Продавец, утерев рукой нос, завернул в газету фунтовый кусок масла. Он отрезал этот кусок от полурастаявшего большого желтого круга, который лежал на крышке стоявшего перед ним на прилавке деревянного бочонка; затем продавец вытер нож о фартук, который некогда был белым. Его тусклые глаза слезились; узкие губы образовывали впадину на морщинистом лице щеки; вытянутый подбородок зловеще нависал над слишком высоким прилавком, который скрывал его иссохшие мощи, облаченные в старый синий свитер. Продавец фыркнул и, осклабившись, выставил на показ хорошенькой покупательнице в голубой шляпке, украшенной бутафорскими вишенками, два сломанных почерневших зуба:
— Гражданка, это лучшее масло в городе, самое лучшее масло.
На прилавке возвышалась пирамида, выложенная из кирпичиков неприглядного черного и серого хлеба. Сверху была подвешена гирлянда из салями, кренделей и сушеных грибов. Грязные медные чашки допотопных весов и пыльная рама единственного в магазине узенького окна были облеплены мухами. Над окном с улицы была прилажена вывеска, забрызганная первым сентябрьским дождем:
ЛЕВ КОВАЛЕНСКИЙ. ПРОДТОВАРЫ
Покупательница небрежно бросила на прилавок несколько серебряных монет и забрала свой сверток. Уже направляясь к выходу, она вдруг непроизвольно остановилась, увидев только что вошедшего молодого человека. Она не знала, что это владелец магазина, но понимала, что подобного типа молодые люди редко встречаются на улицах Петрограда. На Лео было новое импортное пальто, пояс которого был туго затянут на талии стройной фигуры; на голове у него была фетровая шляпа мышиного цвета, поля которой с одной стороны были приподняты, подчеркивая надменный профиль его лица с сигаретой в уголке рта, несомой двумя длинными тонкими пальцами, затянутыми в перчатки; перчатки его были из крепкой блестящей заграничной кожи. Он двигался ловко, уверенно и естественно. Грациозность его движений соответствовала одежде, которую он носил с легкостью фотомодели со страниц иностранных журналов, с бессознательностью пушного зверя, не думающего о своем роскошном мехе.
Девушка вызывающе посмотрела на молодого человека. В ответ Аео бросил на нее взгляд, в котором были выражены и приглашение, и насмешка, и нечто очень похожее на обещание. Затем он развернулся и направился к прилавку, девушка же не спеша вышла из магазина.
Продавец раболепно поклонился, опустив голову так низко, что его подбородок задел круг масла:
— Здравствуйте, Лев Сергеевич, здравствуйте.
Лео, стряхнув в стоящую на прилавке пустую консервную банку пепел с сигареты, спросил:
— Есть ли в кассе какие-нибудь деньги?
— Да, господин Лев Сергеевич, жаловаться не приходится, дела сегодня идут хорошо, и…
— Давай все сюда.
Продавец в нерешительности, перебирая кривыми пальцами, пробормотал:
— Но, господин, последний раз Карп Карпович сказал, что вы…
— Я сказал — давай все сюда.
— Хорошо, господин Лев Сергеевич.
Лео небрежно затолкал банкноты в бумажник. Затем вполголоса спросил:
— Прибыл вчера вечером груз?
Продавец утвердительно закивал, доверительно хихикая и подмигивая.
— Помалкивай, — сказал Лео, — и будь осторожен!
— А как же, конечно, господин Лев Сергеевич, конечно, вы же знаете, что я, если можно так выразиться, — сама осторожность. Карп Карпович знает, что он может полностью доверять старому верному слуге, который проработал при нем в течение…
— Ты бы мог хоть иногда пользоваться липкой бумагой для мух?
— Да, конечно, господин Лев Сергеевич, я…
— Я сегодня уже не вернусь. Закроешь магазин как обычно.
— Да, господин Лев Сергеевич. Всего доброго, господин Лев Сергеевич.
Ничего больше не говоря, Лео ушел.
На углу его поджидала девушка в голубой шляпке, украшенной бутафорскими вишенками. Она улыбнулась в надежде и нерешительности. После небольшого раздумья Лео тоже улыбнулся и зашагал прочь, от его улыбки щечки и носик под полями голубой шляпки вспыхнули румянцем. Девушка стояла и смотрела, как молодой человек вскочил в экипаж и исчез из виду.
Лео доехал до Александровского рынка. Он проскочил мимо раскинувшихся вдоль тротуара лотков с разным старьем, не обращая внимания на умоляющие взгляды торговцев. Остановился он у небольшого киоска, в витрине которого были выставлены самые дорогие фарфоровые вазы, мраморные часы, бронзовые подсвечники, попавшие на грязный, мрачный рынок из какого-нибудь разрушенного и разграбленного дворца.
