Глава VI

— Товарищи! Наша страна окружена лагерем недругов, которые ждут гибели Союза Советских Социалистических Республик и организуют против нас многочисленные заговоры. Но более серьезную опасность для нас представляют не происки империализма, а враждебные элементы внутри страны и раздоры в наших рядах.
Наглухо закрытые высокие окна с решетчатыми рамами упирались в серую пустоту осеннего неба. Колонны из бледно-золотистого мрамора уходили под мрачные своды зала. С одного из походивших на угрюмые иконы портретов — всего их было пять — на толпу кожаных курток и красных косынок взирал вождь пролетариата, товарищ Ленин. В парадной части зала был установлен высокий аналой, походивший на длинное тонкое древко факела; над аналоем, подобно пламени этого факела, висело знамя из красного бархата, на котором золотыми буквами было написано: «Всесоюзная Коммунистическая партия —- организатор и руководитель борьбы за свободу во всем мире!» Раньше этот зал был дворцом, сегодня он походил на храм; присутствующие напоминали армию, которая с напряжением и вниманием ожидает приказов от своих командиров. Шло партийное собрание.
У стоявшего за аналоем председательствующего была маленькая черная бородка, на носу его сверкало в полумраке пенсне; он часто жестикулировал длинными руками с очень маленькими кистями. В зале перед ним все было неподвижно, только капли дождя медленно стекали по оконным стеклам.
— Товарищи! Очень серьезная опасность, которую я именую чрезмерным идеализмом, угрожает нам с каждым днем все больше и больше. Мы все слышали, какие обвинения бросают нам заблудшие жертвы этого опасного течения. Они заявляют, что коммунизм не состоялся и мы якобы отказались от своих принципов, начав проведение Новой Экономической Политики и что Коммунистическая партия сделала шаг назад, отступая перед новой формой индивидуального обогащения, которая теперь царит в нашей стране. Они утверждают, что мы удерживаем в своих руках власть исключительно ради самой власти, а идеалы свои предали забвению. В этом состоит суть последних заявлений слабаков и трусов, пасующих перед действительностью. Да, действительно, мы вынуждены были отказаться от политики военного коммунизма, в результате которой наша страна оказалась на грани голодной смерти. Конечно, нам пришлось пойти на уступки частным предпринимателям. Ну и что? Отступление не означает поражения. Временный компромисс нельзя считать полной капитуляцией. Бесхребетные и слабовольные социалисты других стран, продавшие трудящиеся массы капиталистам-хозяевам, по существу предали нас. Была сорвана мировая революция, которая сделала бы возможным построение коммунизма на всей планете. А нам, соответственно, пришлось пойти на временный компромисс. Мы вынуждены были отказаться от нашей теории всеобщего коммунизма и спуститься с небес на землю для решения прозаической задачи реконструкции экономики. Наверное, некоторые полагают, что это будничный и нетворческий процесс, однако верные своему делу коммунисты осознают историческую важность нашего нового экономического курса. Они понимают революционное значение продуктовых карточек, примусов и очередей в кооперативных магазинах. Наш великий вождь, товарищ Ленин, еще несколько лет назад со свойственной ему прозорливостью предупреждал нас об опасности «чрезмерного идеализма», который сегодня овладел умами наших лучших представителей. Под влиянием подобных заблуждений из наших рядов выпал один из наиболее значительных партийных деятелей -— Лев Троцкий. Никакие заслуги перед пролетариатом не смогут искупить его вины за предательское заявление, что мы якобы изменили идеям коммунизма. Его сторонники были выведены из наших рядов. Вот почему мы вынуждены были начать партийную чистку, которая длится по сей день. Мы должны неуклонно следовать курсом, намеченным партией, — и не обращать внимания на сомнения, высказываемые теми немногими, которые, выступая с позиций своей так называемой «совести», являются приверженцами буржуазного индивидуализма. Нам не нужны эти эгоисты, которые испытывают неуместное в наши дни чувство гордости за мнимую чистоту своих убеждений. На нашей стороне те, кто не боится малых компромиссов. Твердолобые и железные коммунисты нам ни к чему. Сегодняшний коммунист должен быть гибок! Идеализм, товарищи, хорош в разумных пределах. Злоупотребление им, подобно злоупотреблению хорошим вином, ведет к потере здравого смысла. Пусть это послужит предостережением всем тем членам нашей партии, которые до сих пор тайно сочувствуют Троцкому. Никакие предыдущие заслуги не спасут их в период следующей партийной чистки. Мы избавимся от предателей, независимо от того, кем они являются сейчас или кем они были в прошлом.
Разразились бурные аплодисменты. Зашевелились в рядах неподвижные до этого темные кожаные куртки, присутствующие поднялись со своих мест; собрание закончилось.
Народ собирался в группы, оживленно беседуя вполголоса. Смеялись приглушенно, прикладывая ко рту ладонь. Все украдкой поглядывали на стоящую в стороне отдельно ото всех группу из нескольких человек. За окнами с решетчатыми рамами серое небо постепенно превращалось в темно-синее.
— Поздравляю, дружище, — произнес кто-то, похлопывая Павла Серова по плечу. — Я слышал, тебя избрали заместителем председателя Ленинского кружка Союза железнодорожников.
— Да, — скромно подтвердил Серов.
— Желаю тебе успехов, Павлуша. Гы как активист являешься для нас достойным примером для подражания. Тебе нечего бояться партийной чистки.
— Я всегда стремился к тому, чтобы моя верность партии не вызывала никаких сомнений, — без ложной скромности заметил Павел.
— Понимаешь, друг, до первого числа еще две недели, а я… ну, в общем… У меня нет денег… и я думал, что может быть…
— Какие могут быть разговоры, — отозвался Серов, открывая бумажник, — с удовольствием.
— Ты никогда не отказываешь друзьям, Павлуша. И такое впечатление, что у тебя всегда достаточно…
— Я просто-напросто экономно расходую зарплату, — пояснил Павел.
Говарищ Соня, размахивая короткими руками, пыталась пробиться сквозь группу не отстающей ни на шаг, желающей пообщаться с ней молодежи.
— К сожалению, товарищ, об этом не может быть и речи, — раздраженно огрызалась она. — Хорошо, товарищ, я назначу вам встречу. Позвоните моему секретарю в Женотдел… Вам, товарищ, следует последовать моему совету… Я бы с удовольствием выступила с речью на заседании вашего кружка, товарищ, но, к сожалению, в это время у меня лекция на рабфаке…
Виктор отвел в сторону бородатого докладчика.
— Две недели назад я получил диплом о высшем образовании, — обратился Виктор к нему. — Вы, конечно, понимаете, что моя сегодняшняя работа не соответствует рангу профессионального инженера и…
— Я понимаю, товарищ Дунаев, у меня на примете есть как раз то, что вам нужно. И откровенно говоря, вы, как никто другой, подойдете на эту должность. Для мужа моей хорошей знакомой Мариши Лавровой я постараюсь сделать все, что в моих силах. Однако… — Тут собеседник Виктора с осторожностью осмотрелся по сторонам, глядя поверх своего пенсне, и затем вплотную придвинулся к Виктору. — Между нами говоря, — продолжал он, понизив голос, — серьезное препятствие стоит на вашем пути. Вы, конечно, понимаете, что план ГОЭАРО является самым грандиозным замыслом, осуществляемым сегодня у нас в стране, и подбор кадров для этого проекта производится с особой тщательностью. — Тут собеседник Виктора перешел на шепот: — Конечно, ваш партийный послужной список заслуживает уважения, но вы знаете, как это бывает, всегда находятся люди, которые склонны подвергать все сомнению… Если быть до конца откровенным, то я должен признаться, что слышал, товарищ Дунаев, разговоры насчет вашего социального прошлого… вашего отца и всей семьи, в общем, вы понимаете, о чем идет речь… Однако не теряйте надежду. Я сделаю для вас все возможное.
Андрей Таганов одиноко стоял в проходе среди пустеющих кресел. Он не спеша застегивал пуговицы на своей кожаной куртке. Взгляд его был прикован к висящему над аналоем багровому знамени.
Когда Андрей спускался по лестнице, направляясь к выходу, его окликнула Товарищ Соня.
— Товарищ Таганов, а что вы думаете о выступлении? — задала она свой вопрос так громко, что находящиеся рядом обернулись.
— Оно было содержательным, — ответил Андрей с расстановкой, чеканя каждый слог.
— Ты не согласен с докладчиком?
— Мне бы не хотелось обсуждать это сейчас.
— Впрочем, тебя никто и не заставляет, — мило улыбаясь, заметила Соня. — В этом нет никакой необходимости. Я знаю — мы все знаем, — о чем ты думаешь. Но я хотела бы получить ответ на один-единственный вопрос: почему ты считаешь, что имеешь право на свое собственное суждение, идущее вразрез с мнением большинства? Значит ли для тебя что-нибудь мнение коллектива? А может быть, товарищ Таганов становится индивидуалистом?
— Извини меня, Товарищ Соня, но я тороплюсь.
— Не беспокойся, товарищ Таганов. Мне тебе нечего больше сказать. Только позволь дать тебе один дружеский совет: не забывай о том, что, согласно сегодняшнему выступлению, может ожидать тех, кто считает себя умнее партии.
Андрей медленным шагом спустился к выходу. На улице было темно. Голубоватый отблеск освещал мрамор парадного подъезда. Свет от расположенного за толстым стеклом уличного фонаря проецировал на стену фасада клетки своих решетчатых рам, высвечивая блики сползающих дождевых капель. Уверенной поступью Андрей зашагал вниз по улице. Его хорошо слаженной фигуре с гордой осанкой впору были бы доспехи римского воина или крестоносца; однако сейчас эти атрибуты прошлого заменяла кожаная куртка. Вытянутая тень Андрея скользнула по освещенной части фасада и растворилась в темноте.
* * *
Придя домой, Виктор снял куртку и швырнул ее на стул в прихожей. Небрежно брошенные в угол калоши задели стоявший там зонтик, который с шумом упал. Виктор не потрудился его поднять.
Он прошел в гостиную. Мариша сидела за столом, зарывшись в груде открытых книг. Склонив голову набок, она что-то старательно писала, время от времени в раздумье кусая карандаш. Василий Иванович, пристроившись у окна, увлеченно вырезал деревянную шкатулку. Ася возилась на полу с осколком разбитой вазы, в который были собраны опилки, картофельные очистки и шелуха от семечек.
— Ужин готов? — резким тоном поинтересовался Виктор. Мариша выпорхнула из-за стола навстречу Виктору и заключила его в свои объятия.
— Нет… не совсем, дорогой, — извиняясь, проговорила она. — Ирина была занята, а мне к завтрашнему дню необходимо подготовить этот доклад, поэтому…
Виктор раздраженно отбросил руки Мариши и вышел из комнаты, хлопнув дверью. По слабо освещенному коридору он направился к Ирине в комнату. Открыв дверь без стука, Виктор увидел Ирину, стоявшую у окна в объятиях Саши; они целовались. Отпрянув от Саши, Ирина вскрикнула, задыхаясь от негодования:
— Виктор!
Не говоря ни слова, Виктор повернулся и захлопнул за собой дверь.
Он вернулся в гостиную и принялся орать на Маришу:
— Почему, черт возьми, кровать в нашей комнате не заправлена? В конце концов, мы живем не в свинарнике. Чем ты занималась весь день?
— Но, дорогой, — залепетала Мариша. — У меня… у меня были занятия на рабфаке, затем я ходила на собрание в Ленинскую библиотеку н на заседание редколлегии нашей стенгазеты. К тому же, еще этот доклад по электрификации, который я должна прочесть завтра на собрании кружка. А поскольку я ничего не знаю по этому вопросу, мне пришлось перерыть гору литературы…
— Ладно, тогда сходи посмотри, можно ли что-нибудь быстро разогреть на примусе. Я хочу, чтобы меня кормили, когда я прихожу домой.
— Хорошо, дорогой.
Собрав поспешно книги, Мариша понеслась на кухню, прижимая к груди стопку тяжелых томов. В дверях две книги выпали у нее из рук. Мариша с трудом наклонилась, подняла их и выскочила из комнаты.
— Почему ты не устроишься на работу? — обратился Виктор к отцу.
— А в чем, собственно, дело, Виктор? — спросил он.
— Ни в чем. Абсолютно ни в чем. Просто глупо повесить на себя ярлык неработающего буржуа и находиться постоянно под подозрением.
— Виктор, мы давно с тобой не спорили о наших политических взглядах. Но если ты так настаиваешь, то тогда слушай: я никогда в жизни не стану работать на твое правительство.
— Но ты, отец, конечно, уже не надеешься на то, что…
— Я не желаю говорить о своих надеждах с членом партии. А если тебя обременяют расходы…
— Нет, отец, дело не в этом.
В гостиной появился Саша, собравшийся уже уходить и направляющийся в прихожую. Он попрощался за руку с Василием Ивановичем и, погладив по голове Асю, вышел из комнаты, не обращая никакого внимания на Виктора.
— Ирина, мне нужно поговорить с тобой, — окликнул Виктор сестру.
— Я слушаю, — отозвалась Ирина.
— Мне бы не хотелось, чтобы нас кто-нибудь слышал.
— Ничего страшного, пусть отец тоже послушает то, что ты хочешь мне сказать.
— Хорошо, так и быть. Меня беспокоит этот человек, — пояснил Виктор, указывая на только что закрывшуюся за Сашей дверь.
— Что так?
— Я надеюсь, ты оцениваешь всю сложность ситуации.
— Нет. О чем это ты?
— Ты понимаешь, с каким человеком ты находишься в любовной связи?
— Это не просто любовная связь. Мы с Сашей помолвлены.
Виктора передернуло, он открыл было рот, но не нашелся что сказать. Затем, стараясь не терять самообладания, он произнес:
— Ирина, это совершенно невозможно.
Ирина смотрела прямо в глаза Виктору; ее взгляд выражал угрозу и презрение.
— Неужели? Это почему же?
Виктор склонился к Ирине, уголки его рта подергивались.
— Послушай, — сказал он, — не пытайся что-либо отрицать — это бесполезно. Я прекрасно знаю, что представляет собой этот твой Саша Чернов. Он напрямую задействован во всевозможных контрреволюционных заговорах. Это, конечно, меня не касается, и я буду держать язык за зубами. Но скоро об этом узнают мои товарищи по партии. Ты же понимаешь, что грозит таким парням, как он. Неужели ты думаешь, что я буду спокойно смотреть, как моя сестра выходит замуж за контрреволюционера? Ты представляешь, каким образом это может сказаться на моей партийной репутации?
— Ты и твоя так называемая партийная репутация -— мне столь же безразличны, как дерьмо кошачье, — заявила Ирина.
— Ирина! — вмешался изумленный словами дочери Василий Иванович. Виктор обернулся в его сторону.
— Объясни же хоть ты ей! — взревел Виктор. — Эта семья тяжелым бременем ложится на мои плечи и мешает мне жить. Можете провалиться ко всем чертям, если вам так этого хочется, но вам ни за что не удастся потащить меня за собой!
— Успокойся, Виктор, — тихо произнес Василий Иванович, — ни ты, ни я не можем здесь ничего поделать. Твоя сестра любит этого человека. Она имеет право на личное счастье. Бог свидетель, за последние годы Ирина видела не очень-то много хорошего.
— Если ты так боишься за свою партийную шкуру, — заявила Ирина, — то я могу покинуть этот дом. Мне хватит того, что я зарабатываю. Голодать, получая то, что твои красные кружки называют прожиточным минимумом, я могу и одна! Если бы не отец с Асей, я давно бы уже ушла!
— Ирина! — взмолился Василий Иванович. — Только не это!
— Другими словами, — обратился Виктор к сестре, — ты не собираешься бросать этого глупого мальчишку?
— И к тому же, — выпалила Ирина, — я не собираюсь говорить о нем с тобой!
— Ну и хорошо, — рассудил вслух Виктор. — Мое дело — предупредить.
— Виктор! — взмолился Василий Иванович. — Ты же не причинишь Саше никакого вреда, правда?
— Не беспокойся, — съязвила Ирина, — он ничего ему не сделает. Это бы слишком скомпрометировало его партийную репутацию.
Встретив на улице Ваву Миловскую, Кира с трудом узнала ее. Вава сама робко подошла к Кире и пробормотала:
— Как дела, Кира?
На голове у Вавы была не чищенная уже несколько дней старая фетровая шляпа, переделанная из отцовского котелка с оборванными полями. Темный локон небрежно спадал на правую щеку Вавы, ее губы были неровно накрашены поблекшей помадой с фиолетовым оттенком, носик Вавы блестел, а в ее тусклых глазах сквозили усталость и безразличие.
— Вава, я так давно тебя не видела. Как ты живешь?
— Я… Я, Кира, вышла замуж.
— Да ну… Поздравляю! Когда?
— Спасибо. Две недели назад. — Глаза Вавы избегали прямого взгляда. — Я, мы… мы не устраивали большой свадьбы и никого не приглашали. Присутствовали только самые близкие. Дело в том, что мы венчались в церкви, и Коля не хотел, чтобы об этом знали в учреждении, где он работает.
— Коля?
— Да, Коля Смяткин, ты, наверное, помнишь его, вы встречались с ним как-то на вечеринке у меня дома, хотя… Вот так, теперь я — гражданка Смяткина… Коля работает в Табачном тресте; должность не очень высокая, но ему обещают повышение… Он очень хороший… к тому же… любит меня… Вот я и решила выйти за него замуж.
— Ну и правильно, Вава.
— А чего ждать? Сегодня трудно жить одной, если ты не… Ты единственный человек, Кира, который не стал желать мне счастья в семейной жизни. И это мне в тебе нравится.
— Но я искренне хочу, чтобы ты была счастлива, Вава.
— А я счастлива! — вызывающе вскинув голову, заявила Вава. — Я очень счастлива!
На руках у Вавы были засаленные перчатки. Она держала Киру за локоть; все ее поведение выражало нерешительность. Вава не могла осмелиться высказать что-то очень для нее важное. Как бы опасаясь, что Кира может уйти, она своими пальцами еще сильнее вцепилась в руку подруги. Затем, отводя взгляд, Вава прошептала:
— Как ты думаешь, Кира… а он счастлив?
— Виктор не из тех людей, которые дорожат счастьем, — ответила Кира.
— Я бы еще поняла… — удрученно продолжала Вава, — если бы она была хорошенькой… Но я видела ее… Впрочем, это меня совершенно не касается. Кира, приходите с Лео к нам в гости. Правда… мы еще не нашли себе квартиру. Я переехала к Коле, поскольку… у меня дома… В общем, ты понимаешь, отец был против, и я решила, что мне лучше уйти. А Коля живет в комнатушке, которая раньше служила кладовой в большом особняке, она такая маленькая, что… Но когда мы найдем квартиру, я вас обязательно приглашу… Ну, ладно, мне нужно бежать. До свидания, Кира.
— Всего хорошего, Вава.
* * *
— Его нет дома, сказала пожилая женщина с седыми волосами.
— Я подожду, — настаивала на своем Товарищ Соня.
Чувствуя себя очень неловко, женщина переступала с ноги на ногу и покусывала губу.
— Я не знаю, где вы будете его ждать, гражданка, — не сдавалась она. — У нас здесь нет приемной. Я всего-навсего соседка товарища Серова, и моя квартира…
— Я подожду товарища Серова у него в комнате.
— Но позвольте, гражданка…
— Я же сказала, что я подожду товарища Серова у него в комнате.
Товарищ Соня решительно зашагала по коридору, постукивая каблуками ботинок мужского фасона. Пожилая соседка посмотрела ей вслед, удрученно качая головой.
Когда Товарищ Соня вошла, находящийся в комнате Павел от неожиданности вскочил и в знак гостеприимства широко распростер руки.
— Соня, дорогая моя! — заулыбался он. — Это ты, дорогая, извини. Я был занят и распорядился… но если бы я знал, что…
— Все в порядке, — оборвала его Товарищ Соня. Она кинула на стол тяжелый портфель и, расстегнув куртку, сняла намотанный на шею мужской шарф.
— В моем распоряжении полчаса, — уточнила Товарищ Соня, посмотрев на часы. — Я тороплюсь в райком. Сегодня мы открываем Ленинский уголок. Мне нужно было встретиться с тобой по одному важному вопросу.
Серов предложил ей стул. Затем, накинув куртку, встал перед зеркалом. Поправляя галстук и причесываясь, Павел заискивающе улыбался.
— Павел, — начала Товарищ Соня, — у нас будет ребенок.
Серов опустил руки. Его лицо перекосилось.
— Что?..
— Я беременна, — решительно ответила Товарищ Соня.
— Черт…
— Уже три месяца, — продолжала она.
— Почему ты не сказала мне раньше?
— Я не была уверена.
— Черт побери! Тебе придется…
— Сейчас уже слишком поздно что-либо делать.
— Почему же ты раньше…
— Я уже объяснила, что заметила слишком поздно.
Серов рухнул в кресло напротив Товарища Сони и пристально посмотрел на нее. Товарищ Соня хранила полное спокойствие.
— Ты уверена, что от меня? — прохрипел Павел.
— Павел, — отозвалась Соня, не повышая голоса, — ты меня оскорбляешь.
Павел встал, прошел к двери, вернулся, снова сел и затем опять вскочил.
— Ну и что мы, черт возьми, будем делать?
— Мы поженимся, Павел.
Он склонился над Соней, опустив сжатый кулак на стол.
— Ты с ума сошла! — рявкнул Павел.
Соня, не говоря ни слова, выжидающе смотрела на него.
— Ты сумасшедшая. Послушай, у меня нет никаких серьезных намерений.
— Но ты должен будешь жениться на мне.
— Никогда. Убирайся отсюда, ты…
— Павел, — тихо сказала Соня, — не говори того, о чем будешь потом жалеть.
— В конце концов… Мы живем не при капитализме. В нашей стране не существует такого понятия, как лишение девичьей чести… к тому же, ты и не была девственницей… Хорошо, если хочешь, можешь обратиться в суд и востребовать деньги на содержание ребенка — пожалуйста, черт с тобой. Но нет такого закона, который мог бы заставить меня жениться на тебе! Понимаешь? Нет. Мы живем не в какой-нибудь там Англии!
— Сядь, Павел! — скомандовала Соня, застегивая на френче пуговицу. — Пойми меня правильно. Я отношусь к решению данного вопроса без старомодных предрассудков. Мне безразличны нравственность, общественное презрение и другие подобные глупости. Наш долг — вот что самое главное.
— Наш… что?
— Наш долг, Павел. Долг перед будущим гражданином страны. Серов прыснул со смеху:
— Прекрати! Ты не на заседании кружка.
— А что, в обыденной жизни ты забываешь о преданности нашим принципам? — язвительно заметила Товарищ Соня.
Павел снова вскочил с кресла:
— Теперь, Соня, попытайся понять меня. Естественно, я всегда остаюсь верным нашим принципам… Я понимаю, что чувство долга — прекрасное чувство, и ценю его… Но какое отношение это имеет к… будущему гражданину?
— Подрастающее поколение — будущее нашей страны. Воспитание молодежи является жизненно важной проблемой. У нашего ребенка будет преимущество. Становлением его личности займутся отец и мать, являющиеся членами партии.
— Соня, черт возьми! Это уже не актуально. Для этого сегодня существуют детские сады, где с раннего возраста в одной большой семье детей воспитывают в духе коллективизма и…
— Государственные детские сады достигнут своего развития в далеком будущем. Сегодня они несовершенны. Наш ребенок должен вырасти совершенным гражданином нашей великой страны. Наш ребенок…
— Наш ребенок! Черт возьми! Откуда мне знать…
— Павел, неужели ты намекаешь, что…
— Нет, я не это имел в виду, но… Черт! Соня. Я был пьян. Тебе лучше знать…
— Ты жалеешь о том, что случилось?
— Нет, и еще раз нет, Соня. Ты знаешь, что я люблю тебя… Соня, послушай, откровенно говоря, я не могу сейчас жениться.
Конечно, ты мне нравишься, как никакая другая женщина, и я бы почел за великую честь жениться на тебе, но пойми, моя работа только начинается, я должен подумать о будущем. Пока у меня все идет очень хорошо и… и мой долг перед партией заключается в самосовершенствовании и…
— Я могла бы помочь тебе, Павел, или… — с расстановкой начала Товарищ Соня, глядя на Павла. Она могла дальше не продолжать; Павел все понял.
— Но Соня… — беспомощно застонал он.
— Меня все это расстроило не меньше, чем тебя, — хладнокровно сказала Соня. — Пожалуй, для меня эта новость была более тягостной. Но я готова исполнить то, что я считаю своим долгом.
Павел тяжело опустился в кресло. Не поднимая головы, он проговорил:
— Послушай, Соня, дай мне два дня на то, чтобы все обдумать и смириться с ситуацией.
— Конечно, — бросила в ответ Соня, направляясь к выходу, — подумай. Все равно сейчас у меня уже нет времени. Нужно бежать. Пока.
— Пока, — пробормотал Павел, не глядя на нее.
В тот вечер Павел напился. На следующий день он заглянул в клуб Союза железнодорожников.
— Поздравляю, Товарищ Серов, — сказал при встрече председатель клуба Павлу. — Я слышал, ты собираешься жениться на Товарище Соне? Лучшей партии тебе не найти.
— Да, Павлуша, с такой женой далеко пойдешь, — позавидовал секретарь партийной ячейки.
В кружке Политпросвета к Павлу подошел незнакомый внушительного вида ответственный товарищ и, похлопывая его по плечу, расплылся в улыбке:
— Заходите в любое время, Товарищ Серов. Я всегда готов помочь будущему мужу Товарища Сони.
Вечером Павел Серов позвонил Антонине Павловне и, обругав Морозова, потребовал увеличения размера своего пая и выплаты его вперед. Получив деньги, он угостил мороженым проходящую мимо девочку.
Прошло три дня. Наступил день бракосочетания Павла Серова и Товарища Сони. Они стояли в пустой комнате перед служащим ЗАГСа. Когда пришло время расписываться в большом регистрационном журнале. Товарищ Соня выразила желание оставить девичью фамилию.
Вечером того же дня Товарищ Соня переехала в комнату Серова, которая была намного больше той, где жила она.
— Дорогой, — обратилась к мужу Товарищ Соня, — мы должны придумать для нашего малыша какое-нибудь хорошее революционное имя.
* * *
В дверь Андрея постучали. Затем раздались тяжелые глухие удары, похоже было, что барабанили кулаком по ящику.
Андрей сидел на полу, изучая разложенные вокруг чертежи на больших белых листах, освещаемых стоявшей рядом лампой. Он поднял голову и раздраженно спросил:
— Кто там?
— Это я, Андрей, — послышался из-за двери низкий мужской голос. — Открой. Это я, Степан Тимошенко.
Андрей вскочил и отпер дверь. На лестничной площадке, слегка пошатываясь, опершись о стену, стоял Степан Тимошенко, матрос, служивший ранее на Балтийском флоте и в береговой охране ГПУ. На голове у него была бескозырка, на околыше которой не было ни звездочки, ни названия корабля; на Степане была гражданская одежда; верхняя пуговица его короткой куртки с кроличьим воротником была расстегнута, обнажая загорелую шею со вздувшимися мышцами; рукава куртки были слишком узкими для мощных запястий. Степан оскалился, показывая сияющую белизну зубов. В глазах его блестел огонек.
— Добрый вечер, Андрей. Не помешал?
— Входи. Рад тебя видеть. Я уже думал, ты совсем забыл старого друга.
— Ничего подобного, — возразил Тимошенко. — Я ничего не забыл. — Пошатываясь, Степан ввалился в комнату, закрывая за собой дверь. — Я все помню… Хотя некоторые из моих старых друзей с радостью забыли бы обо мне… Я не имею в виду тебя, Андрей. Ни в коем случае.
— Садись, — предложил Андрей. — Снимай куртку. Не замерз?
— Кто, я? Я никогда не мерзну. А если бы я когда-нибудь замерз, мне бы пришлось туго, поскольку это вся моя одежда… Я сниму с себя эту чертову куртку. Повесь… Хорошо, я сяду. Уверен, ты хочешь меня усадить, потому что считаешь меня пьяным.
— Ну что ты? — оправдывался Андрей. — Просто…
— Да, я немного пьян. Я не видел тебя несколько месяцев. Где я только не был. Ты не в курсе, что меня выгнали из ГПУ?
Андрей, глядя на чертежи, утвердительно кивнул.
— Так вот, — продолжал Тимошенко, усевшись поудобнее и вытянув ноги, — они вышвырнули меня. Только представь, я — и недостаточно надежен и революционен. Степан Тимошенко, красный балтиец.
— Да, тебе не позавидуешь, — посочувствовал Андрей.
— Не нужно меня жалеть. Все это просто смешно… — Тут взгляд Степана упал на лепной карниз. — У тебя забавная квартирка. Неплохо для коммуниста.
— Мне все равно, — заметил Андрей. — Я бы переехал, но сейчас очень трудно найти жилье.
— Да уж, — согласился Тимошенко и без всякой причины разразился громким смехом. — Трудно для Андрея Таганова. А для товарища Серова, например, раз плюнуть. И для всех тех ублюдков, которые пользуются партбилетом, как мясник ножом. Им ничего не стоит вышвырнуть какого-нибудь бедолагу из квартиры прямо на улицу, в январскую стужу.
— Ты мелешь чепуху, Степан… Чего-нибудь поешь?
— Нет, не хочу… К чему ты клонишь, придурок? Думаешь, я умираю с голоду?
— Ну что ты, у меня и в мыслях…
— Я неплохо питаюсь. И у меня всегда есть что выпить. Я много пью… А сюда я пришел для того, чтобы присмотреть за Андрюшкой. Андрюшка нуждается в заботе. За ним просто необходимо присматривать.
— О чем ты говоришь?
— Ни о чем. Ни о чем, дружище. Просто так. Неужели мне и сказать нельзя? Неужели ты такой же, как все? И хочешь, чтобы мы погрязли в пустой болтовне?
— Вот, возьми, — протянул Андрей подушку, — положи под голову и расслабься. Отдохни. Ты неважно себя чувствуешь.
— Кто, я? — Тимошенко схватил подушку и, запустив ею в стену, расхохотался. — Я чувствую себя лучше, чем когда бы то ни было. Я чувствую себя превосходно. Я свободен и независим. Никаких забот. Никаких больше забот.
— Степан, приходи ко мне почаще. Мы были с тобой друзьями. Мы могли бы помогать друг другу и сейчас.
Тимошенко подался вперед и уставился на Андрея.
— Я не смогу ничем тебе помочь, малыш, — мрачно ухмыльнулся он. — Было бы правильно с твоей стороны взять и вычеркнуть из своей жизни меня и все, что со мной связано, а затем начать подхалимничать, выслуживаясь перед большим начальством. Но ты этого не сделаешь. И поэтому я ненавижу тебя, Андрей. И именно поэтому я хотел бы, чтобы ты был моим сыном. Только у меня не будет сына. Мои сыновья разбросаны по всем борделям СССР.
Степан бросил взгляд на лежащие на полу чертежи и, пнув ногой одну из книг, поинтересовался:
— Чем ты здесь занимаешься, Андрей?
— Я учусь. У меня не хватает времени на учебу, когда я занят в ГПУ.
— Значит, учишься? И сколько тебе еще учиться в институте?
— Гри года.
— Ого-го. Думаешь, пригодится?
— Пригодится что?
— Вся эта твоя учеба.
— Почему бы и нет?
— Я говорил тебе, что меня турнули из ГПУ? Да, я уже говорил тебе. Но они еще не выгнали меня из партии. Однако за ними не заржавеет. Я вылечу при первой же чистке.
— Я бы не паниковал раньше времени. У тебя еще есть возможность…
— Я знаю, о чем говорю. И ты сам прекрасно понимаешь это. Догадываешься, кто последует за мной?
— Кто же? — недоумевающе ответил Андрей вопросом на вопрос.
—Ты! — выпалил Тимошенко.
Андрей стоял и, скрестив на груди руки, смотрел на Степана.
— Пожалуй, ты прав, — согласился он.
— Послушай, приятель, у тебя есть что-нибудь выпить? — поинтересовался Тимошенко.
— Абсолютно ничего нет. Ты слишком много пьешь, Степан, — заметил Андрей.
— Неужели? — затрясся от смеха Тимошенко; его гигантская тень на стене раскачивалась подобно маятнику. — Разве я много пью? А хочешь узнать, почему я пью? — Степан, пошатываясь, поднялся; он был на голову выше Андрея, его тень скользнула по стене к самому потолку. — Я тебя уверяю, молокосос, что, узнав причину, ты еще удивишься, что я пью так мало.
Степан потянулся почесать спину, при этом его слишком тесный под мышками свитер чуть не затрещал по швам. Неожиданно он заорал:
— В один прекрасный день мы совершили революцию. Мы заявили, что устали от голода, пота и вшей. И для того, чтобы расчистить дорогу к свободе, мы проливали кровь, перегрызали друг другу глотки, расшибали лбы. А что сегодня? Оглянись вокруг. Посмотри, что творится, товарищ Таганов, член партии с пятнадцатого! Ты видишь, в каких условиях живут наши братья и сестры? Видишь, что они едят? Доводилось ли тебе когда-нибудь быть свидетелем того, как умирающая с голоду женщина, харкая кровью, падает посреди тротуара? Мне приходилось видеть подобное. Видел ли ты, как мчатся по ночным улицам черные лимузины? Ты знаешь, кто в них сидит? Есть у нас в партии один такой справный парнишка. Смышленый хлопец с большими перспективами. Зовут его Павел Серов. Ты когда-нибудь видел его бумажник, который он открывает, чтобы купить шампанское очередной шлюхе? А задумывался ли ты над тем, откуда он берет эти деньги? Бывал ли ты когда-нибудь в «Зимнем саду»? Готов поспорить, что нечасто. Но если бы ты туда сходил, ты бы встретил там респектабельного гражданина Морозова, давящегося икрой. Ты спросишь, кто он? Всего-навсего заместитель управляющего Пищетрестом, Государственным пищетрестом Союза Советских Социалистических Республик. Мы — авангард мирового пролетариата, мы выступаем за свободу всех угнетенных! Да ты взгляни на нашу партию, на этих новоиспеченных коммунистов. Посмотри, как беззастенчиво собирают они урожай с полей, пропитанных нашей кровью. Нас же они считают ненадежными, недостаточно революционными и вышвыривают из партии как предателей. Нас обвиняют в троцкизме. Мы оказались лишними, потому что, свергнув царя, мы не отказались от своих взглядов и не потеряли совесть. Они пытаются от нас избавиться, потому что мы обвиняем их в том, что они проиграли сражение, задушили революцию, предали народ, оставив за собой власть, грубую и жестокую власть.
Мы им не нужны. Ни ты, ни я. Таким людям, как ты, Андрей, нет места на этой земле. Неужели ты не видишь этого? Впрочем, это и хорошо. Только я думаю, что когда ты прозреешь, меня уже не будет. Андрей молчал. Он стоял, все так же скрестив на груди руки. Тимошенко схватил куртку и стал торопливо натягивать.
— Куда ты собрался? — спросил Андрей.
— Ухожу. Куда глаза глядят. Не желаю больше оставаться здесь.
— Степан, неужели ты думаешь, что я не понимаю всего, что творится вокруг? Но что толку орать во все горло и напиваться до полусмерти? Этим делу не поможешь. Нужно продолжать борьбу.
— Ну, давай. Вперед. Меня же это не касается. Пойду лучше выпью.
Андрей внимательно следил за тем, как Степан, застегнув куртку, нахлобучивал свою бескозырку, сдвигая ее набок.
— Степан, что ты собираешься делать?
— Сейчас?
— Нет, вообще, в будущем.
— В будущем? — расхохотался Тимошенко, запрокинув голову и потрясая могучими плечами. — В будущем… В этом-то все и дело. Почему ты так уверен, что у нас есть будущее? — Он приблизился к Андрею и лукаво подмигнул. — Не находишь ли ты странным тот факт, что так много наших товарищей по партии умирают от чрезмерной работы? Тебе, наверное, доводилось читать об этом в газетах? Еще один из нас отдал свою жизнь делу служения революции, посвящая всего себя решению поставленных перед нами задач… А ты знаешь, что все эти «сгоревшие на работе» на самом деле кончают жизнь самоубийством? Только газеты молчат об этом. Странно, почему это в партийных рядах сегодня так много самоубийц?
Андрей сжал в своих сильных холодных руках тяжелую, горячую и липкую от пота руку матроса.
— Степан, уж не думаешь ли ты…
— Ни о чем я не думаю, черт побери. Меня интересует только водка. Но в случае чего, я обязательно приду попрощаться. Обещаю.
В дверях Андрей снова задержал Тимошенко.
— Степан, почему бы тебе не пожить некоторое время у меня? На прощанье Степан махнул рукой с таким величием, как будто он закидывал на плечо полу мантии; он вышел, покачиваясь, на лестничную площадку.
— У тебя я ни за что не останусь. Я тебя не хочу видеть, Андрей. Не хочу смотреть на твою рожу. Понимаешь… я — старый, прогнивший и проржавевший насквозь линкор, чье место на свалке. Но это меня не беспокоит. Я бы из последних сил стал помогать единственному оставшемуся близким мне человеку — тебе, Андрей. Но дело в том, что хоть я все кишки у себя из брюха вырву и отдам тебе, я не смогу спасти тебя!
Мраморные ступеньки уходили далеко вниз.

Theme by Danetsoft and Danang Probo Sayekti inspired by Maksimer