В идеальном мире теоретической демократии процессы демократиза¬ции и дедемократизации предположительно развиваются по одной оси в противоположных направлениях. Но на исторических примерах, рассмотренных выше, мы стремились показать, что мы живем не в идеальном мире. Действительная история Южной Африки, Испании и других стран шла по замысловатым траекториям, которые определя¬лись нарастающей политической борьбой. И без того недемократиче¬ская Южная Африка прошла процесс ожесточенной дедемократиза¬ции после 1948 г., но после 1985 года переживает демократический взрыв; причем второй период нельзя представить как движение в об¬ратном направлении. В Испании мы наблюдаем резкое изменение курса после Первой мировой войны, затем произошла бархатная ре¬волюция 1931 г., Франко одержал победу в гражданской войне, а по¬том, начиная с 1960-х гг., режим Франко начал ослабевать. История не терпит прямых траекторий. Тем не менее наше исследование будет более систематизированным, если мы перейдем на время в область идеального. На рис. 7-1 представлены три возможных траектории от очевидно низкого потенциала недемократических режимов до высше¬го потенциала демократических режимов.
Государственный потенциал сильного государства существенно увеличивается до того, как происходит глубокая демократизация. В ре¬зультате государство вступает в область демократии, уже обладая сред¬ствами утверждения решений, принятых в результате широких, равно¬правных, защищенных и взаимообязывающих процедур обсуждения по поводу политических назначений и выбора политического курса. В по¬добном идеализированном сценарии правители или другие политиче¬ские акторы нейтрализуют независимых внутренних соперников госу¬дарственной власти, управляют армией и устанавливают безусловный контроль над природными ресурсами, хозяйственной деятельностью и населением на территории государства еще до начала серьезных демо¬кратических перемен.
В настоящем труде мы утверждаем, что процесс укрепления госу¬дарственного потенциала ведет к подчинению государства публичной политике и увеличению влияния населения на публичную политику. Затем следует изоляция публичной политики от категориального нера¬венства и интеграция социальных сетей доверия в публичную полити¬ку. По сценарию все три процесса во взаимодействии приводят к демо¬кратизации режима. В начале этого пути возникает опасность револю¬ции и массовых волнений, поскольку и промышленно-финансовые маг¬наты, и простой народ противятся экспансии государства. Но в конеч¬ном итоге следует ожидать неизбежного снижения накала политиче¬ских страстей с установлением относительно мирных форм обществен-ной политики, где сильное государство держит под контролем те формы притязаний, которые могут вызвать вспышку насилия.
Теоретически процесс дедемократизации может начаться на любом отрезке подобной идеализированной траектории. Он возникает как об¬ратное движение одного или нескольких основных процессов: напри¬мер, вывода сетей доверия из публичной политики, введения новых ка¬тегориальных неравенств в публичную политику и/или формирования независимых центров власти, что угрожает влиянию публичной поли¬тики на государство и общественному контролю над публичной поли¬тикой. Такие потрясения, как завоевания, колонизация, революция и напряженная внутриполитическая борьба (например, гражданская война), ускоряют ход основных процессов в том или ином направлении, действуя при этом посредством тех же самых механизмов, что и более постепенно развивающиеся (не взрывные) процессы демократизации и дедемократизации.
Сугубо теоретически, по ходу развития сильного государства поли¬тическая борьба идет главным образом за контроль над инструментами государственной власти, а не сосредоточивается на дискуссиях по от¬дельным вопросам или соперничестве родов и кланов. При стандарт¬ном развитии событий простой народ встает на стражу тех составляю¬щих государства, которые обеспечивают ему защиту и гарантируют взаимообязывающую процедуру обсуждения по поводу политических назначений и выбора политического курса, в то время как могущест¬венная элита стремится выйти из-под государственного контроля или использовать часть государственного достояния в собственных целях. В любой точке траектории развития усиление государства вызывает на¬растание политической борьбы. В главе шестой описываются отдель¬ные сегменты представленного нами здесь идеального развития: они почерпнуты из истории Казахстана, Франции, России, Белоруссии, Ки¬тая, Алжира, Индии, причем далеко не все из упомянутых государств пришли к демократической форме правления. Мы могли бы попытать¬ся втиснуть и опыт Южной Африки в траекторию развития сильного го¬сударства. Тогда нам следует рассматривать период с середины 1980-х и далее как фазу чрезвычайно ускоренных демократических преобразо¬ваний при наличии исключительно сильного государства. Подобная точка зрения дает ключ к пониманию южноафриканских событий, про¬исходивших с 1985 г.: обширный государственный потенциал, несмот¬ря на сопротивление народа, позволил партии Африканского нацио-нального конгресса завладеть такими средствами власти, которые оста¬ются предметом зависти соседних государств.
Траектория гипотетического развития среднего государства схема¬тически располагается в пространстве, образованном двумя осями: по¬тенциал государства/демократия, и отражает тот факт, что каждый подъем или спад потенциала государства сопровождается изменением степени демократии. В нашем отвлеченном случае государство все еще продолжает наращивать потенциал, когда входит в область демокра¬тии. Соответственно, подавление автономных центров власти, установ¬ление контроля публичной политики над государством и усиление об¬щественного влияния на публичную политику становятся реальной уг¬розой на пути демократизации, а не на пути сильного государства. С увеличением потенциала государства процесс демократизации со-провождается усилением политической борьбы. Так что если режим развивается по средней траектории, ему грозит не революция (как это бывает при сильном государстве), а нарастающая внутренняя конфрон¬тация (Goodwin 2001, 2005, Tilly 1993, 2006, главы 6-8). По сравнению с сильными государствами в средних государство гораздо меньше втянуто в политическую борьбу даже по периферии, особенно в ранний пе¬риод развития по указанной траектории.
Если рассматривать явления, схематически изображенные нами по¬добной диагональной траекторией, то дедемократизация есть резуль¬тат развития в обратную сторону одного или двух основных процессов: разъединение сетей доверия, повторное установление категориальных неравенств и/или формирование независимых центров власти, кото¬рые ставят под угрозу общественное влияние на публичную политику и, соответственно, на государство. Можно предположить, что дедемокра¬тизация случается в подобных государствах чаще, на протяжении всего пути развития, нежели в сильных государствах, так как только на позд¬них стадиях этого процесса государство а) имеет возможность устра¬нять потенциально неблагонадежных участников от демократической процедуры обсуждения (по поводу политических назначений и реше¬ний политического курса); б) ставки становятся настолько велики, что они удерживают участников политического процесса от резких движе¬ний. Из рассмотренных нами примеров образу среднего государства наиболее соответствуют Соединенные Штаты, Аргентина и Испания.
История знала и множество слабых государств, но до недавнего времени они практически никогда не проходили демократизации. В на¬шем мире, где одни постоянно завоевывали других, слабым государст¬вам отводилась участь добычи могущественных захватчиков. Однако после Второй мировой войны покровительство великих держав и меж¬дународных организаций в сочетании с практикой урегулирования межгосударственных конфликтов повысило выживаемость слабых го¬сударств, ранее бывших колониями или сателлитами великих держав (Creveld 1999, Kaldor 1999, Migdal 1988, Tilly 2006, глава 6).
Поэтому в последние десятилетия всевозрастающее число режи¬мов переходят к демократии по траектории слабых государств. Причем в этом третьем варианте траектория развития противоположна траек¬тории развития сильных государств: значительная демократизация предшествует сколько-нибудь существенному подъему потенциала го¬сударства.
По крайней мере причины этого очевидны: на определенном этапе возникают серьезные препятствия дальнейшей демократизации. Нали¬чие этих препятствий объясняется тем, что слабое государство не пода¬вляет и не подчиняет независимые центры власти, оно допускает, что¬бы граждане изолировали сети доверия от публичной политики, госу¬дарство позволяет или даже инициирует введение категориальных не¬равенств в публичную политику. По сравнению с сильными и средними государствами в слабых государствах часто возникают конфликты, причем с применением насилия, и само государство принимает в них очень ограниченное участие. Как мы увидим позднее, там идут в основном из-вестные нам гражданские войны (Collier and Sambanis 2005, Eriksson and Wallensteen 2004, Fearon and Laitin 2003).
На пути развития слабых государств дедемократизация случает¬ся даже чаще, чем в сильных и средних государствах; стимулы унич¬тожить сети доверия, ввести категориальные неравенства и утвер¬дить такие центры власти, которые находятся вне сферы воздейст¬вия публичной политики, — все это возрастает по мере того, как уменьшается способность государства сдерживать эти процессы. Из рассмотренных нами примеров Ямайка, Швейцария и Республика Нидерланды, до французского завоевания, наиболее соответствуют модели слабого государства, но Швейцария и Нидерланды, в конеч¬ном итоге, существенно укрепили централизованную государствен¬ную власть. Они стали продвигаться к демократии по траектории среднего государства. Последует ли за ними Ямайка, остается толь¬ко ждать.
В любом случае эти три траектории не более чем схематическое уп¬рощение сложной реальности. Вспомните путь к демократии, проде¬ланный Францией и Испанией, и вы без труда обнаружите отклонения от идеальных схем: многочисленные революции и реакция во Франции, уничтожение молодой республики военной диктатурой Франко в Испа¬нии. Из примеров трех путей развития нам следует, главным образом, извлечь основной принцип: на каждой стадии демократизации и деде-мократизации прошлый и настоящий потенциал государства оказывает значительное влияние на протекание этих процессов и, как следствие, на социальную жизнь в целом.
Основываясь на эвристических различиях между сильным, сред¬ним и слабым государствами, в данной главе мы рассмотрим взаимо¬действие потенциала государства с тремя основными, выделенными нами процессами: интеграцией сетей доверия в публичную полити¬ку, изоляцией публичной политики от категориального неравенства и (особенно) ликвидацией автономных центров власти и ее последст¬виями в отношении контроля публичной политики и государства. До¬стойный удивления опыт Венесуэлы дает повод для общих рассужде¬ний относительно воздействия меняющегося потенциала государст¬ва на процессы демократизации и дедемократизации. Анализ пред¬расположенности слабых государств к гражданским войнам подкреп¬ляет это рассуждение и подводит к рассмотрению других потрясений, которые иногда ускоряют демократизацию: завоевание, колониза¬ция, революция и внутренняя политическая борьба. Примером подобных потрясений продвижения к демократии служит Ирландия. Размышления по поводу относительного успеха Ирландии (особенно если исключить опыт Северной Ирландии) позволяют составить представление о том, чего в действительности достигает простой на¬род в случае демократизации. В целом из этой главы мы увидим, как важно для успешной демократизации наличие высокого потенциала государства, но в то же время мы увидим, что при высоком потенци¬але государства власть предержащие склонны нарушать народное во¬леизъявление.
Венесуэла, нефть и изменение траектории развития
По истории Венесуэлы (с 1900 г.) мы можем проследить, как влияют из¬менения потенциала государства. Венесуэла представляет собой ре¬жим, долгое время существовавший в недемократическом (и поэтому отличающемся высокой степенью насилия) секторе пространства по¬тенциал/демократия, но затем страна уверенно встала на путь демо¬кратии. Государственный контроль доходов от нефтяной промышлен¬ности изменил положение вещей, но одновременно стал помехой пол¬ной демократизации и в конечном итоге повернул траекторию разви-тия режима на путь недемократического государства с высоким потен¬циалом государства.
Венесуэла обрела независимость от Испанской империи в не¬сколько этапов: она была повстанческой провинцией (1810 г.), частью великой Колумбии Симона Боливара (1819 г.) и самостоятельной рес¬публикой по смерти Боливара (1830 г.). До начала XX в. Венесуэла бы¬ла сценой, где разыгрывалась знакомая мрачная латиноамериканская драма с военными диктаторами, каудильо, переворотами, которые иногда сменялись гражданским правлением. Здесь крупным земле-владельцам так и не удалось объединиться в военный союз, в отличие от большинства регионов Аргентины и Бразилии (Centeno 2002:156). Однако переворот 1908 г., который возглавил генерал Хуан Висенте Гомес, открыл новую эру. Гомес управлял Венесуэлой 27 лет до своей смерти в 1935 г. Он создал национальную армию, большинство офи¬церов которой были выходцами из его родной области в Андах (Rouquie 1987:195). Он упрочил свое положение, раздав крупные зе¬мельные наделы своим верным сподвижникам (Collier and Collier 1991:114). Гомесу удалось избежать постоянных переворотов, кото¬рые Венесуэла переживала до его правления.
Гомес продержался у власти дольше своих предшественников, по крайней мере отчасти, так как в 1918 г. в Венесуэле были открыты неф¬тяные месторождения, и вскоре она стала одним из крупнейших мировых нефтедобытчиков. Благодаря нефти энергоресурсы и в конечном итоге энергозависимое производство сменили кофе в качестве основы экономической жизни. Как и следовало ожидать, нефтебогатства укре¬пили позиции диктатора, который получил больше возможностей укло¬няться от получения согласия народа на правление. Во время всего сро¬ка пребывания у власти Гомеса создание любых массовых народных ор-ганизаций было под запретом.
Тем не менее с отходом от аграрной экономики увеличилось чис¬ло рабочих и студентов, пополнивших ряды решительной — хотя и до¬вольно бессильной — оппозиции. По смерти Гомеса в 1935 г. венесу¬эльская верхушка сплотилась для последующего выбора президента, ограниченного одним пятилетним сроком правления, одновременно запрещая активность левых, таких как коммунисты. Первый избран¬ный президент — также генерал из Анд, Элеазар Лопес Контрерас, — употребил часть нефтедоходов на финансирование социальных про¬грамм, чтобы заручиться поддержкой народных масс и нейтрализо¬вать левые силы.
Так продолжалось долгое время после 1935 г. Надо отметить, что с этого времени все, кто приходил к власти в Венесуэле — путем вы¬боров или переворота, — всегда заявляли о своем намерении дви¬гаться к демократии. В 1947 г. в Венесуэле было установлено всеоб¬щее избирательное право для совершеннолетних, которое никогда больше не отменялось. Более того, умереннодемократическая пар¬тия Accion Democratica (Партия демократическое действие) стала средством мобилизации народа и поддержки профсоюзов (Collier and Collier 1991:251-270). Но доходы от нефтедобычи давали воз¬можность правителям избежать взаимообязывающих процедур об¬суждения политических назначений и решений политического кур¬са. Военная хунта, правившая в Венесуэле с 1948 г. по 1958 г., откры¬то заявила, что ставит своей целью предотвратить угрозу демократи¬ческому курсу, исходившую от предшествующего военно-популист¬ского правительства. Хунту поддержали церковь, обложенные тяже¬лыми налогами иностранные компании и традиционные элиты. (Rouquie 1987:196).
Но, по замечанию Фернандо Корониля, лидеры хунты
«...не были политиками и в последующие годы приобрели лишь незна¬чительный политический опыт. Они получили государственную власть в период стремительного подъема нефтяной экономики, ко¬гда сложившиеся экономические и политические условия давали им возможность обходиться без поддержки других социальных групп. Ощущая свою самодостаточность, они отдалились даже от воору¬женных сил — своей основной изначальной опоры. Вообще, хунта из¬бегала политики и направляла свои силы на реальные достижения» (Coronil 1997:131).
Этими «реальными достижениями» были организация обществен¬ных работ и социальные программы, финансируемые нефтяной про¬мышленностью. По замечанию Альберта Хиршмана, исходившего из анализа фактов, внутригосударственная концентрация предпринима¬тельской и реформаторской деятельности в Венесуэле облегчила как ко¬ординацию между ними, так и включение частного сектора в государст¬венные программы (Hirschman 1979:95-96). Но это явилось и причи¬ной исключения широких слоев населения из обсуждения экономиче¬ского развития и благосостояния.
Постепенно правящая хунта (возглавляемая с 1954 г. полковни¬ком Маркосом Пересом Хименезом, который долгое время оставался за кулисами) расширила эти доходные статьи в результате продажи нефтяных концессий иностранным компаниям, особенно компаниям Соединенных Штатов. Поддерживая американскую политику холод¬ной войны, правительство Венесуэлы все больше признавало себя со¬юзником США и оплотом антикоммунизма. Усыпленный успехом, Пе¬рес Хименез значительно сузил основы власти внутри страны, на-строив против себя даже значительную часть офицеров в армии. В 1958 г. военный переворот, на этот раз получивший значительную народную поддержку, сверг власть хунты. Golpistas (гольпистас, заго¬ворщики) и их гражданские союзники быстро объявили демократи¬ческие выборы, в результате которых гражданское лицо — Ромуло Бе-танкур — стал президентом. Вступление Бетанкура на пост президен¬та привело многих наблюдателей к мысли, что Венесуэла встала, на¬конец, на путь демократии.
По мнению Фелипе Агуеро, переход к частичной демократии мог произойти только в результате потери военными былого единства:
«Хунта хотя и включала в себя представителей гражданской оппози¬ции, была в основном по составу военной; теперь она соединила усилия с другими политическими партиями, чтобы способствовать учрежде¬нию временного правительства, установлению сроков выборов и переда¬че власти. В этих условиях контраст между разобщенными военными организациями и единым гражданским фронтом, имеющим мощную поддержку благодаря народной мобилизации, является лучшим объяс¬нением успешной смены власти. Гражданский фронт представлял собой более сильную и заслуживающую доверия альтернативу тому, что предлагали военные фракции, настроенные антидемократично» (Aguero 1990:349).
И хотя военные никогда не теряли полностью власти, тем не ме¬нее после 1958 г. правление в Венесуэле становится гражданским. На¬прямую военные вмешались в национальную политику еще только один раз: в 1992 г. в результате двух неудачных переворотов в поле зрения общественности попал будущий президент, лейтенант-полков¬ник Уго Чавес Фриас (в дальнейшем речь о Чавесе пойдет более под¬робно). Две политические партии элиты, одна — умеренно социал-де-мократическая, другая — умеренно христианско-демократическая, сменяли друг друга у власти. Венесуэла стала активным создателем Организации стран—экспортеров нефти, блока ОПЕК. Доходы от до¬бычи нефти использовались для запуска честолюбивого и в конечном итоге неудачного проекта превращения Венесуэлы в ведущего произ¬водителя автомобилей.
После того как ОПЕК семикратно повысила цены на нефть в 1973 г., президент Карлос Андрее Перес расширил программу общественных работ, унаследованную от прошлых режимов. Он также национализи¬ровал нефтяную промышленность (1975 г.), делая займы в международ¬ном масштабе под будущие доходы от добычи нефти; этот внешний долг, наряду с давлением Международного валютного фонда (МВФ), бу¬дет два десятилетия преследовать правительство Венесуэлы. Хотя от¬дельные граждане стали невероятно богаты, уровень жизни населения в целом с 1970-х гг. заметно снизился.
Во время второго президентского срока (1988-1993 гг.) Пересу при¬шлось платить по счетам. Его предвыборная президентская программа основывалась на общественных работах и политике сдерживании цен, но вскоре после избрания он изменил курс под давлением внутренних и международных финансистов. В 1989 г. Перес объявил план строгой экономии с сокращением правительственных расходов и поднятием цен на коммунальные услуги. Введение этого плана вызвало широкое народное сопротивление.
К примеру, восстание в Каракасе в феврале-марте 1989 г. началось со столкновения пассажиров с водителями общественного транспорта, которые устанавливали новые тарифы за проезд. Социальный протест быстро превратился в погром городских магазинов. Когда в город всту¬пила армия и начала очищать улицы от погромщиков, в Каракасе по¬гибло 300 человек и было ранено более 2000. В первой половине марта волна подобных событий прокатилась по 16 городам Венесуэлы. Это восстание стало известно в мире как El Caracazo (каракаские события), или El Sacudon (потрясение). Оно послужило началом десятилетия борьбы и смены режима (Lopez Maya 1999, Lopez Maya, Smilde and Stephany2002).
На сцену выходит Чавес
Волнениями были охвачены не только улицы: в начале 1980 г. группа офицеров национально-освободительной армии организовала подполь¬ную сеть, названную Революционным движением Боливара. Лидером этого движения стал офицер десантных войск Уго Чавес. В 1992 г. боли-варцы едва не захватили власть, но переворот не удался, и Чавес ока¬зался в тюрьме. Он находился в заключении, когда была предпринята вторая попытка переворота в ноябре. Восставшие захватили телеканал и передали по телевидению сообщение Чавеса о падении режима. За это Чавес провел в тюрьме еще два года.
В 1993 г., когда Чавес все еще томился за решеткой, конгресс Вене¬суэлы подверг президента Переса импичменту за коррупцию и отстра¬нил его от власти. Ставший президентом Рафаэль Кальдера вскоре столкнулся с тяжелейшими проблемами: банкротство банков страны, взрыв преступности, слухи о новых военных переворотах, и наконец, его самого обвинили в коррупции. Когда Чавес вышел из тюрьмы и по¬явился на политической сцене, среди народных масс усилились требо¬вания чистки правительства. К президентским выборам 1998 г. единст¬венным серьезным противником повстанческому лидеру Чавесу стала бывшая королева красоты. Впрочем, она вышла из предвыборной гон¬ки, когда Чавес получил повсеместную массовую поддержку.
Чавес позиционировал себя как защитник простых людей и был избран большинством голосов. На следующий год, как сообщает «Фридом Хаус»,
«Уго Чавес, бывший участник переворота, офицер-десантник, ставший политиком, одержал победу на президентских выборах (в декабре 1998г.) с огромным перевесом голосов; он посвятил большую часть 1998г. борьбе с политической системой сдержек и противовесов, для устранения дискредитировавшей себя двухпартийной системы, кото¬рая, находясь у власти в течение 40 лет нефтяного бума, ничего не сде¬лала для народа, так что четыре из пяти венесуэльцев были доведены до нищеты. В начале этого года конгресс был лишен полномочий, судеб¬ная власть оказалась под началом исполнительной, и армейские колле¬ги Чавеса получили широкий доступ к влиянию на текущие государст¬венные дела. Учредительное собрание, где преобладали сторонники Чавеса, разработало проект новой конституции, по которой ужесточа¬лась цензура прессы, глава правительства, только что вступивший на пост, получил право распускать конгресс, а для Чавеса была оговорена возможность находиться у власти до 2013 г. Конгресс и Верховный суд были распущены после того, как венесуэльцы одобрили новую конститу¬цию на референдуме 15 декабря» (Karatnycky 2000:522).
С приходом Чавеса к власти в 1999 г. уличные столкновения его сто¬ронников и противников усилились. Визит нового президента на соци¬алистическую Кубу в этом же году показал, как он намеревается преоб¬разовать собственное государство и какое место в мире должна занять Венесуэла. Чавес также поддержал давние претензии Венесуэлы на часть западной Гвианы. Венесуэла вступила в новую стадию борьбы за будущее страны.
На протяжении последующих семи лет Чавес употреблял контроль над нефтяными доходами на укрепление собственной власти, борьбу с оппозицией, распространение идей популизма на территории осталь¬ной Латинской Америки и даже на сопротивление все более враждебно настроенным США. Он пережил инициированный Штатами переворот в 2002 г., организованное сопротивление национальной нефтяной ком¬пании в 2002-2003 гг., всеобщую забастовку в 2003 г. и организован¬ный при поддержке США референдум по вопросу замены правительст¬ва в 2004 г. В ответ он начал понемногу усиливать репрессии. Подчи-ненная Чавесу законодательная власть, представленная его сторонни¬ками в Верховном суде, ужесточила меры против оскорблений и непоч¬тительного отношения к президенту, усилила контроль за массмедиа. Между тем в судах росло количество дел против оппонентов правящего режима. И хотя он все еще пользовался значительной поддержкой сре¬ди многочисленной венесуэльской бедноты, Чавес — подобно Путину в России или Бутефлику в Алжире — использовал нефтяные капиталы для сохранения независимости от волеизъявления народа.
Конечно, подобная ситуация случается не впервые. Рис. 7-2 показы¬вает зигзагообразную траекторию развития Венесуэлы с 1990 г. Венесу¬эла вступила в XX в. после 70 лет недемократического режима с низким государственным потенциалом; как слабое государство она несколько раз переживала государственные перевороты, в результате которых к власти приходили военные офицеры. Открытие нефтяных месторожде¬ний в 1918 г. при диктатуре Гомеса стало началом впечатляющего рос¬та государственного потенциала. Нефть явилась тем средством устано¬вления контроля по вертикали, которое позволило Гомесудедемократи-зировать уже и без того недемократический режим. После смерти Гоме¬са в 1935 г., венесуэльская олигархия ограничилась скромной демокра¬тизацией, продолжая привлекать нефтяные капиталы для наращивания государственного потенциала.
Переворот 1948 г. привел к быстрой дедемократизации режима, практически вернув страну в недемократические условия, близкие к су¬ществовавшим на момент ухода Гомеса. Сменявшие друг друга интер¬венционистские правительства продолжали наращивать государствен¬ный потенциал и развивать следующую фазу умеренной демократиза¬ции. Несмотря на то что при вступлении в должность президент Чавес заявил себя ярым популистом, он поддержал развитие только в одном направлении: за счет демократии он сформировал государство с наивы¬сшим в истории Венесуэлы потенциалом, а движение по оси демокра¬тия/недемократия обратил вспять. На протяжении всего периода с 1900 г. по 2006 г. Венесуэла едва ли когда вступала на территорию де¬мократии. Но благодаря нефти она стала государством с впечатляюще высоким потенциалом.
На рис. 7-3 представлены оценочные показатели «Фридом Хауса» за период с 1972 г., которые, как обычно, не учитывают государствен
ный потенциал, но предоставляют доказательства и подробности про¬цессов демократизации и (особенно) дедемократизации. Согласно оценкам «Фридом Хауса», во время первого президентского срока Кар-лоса Андреса Переса произошло действительное расширение полити¬ческих прав граждан. С 1976 г. по 1986 г. «Фридом Хаус» оптимистич¬но оценивал режим Венесуэлы высшим баллом (1) по политическим правам и очень высоким (2) по гражданским свободам. Так, Венесуэ¬ла оказалась среди таких столпов демократии, как Франция и Ирлан¬дия («Фридом Хаус» 2002).
Затем началось неравномерное снижение, и в 1999 г. оно дос¬тигло самого низшего показателя (4,4). Дальше последовала недол¬гая стабилизация и вновь прогрессирующий спад до (4,4) в 2006 г. Венесуэла вернулась к состоянию ограниченных политических прав и гражданских свобод — по нашей терминологии произошла деде-мократизация. В то же самое время Венесуэла продолжала наращи¬вать государственный потенциал, в результате чего возник недемо¬кратический режим с высоким государственным потенциалом.
Мы не располагаем данными относительно сетей доверия, которые позволили бы нам оценить их влияние на процессы демократизации и дедемократизации. По крайней мере существует вероятность, что соци¬альные программы 1970-х и 1980-х гг., финансируемые доходами от нефти, привели к частичной интеграции народных сетей доверия в пуб¬личную политику прежде, чем экономический кризис 1990-х гг. и осо¬бенно приход к власти Уго Чавеса привели к значительному ограниче¬нию деятельности сетей доверия среди среднего класса и организован¬ных в профсоюзы рабочих.
Что можно сказать относительно категориального неравенства? Довольно рано популистские диктатуры воспрепятствовали проникно¬вению широких категориальных неравенств в публичную политику. Та¬ким образом, они обеспечили относительно широкую по охвату и дос¬таточно равную, хотя не особенно защищенную или взаимообязываю-щую процедуру политических назначений и принятия решений относи¬тельно политического курса. Значительного изменения этого процесса не произошло. Из трех основных процессов, выделенных нами, наибо¬лее значительные изменения наблюдаются в области независимых (ав¬тономных) центров власти. Более века облеченные властью военные офицеры отстаивали свою независимость при помощи больших запа¬сов нефти и управляли процессами дедемократизации. Внезапно меняя направление развития страны, они, без сомнения, руководили процес¬сами демократизации и дедемократизации.
Если бы весь мир был Венесуэлой
Венесуэла — это не весь мир. Но если бы мир ограничился Венесуэлой, мы бы вывели из особенностей ее развития интересные закономерно¬сти. Прежде всего исторический опыт Венесуэлы подтверждает вывод, который напрашивался и из анализа более ранних исторических при¬меров: процессы демократизации и дедемократизации зависят от изме¬нений государственного потенциала. А именно, если недемократиче¬ское государство выстраивает систему согласования с гражданами пу¬тем переговоров, то дальше демократизация идет быстрее и шире. Она идет быстрее и шире потому, что согласования относительно методов правления приводят к подчинению независимых центров власти, рас¬ширению влияния масс на публичную политику и увеличению контро¬ля публичной политики над государством.
Договоренность о методах правления обычно затрагивает, к приме¬ру, налогообложение и воинскую повинность (Levi 1988, 1997, Tilly 1992, 2005). Она активизирует ряд обладающих независимостью меха¬низмов, рассмотренных в главе 6: кооптация прежде автономных независимых политических посредников, создание коалиций, включающих неравные категории, введение единообразных правительственных структур и практик и т.д. Договоренность о методах правления парадо¬ксальным образом ставит даже военных, участвующих в этих обсужде¬ниях, в положение зависимости от народного волеизъявления и граж-данского управления, которое занимается сбором и распределением средств, выделяемых на военную деятельность.
Предприняв занимательную попытку исторического анализа, Ми¬гель Сентено показал, что западноевропейские государства проходили этапы война — экстракция — переговоры — получение согласия — го¬сударственная инфраструктура гораздо интенсивнее и быстрей, нежели латиноамериканские:
«Хотя в некоторых случаях войны и приводили к когерентности госу¬дарства, примером чего может послужить Чили 1830-х, эти обстоя¬тельства никогда не использовались для создания инфраструктуры, не¬обходимой для дальнейшего развития государственного потенциала. Главный вопрос заключается в том, почему результатом войн за неза¬висимость становилась анархия, а не крепкий военный авторитаризм. Полагаем, что причиной является то, что в войнах за независимость военные организации проявляли ограниченную организованность и в применении насилия остерегались крайностей. Впрочем, и при этом разрушительные последствия были велики. Причем, хотя войны и рас¬шатали колониальный порядок, до конца он не был искоренен. Воору¬женного восстания было недостаточно, и потребовалась милитариза¬ция общества на всем континенте. Конечно, по сравнению с аналогич¬ными войнами в европейской истории, такими как Тридцатилетняя война, результатом войн за независимость являлась куда более ограни¬ченная система государственных институтов. Последующие войны также приводили к неоднозначнът результатам» (Centeno 2002:26-27).
В итоге, как показывает Сентено, латиноамериканские государст¬ва вышли из этой борьбы с более слабыми государственными струк¬турами, менее действенным влиянием на текущую общественную жизнь и большим количеством независимых центров власти, нежели в современной Западной Европе. Из опыта Венесуэлы очевидно, что если правители укрепляют могущество государства посредством пря¬мого контроля над ценными ресурсами, пользующимися спросом на внешнем рынке, они сводят на нет договоренности об инструментах власти либо избегают их влияния. К таким же последствиям приводит вмешательство извне при колониальном правлении или в госу¬дарстве-клиенте.
Как показывают траектории развития сильного государства, когда первоначальное наращивание государственного потенциала соединено с ликвидацией независимых центров власти, интеграция сетей доверия в публичную политику становится более вероятной. На это есть две причины: ликвидация независимых центров власти, которая подрывает негосударственное покровительство сетей доверия (к примеру, в систе¬ме патрон-клиентских отношений), и создание государственными и крупными политическими акторами, такими как профсоюзы, новых се¬тей доверия (например, система социального обеспечения), которые напрямую соединены с публичной политикой (Lindert 2004, Tilly 2005). Интеграция сетей доверия ведет к демократизации, особенно путем включения государства (посредством политических акторов) в защи-щенную и взаимообязывающую процедуру обсуждения по поводу поли¬тических назначений и в определении политического курса.
Однако не существует последовательной связи между государствен¬ной мощью и изоляцией публичной политики от категориального нера¬венства. Как показывает южноафриканская история, некоторые силь¬ные государства напрямую вписывают категориальные неравенства в публичную политику. Государства, следующие по траектории средних, такие как Соединенные Штаты, иногда мирятся с расовыми, религиоз¬ными или этническими различиями. В слабых государствах расовые, религиозные и этнические деятели зачастую строят публичную полити¬ку вокруг категориальных различий и используют их для политической изоляции противников, когда приходят к власти. Тем не менее в конеч¬ном итоге все демократизирующиеся режимы двигаются к различным формам широкого, равного гражданства, сокращая, таким образом, роль категориального неравенства в публичной политике.
В сильных, относительно демократических государствах дедемо-кратизация является в основном результатом трех процессов: внешне¬го завоевания, отхода ведущих политических акторов от ранее достиг¬нутого демократического договора и острого экономического кризи¬са, который подрывает способность государства поддерживать себя и выполнять свои обязательства. Дедемократизация Франции и Нидер¬ландов была спровоцирована завоеванием нацистской Германией. В Бразилии, Уругвае, Чили и Аргентине в 1960-х и 1970-х катастрофи¬ческие результаты имел отход политической верхушки от выбранного курса правления, а многие авторитарные режимы европейских стран были результатом экономического кризиса после Первой мировой войны (Bermeo 2003). Хотя Венесуэла никогда не считалась сильным и относительно демократическим государством, здесь многочислен¬ные периоды дедемократизации были вызваны типичным сочетанием экономического кризиса с отходом политической элиты от частично демократических соглашений.
Иначе проявляют себя режимы слабых государств. Несмотря на все мечты анархистов, у них меньше возможностей, чем в режимах сильных государств, прорваться на демократическую территорию. Если им это и удается, то с меньшей способностью контролировать политические из¬мены, выступать в защиту политических меньшинств и утверждать ре¬шения, достигнутые посредством взаимообязывающей процедуры обсу¬ждения. И все же в некоторых, крайне слабых государствах существуют демократические режимы, основанные чаще всего на покровительст¬ве — или принуждении — могущественных соседей. В 2003 г. с наиболь¬шими основаниями сюда можно было причислить Андорру, Багамы, Барбадос, Кабо-Верде, греческий Кипр, Доминику, Кирибати, Лихтен-штейн, Люксембург, Мальту, Маршалловы острова, Микронезию, Науру, острова Палау, Сан-Марино, Словению и Тувалу — все они получили в том году (1,1) по оценке «Фридом Хауса» (Piano and Puddington 2004). Эти режимы распадаются на две категории: более старые государства, сохранившиеся в своего рода географических лакунах при формирова¬нии крупных государств, и те, которые достигли формальной независи¬мости при покровительстве своих бывших колонизаторов.
На пути к демократии слабого государства три основных базовых процесса демократизации — интеграция сетей доверия, изоляция кате¬гориальных неравенств и ликвидация автономных центров власти — происходят обычно медленно и не достигают завершения. За исключе¬нием тех случаев, когда слабое государство возникает под демонстра¬тивным и недвусмысленным контролем одной этнической группы, все достигнутые демократические соглашения подвергаются угрозе со сто¬роны групп недоверия из-за разделения публичной политики по при¬знакам этнической принадлежности граждан, языку, национальности или расе и религии.
Как в слабых, так и в сильных государствах дедемократизация про¬воцируется внешним завоеванием, отходом политической элиты от де¬мократических соглашений и острым экономическим кризисом. В сла¬бых государствах попытки внутренних политических соперников захва¬тить государственную власть часто приводят к дедемократизации. Ис¬тория таких слабых государств, как Сьерра-Леоне, Либерия и Кот-д'Иву-ар, не знает значительных демократических завоеваний; самые высо¬кие оценки, которые получали эти государства от «Фридом Хауса» (ме¬жду 1972 и 2006 гг.), были присвоены Сьерра-Леоне (3,5) по политическим правам и гражданским свободам в 1998 г. и (4,3) в 2005 г. («Фри-дом Хаус» 2002, 2005, 2006 гг.). Но во всех трех государствах случились гражданские войны, что привело к дальнейшей дедемократизации этих режимов на разных этапах между 1990 г. и 2004 г. В таких слабых госу¬дарствах, как Сьерра-Леоне, Либерия и Кот-д'Ивуар существует деструк¬тивная предрасположенность к гражданской войне.
Гражданская война в слабом государстве
Почему так происходит? Гражданская война случается, когда две или более отдельные военные организации, причем по крайней мере одна из них связана с ранее действовавшим правительством, ведут борьбу за основные инструменты государственной власти в рамках одного режи¬ма (Ghobarah, Huth and Russett 2003, Henderson 1999, Hironaka 2005, Kaldor 1999, Licklider 1993, Walter and Snyder 1999). Только в 2003 г. скандинавские специалисты, занимающиеся выявлением конфликтов, установили, что гражданские войны (с жертвами в количестве 25 или более человек) шли в Афганистане, Алжире, Бирме/Мьянме, Бурунди, Чечне, Колумбии, Ираке, Израиле/Палестине, Кашмире, Либерии, Не-пале, Филиппинах, Шри-Ланке, Судане, Турции/Курдистане и Уганде (Eriksson and Wallensteen 2004:632-635).
Гражданская война не всегда была столь заметна в общей картине насилия в мире. Но после Второй мировой войны вооруженные кон¬фликты, включая гражданскую войну, значительно изменились. На протяжении двух веков до Второй мировой противостояние госу¬дарств принимало форму жестоких вооруженных конфликтов. В пер¬вой половине XX в. массовые межгосударственные войны явились причиной большинства смертей по политическим причинам, хотя к значительному сокращению населения приводили также и целенапра¬вленные усилия государственных властей по сокращению, перемеще¬нию или контролю подвластного населения (Chesnais 1981, Rummel 1994, Tilly et al. 1995).
Более того, непосредственно в послевоенный период европейские колонизаторы столкнулись с сопротивлением и восстаниями во многих колониях. Поднялась и затем затихла в 1970-е гг. волна колониальных войн. В период холодной войны между 1960-ми и 1980-ми гг. великие державы, особенно США и СССР и бывшие владельцы колоний, зачас¬тую вмешивались в постколониальные гражданские войны, подобные тем, которые раздирали Анголу между 1975 и 2003 гг. (Duner 1985). По¬степенно гражданские войны в отсутствие непосредственного военно¬го вмешательства третьей стороны стали главной причиной массовых жертв (Kaldor 1999, Tilly 2003: глава 3).
Во второй половине XX в. гражданские и партизанские войны, борьба сепаратистов и конфликты между населением на этнической или религиозной почве все больше доминировали в общей картине кровопролития (Creveld 1989, 1991, Holsti 1991, 1996, Kaldor 1999, Luard 1987, Mueller 2004). В период между 1950 и 2000 гг. граждан¬ские войны, унесшие миллион или более человек, произошли в Ниге¬рии, Афганистане, Судане, Мозамбике, Камбодже, Анголе, Индоне¬зии, Руанде (Echeverry, Salazar and Navas 2001:116). За XX в. в целом жертвы среди гражданского населения достигли пугающих размеров: от 5% в Первой мировой войне, 50% во Второй мировой до 90% в вой¬нах 1990-х (Chesterman 2001:2). Война стала частью политики правя¬щих режимов.
Сначала деколонизация (к тому же в условиях холодной войны) вела к вовлечению крупных западных держав во внутренние конфликты новых государств. Индокитай — самое болезненное воспоминание того времени для французов и американцев. Нидерланды столкнулись с кризисом в Ин¬донезии (1945-1949 гг.), подобным тому, с которым столкнулась Великоб¬ритания в Малайе (1948-1960 гг.). Большинство бывших европейских ко¬лоний начали независимое существование как номинально демократиче¬ские государства, но в скором времени перешли либо к однопартийным олигархиям, военной диктатуре, либо к тому и другому одновременно. В 1960-х гг. широко распространились военные перевороты, поскольку национальные вооруженные силы также претендовали на участие в госу¬дарственной власти.
Государственные перевороты стали менее частыми и менее интен¬сивными начиная с 1970-х гг. (Tilly et al. 1995). При поддержке великих держав действующие правители начали укреплять свою власть над пра¬вительственным аппаратом для использования его в собственных це¬лях, устраняя от власти конкурентов. В этом процессе диссидентские си¬лы, занимающиеся разжиганием конфликтов (часто при поддержке ме¬ждународных соперников той державы, которая покровительствовала действующим правителям), все чаще прибегали к вооруженным восста¬ниям; они стремились либо к захвату государственной власти, либо к созданию собственных независимых территорий. Гражданские войны становились все более частыми.
Скандинавские ученые выделяют следующие категории вооружен¬ных конфликтов после Второй мировой войны (Strand, Wilhelmsen and Gleditsch 2004:11):
экстрасистемные конфликты происходят между государством и ка-ким-нибудь негосударственным объединением за пределами территории государства — наиболее характерными примерами являются коло¬ниальные войны;
межгосударственные — между двумя или более государствами; внутренние — между правительством и внутригосударственной оп¬позицией без вмешательства других государств — это гражданская война;
внутренние интернационализированные конфликты — между прави¬тельством и внутригосударственной оппозицией при поддержке со стороны других государств в форме вооруженной интервенции.
Данные скандинавских ученых свидетельствуют о том, что колониаль¬ные войны идут на спад, прекращаясь после 1975 г.; межгосударственные войны возникают время от времени, но не доминируют; что касается ин¬тернационализированных гражданских войн, то они достигают пика в 1980-х гг. и после 2000 г. идут на спад. Самыми частыми конфликтами ста¬новятся гражданские войны без вмешательства извне. Число подобных вооруженных конфликтов постоянно, хотя и неравномерно, возрастало с 1950 г. по 1990 г.; с середины 1990-х гг. они возникают гораздо реже. Но распад Советского Союза и Югославии послужили причиной новой волны таких войн в начале 1990-х гг. (Beissinger 1998, 2001, Kaldor 1999).
Число гражданских войн быстро увеличилось, затем они пошли на спад, при том что количество независимых государств возросло со 100 в 1960 г. до более чем 160 в начале XXI века. Первый пик гражданских войн приходится на 1975 г., когда масштабные гражданские войны шли в Анголе, Бирме, Камбодже, Эфиопии, Индонезии, Иране, Ираке, Лива¬не, Марокко, Мозамбике, Пакистане, Филиппинах, Вьетнаме и Зимбаб¬ве. Гражданские войны множатся и дальше, и в 1992 г. их число достиг¬ло апогея — в этом году мир содрогнулся от 28 внутренних военных конфликтов. В конце 1990-х гг. число гражданских войн уменьшилось, но количество потерь оставалось выше, чем в 1960 г.
В конце 1990-х гг., несмотря на существование таких горячих точек, как Чечня и Косово, большинство постсоциалистических режимов при¬шли к более стабильным и менее насильственным формам правления. Начиная с 1994 г. частичная демократизация находящихся в конфликте с частью своего населения режимов — примером может служить Юж¬ная Африка — также способствовала спаду гражданских войн (Piano and Puddington 2004). Несмотря на то что гражданская война шла в Аф¬ганистане, Алжире, Мьянме, Бурунди, Чечне, Колумбии, Ираке, Израи¬ле/ Палестине, Кашмире, Либерии, Непале, Филиппинах, Шри-Ланке, Судане, Турции / Курдистане и Уганде, общее количество гражданских войн сократилось.
На протяжении длительного периода после Второй мировой войны гражданские войны были характерны для режимов двух типов: 1) как в демократических, так и в недемократических режимах с относительно высоким государственным потенциалом, где имелись достаточно боль¬шие территории, находившиеся вне зоны централизованного контроля (из недавних примеров Израиль/Палестина, Кашмир, Перу, Чечня, Фи¬липпины, Турция и, возможно, Колумбия); 2) недемократические режи¬мы с низким государственным потенциалом (все остальные). Преиму¬щественно это слабые государства.
Почему так происходит? Для этих двух типов режимов общим явля¬ется основной принцип, установленный нами ранее. Контролируя пра¬вительство, власть предержащие получают такие преимущества, кото¬рых нет у их поданных, не обладающих подобным контролем. Даже в слабых государствах правители получают власть над природными бо¬гатствами, хозяйственной деятельностью и населением, не говоря уже о престиже и почитании, что недоступно рядовым гражданам. В бедных странах контроль над правительством и доступ к соответствующим ре¬сурсам поддержания власти приобретает еще большее значение (срав¬нительно с отсутствием такого контроля и доступа к ресурсам): здесь меньше альтернативных ресурсов поддержки власти. К примеру, в бед¬ных странах военная служба — более привлекательный (по сравнению с другими) источник существования, чем в богатых странах. Низкооп¬лачиваемые государственные должности, открывающие возможности для покровительства, побочных доходов и взяток, также зачастую были более заманчивыми, чем деятельность в каком бы то ни было частном секторе государства. Уже этого достаточно, чтобы объяснить долговеч¬ность явно коррумпированных и некомпетентных правительств во мно¬гих бедных странах; выступая в роли патронов, они предлагают своим клиентам немного, но это все же больше, чем ничего.
Безусловно, государственный потенциал и демократия меняют де¬ло. По определению, правительства с высоким государственным потен¬циалом осуществляют более широкий контроль над природными ресур¬сами, хозяйственной деятельностью и населением. Как правило, они ог¬раничивают независимый доступ к силам принуждения и подавляют любую группу, которая получает доступ к оружию. Не только по опреде¬лению, но и в реальности демократические режимы решительно рас¬ширяют состав правящего класса и осуществляют перестановки в пра¬вительстве, а также смелее ограничивают власть правителей в плане распоряжения подконтрольными государству ресурсами.
Можно констатировать следующую парадоксальную ситуацию: там, где преимущества от захвата власти меньше, насильственные попытки захвата власти случаются чаще. Вооруженная борьба за контроль над действующим правительством кажется более привлекательной как в условиях недемократических режимов с низким потенциалом, так и в регионах с высокопотенциальными режимами, действующими подоб¬но недемократическим режимам с низким потенциалом: остаточные полуколониальные территории, проницаемые границы, труднодоступ¬ные районы. Поскольку население этих территорий часто самоопреде¬ляется (либо его определяют) как этнически обособленное, случающи¬еся там гражданские войны зачастую имеют ложную репутацию этни¬чески мотивированных.
Другие потрясения
Гражданская война — потрясение для любого режима, и, как правило, она обращает вспять все три основных процесса демократизации: она разрывает связи между публичной политикой и сетями доверия, вписы¬вает категориальные неравенства в публичную политику и порождает опасные независимые центры власти, опирающиеся на насилие. При этом другие потрясения, как ни странно, при определенных обстоятель¬ствах способствуют демократизации. В частности, завоевание, колони¬зация, революция и внутренняя конфронтация социальных сил иногда ускоряют действие трех основных процессов. Как свидетельствуют по-беды союзников во Второй мировой войне над Италией, Германией и Японией, военное завоевание способно привести к насильственной ли¬квидации независимых центров власти, отделению публичной полити¬ки от категориального неравенства и способствовать включению сетей доверия в публичную политику. Колонии поселенцев, такие как в Авст¬ралии и Новой Зеландии, не только истребляли местное население, но также часто приводили к созданию частично демократических режи¬мов по модели развития среднего государства. Если не учитывать ис¬ключения местного населения и женщин (каковые исключения затра-гивали громадные слои населения), эти государства на ранних этапах ввели относительное равноправие в публичную политику, ограничивая при этом независимые центры власти и частично интегрируя сети дове¬рия в публичную политику.
Драматическая история Ирландии показывает, как внутренняя конфронтация и революция могут привести к демократизации по¬средством ускорения тех же самых основных процессов. Она также свидетельствует, что завоевание и колонизация могут приводить к об¬ратным результатам, дедемократизируя уже и без того недемократи¬ческие режимы. На протяжении веков взаимоотношения Ирландии с Великобританией часто сопровождались завоеванием, колонизацией, революцией и внутренней конфронтацией, выпадавшими на долю ир¬ландского народа.
С XVI по XX вв. Ирландия пережила ряд гражданских войн, приво¬дивших к революционной смене власти. Британский контроль над Ир¬ландией прошел не только периоды ожесточенных гражданских войн и военной оккупации, но и периоды управления на расстоянии. На протя¬жении XVII в., к примеру, Оливер Кромвель вторгся в Ирландию и заво¬евал ее в 1650 г., затем голландец Вильгельм Оранский, став королем Англии и Ирландии, снова завоевал земли Ирландии между 1688 и 1692 гг. Эти завоевания усилили британское присутствие и господство в Ирландии вплоть до лишения католических землевладельцев их вла¬дений и передачи их протестантам. Но эти завоевания приводили так¬же и к периодам приспособления, когда пробританским правителям приходилось действовать в условиях растущего пассивного сопротивле¬ния и даже восстания. Таким образом, у нас есть все основания пола¬гать, что Ирландия развивалась в период с XVI в. вплоть до обретения независимости в XX в. как слабое государство. Затем полунезависимая Ирландия развивается по траектории среднего государства и быстро де¬мократизируется .
Демократизация Ирландии стала результатом многовековой борь¬бы. Вслед за ассимиляцией ранних англо-норманских завоевателей и колонистов последовали несколько столетий борьбы между местными вождями и королями. Однако начиная с правления короля Генриха VIII, вторжение династии Тюдоров вызвало новую волну вооруженного со¬противления. Так началась почти пятивековая история противостояния ирландских правителей, союзных Великобритании, и многочисленных правителей, враждебных ей. В период с 1690-х по 1780-е гг. даже иму¬щие католики не имели права участвовать в публичной политике. С XVI в. Ирландия практически постоянно находилась в состоянии жес¬токого, сопровождающегося насилием соперничества политических ак¬торов. Остров постоянно затопляло водами гражданских войн.
И только в XIX в. Ирландия начинает демократизироваться. Решаю¬щими для демократизации стали 1801,1829,1869,1884, и 1919-1923 гг. В 1801 г. роспуск исключительно протестантского по своему составу ир¬ландского парламента и включение 100 ирландских протестантов в парламент Соединенного Королевства привел к дедемократизации су¬ществующего олигархического режима, за чем последовало уничтоже¬ние и тех неравноправных договоренностей, которые установились ме¬жду католической элитой и протестантскими правителями. Принятие Соединенным Королевством закона о свободах для католиков в 1829 г. (за которым последовало дарование подобных уступок протестантам неангликанского вероисповедания) покончило с изоляцией католиков. Этот закон формально предоставил более состоятельным католикам право и возможность занимать общественные должности в Соединен¬ном Королевстве.
Тем не менее на протяжении XIX в. требования независимости со стороны Ирландии возрастали. Разногласия между арендаторами и зе¬млевладельцами обострялись, и демонстрация силы с обеих сторон приводила к уличным волнениям в Северной Ирландии (Tilly 2003: 111-127). Борьба за самоуправление привела к отделению от государст¬ва официальной церкви Ирландии в 1869 г. Несмотря на поддержку премьер-министра Вильяма Гладстона, закон о самоуправлении Ирлан¬дии был отвергнут британским парламентом. Ирландские протестанты выступали против подобных мер под лозунгом «Home rule is Rome rule» — «Гомруль — это правление Рима» (McCracken 2001:262).
Закон о франшизе 1884 г. (The franchise act of 1884), принятый од¬новременно с Третьим законом о реформе избирательного права Ве¬ликобритании, предоставлял право голоса большинству мужского со¬вершеннолетнего населения и, таким образом, привел к значительно¬му увеличению сельского католического электората. К тому времени каждая крупная политическая партия связывала себя с определенным религиозным течением. Прокатолические партии решительно отстаи¬вали автономию либо независимость Ирландии. В этот период при на-личии независимых центров власти протестантские и (особенно) ка¬толические сети доверия оставались вне публичной политики, а раз¬деление граждан на католиков и протестантов приводило к разделе¬нию публичной политики.
Ирландия, где в течение 60 лет не прекращались антибританские восстания, решительно разделилась по вопросу военной службы на сто¬роне Великобритании в Первой мировой войне. В 1919 г. это разделе¬ние привело к гражданской войне. По договору 1922 г. образовалось об¬ладающее широкой автономией и преимущественно католическое Ир¬ландское свободное государство в статусе доминиона, подобно Канаде и Австралии. Тем временем преимущественно протестантская Север¬ная Ирландия, поддерживавшая тесную связь с Соединенным Королев¬ством, переживала еще более острые религиозные разделения.
На остальной территории Ирландии отряды быстрого реагирова¬ния ирландской республиканской армии еще год продолжали атаковать протестантов и выявлять британских коллаборационистов (Hart 1998). Военные республиканские силы проиграли как всеобщие выборы Сво¬бодного ирландского государства 1922 г., так и последовавшую затем гражданскую войну. Заключение перемирия с Великобританией и окончание гражданской войны на территории Ирландии способствова¬ли коренному изменению режима. Вне рамок севера ослабело противо¬стояние в публичной политике католиков и протестантов, католиче¬ские сети доверия стали основными проводниками политического по-кровительства и мобилизации, в то время как прежде могущественные независимые центры насильственной власти начали интегрироваться в ирландский национальный режим.
Республиканские активисты все же продолжали борьбу и в конечном итоге получили столь желанную полную независимость от Великобрита¬нии. Начиная с 1920-х гг. ирландская республиканская армия неодно¬кратно совершала вооруженные вторжения на территорию Северной Ирландии (см. Keogh 2001, White 1993). На севере установилась стабиль¬ная демократия. Ирландское свободное государство получило фактиче¬скую независимость в 1937 г. и стало абсолютно независимой Ирланд¬ской Республикой в 1949 г. Приобретающие все большую независимость режимы юга демократизировались в той или иной степени начиная с мирного договора 1922 г. Государственный потенциал и демократия возрастали по всей территории Ирландии, кроме севера. За исключением двух лет напряженной борьбы в начале 1990-х гг., «Фридом Хаус» прису¬ждал Ирландии наиболее высокую оценку по политическим правам и гражданским свободам (1,1) каждый год, начиная с 1976 г.
Рис. 7-4 схематически изображает траекторию развития режима Ирландии на протяжении длительного времени с 1600 по 2006 гг. Рас¬ходящаяся стрелка изображает разделение севера, где с начала 1990-х гг. идет дедемократизация, и юга, где продолжается движение в направлении демократического государства с высоким потенциалом. Первый длительный цикл сложного движения (внутри недемократиче¬ского сектора с низким потенциалом) в плоскости потенциал/демокра¬тия сменяется в XIX в. частичной демократизацией, за которой следует период гражданской войны (во время и после Первой мировой войны), и следующим этапом — решительным движением в сторону демократи¬ческого государства с высоким потенциалом.
Конечно, первая стадия демократизации предполагала ожесточен¬ную борьбу с британским владычеством. Вспомним фениев (Ирланд¬ское республиканское братство), у которых было много последователей среди ирландских рабочих Огайо во время выборов в конгресс в 1866 г. Это общество возникло в 1858 г. и в скором времени стало одним из са¬мых заметных среди других ирландских национальных организаций. Их вооруженные восстания, особенно 1867 г., не давали покоя британ¬ским правителям и союзникам британцев — лендлордам, так как они больше опирались на поддержку ирландских эмигрантов в Англии, США и других стран. В конечном итоге вооруженное восстание привело к тому, что Ирландия перестала подчиняться как Вестминстеру, так и Дублину.
Как показано на рис. 7-4, Ирландия в начале XIX в. встала на путь развития государства среднего типа. С этого времени режим, как нико¬гда раньше, стал открыт для влияния демократизации и дедемократиза-ции. Ограниченные уступки ирландскому самоуправлению со стороны Великобритании направили Ирландию к демократизации по пути сред¬него государства. За исключением продолжающейся борьбы на протес¬тантском Севере в Ирландии сформировался подверженный различным изменениям, но, очевидно, долговременный демократический режим.
Государственный потенциал и демократия
Мы пришли к неоднозначному выводу относительно государственного по-тенциала и демократии. В соответствии с опасениями анархистов, борцов за свободу (либертарианцев) и консерваторов, государство с крайне высо¬ким потенциалом дает возможность правителям останавливать демократизацию либо препятствовать ей. Еще хуже, если ресурсы, которые обес¬печивают деятельность государства, становятся доступны без договора (хотя бы и неравного) мезкду правителями и гражданами государства на предмет владения этими ресурсами, — в таком случае деспотия становит¬ся для правителей все более доступной и привлекательной перспективой. Это может случиться, как мы увидели, либо потому, что государство полу¬чает ресурсы от более слабых тиранов, которые, в свою очередь, получают их от своих подданных, либо потому, что правители контролируют произ¬водство и распределение имеющих сбыт ресурсов, таких как нефть. Вене-суэла служит наглядным доказательством второй возможности.
Государство с очень слабым потенциалом также подвержено многим опасностям: с одной стороны — гражданской войне, с другой — несисте-матичному правлению мелких тиранов. Ирландия до XIX в. явно контра¬стирует с обладающей нефтяными богатствами Венесуэлой. Несмотря на периодические попытки британского правительства запугать ирландских повстанцев, а также на такую действенную меру, как передача ирландских земель английской и шотландской протестантской элите, большую часть времени британские наместники — генерал-лейтенанты — поручали пра¬ктическую деятельность по управлению Ирландией обладающим широ¬кой независимостью крупным лендлордам: как протестантам, так и като¬ликам. На протяжении XIX в., в противостоянии британскому правлению использовалось именно местное правительство, которое в конечном ито¬ге сформировало основу независимого ирландского режима.
Между крайне высоким и крайне низким государственным по¬тенциалом мы обнаруживаем зону возможного осуществления дейст¬венной демократизации. Траектории сильного, среднего и слабого государств проходят на пути к демократии единую промежуточную зону — каждое государство в свое время. Но во всех трех типах госу¬дарств основные процессы демократизации остаются неизменными: интеграция сетей доверия в публичную политику, изоляция публич¬ной политики от категориального неравенства и контроль над неза-висимыми центрами власти с целью повышения народного влияния на публичную политику и контроля со стороны публичной политики действий государства.
Исторический урок далеко не ограничивается Венесуэлой и Ирлан¬дией. Исторические процессы многих государств, рассмотренные в этой книге, показывают, что демократизация является благом для гра¬ждан. Постараемся обосновать это утверждение рядом взаимосвязан¬ных (хотя и не вполне доказанных) предположений:
•благосостояние граждан при демократизации, как правило, воз¬растает; отчасти это происходит потому, что политическая изоляция от неравенства, интеграция сетей доверия и подавление независимых центров власти сами по себе являются благом, потому что в результате этих процессов народ получает возможность выражать свою волю, а это, без сомнения, благо. Те, кто испытывает справедливое отношение со стороны правительства и/или имеет право голоса в отношении дей¬ствий правительства, в большей степени довольны политикой и выра¬жают большую готовность служить во имя общего блага; •режимы демократизируются в той степени, в какой они сокращают ка¬тегориальные неравенства, изолируют публичную политику от этих неравенств и/или смягчают их последствия для основных условий су¬ществования, таких как обеспеченность жильем, медицинским обслу¬живанием, продуктами питания. Демократы-популисты хотели бы, чтобы этот вывод оказался истинным, и в их пользу говорят отдельные свидетельства;
•в демократизирующихся режимах всеобщее благосостояние подвласт¬ного им населения увеличивается в той степени, в какой происходит со¬кращение категориальных неравенств, изоляция публичной политики от этих неравенств и/или смягчение их последствий для основных усло¬вий жизни людей, таких как обеспеченность жильем, медицинское об¬служивание, продукты питания. Этим благотворным фактом часто пользуются популисты из числа специалистов по развитию, и именно поэтому он нуждается в более тщательном исследовании на практике; • подобные вмешательства существуют в двух, частично перекрывающих друг друга формах: а) осуществление коллективного контроля над мате¬риальными ресурсами — источниками материальных ценностей и сетя¬ми доверия, управляющими этими ресурсами; и б) перераспределение средств, полученных от этих ресурсов. Режимы определяются как соци-ально-демократические в той мере, в какой они используют и согласо¬вывают обе стратегии вмешательства;
•растущий правительственный потенциал в значительной степени уве¬личивает вероятность и действенность благотворных вмешательств. Низкий правительственный потенциал сокращает действенность как регулирующих, так и перераспределяющих мер. Но при очень высоких уровнях государственного потенциала, как следует из наших рассужде¬ний, неудержимо возрастает возможность и стимул для объединения государственных деятелей и тех, кто получает выгоду от существующе¬го категориального неравенства, с целью изменения государственного курса в свою пользу.
Если эти предположения хотя бы отчасти верны, мы показали не про¬сто ряд интересных политических преобразований, но путь к увеличе¬нию человеческих возможностей в обществе и к росту благосостояния.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии