Глава XII

Летом Петроград превратился в огромную доменную печь.
Деревянный настил тротуаров покрылся черными трещинами, словно русло высохшей реки. Стены домов, казалось, задыхаются от жары, а от крыш несло сплавившейся краской. Люди, с лихорадочным блеском в глазах, тщетно пытались отыскать в каменном городе хоть одно дерево. Но когда они его наконец находили, поворачивали прочь: неподвижные, мертвые листья были покрыты толстым слоем серой пыли. Волосы липли к лбам. Лошади трясли головами, чтобы отогнать назойливых мух от покрытых пеной ноздрей. Нева остановилась; маленькие огненные проблески лениво поигрывали на поверхности воды, словно это был расплавленный металл, отчего людям казалось, что становится еще жарче.
Как только выдавалась возможность, Кира и Лео уезжали па день за город.
Они шли, взявшись за руки, сквозь чередующиеся полосы солнечного света и теней от сосен. Словно колонны из темного камня, словно бронзовые от загара мускулистые тела, от которых отшелушивались тонкие чешуйки, эти сосны стояли, как охранники, ревниво (клонившись над аллеей, пропуская к ней сквозь тяжелую малахитовую зелень лишь несколько лучиков нежно-голубого света.
На покрытых зеленью склонах канавы уже виднелись маленькие лиловые пятнышки фиалок, склонившихся к песчаной гряде; лишь серебряное поблескивание песка говорило, что в канавке была вода. Кира шла босиком, сняв туфли и чулки. Она весело пинала упавшие с сосен шишки, и между пальчиками ее ног застревали мягкая пыль и сосновые иголки. Лео нес ее туфли, подвешенные на старой сухой метке, его светлая рубашка была расстегнута, а рукава закатаны до локтей. Кира прошлепала босыми ногами по доскам старого моста. Через широкие щели в настиле подмигнули отблески на воде, которые сверкали, словно чешуя маленьких рыбок; под ними черными запятыми резвились головастики.
Они присели на лугу. Высокая трава стеной поднималась вокруг них, уходя до самого неба, синего и раскаленного; даже оно, казалось, пахло клевером. Где-то, словно электрический моторчик, стрекотал кузнечик. Кира сидела, а Лео лег, растянувшись во весь рост и положив голову к ней на колени. Он пожевывал стебелек.
Его рука напоминала те безупречные руки, что изображались на рекламах иностранных сигарет. Время от времени она наклонялась и целовала его.
Затем они устроились на огромном корне дерева над рекой. Внизу, на склоне, раскидистые лапы папоротников напоминали карликовые пальмы. Серебристо-белая кора берез сверкала на солнце, а листва походила на устремившийся вниз водопад, чьи брызги так и замерли в воздухе, трепеща, превращаясь из серебристо-белых в зеленые, и наоборот; время от времени листья падали в реку, которая тут же уносила их своим течением. Кира проворно и весело, словно маленький зверек, лазала среди корней, камней и папоротников. Лео наблюдал за ней. Ее движения были резкими и ловкими, и в то же время — невыразимо грациозными. И эта грациозность ее движений, не мягких и плавных, а быстрых, геометрически точных, напоминала движения в причудливом современном танце. Она уселась на ствол высохшего дерева, и казалось, что все линии ее тела были абсолютно прямоугольными: кисти рук, локти, туловище, ноги; в острых, угловатых, четкоочерченных формах ее напряженного, упругого тела было что-то, напоминающее молнию. Затем Лео поднялся, догнал ее, поймал своими крепкими руками и прижал к себе, словно выровняв ломаные линии ее тела. Она засмеялась странным, слишком веселым смехом, в котором были и вызов, и торжество, и восторг. Ее влажные губы блестели.
* * *
Возвратившись в город, они были встречены тусклыми сумерками, сквозь которые с плакатов, знамен и лозунгов проглядывали буквы СССР.
Теперь у страны было новое название и новая конституция. Это было решено на Всесоюзном Съезде Советов. На плакатах было написано:
СССР — ЯДРО БУДУЩЕГО МИРОВОГО ГОСУДАРСТВА
По раскаленным пыльным улицам шли демонстрации, красные платки не успевали впитывать пот с многочисленных лбов.
НАША СИЛА — В СПЛОЧЕННОСТИ КОЛЛЕКТИВА
Гремя барабанами, прошла колонна детей, напоминавшая слоеный пирог: слой голых ног, слой голубых шорт, слой белых рубашек и красных галстуков. Это был детский сад партии — пионеры. Тоненькие детские голоса пели:
Мы на злобу всем буржуям Мировой пожар раздуем. Мировой пожар в крови… * * *
Однажды Кира и Лео решили остаться в деревне на ночь.
— Конечно, конечно, — сказала хозяйка дома. — Я сдам вам комнату на ночь. Но сначала вам нужно получить у управдома справку о прописке в городе и разрешение из отделения милиции. Еще вы должны принести свои трудовые книжки, чтобы я чарегистрировала их в нашем сельсовете, получила разрешение оставить вас как проезжих и заплатила налог; тогда вы можете спокойно переночевать здесь.
Эту ночь они провели в городе.
* * *
Галина Петровна, наконец-то набравшись решимости, устроилась нa работу. Она преподавала шитье в школе для детей рабочих. Ей приходилось трястись в пыльном трамвае через весь город, чтобы добраться до рабочей окраины; она смотрела на маленькие перепачканные руки, кроящие рубашки и передники или вышивающие что-то на знаменах; она рассказывала о важности обучения шитью и о мудрой политике Советского правительства в области образования.
Александр Дмитриевич большую часть дня спал. Во время же бодрствования он раскладывал пасьянсы на гладильной доске в кухне или заботливо готовил из крахмала и сахарина молоко для кота по имени Плутарх, которого он подобрал на свалке.
Когда Кира и Лео приходили навестить их, им не о чем было говорить. Галина Петровна быстро и суетливо щебетала об образовании масс и о священном долге интеллигенции служить своим менее просвещенным братьям. Лидия рассуждала о духовном. Александр Дмитриевич молчал. Галина Петровна уже давно оставила свои намеки на брак Киры. Лидия заметно оживлялась, когда Лео заговаривал с ней; смущенная и взволнованная, она вспыхивала.
Кира навещала их потому, что Александр Дмитриевич смотрел на нее с тенью улыбки на лице, словно если бы не стена тумана, внезапно выросшая между ним и действительностью, он был бы рад видеть дочь.
* * *
Сидя на подоконнике, Кира смотрела, как по тротуару шлепали капли первого осеннего дождя. В чернильно-темных лужах, появлялись пузырьки, окруженные колечками. Несколько мгновений они плыли по луже, а затем неизбежно лопались, словно маленькие вулканчики. Дождь монотонно барабанил по тротуару; его звук походил на отдаленный рокот мотора; среди однообразного шума выделялась одна струйка, словно где-то поблизости тек кран.
Внизу по улице двигалась одинокая фигура прохожего. Он шел сгорбившись; воротник старого пальто был поднят, руки засунуты глубоко в карманы, локти прижаты к бокам. Слегка покачиваясь, словно привидение, он удалялся — в город мокрых, блестящих под пеленой мелкого дождя крыш.
Кира не включала свет. Лео нашел ее сидящей на подоконнике в полной темноте. Он прижался к ней щекой и спросил:
— В чем дело?
— Ни в чем, — мягко ответила она, — просто скоро зима… и Новый год.
— Ты ведь не боишься? А, Кира? До сих пор мы продержались.
— Нет, — ответила она, — не боюсь.
* * *
Новый год начался с прихода управдома.
— Значит так, гражданин Коваленский, — сказал он, переминаясь с ноги на ногу, теребя в руках шапку и избегая взгляда Лео. — По жилищному законодательству, вы не имеете права проживать вдвоем в трех комнатах, когда имеется нехватка жилья. А жилья в городе не хватает, и людям негде жить. Из жилотдела ко мне прислали жильца с ордером на комнату. И я обязан ему, образцовому пролетарию, это жилье предоставить. Я поселяю его в вашей столовой, а вам останутся две другие комнаты. Не то сейчас время, чтоб жить в семи комнатах, как некоторые привыкли.
Новым жильцом был робкий, маленький пожилой человечек, который заикался, носил очки и работал бухгалтером на обувной фабрике «Красный скороход». Он уходил рано утром и возвращался домой лишь поздно вечером. Он готовил себе на своем примусе, и к нему никогда никто не приходил.
— Я вам нисколько не помешаю, гражданка Аргунова, — сказал он при первом появлении в квартире, — нисколько. Вот только ванная… Если вы разрешите мне раз в месяц помыться… буду премного благодарен. Что же до других удобств, то они, пардон, имеются во дворе. Я вас не побеспокою.
Кира и Лео переставили мебель, что была в столовой, в свои оставшиеся комнаты и заколотили дверь. Когда Кира готовила и гостиной, то просила Лео оставаться в спальне.
— Для нашего самосохранения, — объяснила она ему.
* * *
Андрей все лето находился в деревнях Поволжья по заданию партии.
В первый же день нового семестра он встретился с Кирой и институте. Он еще больше загорел; морщинки вокруг уголков рта напоминали то ли рану, то ли шрам, а скорее и то, и другое.
— Кира, я знал, что буду рад вновь увидеть тебя, но не подозревал, что буду так… счастлив.
— У тебя было трудное лето, правда, Андрей? — спросила она.
— Спасибо тебе за письма, они помогали мне не падать духом. Она посмотрела на твердую линию его сжатых губ.
— Что они сделали с тобой?
— Кто? — Но он понимал, что она знает.
Смотря куда-то мимо нее, он ответил:
— Ну, наверное, все это знают. Деревни остаются темным пятном на нашем будущем. Они еще не покорены, еще не с нами. Они повесили на сельсоветы красные флаги, а за пазухой прячут ножи. Они кланяются и кивают головами, посмеиваясь в бороды. Они вешают портреты Ленина на амбаре, в котором прячут от нас зерно. Ты читала в газетах о трех коммунистах, сожженных заживо и клубе? Я примчался туда на следующий день.
— Андрей! Надеюсь, ты поймал их?
— Кира! И ты так говоришь о борцах против коммунизма?!
— Но… Ведь они могли сделать то же с тобой.
— Ну, со мной, как видишь, ничего не случилось. Не пугайся этого шрама на шее: случайно зацепило. Этот дурак не умел как следует обращаться с оружием и не очень хорошо прицелился.
* * *
В кабинете начальника Госиздата висело пять портретов: по одному — Маркса, Троцкого, Зиновьева и два — Ленина. На столе стояли два небольших гипсовых бюста: Ленина и Карла Маркса. Начальник носил крестьянскую рубаху-косоворотку, сшитую из дорогого черного сатина.
Он взглянул на свои ухоженные ногти, затем на Лео.
— Уверен, товарищ Коваленский, что вы, как и все, с радостью примите участие в нашей культурной революции.
— Что вам нужно от меня? — спросил Лео.
— Нам доверили культшефство над одним из подразделений Балтфлота. Вы понимаете, что я имею в виду? В соответствии с мудрой, блестящей политикой партии по распространению образования и пролетарской культуры мы с гордостью стали «культшефом» менее образованных братьев, как и все подобные нам учреждения. Значит, теперь мы отвечаем за культурное развитие наших храбрых балтийских матросов. Это будет нашим скромным вкладом в становление новой цивилизации, нового правящего класса.
— Прекрасно, — сказал Лео, — и что я должен делать?
— Думаю, это очевидно, товарищ Коваленский. Мы должны организовать вечернюю школу для наших подшефных. С вашим-то знанием языков… Я планирую два раза в неделю проводить уроки немецкого, все-таки Германия — краеугольный камень нашей будущей дипломатии и следующий этап в мировой революции. Ну и один раз — урок английского. Естественно, работа будет бесплатной, ведь это — наша собственная инициатива, наш дар стране.
— С тех пор, как началась революция, — сказал Лео, — я никому не покупал подарков, ни друзьям, ни всем остальным. Мне это не по карману.
— Товарищ Коваленский, а знаете ли вы, что мы думаем о тех, кто просто отрабатывает зарплату, нисколько не участвуя в общественной жизни в свободное время?
— А вам не приходило в голову, что в свободное время я хочу жить своей жизнью?
Начальник посмотрел на пять портретов на стене.
— Наше государство не признает никакой жизни, кроме общественной.
— Давайте не будем это обсуждать.
— То есть, вы отказываетесь внести свой вклад?
— Именно.
— Прекрасно. Ведь эта работа не обязательна. Совсем не обязательна. Вся ее суть состоит в добровольности и сознательности участников. Я ведь думал о вашей пользе, когда вам ее предлагал. Я думал, что с вашей-то биографией вы будете рады… Ну да ладно… Да, кстати, товарищ Зубиков из партячейки, увидев в нашей ведомости по выдаче зарплаты человека с вашим социальным происхождением, остался весьма недоволен. А когда он узнает об этом…
— Когда он узнает, — спокойно сказал Лео, — пошлите его ко мне. Я дам урок ему лично, бесплатно, если ему, конечно, это будет интересно.
* * *
Лео вернулся домой раньше обычного.
В сгущавшихся сумерках шипел голубой огонек примуса. При его свете белый передник Киры казался белым пятном.
Бросив шапку и портфель на стол, Лео сказал:
— Ну вот и все. Меня уволили.
Кира стояла с ложкой в руке.
— Что… Госиздат? — спросила она.
— Да. Сокращение штатов. Избавляются от нежелательных элементов. Мне сказали, что у меня буржуазные взгляды, что у меня нет общественного сознания.
— Ну, ладно… ничего, проживем как-нибудь.
— Конечно, проживем. Да мне наплевать на эту проклятую работу. Меня это волнует не больше, чем перемена погоды.
— Да. А теперь раздевайся, живо мой руки, и будем ужинать.
— Ужинать? А что у нас на ужин?
— Борщ. Ты ведь любишь.
— Кто тебе сказал? Мне вобще не нужен ужин, я не голоден. Я иду в спальню работать. И не беспокой меня, пожалуйста.
— Хорошо.
Оставшись одна, Кира сняла крышку с кастрюли и стала мешать борщ, медленно, тщательно, дольше, чем было нужно. Затем взяла с полки тарелку. Неся ее к столу, она заметила, что руки ее дрожат. Остановилась в темноте и в первый раз в жизни, обращаясь к себе самой, словно к кому-то незнакомому, прошептала:
— Не надо, Кира, не надо. Не надо.
Она стояла в темноте и смотрела на тарелку в руках, собрав во взгляде всю волю, словно от этого зависело что-то очень важное. Вскоре тарелка перестала дрожать.
* * *
Простояв в очереди час, он закурил папиросу.
Простояв два, он начал чувствовать, что ноги его немеют.
После трех часов он почувствовал, что онемело все его тело, до самой шеи, и прислонился к стене.
Когда подошла очередь Лео, редактор посмотрел на него и сказал:
— Не знаю, чем мы можем вам помочь, гражданин. Да, мы публикуем статьи об искусстве, но — искусстве пролетарском, позвольте вам напомнить. Строгий классовый подход. А вы не являетесь членом партии, да и социальное положение у вас… согласитесь. А у меня на очереди — десять опытных репортеров, и все — партийцы.
* * *
Незачем жарить рыбу на сале, решила Кира. На подсолнечном масле выйдет не хуже. Если купить хорошего масла, то оно совсем не будет пахнуть, да и выйдет дешевле.
Она аккуратно пересчитала деньги над прилавком кооператива и пошла домой, осторожно неся в руках тяжелую, в жирных подтеках бутыль с густой желтой жидкостью.
— Извините, что вам пришлось так долго ждать, гражданин, — сказала Лео секретарша, — но товарищ редактор — очень занятой человек. Пройдите.
Товарищ редактор сидел, откинувшись в кресле; в руке у него был бронзовый нож для разрезания бумаг, кончиком которого он постукивал по краю настольного календаря с изображением Луначарского — наркома образования и культуры; голос редактора походил на звук режущего бумагу ножа:
— Нет никаких свободных мест. Многие рабочие голодают, а вы, буржуй, спрашиваете у меня работу. Да я сам рабочий, прямо от станка. До революции я был безработным, а вы, буржуи, пожалели меня? Вот теперь вы сами можете на своей шкуре испытать, что это такое.
* * *
— Граждане, тут что-то не так. Оформление на получение пособия проводится с девяти до одиннадцати, только по четвергам… Что?.. Полтора часа?.. Откуда я знаю, зачем вы тут сидите, вас никто сидеть не просил.
* * *
По вечерам, приходя домой, он молчал.
Кира подавала ужин, он садился и ел. Она старалась как могла, но он не говорил ни слова. Он не смотрел ни в ее спокойные серые глаза, ни на мягко улыбающиеся губы. Он ни на что не жаловался, но и ничто не могло его отвлечь от своих мыслей.
Иногда он подолгу стоял возле хрустальной, на малахитовой подставке, вазы, той, что чудом уцелела при обыске, и бессмысленно смотрел на нее, не моргая, засунув руки в карманы; он курил, и клубы папиросного дыма тихо, медленно плыли по комнате. Однажды он странно улыбнулся, и папироса, выпав изо рта на пол, так и осталась лежать там, догорая; отчего на паркете расплылось темное пятно; по он этого не заметил, как и Кира, чьи расширенные, испуганные глаза были прикованы к его холодной сардонической улыбке.
* * *
— Стаж работы у вас есть, гражданин?
— Нет.
— А вы член партии?
— Нет.
— Извините, мест нет. Следующий.
* * *
В понедельник Лео пообещали работу. Он стоял перед маленьким сморщенным начальником конторы, зная, что должен благодарно улыбаться. Но Лео никогда не улыбался, когда это было нужно. Да это, наверное, было и ни к чему. Начальник встретил его с обеспокоенным, извиняющимся видом, стараясь избегать его взгляда.
— Извините, гражданин. Да, я действительно обещал вам место, но… понимаете, приехала двоюродная сестра большого человека из Москвы, и у нее нет работы… Непредвиденные обстоятельства… Знаете, человек предполагает, а Господь — располагает… Вы… заходите еще, гражданин.
* * *
Кира уже не так часто ходила в институт.
Но когда она сидела в большой холодной комнате, слушая лекции о стали, болтах и киловаттах, она распрямляла плечи, словно внутри нее какой-то ключ натягивал струны ее нервов. Иногда она оборачивалась и смотрела на Андрея, который всегда садился позади нее; слушая о балках и перекрытиях, она думала: не о нем ли все это? Не о его ли костях и мускулах? Не для скелета ли этого человека была создана сталь? Или, наоборот, он был создан для стали, бетона, кирпича; она давно уже не понимала, где пролегла граница между жизнью Андрея Таганова и всеми этими механизмами.
На его заботливые расспросы она отвечала:
— Андрей, у меня нет никаких кругов под глазами, это тебе кажется. И потом, раньше ты никогда не думал о моих глазах.
* * *
Когда Лео сел за стол, Кирина улыбка была немного натянутой.
— Видишь ли, сегодня у нас не будет ужина, — мягко сказала она. — То есть, настоящего ужина. Только хлеб. Когда подошла моя очередь, в кооперативе кончилось просо. Но я получила хлеб. Вот твоя порция. Я поджарила немного лука в постном масле. Знаешь, с хлебом очень вкусно.
— А где твоя порция?
— Я… я уже съела. Перед твоим приходом…
— Сколько ты получила на этой неделе?
— А… нам выдали… целый фунт, представляешь? Вместо полфунта, как обычно, правда, здорово?
— Да, здорово. Только я не голоден. Я пойду спать.
* * *
Маленький человек, стоявший в очереди за Лео, все время как-то странно посмеивался, издавая горлом какой-то шипящий звук, так и не доходивший до рта, — «хе-хе-хе».
— Видите этот красный платок в моем кармане? — прошептал он таинственно Лео в самое ухо. — Я вам раскрою секрет. Это вовсе не платок, а просто маленькая красная шелковая тряпочка. Когда заходишь, то с первого взгляда кажется, что это партийный значок или что-то в этом роде, хе-хе. Конечно, потом все становится ясно, но зато какой психологический эффект, хе-хе. Если есть свободное место, то это помогает. Ну вот. Ваша очередь. Ах, Господи Иисусе… Скоро стемнеет. Как летит время в очередях, гражданин, хе-хе.
* * *
В очереди в университетский кооператив какой-то студент, стоявший впереди Лео, громко сказал своему товарищу с партийным значком:
— Ну и ну! Иных студентов редко увидишь на лекциях, но в очереди за пайком — непременно.
Разговаривая со служащим за прилавком, Лео старался сделать свой голос умоляющим, однако он звучал черство и совсем невыразительно:
— Товарищ, вы не возражаете, если я оторву талон и за следующую неделю. Я сохраню его и отдам вам отдельно от карточки. Видите ли… мне нужно сказать жене, что я сегодня получил хлеб за две недели и съел свою пайку по дороге, иначе жена откажется съесть все… Спасибо, товарищ.
* * *
Дородный заведующий провел Лео темным коридором в пустую контору с портретом Ленина на стене. Он тщательно закрыл дверь. У него была приторно-дружеская улыбка и большие пухлые щеки.
— Здесь, гражданин, нам будет удобнее разговаривать. Значит так. Работу сейчас найти трудно, очень трудно. Сейчас человек, занимающий ответственный пост, имеет право принимать на работу других, а рабочее место в наше время — это определенная ценность. Далее. У человека, занимающего ответственный пост, не очень большая зарплата. А все так дорого. И всем нужно жить. А за хорошее рабочее место надо… уметь благодарить, не так ли?.. Почти разорен? Чего же ты тогда хочешь, подзаборник? Ты что думаешь, мы, пролетарии, будем принимать на работу первого приблудного буржуя?
* * *
— Английский, немецкий и французский? Хорошо, очень хорошо, гражданин. Нам действительно нужны учителя иностранных языков. Вы член профсоюза? Нет? Извините, но мы принимаем только членов профсоюза.
* * *
— Значит, вы хотите вступить в профсоюз работников просвещения? Где вы работаете? Нигде? Мы не можем вас принять.
— Но меня не берут на работу, потому что я не член профсоюза.
— Повторяю: мы принимаем в профсоюз только работающих. Следующий!
* * *
— Полфунта льняного масла, пожалуйста. Если можно, то не слишком прогорклое… Есть подсолнечное? Нет, это для меня слишком дорого.
* * *
— Кира! Что ты здесь делаешь в ночном халате?
Он оторвал взгляд от книги. Свет единственной лампочки, горевшей над столом, намалевал тени на лице Лео и в углах гостиной. Кирин ночной халат дрожал в темноте.
— Уже четвертый час… — шепотом сказала она.
— Знаю. Но мне нужно учиться. Вот только закончу конспект. Иди в кровать, ты вся дрожишь.
— Лео, ты погубишь себя.
— Ну и что? Быстрее настанет конец всему.
Он догадался, каким взглядом она посмотрела на него, хотя и не видел ее в темноте. Он вышел из-за стола и обнял дрожащую белую тень.
— Ну, прости меня, Кира… Я не хотел… Дай я поцелую тебя… У тебя даже губы холодные… Если не пойдешь сама, я тебя отнесу на руках.
Он поднял ее на своих все еще сильных и твердых руках, тепло которых Кира ощущала сквозь халат. Прижав ее голову к себе, он отнес ее в спальню, шепча:
— Еще несколько страниц, и я приду к тебе. Спи, ни о чем не беспокойся. Спокойной ночи.
* * *
— Как управдом я обязан вам сообщить, гражданка Аргунова. Закон есть закон. Для вас, как не работающих в соцучреждениях, повышается квартплата. Вы ведь относитесь к категории лиц, живущих на нетрудовые доходы. Откуда мне знать, на какие доходы. Закон есть закон.
* * *
Позади него люди стояли в очереди, топчась, сгорбившись, медленно двигаясь. Впалые груди и сгорбленные плечи. Их желтые руки сжимались и дрожали, словно это были предсмертные конвульсии совсем изведенных душ; глаза их смотрели со смертельной тоской, с застывшим ужасом и мольбой. Совсем как животные на бойне. Он стоял среди них: высокий, молодой, статный; красивое лицо все еще хранило гордые линии рта.
Проходившая мимо уличная проститутка взглянула на него, остановилась в удивлении — такой мужчина среди толпы. Она подмигнула ему, приглашая пойти с ней. Он не пошевелился, лишь только отвернул голову.