— Я хотел бы купить у вас что-нибудь в качестве подарка, — бросил он продавцу, который уже подобострастно заюлил. — Свадебного подарка.
— Да? Очень хорошо, — принялся раскланиваться продавец. — Позвольте… для своей невесты, господин?
— Конечно же нет. Для моего друга.
Лео с беспристрастным высокомерием обвел взглядом великолепные и изысканные сокровища, которые должны бы были покоиться в музее на бархатных подушечках под стеклянными колпаками.
— Что-нибудь получше, — приказным тоном сказал он.
— Да, конечно, господин, — продолжал раскланиваться продавец, — что-нибудь прекрасное для любимого друга.
— Нет, для человека, которого я ненавижу. — Лео указал на голубую вазу с золотой инкрустацией, стоящую в углу. — Что это?
— А, это, господин! — Продавец в нерешительности потянулся за вазой, а затем медленно и осторожно перенес ее на прилавок; ее цена могла ошеломить даже покупателя в импортном пальто. — Это настоящий севрский фарфор, господин, — прошептал продавец, смахивая с вазы паутину и демонстрируя изящное фабричное клеймо у ее основания. — Великолепная вещь, господин, — продолжал он шепотом, — роскошная вещь.
— Я беру ее, — сказал Лео.
У продавца при виде бумажника в облаченных в перчатки руках покупателя, который даже не справился о цене, пересохло в горле, и он судорожно принялся трепать свой галстук.
* * *
— Товарищи, в этот мирный период построения государства рабочий класс является передовым ударным отрядом нашей революции. Образование широких масс рабочих и крестьян представляет в это историческое время задачу огромной важности. Мы, руководящие работники экскурсионных центров, являемся частью огромной мирной армии воспитателей и педагогов, вооруженных принципами практической методологии исторического материализма, соответствующих духу советской действительности, призванных…
Кира сидела в девятом ряду, на стуле, который грозил развалиться под ней в любую минуту. Собрание экскурсоводов подходило к концу. Люди вокруг Киры, устало опустив головы, украдкой посматривали на большие настенные часы, висевшие над головой выступающего. Кира еще пыталась вслушиваться; она внимательно следила за движением губ оратора, стараясь уловить каждое слово, сожалея о том, что он говорит недостаточно громко. Однако произносимая речь не могла заглушить голоса, которые крутились в ее памяти: первый — в телефонной трубке, в котором чувствовалась плохо скрываемая мольба: «Кира, почему мы с тобой так редко видимся?» и второй — высокомерный, раздающийся ночью в темноте ее комнаты: «Что ты скажешь насчет всех этих твоих визитов, Кира? Ты утверждала, что была вчера у Ирины. Но тебя у нее не было». Как долго она еще сможет продержаться таким образом? Она не видела Андрея уже три недели.
Вокруг Киры зашумели стулья, собрание закончилось. Она поспешно бежала вниз по лестнице.
— …Да, прекрасная речь, — ответила она на ходу одной из коллег. — Конечно, просвещение пролетариата — наша основная задача…
Это было легко. Это было легко после того, как она смогла, смотря прямо в глаза Лео, рассмеяться и сказать: «Лео, к чему все эти глупые вопросы? Ты что, не доверяешь мне?», а самой тем временем прикрывать на груди след от поцелуя Андрея.
Она примчалась домой. Посреди комнаты Мариши стояли два чемодана и плетеная корзина; зияли пустотой выдвинутые ящики шкафа, сорванные со стен плакаты были свалены в кучу на чемоданы. Мариши дома не было.
В комнате Киры прислуга отбежала от гудящего на окне примуса, чтобы помочь Кире снять пальто.
— Лео еще не вернулся? — поинтересовалась Кира.
— Нет, госпожа.
Кирино пальто было старым, со стершимися заплатами на локтях. На воротнике ее платья с обтрепанными краями виднелись сальные пятна. Кира быстрым движением сняла платье через голову и кинула его прислуге. Затем, поправив взъерошенные волосы, она опустилась на кровать, сбрасывая старые туфли со сбитыми каблуками и стаскивая штопаные чулки. Прислуга наклонилась над кроватью и, помогая Кире одеться, нежно заскользила по вытянутым стройным ножкам девушки, натягивая шелковые чулки и туфельки на высоком каблуке; затем прислуга поднялась и подала Кире элегантное шерстяное платье темного цвета. После чего убрала старое пальто и туфли в платяной шкаф, в котором висело четыре новых пальто и стояло шесть пар новых туфель.
Однако, чтобы сохранить звание советского служащего и не потерять работу, Кира вынуждена была ходить в обносках.
На столе стоял роскошный букет белых лилий — подарок Лео. Белые лепестки были слегка покрыты копотью, летящей из примуса. У Киры теперь была прислуга, хотя кухни в их квартире не было. Прислуга приходила на пять часов каждый день и готовила на примусе у окна.
Вскоре пришел Лео и принес с собой завернутую в газету вазу из севрского фарфора.
— Ужин еще не готов? — спросил он. — Сколько раз я говорил тебе, что не переношу копоти этой штуки?
— Все готово, господин. — Прислуга, на молодом круглом лице которой были выражены испуг и повиновение, поспешно выключила примус.
— Ты купил подарок? — спросила Кира.
— Вот он. Не разворачивай. Можешь случайно разбить. Давай ужинать. Ничего страшного, что мы опоздаем.
После ужина прислуга, помыв посуду, ушла. Кира устроилась перед зеркалом и стала аккуратно подводить губы настоящей французской помадой.
— Я полагаю, ты не собираешься идти в этом платье? — спросил Лео.
— Почему бы и нет.
— Ни в коем случае. Наденешь то черное, бархатное.
— Но мне абсолютно не хочется наряжаться. К Виктору на свадьбу — ни за что. Если бы не дядя Василий, я бы вообще туда не пошла.
— Ну раз уж мы идем, я хочу, чтобы ты выглядела лучше всех.
— Но, Лео, это неразумно. Там будет много товарищей Виктора по партийной работе. К чему показывать им, что у нас есть деньги?
— Ну и что? Да, у нас есть деньги. Пусть они увидят это. Я не хочу выглядеть убого ради каких-то голодранцев.
— Хорошо, Лео. Сделаю так, как ты считаешь нужным.
Лев оценивающе взглянул на Киру, когда она встала перед ним строгая, как монахиня, грациозная, как маркиза семнадцатого века. Ее руки на фоне мягкого темного бархата казались еще более белыми и изящными. Он одобрительно улыбнулся и взял ее кисть так, словно она была благородной дамой на приеме при дворе, и поцеловал ее ладонь так, словно она была куртизанкой.
— Лео, что ты им купил? — поинтересовалась Кира.
— Да так, обычную вазу. Можешь взглянуть на нее, если хочешь.
Она развернула газету и воскликнула в изумлении:
— Лео! Но это… это стоит целое состояние!
— Естественно. Это же севрский фарфор.
— Лео, мы не можем подарить им это. Нам нельзя показывать им, что мы способны покупать подобные вещи. Это действительно очень опасно.
— А, чепуха.
— Лео, ты играешь с огнем. К чему делать такие подарки на глазах у всех этих коммунистов?
— Именно потому, что они коммунисты.
— Но они же знают, что обыкновенный частный торговец не может позволить себе таких подарков.
— Прекрати нести вздор!
— Отнеси эту вазу назад и обменяй ее.
— Я не сделаю этого.
— В таком случае я отказываюсь идти к Виктору.
— Кира…
— Лео, пожалуйста!
— Ну, хорошо, ладно!
Он схватил вазу и грохнул ее об пол. Она разлетелась на мелкие блестящие кусочки. Кира от неожиданности и изумления ахнула. Лео засмеялся:
— Ну, вот и все. Пойдем. По дороге ты что-нибудь купишь.
Кира стояла и смотрела на осколки.
— Лео, это же стоит таких денег… — уныло произнесла она.
— Ты можешь выкинуть из головы это слово — «деньги»? Неужели мы не можем спокойно жить, не думая все время только о них?
— Но ты же обещал, что мы будем экономить. Деньги нам еще пригодятся. Ведь все приходит и уходит.
— Ерунда! У нас еще есть время для того, чтобы начать экономить.
— А знаешь ли ты, что значат все эти сотни рублей, которые лежат сейчас здесь, на полу? Неужели ты не помнишь, что за каждую копейку тебе приходится рисковать жизнью?
— Конечно же, я помню это. Это то, что я никогда не забуду. Но откуда я знаю, будет ли у меня вообще будущее? К чему тогда все эти сбережения? Может, они мне никогда не понадобятся. Я достаточно долго трясся над деньгами. Имею я право пустить все на ветер, если мне этого хочется, — пока еще есть такая возможность?
— Хорошо, Лео. Пойдем, мы и так уже опоздали.
— Пойдем. Только не хмурься. Ты слишком красива, чтобы хмуриться.
* * *
Гостиная у Дунаевых была украшена цветами: на столе стоял букетик астр, на буфете красовались маргаритки, на пианино установили вазу с настурциями. Пианино взяли на вечер у соседей; и после того, как его втащили, на паркете у самой двери остались глубокие царапины.
На Викторе был скромный темный костюм, который соответствовал выражению скромного счастья на его лице. Он обменивался рукопожатиями и, принимая поздравления, улыбался и грациозно раскланивался. На Марише было розовое шерстяное платье с белой розочкой на плече. Она была смущена и следила за движениями Виктора с робкой и недоверчивой гордостью; при каждом комплименте со стороны гостей Мариша заливалась румянцем и торопливо кланялась, обменивалась рукопожатиями с людьми, которых она совсем не знала и рассеянным, блуждающим взглядом пыталась найти среди гостей Виктора.
Гости входили, шаркая ногами, и, пробормотав наилучшие пожелания молодым, рассаживались, чувствуя себя не очень уютно. Друзья семьи держались по отношению к партийным настороженно, обращаясь к ним с поддельной доброжелательностью. Партийные в обществе друзей Виктора из буржуазного прошлого чувствовали себя неуверенно и стесненно, отчаянно пытаясь быть вежливыми. На фоне сгорбленной фигуры хранящего молчание Василия Ивановича, взгляд которого был наполнен немой тоской, и Ирины в самом лучшем залатанном платье, чьи движения были слишком отрывисты, а резкий голос звучал с поддельной веселостью, все заверения гостей о счастье звучали неестественно.
На маленькой Асе был розовый бант, собиравший прядь жестких волос, которая все время спадала ей на нос. Время от времени девочка, смотря на кого-либо из гостей, начинала хихикать, покусывая при этом костяшки пальцев. Иногда с неприкрытым любопытством она таращила глаза на Маришу. Девочка вертелась вокруг стола, на котором были выставлены разнообразные свадебные подарки: бронзовые часы, фарфоровая пепельница в форме черепа, новый примус, полное собрание сочинений Ленина в красном бумажном переплете. Ирина внимательно присматривала за Асей, чтобы вовремя успеть оттащить ее от буфета или от блюд со сладостями.
Галина Петровна ходила за Виктором по пятам, похлопывая его по плечу и повторяя:
— Я так счастлива, так счастлива, мой мальчик!
Аицо Виктора застыло в широкой улыбке, обнажающей его белые сверкающие зубы. Ему не нужно было ей улыбаться в ответ; он всего-навсего поворачивал голову в ее сторону и кивал в знак одобрения, не меняя при этом выражения лица.
Когда Виктору удалось избавиться от нее, Галина Петровна принялась похлопывать по плечу Василия Ивановича, приговаривая:
— Я так счастлива, так счастлива, Василий. Ты можешь гордиться своим сыном.
Василий Иванович кивал головой с таким видом, будто ничего не слышит.
Первым, кого Кира увидела, войдя в гостиную, был Андрей, стоявший в одиночестве у окна.
Кира сразу же остановилась в дверях. Глаза Андрея и Киры встретились. Андрей медленно перевел взгляд на того, кто держал девушку под руку. Лео высокомерно ухмыльнулся.
Кира направилась прямо к Андрею. В своем великолепном темном платье она держалась грациозно, гордо и уверенно; протянув руку, Кира громко обратилась к нему:
— Добрый вечер, Андрей. Очень рада вас видеть.
Пока они обменивались рукопожатием, Андрей подал Кире знак глазами, что все понимает и будет очень осторожен. Кира дружески-беспристрастно улыбнулась ему.
Лео медленно подошел к ним; его лицо выражало безразличие. Он кивнул в знак приветствия Андрею и, нагловато улыбаясь, вежливо поинтересовался:
— Вы тоже друг Виктора?
— Такой же, как и вы, — ответил Андрей.
Кира не спеша пошла поздравить Виктора и Маришу. Она приветствовала знакомых, улыбаясь и раскланиваясь, перебросилась несколькими словами с Ириной. Она знала, что молодой человек у окна не сводит с нее глаз; Кира не оборачивалась в его сторону.
Она переговорила со множеством гостей и затем как бы случайно снова подошла к Андрею; Лео разговаривал с Лидией в другом конце комнаты.
Андрей страстно зашептал:
— Виктор всегда меня приглашает. Но это первый раз, когда я согласился прийти. Я знал, что ты будешь здесь. Кира, уже три недели, как…
— Я знаю. Извини, Андрей. Но я не могла. Я объясню тебе все позже. Я рада видеть тебя, но будь осторожен.
— Я обещаю. Какое красивое платье, Кира. Новое?
— О… да. Это подарок моей мамы.
— Кира, ты всегда ходишь в гости с ним?
— Ты имеешь в виду Лео?
— Да.
— Я надеюсь, ты не собираешься решать за меня, с кем я могу…
— Кира! — Он был удивлен холодной решительностью в ее голосе; он принялся извиняться: — Кира, прости. Конечно, я не хотел… Извини меня. Я понимаю, что у меня нет никаких прав на то… Но ты же знаешь, он мне никогда не нравился.
Она весело улыбнулась, как будто ничего и не произошло, и, прячась в тень оконной ниши, нежно погладила его по руке.
— Не волнуйся, — прошептала она, удаляясь от Андрея. Поправляя волосы, она обернулась, бросив в его сторону взгляд, пронизанный таким теплым сочувствием и пониманием, что Андрей, взволнованный от того, что им впервые вместе приходилось скрывать от других свою тайну, затаил дыхание.
Василий Иванович сидел в одиночестве под лампой в углу комнаты, и от света, проникающего сквозь красный атласный абажур, его седые волосы казались розовыми. Он смотрел на шаркающие по полу ноги молодых коммунистов в армейских сапогах, на голубой туман клубившегося под потолком табачного дыма, струи которого медленно циркулировали, подобно густой кипящей смеси, на сияющий сквозь дым золотой крестик Лидии, который она носила на черной бархатной ленте.
Кира подошла к Василию Ивановичу и молча села рядом. Он похлопал ее по руке. Он знал, что Кира все понимает. Затем, словно продолжая вслух свои размышления, Василий Иванович произнес:
— …Я бы сильно не возражал, если бы он любил ее. Однако же, нет… Знаешь, Кира, когда он был маленьким мальчиком с такими большими черными глазами, я, бывало, смотрел на тех благородных дам с величием императриц, которые были моими клиентками, и гадал, какая же из них является матерью подрастающей где-то красавицы, которая в один прекрасный день станет еще одной моей дочерью… Вы уже имели удовольствие познакомиться с родителями Мариши, Кира?
Галина Петровна не отпускала Лео.
— …Я так рада, Лео, что дела у вас идут хорошо, — оживленно говорила она, — я всегда верила, что у такого способного молодого человека, как вы, никогда не будет никаких проблем. У Киры изумительное платье. Я счастлива видеть, что вы заботитесь о моей девочке…
Виктор примостился на подлокотнике кресла, в котором сидела рыжеволосая Рита Экслер. Он наклонился поближе к девушке, держа в руках свою сигарету, от которой она пыталась прикурить. Рита только что оформила развод со своим третьим мужем; она прищурилась, глядя из-под длинной рыжей челки, и принялась нашептывать что-то очень конфиденциальное. Виктор и Рита рассмеялись.
Мариша неуверенно подошла и с грубоватым кокетством взяла Виктора за руку. Он отдернул ее и раздраженно заметил:
— Мы не должны оставлять без внимания наших гостей, Мариша. Посмотри, Товарищ Соня совсем одна. Пойди и поговори с ней.
Мариша безмолвно повиновалась. Рита сквозь облако дыма проводила ее взглядом; затем она приподняла свою коротенькую юбку и скрестила длинные худые ноги.
— Откровенно говоря, — холодно и решительно заявила Товарищ Соня, — я не могу одобрить твой выбор, товарищ Лаврова. Настоящий пролетарий не должен сочетаться браком с представителем другого класса.
— Но, позвольте, Товарищ Соня, — с изумлением возразила Мариша, — Виктор же член партии.
— Я всегда говорила, что условия приема в партию недостаточно строги, — ответила Товарищ Соня.
Мариша удрученно бродила по комнате среди гостей. Никто не обращал на нее внимания, да и она сама не могла найти темы для разговора с. ними. Заметив Василия Ивановича, стоящего в одиночестве у буфета, выстраивая в один ряд бутылки и бокалы, Мариша подошла к нему и нерешительно улыбнулась. Василий Иванович с изумлением посмотрел на нее.
— Я понимаю, что не нравлюсь вам, Василий Иванович. Но вы же видите, что я… я очень его люблю, — решительно выпалила Мариша, заливаясь от смущения румянцем.
Василий Иванович посмотрел на нее и голосом, не выражающим никаких чувств, сказал:
— Это превосходно, дитя.
Угрюмые и мрачные члены Маришиной семьи, расположившиеся в темном углу комнаты, чувствовали себя очень неловко. Ее отец — сутулый седой мужчина в рабочей куртке залатанных штанах — сидел, обхватив мозолистыми руками колено; его суровое лицо было наклонено вперед, пристальным и недовольным взглядом он изучал комнату; его темные, по-юношески сверкающие глаза не соответствовали высохшему лицу. Мать Мариши робко выглядывала из-за спины мужа: в своем коленкоровом платье, украшенном цветочным узором, она выглядела мертвенно-бледной и совершенно бесформенной, лицо ее было того тусклого серого цвета, который приобретает прибрежный песок, размытый многочисленными дождями. Младший брат Мариши, долговязый мальчик лет восьми, стоял, держась за юбку матери, и бросал в сторону маленькой Аси недобрые, подозрительные взгляды.
Виктор подошел к Павлу Серову, стоявшему в окружении трех мужчин в кожаных куртках. Обняв одной рукой Серова, а другой обхватив секретаря их партийной ячейки, Виктор дружески-доверительно склонился над ними; его темные глаза засияли. Товарищ Соня, подойдя поближе к группе мужчин, расслышала шепот Виктора:
— …да, я горжусь семьей моей жены и их вкладом в дело революции. Вы знаете, что при царе ее отец был сослан в Сибирь.
— Товарищ Дунаев очень сообразительный человек, — заметила Товарищ Соня.
Ни Виктору, ни Серову не понравился ее тон.
— Виктор один из наших лучших работников, Соня, — возразил Серов.
— Я сказала, что товарищ Дунаев очень сообразительный человек, — повторила она и добавила: — У меня не возникает никаких сомнений насчет его классовой преданности. Я уверена, что он не имеет ничего общего с такими аристократами, как вон тот гражданин по фамилии Коваленский.
Павел Серов пристально посмотрел на высокую фигуру Лео, разговаривавшего с Ритой Экслер, и затем спросил у Виктора:
— Так это он — Аев Коваленский?
— Да. Он очень близкий друг моей двоюродной сестры. А что?
— Нет, ничего. Все в порядке.
Лео заметил Киру и Андрея, сидевших рядом на подоконнике. Он принес Рите свои извинения и удалился; девушка раздраженно пожала плечами. Неторопливым шагом подойдя к Кире и Андрею, Лео спросил:
— Не помешаю?
— Конечно нет, — ответила Кира.
Лео присел рядом с Кирой. Он вытащил золотой портсигар и, открыв его, предложил Кире сигарету. Она отрицательно покачала головой. Затем он протянул портсигар Андрею. Тот не отказался. Лео предложил Андрею зажигалку.
— Социология является излюбленной наукой вашей партии, — начал Лео, обращаясь к Андрею, — не находите ли вы, товарищ Таганов, что эта свадьба представляет собой особенно интересный случай?
— Почему вы так думаете, гражданин Коваленский?
— На данном примере мы можем наблюдать неизменность человеческой природы. Брак по социальный мотивам является одним из старейших обычаев человечества. Всегда считалось целесообразным жениться или выходить замуж за представителя правящего класса.
— Но не забывайте, — возразил Андрей, — что в данном случае жених и невеста принадлежат к одной и той же социальной группе.
— Что за вздор! — вмешалась в разговор Кира. — Они просто любят друг друга.
— Любовь, — заметил Лео, — не является частью философии партии товарища Таганова, не так ли?
— Этот вопрос никоим образом не должен интересовать вас, — ответил Андрей.
— Почему же? — поинтересовался Лео, глядя на своего собеседника. — Это как раз то, что я в данный момент пытаюсь выяснить, — с расстановкой добавил он.
— И что же, данная постановка вопроса противоречит вашей теории в этой области?
— Отнюдь, даже подтверждает ее. Видите ли, моя теория заключается в том, что зачастую предметом сексуальных вожделений членов вашей партии становятся представители слоев общества более высоких, чем те, к которым они сами принадлежат. — Глядя в глаза Андрею, Лео легким движением сигареты указал на Маришу, стоящую на другом конце комнаты.
— Если подобное происходит, то такие союзы не всегда оказываются несчастливыми, — рассудительно сказал Андрей. Он посмотрел прямо на Киру, но рукой указал в сторону Виктора.
— Мариша выглядит счастливой, — обратилась Кира к Лео. — Почему тебя это возмущает?
— Меня возмущает самонадеянность друзей… — начал Лео.
— …которые не знают, где пролегают границы дружеских отношений, — продолжил вместо него Андрей.
— Андрей, — отозвалась Кира, — в данный момент мы нетактичны по отношению к… Марише.
— Прошу прощения, — парировал он. — Я уверен, что гражданин Коваленский понял меня правильно.
— Понял, — сказал Лео.
Ирина поставила на поднос бокалы, по которым Василий Иванович разлил вино. Затем она принялась раздавать их гостям с кроткой, беспристрастной улыбкой на лице; Ирина хранила молчание, что было ей не свойственно.
Подносы опустели молниеносно; гости с нетерпением подняли в руках бокалы. Виктор поднялся, и болтовня мгновенно утихла. Воцарилось торжественное молчание.
— Дорогие друзья, — зазвучал его ясный, вкрадчивый голос. — У меня не хватает слов для того, чтобы выразить вам всем глубокую благодарность за любезность, оказанную вами в этот знаменательный день моей жизни. Давайте поднимем бокалы за человека, который дорог моему сердцу не только как родственник, но и как человек, являющийся блестящим примером нам, молодым революционерам, вступающим на путь служения делу пролетариата, как человек, посвятивший этому всю свою жизнь, мужественно выступая против царской тирании, проведя лучшие годы своей жизни в ссылке в суровых условиях Сибири, борясь за свободу народа. И поскольку все это для всех нас является наивысшей целью, давайте вначале выпьем за одного из самых ярых борцов за победу власти рабочих и крестьян, за горячо любимого мною тестя Глеба Ильича Лаврова! Разразились бурные аплодисменты, послышался звон бокалов, взоры устремились на ту сторону стола, где сидел, мрачно ссутулившись, отец Мариши. Лавров медленно поднялся, держа в руках бокал. На его лице не было улыбки; он поднял свою огрубелую руку, требуя тишины, в которой зазвучал его твердый и размеренный голос:
— Послушайте, вы, сопливая молодежь. Я был сослан в Сибирь потому, что, видя, как люди умирают от голода и нищеты под царским сапогом, я выступал за свободу. Но до сих пор люди умирают от голода и нищеты и гибнут, втоптанные в грязь. Только теперь сапоги — красного цвета. Я провел четыре года в ссылке не для того, чтобы сегодня банда упоенных властью кровожадных безумцев, имеющих о свободе еще более смутное представление, чем поборники царизма, угнетала народ сильнее, чем когда бы то ни было! Ну что же, пейте что хотите, пейте до тех пор, пока не потеряете остатки вашей нечистой совести, пейте за что хотите. Но когда вы будете пить за Советы, не вздумайте пить за меня!
Воцарившееся в комнате гробовое молчание внезапно нарушил звучный хохот Андрея Таганова.
Павел Серов вскочил, положив руку на плечо Виктору, и, поднимая бокал, закричал во весь голос:
— Товарищи, даже в рядах рабочих есть предатели! Давайте выпьем за тех, кто верен нашему делу!
Затем шум стал нарастать, послышался звон бокалов, гости стали говорить громко и похлопывать друг друга по плечу, наконец все слилось в общий гул. На Лаврова никто не обращал внимания.
Только Василий Иванович медленно подошел к нему и посмотрел прямо в глаза. Затем он протянул бокал и предложил:
— Давайте выпьем за счастье наших детей, несмотря на то, что вы не верите, что они будут счастливы. Я ведь в это тоже не верю.
Они выпили.
На другом конце комнаты Виктор, схватив Маришу за руку, потащил ее в сторону, шепча ей в ухо побелевшими губами:
— Ты, дура набитая! Почему ты не рассказала мне о нем раньше?
— Я боялась, — лепетала Мариша, щурясь от нахлынувших на глаза слез. — Я знала, что тебе это не понравится дорогой… Дорогой, ты не должен был…
— Заткнись!
Пили одну рюмку за другой. Виктор припас большое количество бутылок, и Павел Серов помогал откупоривать их. Подносы со сладостями были опустошены. На столе грудились грязные блюда. Было разбито несколько бокалов. Под потолком, подобно неподвижному голубому облаку, висел дым от папирос.
Семья Мариши ушла. Галина Петровна, которую повело в сон, пыталась изо всех сил держать голову прямо. Александр Дмитриевич похрапывал, опершись головой на подлокотник кресла. Маленькая Ася заснула в коридоре на чемодане, ее мордашка была выпачкана в шоколадной глазури. Ирина сидела в углу комнаты, равнодушно наблюдая за гостями. Товарищ Соня сидела под красной лампой, уткнувшись в газету. Виктор и Павел стояли возле буфета в окружении еще нескольких человек. Они звенели бокалами и приглушенными голосами пытались напевать революционные песни. Мариша бесцельно слонялась по комнате; ее нос блестел, белая роза на плече поблекла и сникла.
Лидия обняла Маришу за талию.
— Великолепно, — произнесла Лидия низким печальным голосом, — это просто великолепно.
— И что же, по-твоему, великолепно? — поинтересовалась
Мариша.
— Любовь, — ответила Лидия. — Романтика. Вот именно: романтика… Сегодня, к сожалению, редко можно встретить любовь. Избранники для дара сего немногочисленны… Мы скитаемся по нашему бренному миру в поисках романтики. Но никаких прекрасных чувств, увы, не осталось. Приходила ли тебе когда-нибудь в голову мысль, что никаких прекрасных чувств сегодня не существует?
— Это ужасно, — отозвалась Мариша.
— И печально, — вздохнула Лидия. — Да, это действительно очень печально… Тебе, девочка, очень повезло… Но все же это печально… Послушай, я сыграю для тебя что-нибудь прекрасное… Что-нибудь прекрасное и печальное…
Она неуверенно принялась перебирать по клавишам, наигрывая какой-то цыганский романс; ее пальцы то судорожно неслись по клавиатуре, извлекая резкие звуки, то задерживались на протяжных печальных аккордах, срываясь временами на фальшивую ноту. На протяжении всей игры Лидия темпераментно вскидывала голову в такт музыке.
Андрей прошептал Кире:
— Пойдем, Кира. Позволь мне отвезти тебя домой.
Он указал на Лео, который сидел на кресле на другом конце комнаты, высоко запрокинув голову. Одной рукой он обнимал за талию Риту; другая его рука лежала на плече хорошенькой блондинки, которая заливалась смехом после каждого произнесенного им слова. Голова Риты покоилась на плече Лео, а ее рука ласкала его взъерошенные волосы.
Кира молча поднялась и, оставив Андрея в одиночестве, направилась к Лео. Подойдя к нему, она мягким голосом сказала:
— Лео, нам пора ехать домой.
Он сонно отмахнулся от нее:
— Оставь меня в покое. Убирайся отсюда.
Вдруг Кира заметила, что Андрей стоит рядом с ними.
— Вы бы выбирали выражения, Коваленский, — бросил он. Лео оттолкнул Риту, а заливающаяся смехом блондинка соскользнула на пол. Нахмурившись, он сказал, указывая пальцем на Киру:
— А тебе лучше вообще держаться подальше от нее. Тебе следует прекратить посылать ей подарки, часы и все такое прочее. Мне это не нравится.
— Какое право вы имеете выказывать свое недовольство этим? Лео встал, покачиваясь и зловеще улыбаясь:
— Какое право? Я тебе скажу, какое право. Я и…
— Лео, — решительно вмешалась Кира. Она говорила громко, взвешивая каждое слово и не сводя с него глаз, — на тебя все смотрят. Итак, что ты хотел сказать?
— Ничего, — огрызнулся Лео.
— Если бы вы не были пьяны, то… — начал Андрей.
— То — что? А ты выглядишь трезвым. Но все же ты недостаточно трезв, раз ставишь себя в дурацкое положение, волочась за женщиной, к которой ты даже не имеешь права подойти.
— Ну так слушайте, вы…
— Тебе лучше не перебивать, Лео, — вставила Кира. — Андрей хочет тебе что-то сказать прямо сейчас.
— И что же ты хочешь мне сказать, товарищ гэпэушник?
— Ничего, — ответил Андрей.
— Тогда лучше оставь ее в покое.
— Я не сделаю этого, поскольку вы потеряли всякое уважение к…
— Получается, что ты защищаешь ее от меня? — расхохотался Лео. Его смех был оскорбительнее пощечины.
— Пойдем, Кира, — сказал Андрей, — я отвезу тебя домой.
— Хорошо, — откликнулась Кира.
— Никуда она с тобой не пойдет! — взревел Лео. — Ты просто…
— Нет, пойдет! — оборвала его на полуслове Ирина, внезапно возникшая между двумя мужчинами. Лео изумленно уставился на нес. С силой развернув Лео и подталкивая его к оконной нише, Ирина кивнула Андрею в знак того, чтобы он поторапливался. Андрей взял Киру за руку и повел ее из комнаты; она следовала за ним покорно, не говоря ни слова.
— Ты просто безумец, — прошептала Ирина Лео в лицо. — Чего ты хочешь этим добиться? Дать им всем понять, что она твоя любовница?
Лео пожал плечами и безразлично засмеялся:
— Хорошо. Пусть она идет с кем хочет. Если она полагает, что я ревную, то она ошибается.
Кира, сидя в пролетке, хранила молчание; ее голова была запрокинута назад, глаза закрыты.
— Кира, — прошептал Андрей, — этот человек тебе не друг. Тебе не нужно с ним встречаться.
Она продолжала молчать.
Когда они проезжали мимо дворца с садом, Андрей спросил:
— Кира, ты не очень устала? Может быть… заедем ко мне домой?
— Нет, я не устала. Поедем к тебе, — безразлично ответила Кира.
* * *
Когда Кира вернулась домой, Лео спал в одежде, раскинувшись на кровати. Он приподнял голову и посмотрел на Киру.
— Где ты была, Кира? — поинтересовался он слабым, беспомощным голосом.
— Просто… просто каталась, — ответила она.
— Я думал, что ты ушла. Навсегда… Что я наговорил сегодня вечером, Кира?
— Ничего, — прошептала Кира, опускаясь рядом с Лг.о на колени.
— Тебе следует уйти от меня, Кира… О, если бы ты могла меня бросить… Но ты не сделаешь этого… Ты не покинешь меня, Кира?.. Кира? Не покинешь?
— Конечно, нет, — прошептала она. — Лео, ты можешь перестать заниматься своей коммерцией?
— Нет. Слишком поздно. Но до того… до того, как они возьмут меня… Я буду с тобой, Кира… Кира… Кира… я люблю тебя… ты — все еще моя…
— Конечно… конечно, — отозвалась Кира, прижимая его голову к своей груди. На фоне ее черного бархатного платья лицо Лео казалось белым как мел.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии