Не имея никакого специально плана, американское государство (в XIX в.) создало громадную, хотя и лязгающую на ходу машину включения доверия в публичную политику. Возможно, надо сказать, что американ¬ские штаты, с их национальными выборами и другими видами поли¬тической активности отдельных штатов, обеспечивали особые возмож¬ности для местной и региональной интеграции, каким бы централизо¬ванная система препятствовала. В результате три элемента американ¬ской политической жизни соединились воедино: 1) избирательная сис¬тема голосования по одномандатным округам, когда побеждал канди¬дат, набравший простое большинство голосов: как минимум на один го¬лос больше, чем кто-либо из оппонентов, в результате победитель полу-чал преимущества и привилегии соответствующего поста, а проиграв¬ший их терял; 2) сети патрон—клиент начали распределять работу, по¬литические выгоды и другие вознаграждения за политическую под¬держку; 3) сети доверия, основанные на миграционных потоках, этни¬ческой принадлежности, религии, родстве, дружбе и совместной рабо¬те. Американская система выборов соединяла эти три элемента в на¬глядном проявлении партийности.
Выделенные три элемента представляют собой явления гораздо бо¬лее широкого порядка и встречаются повсюду как элементы публичной политики: те или иные формы политического участия; социальные свя¬зи участников между собой; различного рода связи сетей доверия с пуб¬личной политикой. Взаимодействие этих элементов интересует нас здесь потому, что исторически известные комбинации политического участия, социальных отношений и связей сетей доверия с публичной политикой скорее мешали демократизации, чем способствовали ей. Только некоторые комбинации этих трех элементов действовали в на¬правлении демократической политики. В следующих трех главах мы рассмотрим, как возникли эти комбинации и какое они оказывали воз¬действие на политику. В этой главе мы займемся исключительно дове¬рием/недоверием в процессе установления демократических режимов.
Задержимся на третьем из указанных элементов в политической жизни Америки XIX века: сетях доверия. Для людей, которые считают доверие личным качеством (Джо — доверчивый человек, Джейн нико¬му не доверяет), понятие сети доверия звучит странно. На самом деле мы можем рассматривать доверие как отношение к кому-нибудь и как взаимоотношения. При изучении демократизации и дедемократизации нам надо будет сосредоточиться на взаимоотношениях, оставив в сто¬роне те отношения, которые могут вызывать (мотивировать), дополнять или проистекать из взаимоотношений доверия. Такие обозначе¬ния, как родственник, приятель, соотечественник, член той же религи¬озной общины или товарищ по профессии, — все это первые указания взаимоотношений доверия.
Мы еще лучше поймем, что такое взаимоотношения доверия, если посмотрим, как ведут себя эти субъекты. Люди, которые доверяют друг другу, дают деньги в долг без обеспечения, оказывают другие одолже¬ния, ничего не ожидая немедленно взамен, заботятся о детях друг дру¬га, доверяют друг другу опасные тайны, просят друг друга (при случае) постеречь что-нибудь ценное, а в критических случаях рассчитывают на помощь друг друга.
Таким образом, доверие предполагает, что субъект ставит некото¬рый результат в рискованную зависимость от возможного преступле¬ния, ошибок или неудач другого (Tilly 2005b). Взаимоотношения дове¬рия объединяют людей, которые регулярно подвергают себя таким ри¬скам4. И хотя некоторые отношения доверия так и остаются двухэле¬ментными, но они могут действовать также и в больших сетях доверия. Мы можем дать следующее определение сетей доверия: в них осущест¬вляются разнообразные связи, главным образом, прочные, которые лю¬ди завязывают относительно ценных, важных и долгосрочных ресурсов и предприятий, подвергаясь риску возможного преступления, ошибок или неудач других людей.
4 Обзоры и исследования практик, отношений и институтов, поддерживающих доверие, см. в Alapuro and Lonkila 2004, Anderson 1974, Anthony and Home 2003, Auyero 2001, Bates et al. 1998, Bayat 1997, Bayon 1999, Besley 1995, Biggart 2001, Biggart and Castanias 2001, Buchan, Croson and Dawes 2002, Burt and Knez 1995, Castren and Lonkila 2004, Clark 2004, Cook 2001, Cordero-Guzman, Smith and Grosfoguel 2001, Curtin 1984, Darr 2003, Diani 1995, DiMaggio 2001, DiMaggio and Louch 1998, Elster 1999, Elster, Offe and Preuss 1998, Feige 1997, Fernandez and McAdam 1988, Fontaine 1993, Gambetta 1993, Gould 1995, 1999, 2003, Granovetter 1995, Crimson 1999, Guinnane 2005, Guiso, Sapienza and Zingales 2004, Haber, Raxo and Maurer 2003, Havik 1998, Heimer 1985, Hoffman, Postel-Vinay and Rosenthal 2000, Landa 1994, Ledeneva 1998, 2004, Levi 1997, Levi and Stoker 2000, Light and Bonacich 1988, Lonkila 1999a, 1999b, MacLean 2004, Marques, Santon and Araujo 2001, Meisch 2002, Morawska 1985, 1996, 2003, Muldrew 1993, 1998, 2001, Ogilvie 2005, Ohlemacher 1993, Opp and Gem 1993, Ostergren 1988, Ostrom 1990, 1998, Passy 1998, 2001, Pastor, Pascua, Rodriguez-Lopez and Sanchez-Leon 2002, Paxton 1999, Piipponen 2004, Portes 1995, Postel-Vinay 1998, Powell 1990, Powell and Smith-Doerr 1994, Raddon 2003, Rotberg 1999, Seligman 1997, Shapiro 1987, Singerman 1995, Solnick 1998, Stark 1995, Tilly 1990, 2000, 2005, Tsai2002, Uslaner 2002, Warren 1999, Weber and Carter 2003, White 2002, Wiktorowicz 2001, Wuthnow 2004, Yamagishi and Yamagishi 1994, Zelizer 2002, 2004, 2005a, 2005b.
Как мы можем распознать сеть доверия, если мы с ней сталкива¬емся или вступаем в нее? Во-первых, мы увидим людей, связанных прямо или опосредованно похожими отношениями; из них состоит сеть доверия. Во-вторых, мы увидим, что простое наличие такой свя¬зи дает члену этой сети право на внимание и помощь других (чле¬нов); сеть состоит из прочных связей. В-третьих, мы обнаружим, что члены сети коллективно решают долговременные задачи, такие как: воспитание потомства, торговля на больших расстояниях, транскон-тинентальная миграция, взаимопомощь работников или совместная нелегальная практика какой-нибудь религии. Наконец, мы узнаем, что форма внутренних связей подвергает коллективные предпри¬ятия риску возможного преступления, ошибок или неудач со сторо¬ны отдельных членов. В XIX веке в Соединенных Штатах многие ре¬лигиозные секты, ремесленные группы и потоки мигрантов были объединены в сети доверия, которые постепенно стали играть важ¬ную роль в публичной политике Америки. Вместе с другими двумя элементами — конкурентными выборами и сетями патрон—кли¬ент — эти отношения были отличительной чертой политической жизни Америки в XIX веке.
Сразу после того, как кончилась гражданская война, указанные три элемента сплелись в 13-м избирательном округе во время кампании по выборам в конгресс 1866 г. Тогда Джордж Джонс, служащий, работав¬ший в конгрессе, помогал в организации кампании республиканского кандидата Колумба Делано. Помимо прочих местных групп он хотел привлечь ирландских рабочих, большинство из которых принадлежали к ирландскому Лисскому братству фениев или поддерживали эту ир¬ландскую национальную революционную организацию, основанную в 1858 г. Поскольку до того фении солидарно голосовали за демократов, они могли и теперь помочь склонить избирателей Огайо в сторону де¬мократов. В особенности Джонс старался заручиться поддержкой Пат¬рика Лемба, державшего салун и бывшего некогда агентом Демократи¬ческой партии. Джонс отправляется в салун, чтобы встретиться с Лем-бом. Вот что он позднее писал:
«Я спросил джентльмена, который пришел вместе со мной, не хочет ли он выпить. Принесли стакан эля, и я дал пятидолларовую бумажку. Лемба не было, а был лишь маленький мальчик, который не мог дать сдачу. Я сказал, что оставим это на будущее, но скоро пришел Лемб и дал сдачу. В этот раз я с ним не разговаривал, но я слышал, как он разговаривал и что другие называли его фением. В этот же вечер, позднее, после Батле-ровского собрания (Butler meeting) мы с ним встретились в кондитерской«Хьюджес и Николе» (Hughes' & Nichols); он предложил мне выйти и сказал, что у него много друзей-рабочих, которых он хочет агитировать голосо¬вать за Республиканскую партию. Мне кажется, он упомянул что-то от 80 до 120 человек и даже достал большой список, но он понимал, что нуж¬но приложить много времени и сил, чтобы они приняли участие в голосо¬вании. Он затем сказал, что если ему заплатят 50 долларов за труды и в покрытие его расходов, то он поговорит со всеми» (Bensel 2004:70).
Лемб по-другому рассказывает об этой их первой встрече с Джон¬сом, но оба согласны в том, что была предложена сделка: деньги за го¬лоса. Лемб обеспечил голоса фениев в поддержку Делано.
Грубая и открытая сделка Лемба—Джонса может шокировать чув¬ствительный XXI век. Но она прекрасно показывает, как Америка XIX века проводила выборы, прибегая к помощи сетей доверия в публич¬ной политике. В рассмотренном случае связи мигрантов — людей одинаковой этнической принадлежности, религии — торговые связи и принадлежность к одной тайной организации послужили тому, что¬бы объединить ирландских рабочих Огайо. Этими связями восполь¬зовался Лемб и заключил сделку. Конечно, далеко не все избиратели получали какую-то выгоду или действовали по указке политических брокеров вроде Патрика Лемба. Но на политической арене основу участия народа в политической жизни Америки как раз и составляют сети доверия.
Эта связь политики с сетями доверия не делала американскую по¬литику XIX века мягкой. Напротив, обособленность по признакам эт¬нической принадлежности, религии, расовой принадлежности, стра¬ны происхождения мигрантов и трудовые, ремесленные связи регу¬лярно приводили к применению насилия, когда одна организованная группа старалась запугать или вытеснить другую. Высшими точками этой борьбы (или нижними точками, в зависимости от установок ис¬следователя) становились выборы. Президентские выборы 1852 г., на¬травившие демократа Франклина Пирса (который в конце концов ока¬зался победителем) на представителя партии вигов Винфилда Скотта, проходили под лозунгами борьбы с рабством, за присоединение новых штатов и вопросов иммиграции. Все это решительно противопостав¬ляло две партии. И в самом деле партия вигов распалась в следующие четыре года, а республиканцы стали партией борцов против рабства.
Выступления этнически организованных групп «за» и «против» ста¬новятся все более важными. На выборах в Сент-Луи в 1852 г., в первом избирательном округе, немцы, поддерживавшие демократов, просто не допустили вигов до голосования:
«Выборы проходили с обычными подтасовками и махинациями, и Бант-лайн [агитатор вигов] даже сорвал постер демократов, а некоторые кидались камнями. Затем прозвучали выстрелы — как: думали сторон¬ники вигов, из таверны Ноймайера и его дома. Джозеф Стивене был смертельно ранен, и некоторые другие тоже получили ранения не толь¬ко первыми выстрелами, но и когда группа Бантлайна двинулась к та¬верне, которую затем нападавшие разграбили и сожгли. Власти немед¬ленно начали усмирять сражавшихся, сдерживать огонь и наконец уже вечером сумели остановить выступление организованной группы про¬тив немецкой газеты» (Grimsted 1998:230).
В тринадцатом избирательном округе Сент-Луи Огайо (и повсюду) выборы становятся возможностью мобилизации на основе этнической принадлежности, религии, общей родины эмигрантов, расовой принад¬лежности и общего труда. В каждом случае местные организации, в ос¬нове которых лежат сети доверия или которые включают их в свой со¬став, становятся социальной базой мобилизации.
Сети доверия гасят пожар
Возьмем печально известные события XIX в. с добровольными по¬жарными командами. Как и частные милиции, которых было предос¬таточно в США в XIX в., в пожарные набирали обычно одиноких мест¬ных городских жителей из рабочего класса, этнически близких друг другу. Эти пожарные команды соревновались между собой и просто дрались:
«Драка была освященной временем традицией у пожарников. Чаще все¬го споры разгорались из-за их обязанностей. Те, кто держал бранд¬спойт, боролись за доступ к ближайшему водяному крану, команды по¬жарных машин боролись за то, чтобы первыми подсоединить бранд¬спойты. Было очень престижно первыми прибыть на пожар, но чтобы первыми его потушить, часто приходилось вступать в потасовку с прибывшими позднее командами. Чтобы как можно скорее прибыть на пожар, соперники перерезали буксирные тросы, корежили гаечными ключами спицы колес. Таким образом, пожарные команды были первич¬ными институтами и соперничающими организациями во всех смыс-лах» (Laurie 1973:77).
В Саутворке, в то время пригороде Филадельфии, в 1840-е гг. было семь пожарных команд со своими базами, которые осуществляли свою деятельность на расстоянии нескольких улиц друг от друга.
Американская республиканская Шифлеровская брандспойтная ко¬манда была названа в честь Джорджа Шифлера, подмастерья кожевен¬ника. Шифлер был первым родившимся в Америке, кого убили в улич¬ной драке в Филадельфии в 1844 г., когда столкнулись католики и про¬тестанты. Как можно судить по названию этой организации, бранд¬спойтная команда вступила в недавно образованную партию коренных американцев, антикатоликов и противников рабства — в Республикан¬скую партию. Компания Шифлера набирала работников из коренных янки. И работники этой компании часто дрались не на жизнь, а на смерть с (ирландско-католическим и демократическим) Мояменсинг-ским брандспойтным обществом и их сторонниками из бандитов — киллерами. Киллеры постоянно совершали поджоги в Саутворке, а по¬том поджидали в засаде, когда шифлеры прибудут тушить огонь. Но шифлеры в свою очередь начали, отправляясь на пожар, брать с собой мушкеты и охотничьи ружья. В результате киллеры и шифлеры часто возвращались с пожара с огнестрельными ранениями (Laurie 1973:79-82).
Со временем то, что добровольные команды больше занимались выяс¬нением отношений друг с другом на кулаках, чем тушением пожаров, а так¬же то, они часто сами устраивали пожары (и затем их воодушевленно туши¬ли), вынудило американские муниципалитеты создать профессиональные пожарные команды. Но еще десятилетия спустя добровольные пожарные команды, набранные из этнически связанных и обособленных профессио¬нальных объединений, не только охраняли спокойствие в обществе, но бы¬ли также и обществами взаимопомощи рабочих.
Исследование Клайда и Салли Гриффен о членстве в пожарных ко¬мандах в XIX веке (в Покипси, штат Нью-Йорк) обнаруживает, что обычно пожарные были из местных ремесленных объединений; в осо¬бенности из тех уже немолодых рабочих на зарплате (кому было к 30 или к 40), кто не имел перспектив продвижения ни как квалифициро¬ванный, ни как неквалифицированный рабочий. (Увы, Гриффены спе¬циально не рассматривали этнический состав пожарных команд, но географическое положение этих команд позволяет предположить, что они делились на ирландцев, немцев и янки.)
«Отсутствие перспектив в будущем — пишут Гриффены, они компенси¬ровали бурной жизнью в настоящем. Пожарные компании часто устра¬ивали экскурсии в другие города, веселые путешествия, о которых обя¬зательно подробно писали местные газеты. Одна компания отправи¬лась в Нью-Хейвен, где „на каждом углу их приветствовали фейерверка¬ми. .. а затем мэр устроил в их честь прием и праздник". На следующий день все пожарное отделение этого города провожало гостей на пароход в Нъю-Йорк... В одном письме в Daily Press читатель жалуется (в 1868 г.), что слишком много пишут о „визитах пожарников в другие го¬рода, про выпивку, легкую закуску, факелы, спичи, прекрасные букеты, хорошеньких девушек и все такое"» (Griffen and Griffen 1978:42).
Пожарные команды давали населению возможность полюбовать¬ся парадами, празднествами и другими развлечениями. Они также выработали собственные средства взаимной помощи, включая стра¬ховку похорон. Будучи обычно национально гомогенными (благодаря изолированному расселению отдельных национальных групп), они становились пунктами предвыборной агитации, центрами политиче¬ской активности. Они играли свою роль в процессе интеграции сетей доверия, организованных по профессиональному или этническому признакам, в американскую публичную политику. Благодаря деятель¬ности опекунских советов, цеховых комитетов и общегородских орга¬низаций, политические партии и профессиональные союзы затем уси¬ливали политическое участие населения на уровне города, штата и на¬циональных институтов.
Чтобы это утверждение не звучало как простой перепев слов Ток-виля о значении добровольных организаций для демократии в Амери¬ке, позвольте мне к тому же подтвердить мой тезис результатами ана¬лиза Джейсона Кауфмана о тайных обществах и сходных с ними орга¬низациях с конца XIX века (Kaufman 2002). Выделяющееся их других исследование Кауфмана свидетельствует об интенсивном создании ассоциаций в американских городах в конце XIX в. Но автор энергич¬но заявляет:
1) ассоциации угасают после Первой мировой войны;
2) потерявшие свою силу ассоциации служили ограниченным, ме¬стническим интересам, а не общему благу;
3) по большей части они процветали потому, что были построены на принципах исключительности членства, тесных связях и за¬щищенности их членов, например оказывалась помощь новым иммигрантам из одного определенного региона;
4) таким образом, они способствовали сегментации, раздробленно¬сти американской политической и общественной жизни;
5) так что в результате упадок ассоциаций был явлением положи¬тельным.
Первое утверждение оспаривает и Роберт Патнэм (который хотя и признает уменьшение числа и роли добровольных организаций, но относит это явление ко времени после 1950 г.), и Теда Скочпол, которая рассматривает организационный бум с конца XIX века, за¬тронувший национальные ассоциации, создание местных филиа¬лов, поглощение и аффилиацию, присоединения местных ассоциа¬ций и их всевозрастающую эффективность в проведении заинтере-сованной политики (Putnam 2000, Skocpol 2003, Skocpol and Fiorina 1999). Второй, третий и четвертый пункты приводят в замешатель¬ство нынешних поклонников Токвиля, который считал гражданское общество и добровольные организации главными достижениями демократии и отличительными чертами американского политиче¬ского наследия. Последний пункт представляет собой удивительное суждение о современных призывах к возрождению волюнтаризма. Из него следует, что возрождение добровольных организаций мо¬жет способствовать только местническим интересам и не может служить развитию демократии.
Тайные общества, общества взаимопомощи рабочих, частные от¬ряды милиции и пожарные команды, как и другие подобные органи¬зации XIX века, до того как начали способствовать утверждению де¬мократии, в свое время служили узкоместническим интересам. В Нью-Йорке в 1850-е гг. этнически однородные районы создавали свою милицию:
«К 1852 г., 4 000 из 6 000 членов были иммигрантами, включая: 2 600 ирландцев в эмметской гвардии, в ирландских стрелках, в ирландско-американской гвардии и девятом и шестьдесят девятом полках; 1 700 немцев имели свои объединения; двенадцатому полку были при¬даны итальянская гарибальдийская и французская гвардия Лафайе-та. С другой стороны, 2 000 "американцев" из Нижнего Истсайда со¬ставили такие исключительно нейтивистские милицейские отря¬ды, как американские стрелки и американская гвардия» (Scherzer 1992:199).
И в пограничном Милуоки публичная политика проявлялась как ор-ганизованное соперничество между янки, немцами и ирландцами, при¬чем в том, что касалось темперамента, янки решительно отличались от остальных (Conzen 1976, глава 7).
В отличие от неоднородных профсоюзов и партий политические ор¬ганизации, созданные на основе этнических, религиозных, классовых и профессиональных отличий, мешали достижению согласия и проведе¬нию совместных акций, которые были возможны, будь организации со¬зданы на более простых, но более широких основаниях. Но они приве¬ли к таким двум результатам, которые нельзя было ожидать от других организаций: они вовлекали до того изолированные сети доверия, по крайней мере отчасти, в публичную политику, и они привлекали новых членов тем, что в деятельности своих организаций шли на взаимные ус-тупки. В этом отношении они содействовали развитию американской демократии.
Основные понятия
Чтобы понять, что же происходило в США в XIX веке, мы должны сейчас по-другому (несколько сложнее) описать базовые типы отношений гра-жданин—государство, принимая во внимание три аспекта: политиче¬ские ресурсы, которые привязывают гражданина к государству, место посредника при взаимодействиях гражданин—государство; политиче¬ские связи сетей доверия.
Во-первых, политические ресурсы состоят из тех выгод и потерь, которые провоцируют людей на участие в публичной политике. Поли¬тические ресурсы состоят в широком смысле из принуждения, капита¬ла и обязательств. Принуждение включает все согласованные средства воздействия, которые приводят к уничтожению или нанесению ущерба людям, имуществу или социальным связям акторов. При этом применя¬ются такие средства, как оружие, вооруженные силы, тюрьмы, губи¬тельная информация и организованные формы проведения нужных санкций. Формы принуждения позволяют установить природу режима. При низком уровне принуждения режимы бывают непрочными, а при высоком уровне концентрации средств насилия и принуждения режи¬мы становятся грозными, устрашающими. Американское государство XIX века, если сравнить его с государствами XX века, не располагало большими ресурсами насилия и принуждения. Более того, даже имев¬шиеся ресурсы были распылены по штатам и территориям в виде мест¬ных милиций и шерифов.
Под капиталом мы подразумеваем материальные, перемещаемые ресурсы, которые в соединении с усилиями могут увеличивать потреби¬тельскую стоимость, а также притязания на эти ресурсы. Режимы, рас¬поряжающиеся значительным капиталом, например через прямой кон¬троль природных ресурсов, сами получают поддержку через принужде¬ние — до некоторой степени этот капитал делает необязательной по¬купку других ресурсов и получение согласия на прямое принуждение населения. Будучи центром развивающегося капитализма, США в XIX веке располагали достаточным капиталом, но только во взаимодейст¬вии со своими крупнейшими капиталистами.
Обязательства означают такие отношения между людьми, группа¬ми, структурами или постами, которые заставляют их принимать друг друга во внимание. Общий язык, например, крепко связывает людей и группы, так что необязательным становится применение принуждения или капитала. Связанные обязательствами местные организации так же разнообразны, как структуры насилия и капиталы. Обязательства могут выступать в форме общей религии или этнической принадлежно¬сти, торговых связей, сложившейся во время общей работы солидарно¬сти, общности вкусов и много другого. До некоторой степени обяза¬тельства такого рода связывают управляющих и управляемых, отчасти они заменяют принуждение и капитал. Но обязательство может обер¬нуться и против правительства, как это произошло на Севере и на Юге США перед гражданской войной.
Второе — посредники. Из истории мы знаем очень мало приме¬ров, когда бы между гражданами и государством устанавливались прямые связи. Обычно граждане вступают в контакт с властями по¬средством привилегированных и отчасти независимых посредников, как лендлорды, военные правители, священники и главы родов. Но¬вое американское государство установило прямой контакт со своими гражданами через такие национальные институты, как почтовая служба и отряды сборщиков налогов. Но даже в XIX в. взаимодейст¬вие гражданин—государство осуществлялось через два вида посред¬ников: через формальные организации, представлявшие определен¬ные интересы, и через членов элиты, которые были проводниками влияния правительства.
К первой категории относятся профсоюзы, группы интересов, церк¬ви и (кратковременно) группы активистов общественных движений. Вторая категория включает менеджеров, должностных лиц и некоторых оперативных работников — вроде Джорджа Джонса, который действо¬вал в чьих-нибудь интересах за политическую поддержку. Имея в виду эти два типа посредников, мы видим, что режим не сводится исключи¬тельно к гражданам и государству, но включает также некоторое коли¬чество частично самостоятельных политических акторов. Так что ре¬жим — это регулярное взаимодействие государства, граждан и назна¬ченных политических акторов.
Третье — политические связи сетей доверия. Если в течение дол¬гого времени в истории взаимодействия гражданин—государство оста¬вались опосредованными, то и люди регулярно пускались в такие вну¬шительные и рискованные предприятия, как создание тайных религи¬озных сект, торговля на больших расстояниях, а также сохранение родо¬вых связей посредством сетей доверия. Члены сетей доверия обычно держались как можно дальше от государственной власти (Tilly 2005b). Они знали, что как только власть получает контроль над сетями доверия, она или подчиняет их своим собственным государственным инте¬ресам, или наносит им ущерб, например, лишая основных ресурсов: зе¬мли, денег, рабочей силы, информации и т.п.
Список 4-1. Главные исторические исключения, когда сети дове¬рия не отчуждают себя от публичной политики
1. Сети доверия в форме религиозных сект, кланов или торговых групп обычно устанавливали собственные автономные системы правления.
2. Один режим иногда захватывал, покорял другой режим, который уже управлялся сетями доверия.
3. Политические акторы, организованные в сети доверия (например, религиозные культы) иногда захватывали власть у некоторого ус¬тоявшегося режима.
4. Сразу после прихода к власти правители организовывали собст¬венные сети доверия в форме династических браков и междуна¬родных патронажно-клиентальных систем.
5. По крайней мере временно тоталитарные и теократические режи¬мы широко инкорпорировали существующие сети доверия в авто¬ритарную систему правления.
6. Демократии также могут частично и по обстоятельствам интегри¬ровать сети доверия в публичную политику.
Впрочем, сети доверия то и дело включаются и включались в пуб¬личную политику. В списке 4-1 выделены важные исторические ис¬ключения из общего правила, согласно которому сети доверия обыч¬но изолированы от публичной политики. Эти исключительные усло¬вия складывались тремя путями: непрямым путем — через патро¬нов, попечителей или других властных посредников; непосредствен¬но — через таких акторов, которые публично представляли коллек¬тивные интересы членов сетей доверия; и еще более непосредствен¬но — при таких государственно-контролируемых устройствах обще¬ства, как теократия, фашизм или социальная защищенность.
Демократии обязательно осуществляют частичное включение се¬тей доверия в публичную политику. Если базовые сети доверия, созда¬ваемые гражданами для осуществления их коллективных предприятий, остаются в стороне от публичной политики, тогда у граждан имеется мало стимулов участвовать в этой политике, но очень сильны стимулы укрывать свои социальные связи от политической интервенции. При таких условиях почти невозможно эффективно и последовательно пре¬творять коллективную волю граждан в деятельность государства, по крайней мере без революции. Но полная интеграция, как при теократи-ях, родовых олигархиях и фашизме, также исключает возможность де-мократии. Это происходит (см. п. с 1-5 в списке 4—1) недопущением пе¬ревода коллективной воли граждан — через переговоры — в деятель¬ность государства.
Как же мы можем узнать, что сети доверия интегрировались в пуб¬личную политику? В Списке 4—2 представлены направленные индика¬торы, указывающие на признаки такой интеграции. Они включают на¬меренное стремление к защите государством или санкционирование организаций, являющихся сетями доверия, предоставление ресурсов и членов сетей доверия на службу государству и — еще более рискованно, как демонстрирует исторический опыт, — ходатайство о прямой интер¬венции государства в деятельность сетей доверия. В целом эти призна¬ки указывают на то, что люди больше не хотят укрывать свои сети дове¬рия от наблюдения и интервенции государства, что они начинают боль¬ше полагаться на государственные учреждения в осуществлении своих важных, долговременных и рискованных коллективных предприятий, то есть практически они выказывают больше доверия правительству.
Список 4—2. Признаки интеграции сетей доверия в публичную политику
В современном мире мы бы столкнулись с интеграцией сетей дове¬рия в публичную политику, если бы мы видели, что множество людей при определенном режиме делают следующее:
• создают признаваемые обществом ассоциации, общества взаимной помощи, партии, союзы, конгрегации и общины или ищут призна¬ния организаций, которые раньше существовали подпольно;
• осуществляют внутри этих организаций товарищеские, родствен¬ные, доверительные, обеспеченные и рискованные предприятия;
• разрешают членам семьи служить в национальной гвардии и полиции;
• отдают детей учиться в государственные учебные заведения;
• поддерживают тех членов семьи, которые выбирают карьеру в сфере обслуживания общества, включая правительственные учреждения;
• идут на официальную регистрацию (или по крайней мере терпимо к ней относятся) таких жизненно важных событий, как рождение, смерть и брак, а затем используют полученные свидетельства для узаконивания тех или иных сделок;
• обеспечивают общественные организации информацией о частных лицах через переписи, опросы и заявки на обслуживание;
• поручают исполнение частных контрактов надзору правительст¬венных органов;
• обращаются к правительству с просьбой наказать кого-либо или по¬мешать злоупотреблению со стороны лиц, принадлежащих к их же родственной группе, религиозной секте или экономической сети;
• используют проводимые правительством тендеры для транзакций между лицами и для накопления;
• оплачивают защиту со стороны государства фондами (например, приданым), предназначенными для поддержания межличностных связей;
• полагаются на политических акторов и/или правительственные учреждения в предоставлении жизненно важных услуг или долговре¬менной защиты.
В истории Европы первые случаи интеграции сетей доверия отме¬чаются в Республике Нидерланды в XVII в. Марджоляйн Т' Харт указыва¬ет, что новое государство Нидерланды, в отличие от своих европейских соседей, уже и в XVII в. пользовалось большим доверием. Восстание Ни¬дерландов в XVII в. против Испании привело к тому, что государствен¬ные финансы были организованы в исключительно рентабельную сис¬тему. По ходу дела местные бюргеры начали поспешно инвестировать в обеспеченные государством бумаги, связывая, таким образом, судьбу своих семей с установившимся режимом:
«Нидерландский успех отчасти можно объяснить тем, что главными инвесторами были сами должностные лица и политики. Они близко стояли к тому адресату инвестиций, которому предоставляли заем, ссуду. Иногда политические лидеры подталкивали их к инвестициям, чтобы стимулировать других. Федеральная структура предполагает также, что на местном уровне в большой степени осуществляется по¬литический контроль. Хотя имелись и другие обеспеченные инвестиции — в землевладения и дома, но к 1700 г. инвестиции капитала в государ¬ственные бумаги превзойти все остальные» (V Hart 1993:178).
Т. Харт напоминает нам, что сегментированная структура Ни¬дерландской республики облегчала работу политических брокеров, которые занимали властные позиции одновременно на муниципаль¬ном уровне, в провинциях и на национальном уровне. Они способст¬вовали тому, что Нидерландская республика рано интегрировала элитные сети доверия (Adams 2005, Davids and Lucassen 1995, Glete 2002). А простые американцы и европейцы начали вкладывать боль-шую часть своих накоплений в государственные ценные бумаги лишь через два столетия.
Но рано или поздно этот процесс пошел повсюду. Рядовые гражда¬не вступали в рискованные отношения и предпринимали долгосроч¬ные действия, связанные с повышенным риском даже тогда, когда не имели адекватной защиты со стороны своих сетей доверия. В этих об¬стоятельствах особенно привлекательными (или по крайней мере бо¬лее привлекательными) были те правительства и политические акто¬ры, которые могли обеспечить поддержку существующим сетям или создать новые, альтернативные сети. Как видно на примере Нидер¬ландов, также и некоторые дополнительные обстоятельства делали связанные с политиками сети доверия более привлекательными для широкой публики: сюда относятся дополнительные гарантии обяза¬тельств правительства, как, например, происходило, когда по мирно¬му договору само оккупационное правительство осуществляло под¬держку финансов потерпевшего поражение правительства; увеличе¬ние ресурсов правительства для сокращения рисков и/или компенса¬ции потерь, как, например, происходит, когда расширение торговли увеличивает доходы от налогов; или очевидные действия правитель¬ства по исполнению таких обязательств, которые полезны значитель¬ным новым сегментам населения, как, например, когда неграждане не только начинают пользоваться преимуществами общественного благосостояния, но и реально их получают.
Демократическая дилемма
Как эти связи влияют на демократию? Роберт Патнэм в работе об Ита¬лии и Соединенных Штатах исследует доверие и демократию в терми¬нах теории демократии, не делая никаких выводов относительно при¬чинно-следственной связи между доверием и демократией. Книга Пат-нэма «Making Democracy Work» («Чтобы демократия сработала») предо¬ставляет большой материал, свидетельствующий о важности осознания населением эффективности работы правительственных учреждений (в итальянском регионе) и об уровне участия в неправительственных гра¬жданских ассоциациях в том же районе: чем больше участие, тем выше эффективность.
В конце каждого высказанного Патнэмом аргумента происходит теоретическое смещение. Что касается правительственных институтов, Патнэм дрейфует в сторону интерпретации более эффективных инсти¬тутов как более демократичных. В том, что касается гражданского уча¬стия, Патнэм рассматривает организационные сети, социальный капи¬тал, уровень взаимодействия и проявления доверия как тесно связан¬ные и равноценные элементы. Это двойное глиссандо приводит автора к следующему выводу в конце книги: «Нелегко строить социальный капитал, но это ключевой момент в том, чтобы заставить демократию ра¬ботать» (Putnam, Leonardi and Nanetti 1993:185).
Обращаясь к истории Соединенных Штатов, Патнэм так же быстро переходит от участия граждан к демократии:
«Современное общество дает множество возможностей для фрирай-динга (иначе называемого проблемой безбилетника) и оппортунизма. Демократия не требует, чтобы граждане были бесхитростными и бес¬корыстными святыми, но это общество ненавязчиво дает знать, чего оно ждет от своих граждан — честного поведения, отказа от искуше¬ния обманывать. Социальный капитал, как опыт свидетельствует об этом со все большей силой, укрепляет в нас лучшие качества, расширя¬ет личность. Функционирование наших демократических институтов зависит и соразмерно нашему социальному капиталу» (Putnam 2000:349).
Наконец, на основе анализа Патнэма мы можем сделать еще один скромный вывод: в уже относительно демократичных режимах люди, состоящие в гражданских организациях (или даже всего лишь в органи¬зациях, созданных для общественного блага), больше склонны выпол¬нять свои обязательства перед коллективом, заставляют правительство лучше работать и больше доверяют своим согражданам (Bermeo 2000). Этот вывод важен, но он ничего нам не говорит о причинно-следствен¬ной связи демократии и доверия.
Современные теоретики демократических систем пришли к четы¬рем важнейшим выводам относительно воздействия доверия на демо¬кратию как таковую.
1. Как показывает проведенный Маргарет Леви анализ пропорцио¬нального взаимного согласия (1997), сотрудничество с прави¬тельством на основе обязательства, а не принуждения обусловле¬но ожиданием, что и другие будут равносильно участвовать в не¬сении того груза, который налагает правительство: будут платить налоги, исполнять воинскую повинность и т. д.
2. Предполагается, что при демократии уровень доверия правитель¬ству является более высоким, чем при других режимах, потому что добровольная передача власти представителям и должност¬ным лицам возможна только на основе широкого доверия.
3. Смена фракций, стоящих у власти, обусловлена верой в то, что не занимающие сейчас никакой должности лица займут должность позднее или по крайней мере должностные лица будут уделять больше внимания интересам людей.
4. С точки зрения большинства политических акторов, демократия по самой своей сути — режим более рискованный, более завися¬щий от обстоятельств, чем другие; вот почему с этой системой со¬трудничают только те акторы, которые немало доверяют дости¬жениям демократической политики.
Все четыре вывода составляют некоторый уровень доверия как необ¬ходимое условие демократии. Следовательно, сколь-нибудь значительное снижение уровня доверия угрожает демократии. Перечисленные условия также предполагают, что авторитарные и патронажные режимы выжива¬ют при гораздо более низком уровне доверия, чем демократии.
Марк Уоррен связал все четыре вывода, показав, в чем публичная политика противоречит доверию. По Уоррену, политика состоит из конфликтов по поводу товаров, давления в направлении создания объединений для коллективных действий и попыток прийти к коллек¬тивным, взаимообязательным решениям (Warren 1999:311). Все эти процессы — конфликты по поводу товаров, коллективные действия и заявки о коллективных взаимообязательных решениях — больше рас¬пространены в государственной политике демократии. Но именно эти процессы угрожают естественно сложившемуся доверию: конфликты из-за товаров порождают распри, коллективные действия разделяют общество на мы—они, а коллективные взаимные обязательства не¬равно осуществляют индивидуальные и групповые интересы. Таким образом, для демократии необходимо большее доверие, чем для дру¬гих режимов, по крайней мере в том, что касается результатов поли¬тической борьбы. Приведем здесь формулировку Уоррена: демокра¬тическая дилемма доверия.
Уоррен предлагает три различных теоретических решения этой де-мократической дилеммы: неоконсервативное, рациональный выбор и совещательное. Неоконсервативная точка зрения, выразителем кото¬рой был Френсис Фукуяма, провозглашает, что единственный способ смягчить трудность выбора состоит в том, чтобы минимизировать ко¬личество коллективных решений политических институтов и макси¬мально увеличить количество решений таких институтов, в которых уже заложено то или иное доверие: обычных коммун и рынков. Подход, основанный на модели рационального выбора, представленный Рассе¬лом Хардином, считает доверием веру в то, что другой человек или ин-ститут заинтересован в собственном благополучии; поэтому те инсти¬туты, которые действуют в пользу населения, позволяют разрешить эту демократическую дилемму. Совещательное решение, которому отдает предпочтение сам Уоррен, позволяет преодолеть эту пропасть тем, что демократическое обсуждение и доверие становятся взаимодополняющими: самый процесс обсуждения, совещания рождает доверие, а нали¬чие доверия облегчает обсуждение. Неоконсервативная теория не ви¬дит обязательной связи между демократией и доверием, в то время как рациональный подход и совещательные теории считают доверие про¬сто неотделимым от демократии.
Несмотря на то что я также обращаюсь к демократической дилем¬ме, я ее решительно переформулировал и предлагаю четвертое реше¬ние. Рассматривая доверие как такое отношение, при котором по край¬ней мере одна сторона подвергает важное для нее дело риску ошибки, неудачи или злонамеренности другой стороны, я признаю, что такие от¬ношения группируются в определенные сети, в особенности по мере то¬го, как проходит время или повышается ценность предприятия. Хотя ис¬торически сети доверия выросли по большей части вне публичной по¬литики, иногда они складываются внутри крупных политических акто¬ров (например, профсоюзов) или в самом правительстве (например, пенсионные системы ветеранов). Однако у нас есть сомнение в том, что подобные ассоциации являются основными для демократического уча¬стия. Вместо этого мы должны признать, что формы отношения сетей доверия и публичной политики имеют громадное значение. От них за¬висит возможность пропорционального взаимного согласия, а следова¬тельно, и эффективное претворение выраженной коллективной воли в действия государства.
Как ни удивительно, но один вид недоверия также становится необ¬ходимым условием демократии. Взаимное согласие ведет к тому, что население не готово вручить правителям карт-бланш, какими бы спра¬ведливыми выборы ни были бы. Соответственно, остается реальной уг¬роза, что, если власти не будут действовать согласно высказанной кол¬лективной воле граждан, граждане не только отстранят их от власти, но и перестанут поддерживать такие, всегда находящиеся под угрозой дея¬тельности правительства, как призыв на военную службу, набор при-сяжных для осуществления суда и сбор налогов. В терминах Альберта Хиршмана граждане демократических государств могут проявить ло¬яльность во время государственного кризиса, но обычно они хотя и по¬дают голос, но угрожают выходом (Hirschman 1970).
Демократическая дилемма заключается в том, как, имея в виду все вышесказанное, соединить важные для граждан предприятия и под¬держивающие эти предприятия сети с публичной политикой, не нано¬ся вреда ни сетям доверия, ни публичной политике. Такое соединение возможно лишь в условиях взаимного согласия членов сетей доверия. Если государство отказывается от принуждения и обращается к таким рычагам, как капитал в сочетании с обязательствами, то тогда государство способствует взаимному согласию. Так что траектории демо-кратизации будут решительно различаться в зависимости от того, бы¬ли ли отношения сетей доверия с правителями вначале авторитарны¬ми, теократическими, патронажными или отношениями взаимного неприятия.
Так, вариантом выхода из авторитарного правления при демокра¬тизации будет отказ от принуждения и ослабление правительственного контроля сетей доверия. Если демократизация начинается с патронаж¬ных отношений, то, наоборот, необходимо ослабление посреднического участия патронов и более прямая интеграция сетей доверия в публич¬ную политику. Мэтью Клиэри и Сьюзан Стоукс предлагают «художест¬венный сценарий» (stylized scenario) для иллюстрации обеих операций и ограниченности систем патрон—клиент:
«Демократизируется бедное, разделенное на классы общество. Бедность и неравенство подталкивают политические партии к тому, чтобы ис¬пользовать стратегию клиентелизма и фаворитизма: голоса избира¬телей и политическая поддержка покупаются за маленькие, частные уступки избирателям. Клиентелизм действует только тогда, когда и избиратели, и политические брокеры крепко связаны ячейками лично¬стных сетей, которые позволяют брокерам наказывать отдельных из¬бирателей, если они не исполняют условия договора, — заставляют их отчитываться за голоса. Клиентелизм по необходимости — высо-коперсонифицированная форма политики. Но при этом избиратели мо¬гут совершать такие действия, которые не отслеживаются патрони¬рующей партией полностью, например голосовать за нужного кандида-та в обмен на какие-то подачки. Для большей надежности партии культивируют дружеские отношения доверия со своей клиентурой» (Clear/ and Stokes 2006:10).
Клиэри и Стоукс правильно замечают, что такая система жертвует подотчетностью ради лояльности. Если я правильно описал, что проис¬ходило в Америке в XIX в., то этот период американской истории ока¬зался важнейшим этапом, когда до того изолированные сети доверия соединились с публичной политикой.
В том, что касается указанных выше важнейших условий — широ¬ты по охвату, равенству, защищенности и взаимообязательности — при интеграции сетей доверия в публичную политику, приходится по¬лагаться на действия правительства по поддержанию этих сетей дове¬рия. Они также получают власть — индивидуально и коллективно — через те связи с правительством, которые сети доверия осуществляют как посредники. У них развивается прочный интерес к деятельности правительства. Им не безразлично, какие ставки предлагает прави¬тельство. Уплачивая налоги, приобретая государственные бумаги, де¬лясь информацией с должностными лицами, будучи в зависимости от правительства в том, что касается доходов, и отдавая членов сетей на военную службу, — всеми перечисленными путями они все больше ук¬репляют свой интерес и вступают в переговоры о соблюдении своих интересов.
Заинтересованные граждане в среднем принимают более актив¬ное участие в выборах, референдумах, лоббировании, членстве в груп¬пах интересов, социальной мобилизации и прямых контактах с поли¬тиками — то есть в обсуждениях, консультациях. Напротив, те сегмен¬ты населения, которые по каким-нибудь причинам охраняют свои се¬ти доверия от участия в публичной политике, проявляют меньше ин¬тереса к правительственным действиям и не стремятся участвовать в демократической публичной политике. Причем до такой степени, что богатые, обладающие властью персоны могут просто купить должно¬стных лиц или захватить те сектора правительства, которые непосред-ственно связаны с их интересами; более того, они ослабляют публич¬ную политику дважды: выводя из нее собственные сети доверия и под¬рывая эффективность консультаций тех граждан, у кого нет их воз¬можностей.
Три главных процесса интегрируют сети доверия в публичную по¬литику: распад обособленных сетей доверия, интеграция прежде обо¬собленных сетей доверия и создание новых, связанных с политикой се¬тей доверия. Эти процессы следует считать необходимым условием де¬мократизации. Они необходимы, потому что иначе у граждан нет сти¬мулов справляться с провалами демократической политики и они будут с легкостью покидать публичную политику, когда она их не будет устра¬ивать. Интегрирование сетей доверия побуждает граждан выбирать право голоса и лояльность вместо выхода из политики.
Противоположные указанным процессы выводят сети доверия из публичной политики. Вспомним приведенные выше отличия демокра¬тизации от дедемократизации: большая скорость дедемократизации, чем демократизации, непропорционально сильное влияние власть пре¬держащих на дедемократизацию. Оба явления предопределены до не¬которой степени той легкостью, с какой люди, имеющие власть, выво¬дят свои сети доверия из публичной политики, так что они больше не оказывают на нее прямого влияния. Они могут добиваться этого следу-ющими путями: устанавливать частный контроль над некоторыми час¬тями государства, сами оплачивать такие услуги, как образование, а также покупать услуги должностного лица вместо того, чтобы обеспе¬чивать влияние на него через существующие политические институты. Впрочем, интеграция сетей доверия в публичную политику не яв¬ляется достаточным условием для демократизации; авторитарные, как и теократические режимы тоже интегрируют сети доверия. Для полного описания демократизации нам необходимо рассмотреть еще два разряда процессов: 1) изоляция категориального неравенства (на¬пример, по признаку принадлежности к определенному классу, полу или национальности и расе) от публичной политики и 2) трансформа¬ция негосударственной власти через: а) расширение политического участия, б) уравнивание политического участия, в) установление кол¬лективного контроля над правительством и г) недопущение произво¬ла со стороны политических акторов, включая правительственных агентов. Все вместе: трансформация негосударственной власти, изо¬ляция категориального неравенства и интеграция сетей доверия — обеспечивает широкие по охвату, равноправные, защищенные и взаи-мообязывающие отношения между гражданами и государством, то есть порождают демократию.
Вернемся к истории США
Если мы посмотрим на американскую политику в XIX в., то мы, конеч¬но, увидим расизм, нейтивизм, фанатизм, насилие, грубое соперниче¬ство и коррупцию. Как полагают Клиэри и Стоукс, американская поли¬тика клиентелизма и фаворитизма в сильной степени обеспечивалась личными знакомствами, когда лояльность заменяла отчетность, а поли¬тические коллективные действия подвергались строгим ограничениям. Неклиенты часто насильственно изгонялись.
Подытоживая свое превосходное описание ожесточенных выборов в конце XIX в., Ричард Бенсел признает существование строгих ограни¬чений для политического участия в Америке. Он выделяет следующие характерные черты избирателя того времени:
«...это был человек с севера, сельский житель, здесь родившийся, белый, протестант, мужчина. Не встречая на избирательных участках почти никаких препятствий, отвечавшие этим признакам мужчины голосова¬ли гораздо чаще, чем какая-нибудь другая группа в американской исто¬рии. Другие часто наталкивались на формальные препятствия или со¬циальную дискриминацию того или иного рода. Например, белые жите¬ли южных или пограничных штатов часто лишались права голоса из-за подозрения, что они не лояльны. Черные, будь они с Юга или с Севера, счи¬тались умственно и культурно отсталыми. Мормоны с Запада рассматривались как еретики, не имеющие морали (хотя они решительно из¬менили это положение в Юте). Иммигранты, жившие в городах, недос-таточно ассимилировались и потому плохо понимали американские ин¬ституты и идеалы. Не важно, что многие из них были католиками. Ко¬гда эти группы населения заявили претензии на участие в выборах — а они это сделали, — на избирательных участках закипели страсти, вспыхнуло насилие, обман и началось запугивание» (Bensel 2004:287).
Бенсел делает вывод, что применение физического насилия с це¬лью убрать с избирательных участков возможных соперников и ли¬шенных прав, компрометировало демократические свободы (Bensel 2004:90). Тем не менее этот описываемый им процесс (полный кон¬фликтов) парадоксально повышал роль выборов, стимулировал орга¬низационные действия со стороны исключенных категорий населе¬ния и устанавливал связи сетей доверия этих категорий с публичной политикой.
Несмотря на то что рабы и женщины отстранялись от участия в выборах в массовом порядке, в течение XIX в. уровень политическо¬го участия населения в США существенно вырос. С увеличением ко¬личества штатов в первой половине XIX века (Keyssar 2000:50-51) быстро исчезали имущественный и налоговый цензы на участие в выборах. Также от выборов к выборам росло участие тех, кто уже имел право голоса. Рис. 4-1 позволяет нам увидеть эти изменения. На этом рисунке графически изображены пропорция населения, участвовавшего в выборах президента, относительно общего числа населения (из Commerce 1975: I, 8, и II, 1073-1074). Заметим, что до выборов 1824 г. процедура голосования сильно менялась, так что было трудно точно подсчитать поданные голоса, но с этого времени цифры становятся надежными. В 1824 г. Эндрю Джексон обошел Джона Квинси по результатам голосования, оставив далеко позади Генри Клея и У. Г. Крофарда. Однако из-за отсутствия большинства по результатам голосования палата представителей выбрала Адам-са, а не Джексона.
В 1824 г. проголосовало около 356 000 человек (примерно 3,5% всего населения, включая мужчин, женщин, взрослых и детей, что на тот момент составляло 10,4 млн). К выборам 1828 г. (когда Джексон и Адаме снова боролись за президентство, и на этот раз победил Джек¬сон) количество голосующих увеличилось почти в три раза и прибли¬зилось к 1,2 млн, то есть 9,4% всего населения. С этого времени благо¬даря быстрому росту населения повышался и процент населения, уча¬ствовавшего в выборах президента: в 1870-х гг. голосовало 20% (конечно, освобождение рабов значительно увеличило количество взрос¬лых мужчин, имеющих право голоса, но в действительности дискри¬минация с применением насилия еще десятилетия не допускала нег¬ров на избирательные участки). Значительное сокращение числа го¬лосующих произошло во время гражданской войны в 1864 г., когда штаты, вошедшие в конфедерацию (Алабама, Арканзас, Флорида, Джорджия, Луизиана, Миссисипи, Северная Каролина, Южная Каро¬лина, Теннесси, Техас и Вирджиния), не имели права голоса в союзе, а затем в 1868 г., когда Миссисипи, Техас и Вирджиния еще формально не вошли заново в союз.
О чем же свидетельствуют приведенные цифры? Даже в конце века довольно небольшое число взрослых мужчин участвовало в выборах американского президента. По данным о выборах в Охайо в 1866 г., да¬же из этих имевших право голоса взрослых мужчин многие отдавали свой голос в обмен на какую-нибудь услугу вместо того, чтобы, углубив¬шись, сравнивать качества кандидатов в президенты. Политические брокеры очень умело собирали голоса в поддержку партий, причем часто не в пользу своих доверителей. Тем не менее произошли два изме¬нения, имевшие для американской демократии исключительную важ¬ность. Во-первых, несмотря на слабое информирование населения, все¬общее участие в публичной политике постоянно нарастало. Во-вторых, именно потому, что политические организации и брокеры черпали свои кадры прямо из среды местных работников, использовали свои эт¬нические, религиозные и родственные связи, шел процесс интеграции сетей доверия в американскую публичную политику.
Например, итальянцы Нью-Йорка начали создавать в городе свои объединения с того, что организовали исключительно итальянские об¬щества взаимопомощи и католические приходы. Вскоре, однако, они влились в публичную политику, создав политические клубы.
«[К] середине века, — пишет Сэмюель Бейли, — хорошо организован¬ные и эффективные политические машины, лидеры которых стреми¬лись приспособить к своим задачам различные социальные и экономи¬ческие группы в городе, начали играть все более важную роль в поли¬тике. Образование итальянских клубов, аффилированных в эти ма¬шины, стало первым шагом в длительном процессе включения италь¬янцев в политическую систему Нью-Йорка. Примерно так же, как это происходило с этнически однородными церковными приходами, итальянские клубы оказались со временем самым эффективным ме¬ханизмом рекрутирования итальянцев в политическую систему» (Вайу 1999:210).
Лязгающая на ходу, но все-таки работающая американская полити¬ческая машина непрерывно инкорпорировала сети доверия иммигран¬тов в национальную политику, используя исключительно местные связи.
Иногда процесс обращался вспять. В 1850-е гг. разногласия настро¬енных против рабства, против католицизма, против иммигрантов (эти настроения часто проявлялись у политических субъектов одновремен¬но) сторонников свободного труда и их демократов-оппонентов пере¬крывали процесс инкорпорации новых членов в политическую жизнь. Неитивисты, которых называли «ничего-не-знающими» насчитывали в 1854 г. 1 млн сторонников (Keyssar 2000:84). Гражданская война пре¬кратила интеграцию южных сетей доверия в национальное государст¬во, а реконструкция связала их вновь, правда, не без труда. После граж¬данской войны элита как Юга, так и Севера, чувствуя угрозу своему по¬ложению, пыталась остановить вовлечение негров, организованных ра-бочих и иммигрантов в американскую публичную политику. На Юге они преуспевали в этом начиная с 1890-х гг., главным образом лишая гражданских прав негров. Ценз оседлости, подушевые налоги, отстра¬нение за нетяжкие преступления и законы Джима Кроу — все это отни¬мало у негров-мужчин конституционное право голоса. Тем временем также и многие белокожие бедняки Юга потеряли свое право голоса (Keyssar 2000:111-113).
Обращение процесса вспять случается и в наши дни. В «Урезанной демократии» Теда Скочпол убедительно доказывает, что за последние десятилетия общественная жизнь Америки обеднела, поскольку упра¬вляющие заменяют участие рядовых граждан участием организаций, собирающих деньги (на какие-то цели), или другими влиятельными специализированными организациями, которые готовы взять у вас деньги, но отстраняют граждан от прямого участия. «Доколе центра¬лизованные и профессионально руководимые институты и общест¬венные группы сохраняют за собой право особого доступа к прави¬тельству и СМИ; пока общественные группы и лица, производящие общественный опрос, могут больше предложить баллотирующемуся политику, чем акторы другого рода, до тех пор американская граждан¬ская демократия не станет гораздо более широкой демократией — а местная деятельность добровольцев так и останется незаметной для национальных центров власти» (Skocpol 2003:281). Не употребляя, впрочем, этого термина, Скокпол на самом деле описывает изоляцию сетей доверия от национальной публичной политики. Как она утвер¬ждает, такая изоляция снижает демократичность строя и институтов.
Доверие и недоверие в Аргентине
Несмотря на громадное отличие от американской политической системы, некоторые параллельные процессы происходили и в Ар¬гентине. При всех особенностях политической системы этой стра¬ны с ее каудильо, полковниками и репрессивными режимами, мы могли бы подумать, что Аргентина будет похожа скорее на Грецию, Чили или Португалию, а не на США. На деле же чрезвычайно неров¬ные отношения центра этой страны с периферией оставляли такие островки свободы, где была возможна демократическая актив¬ность. По крайней мере в Буэнос-Айресе уже очень рано просмат¬риваются элементы демократической политики. Конституция Ар¬гентины 1853 г. гарантировала всеобщее избирательное право для достигших совершеннолетия мужчин, а дополнительные законы, принятые в следующие четверть века, распространяли право голо¬са также на коренное мужское население в возрасте 21 года или бо¬лее лет (плюс национальных гвардейцев любого возраста и жена¬тых мужчин с 19 лет)
В Аргентине военная служба играла более существенную роль, чем в Соединенных Штатах, в процессе интеграции сельского населения и иммигрантов в национальную публичную политику. Фернандо Лопес-Альвес считает, что этот процесс начинается с избрания президентом Хуана Мануэля де Росас, губернатора и в течение некоторого времени диктатора провинции Буэнос-Айрес с 1829 до 1852 гг. Указанный про¬цесс продолжался и в следующие десятилетия:
«В отличие от того, что происходило в Уругвае и Колумбии, элита Ар-гентины к началу XX в. увидела в армии инструмент интеграции низ¬ших классов в политику. В 1895 г., при том что четверть населения бы¬ла иностранного происхождения, выдвинули идею, что военная обязан¬ность будет способствовать созданию нации и "национализации" пер¬вого поколения аргентинцев, этих "сыновей иммигрантов, наводнивших страну иностранной культурой"» (Lopez-Alves 2003:205; см. также Forte 2003:146-162).
Аргентина не ввела всеобщую воинскую повинность, но она во¬влекла множество бедняков в национальную политику через службу в армии.
Рядовые граждане часто прямо вступали в публичную политику. К 1860-м выборы в Буэнос-Айресе проходили обычно так же грубо и беспо¬рядочно, как в США. Выборы проводились в церковных приходах, и там они становились местом жестокого соперничества враждующих политических и приходских клубов, выставлявших собственных кандидатов. Как сообща¬ет свидетель происходившего Felix Armesto, муниципальные выборы в при¬ходе церкви Ла-Мерсед в декабре 1863 г. выглядели следующим образом:
«Одна из партий завладевала избирательным участком и, пользуясь этим, не исключая никаких средств воздействия — даже и мошенниче¬ства, — выигрывала на выборах...
Негодование побежденных доходило до того, что они пытались атако¬вать, что часто случалось в те времена; но победители... заранее вы¬ставляли собственные партийные кадры, так что некоторые защит¬ники с церковных галерей, а другие с крыши отвечали на эти атаки камнями.
Пистолеты и другие мелкие огнестрельные орудия были привилегией богатых, как и револьвер, хотя и очень несовершенный в то время. Так что сражение велось при помощи самого простого и примитивно¬го орудия — камня, поскольку в основном дрались на расстоянии; ко¬гда же сближались лицом к лицу, то в ход шли ножи.
Осаждающие, которых обычно было больше, чем закрепившихся внутри здания, переходили к булыжникам с мостовой или приносили кучи реч¬ных камней с Баджо, откалывали от стен кирпичи и вообще пользова¬лись всем, что попадет под руку: на крышах не оставалось черепицы... ... [близлежащие дома] служили прибежищем враждебных сил, и оттуда, как и с колокольни собора, каждая сторона вела прицельный огонь по го¬ловам и глазам противников... Во всем квартале не оставалось ни едино¬го целого стекла, да и сами участники сражения были все как один ране¬ны» (Sabato 2001:38).
В отличие от Соединенных Штатов здесь в голосовании принимала участие лишь небольшая часть населения, да и та постоянно уменьша¬лась. Притом что население столицы быстро росло, участие в выборах снизилось с примерно 7% всего населения в 1820-е -1830-е гг. до 2-3% в 1870-е гг. (Sabato 2001:64).
Без сомнения, в значительной степени это снижение объяснялось громадной и всевозраставшей иммиграцией — то есть ростом населе¬ния, лишенного гражданских прав. В конце XIX в., например, только 4% испанских иммигрантов, составлявших вместе с итальянцами главный поток иммигрантов, получили гражданство (Моуа 1998:305). Из всего приезжего населения в 1895 г. гражданство получили только 0,2%, а к 1914 г. эта цифра выросла лишь до 2,3 % (Baily 1999:198). В отличие от Нью-Йорка, сообщает Бейли, буэнос-айресские итальянские иммигран¬ты включались в публичную политику, но почти исключительно через профсоюзы. Аргентина в этот период далеко отставала от Соединенных Штатов в создании эффективного механизма интеграции иммигрант¬ских сетей доверия в публичную политику.
Тем не менее политика создания ассоциаций и организаций в Ар¬гентине ширилась. В 1889 г. студенты Буэнос-Айреса создали организа¬цию под названием Гражданский союз молодежи (Union Civica de la Juventud), который встал в оппозицию политике правительства. Эта но¬вая организация вскоре привлекла к себе и последователей-нестуден¬тов, превратившись просто в Гражданский союз. В 1890 г. этот союз ор¬ганизовал демонстрацию в Буэнос-Айресе, в которой приняло участие 30 000 человек. В этом же году народная милиция при поддержке сою¬за совершила нападение на правительственные войска, но этот бунт провалился, и выяснилось, что крупные политики, подстрекавшие к этому выступлению, заключили предварительно тайную сделку с целью сменить правительство. В 1890-е гг. народная политика создания разно¬го рода организаций начинает действовать в национальном масштабе, но против нее ведут решительные действия аргентинские военные и политически значимые фигуры. В то же время массовая иммиграция из Европы — в 1914 г. 80% населения Буэнос-Айреса составляли имми¬гранты и их дети — решительно изменила общественную жизнь и на¬родную политику.
В период 1890-1914 гг. в Аргентине процветают ассоциации и ор¬ганизации. Широкое, полуконспиративное народное движение, чле¬ны которого называли себя радикалами, связало многочисленные ме¬стные политические клубы среднего класса с руководством партий¬ных комитетов. Они прибегали к обычным методам общественных движений, таким как массовые митинги и демонстрации. В регионе Буэнос-Айреса сформировались и несколько анархистских рабочих организаций. Помимо обычных для них демонстраций 1 мая и на Но¬вый год, анархисты устроили в 1899-1910 гг. около полудюжины за¬бастовок в Буэнос-Айресе и его окрестностях. Когда в 1910 г. анархи¬сты пригрозили саботировать празднование столетия независимости Аргентины, правительство провело среди них аресты по обвинению в самоуправных действиях и разгромило места их сборищ.
Тем временем аргентинские социалисты начали настоящую борь¬бу за права рабочего класса на жилье, образование, право на развод, за избирательное право для женщин и за восьмичасовой рабочий день. Социалистическая партия, основанная в 1894 г., объединила ра¬бочих с людьми свободных профессий и даже мелкими предпринима¬телями. К тому времени, когда эта партия выбрала своих первых пред¬ставителей в палату депутатов Аргентины в 1904 г., в стране уже пус¬тили корни элементы демократической политики. Этот процесс за¬кладки основ демократии предвосхищал конкретный переход к демо¬кратии, который Р. Кольер относит к 1912 г., когда президент Саенц Пенья ввел всеобщее избирательное право и тайное голосование для мужчин старше 18 лет (Collier 1999:30).
Однако даже несмотря на начало реформ в 1912 г., в стране продол¬жают сменять друг друга демократизация и дедемократизация. Арген¬тина переживает один за другим военные перевороты: 1930-1932 — генерал Хосе Урибуру;
1943-1945 — генерал Педро Ромирес, с восходящей звездой полков¬ника Хуана Перона;
1955-1958 — военные хунты захватывают власть одна за другой, сме¬щая Перона, который был избран президентом в 1946 г.;
1962-1963 — военный переворот, приведший к власти правительст¬во во главе с председателем сената Хосе Мария Гидо;
1966-1973 — многочисленные перевороты и установление военных или поддерживаемых военными режимов;
1976-1983 — новые государственные перевороты и установление во¬енных режимов, при первом генерал Хорхе Видела сверг вдову X. Перона, Исабель Мартинес де Перон, ставшую президентом после смерти Перона в 1974 г. Потерпев поражение от британских войск после того, как те вторг¬лись на спорную территорию Фолклендских островов в 1982 г., арген¬тинские военные окончательно уходят — по крайней мере до сегодняш¬него дня — из публичной политики.
Тем временем долгое пребывание у власти Хуана Перона значи¬тельно изменило политику Аргентины. В тридцатые годы XX века ар¬мейский офицер Перон симпатизировал европейским фашистским режимам. В 1946 г. он начинает собственное революционное движе¬ние — перонизм, — призывая заменить импорт собственными това¬рами (через индустриализацию) и укреплять национальную дисцип¬лину. При (временной) поддержке военных и (более или менее по¬стоянной) поддержке организованных в профсоюзы он выиграл пре-зидентские выборы в 1946 г. Последователи Перона создали громад¬ные, эффективные системы патронирования. После того как Перон в 1955 г. был отстранен военными от власти и сослан в Испанию, он вновь возвращается в Аргентину в 1973 г. Перон умер на следующий год в возрасте 78 лет. Но партия перонистов его пережила, оставаясь ведущим фактором национальной политики, причем в ее распоря¬жении до сих пор имеется внушительная сеть патронирования.
Аргентино-американский ученый Хавьер Ауйеро имел возмож¬ность внимательно изучить политический клиентилизм или фавори¬тизм перонистов и политические последствия этого явления (Auyero 1997, 2001, 2002, 2003). В стихийно возникшем рядом со столицей (Буэнос-Айрес) барачном поселке Вилла Параисо, он становится сви¬детелем деятельности перонистов — активных рабочих, которые дос¬тавляли товары и услуги беднякам в обмен на их политическую под¬держку. После свержения Перона в 1955 г. для всех правительств (во¬енных и гражданских) Вилла Параисо представлялась социальной яз¬вой, с которой надо было покончить. Местным перонистам удавалось сопротивляться этому уничтожению, причем затем они вовлекли ме-стных обитателей и в общее сопротивление авторитарным режимам Аргентины. Беспощадный военный режим, захвативший власть в стране в 1976 г., начал осаду Виллы Параисо в 1978-м, многие были арестованы. Местные источники сообщают о десятках пропавших без вести в течение этих ужасных лет (Auyero 2001:61).
Тем не менее перонистские сети уцелели в Вилла Параисо. В период массовой безработицы в 90-е гг. перонисты оказывали гораздо более действенную помощь местным жителям, чем католическая церковь. Они организовались в Unidades Basicas (UBS — комитеты простых лю¬дей), которые делали ежедневную партийную работу на местах:
«В Вилла Параисо было пять комитетов (UBS), во главе каждого стоял политический брокер. Эти комитеты распределялись по все¬му Параисо (хотя Matilde's UB административно находится вне дан¬ного поселения, цели его политической и общественной деятельно¬сти направлены на улучшение положения населения Параисо). Впро¬чем, их деятельность была шире, чем просто политика или подго¬товка к выборам. Многие представляют собой центры распределе¬ния продовольствия и медикаментов, и к брокерам можно обра¬титься за небольшой поддержкой круглый год. За последнее время эти UBS стали главными центрами разрешения проблем выжива¬ния» (Auyero 2001:83).
Клиенты перонистов не только голосуют за кандидатов своей пар¬тии, но также участвуют в партийных съездах, рисуют граффити, раз¬вешивают плакаты и исполняют другие обязанности в своем районе, когда партия в них нуждается. Женщины-брокеры демонстративно подражают милостивой леди Эвите Перон, проявляя «щедрость перо¬нистов» (Auyero 1997). Таким образом, при общем демократическом режиме продолжает функционировать разветвленная сеть отношений клиентелизма.
Тщательно анализируя политику в таких провинциях, как Мар-дель-Плата, Буэнос-Айрес, Кордова и Мисионес, Метью Клиэри и Сьюзан Стоукс обнаружили враждебность между перонистским вли¬янием и тем, что они считали проявлением информированного (осознанного) демократического участия. К этому последнему они относят получение политической информации из газет, бюллетеней кандидатов от разных партий, открытое обсуждение, за кого голосо-вать, уважительное отношение к закону и т. д. Далее авторы сообща¬ют, что и в Мексике, и в Аргентине, в менее демократических регио¬нах, население:
• считает, что способность правительственных: учреждений реагиро¬вать на требования граждан зависит от личных качеств политика, а не от тех правил, которые предопределяют деятельность соответ¬ствующего учреждения;
• больше склоняется к клиентелизму и считает, что также более склонны к клиентелизму люди их окружения;
• также менее склонно к безусловному соблюдению правовых норм (Cleary and Stokes 2006:178).
Представляя выводы Ауйеро, Клиэри и Стоукс в других терминах, можно сказать, что эти авторы отмечают важную роль сетей доверия как посредников при интеграции в публичную политику (через патро¬нов) там, где Институционно-революционная партия ИРП (в Мексике) или партия перонистов (в Аргентине) ищут себе поддержки, ежедневно используя отношения патрон—клиент.
Так что у нас есть прямые свидетельства того, что в Соединенных Штатах, Мексике и Аргентине политика клиентелизма играла роль важ¬ного посредника. Как бы низко мы ни ценили политическое участие на основе личных связей и групповых предубеждений, но включение но¬вичков в политическую жизнь через покровительство ускоряет интегра¬цию до того изолированных сетей доверия в публичную политику, при¬чем одновременно эти новички включаются в новые сети доверия, ко¬торые создает само государство или такие крупные политические акто¬ры, как профсоюзы.
Зависящая от обстоятельств, интеграция сетей доверия в публич¬ную политику — это не единственный процесс, обусловливающий де¬мократию. Для широкой демократизации необходимы также измене¬ния неравенств и негосударственной власти. Для демократизации так¬же необходимы изменения в отношениях неравенства и в публичной политике. Обратимся теперь ко второму главному и необходимому про¬цессу — изоляции взаимоотношений гражданин—государство от кате¬гориального неравенства. В главе 5 мы сосредоточимся на равенстве и неравенстве.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии