал Лео.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии