Сквозь время до нас дошла фраза Гомера, что насилие, без сомнения, окутывало и пронизывало жизнь и воображение граждан классиче¬ской Греции. Бывший когда-то моим сотрудником, безудержно остро¬умный политолог Самуэль Файнер, сформулировал это так: «Соперни¬чающие друг с другом, жадные, завистливые, неистовые, вздорные, алчные, живые, умные, изобретательные греки имели все недостатки. Они были беспокойными подданными, капризными гражданами и надменными и придирчивыми хозяевами» (Finer 1997,1:326). Помимо других форм насилия, города-государства этого региона то и дело во¬евали друг с другом.
Тем не менее в 431 г. до н. э. из Спарты в Афины отправилась де¬легация заключать мир. Все, чего требовали спартанцы от афинян (во избежание войны), так это прекратить военное и экономическое вмешательство в дела союзников Спарты. Афиняне собрались, чтобы обсудить ответ на вызов Спарты. Сторонники немедленной войны и мирного соглашения обратились к собранию. Но Перикл, сын Ксан¬типпа, одержал победу. Перикл (справедливо полагая, что в случае войны спартанцы вторгнутся на афинскую территорию по суше) ре-комендовал готовиться к войне на море и укреплять оборону горо¬дов, но не предпринимать никаких военных действий, пока спартан¬цы не атакуют.
Фукидид, первый греческий историк, писавший о событиях своего времени по современным источникам, передал нам речь Перикла. Фу¬кидид заключает эпизод такими словами:
«Такова была речь Перикла. Афиняне же, убедившись, что его совет — наилучший, приняли соответствующее постановление. Они дали от¬вет лакедемонянам [спартанцам] согласно предложению Перикла, как по каждому отдельному пункту, так и в целом, заявив, что отказыва¬ются что-либо делать по приказу, но готовы согласно договору улажи¬вать споры третейским судом под условием полного равенства. С этим ответом послы возвратились домой, и лакедемоняне других посольств больше не посылали» (Фукидид. История 1, 145).
Союзные Спарте Фивы вскоре напали на подчиненные Афинам тер¬ритории, и началась Вторая (Великая) пелопонесская война. Считается, что она длилась только десять лет до Никейского мира (421 г. до н. э.). Но, включая ее последствия, можно утверждать, что война не прекра¬щалась до того, как Спарта с союзниками покорили Афины в 404 г. Помните комедию Писистрата? В основе ее сюжета решение афинских жен¬щин отказывать мужьям делить с ними ложе, чтобы прекратить затя¬нувшуюся войну со Спартой. Великий Аристофан поставил свою коме¬дию в 411 г. до н. э.
Западные историки демократии обычно начинают с особенностей политики этих самых воинственных греческих городов-государств в период с 500 до 300 гг. до н. э. Каждый город-государство имел собст¬венную, отличную от других историю и свои институты. Однако обоб¬щенно можно сказать, что власть в этих городах-государствах принад¬лежала трем элементам: центральному исполнительному органу, сове¬ту олигархов и общему собранию граждан. Во времена Перикла Афины уже давно отстранили царей от центральной исполнительной власти и передали ее краткосрочно действовавшим магистратам, которые фор¬мировались по жребию или (в редких случаях практической или воен¬ной необходимости) выборно. Богатые кланы играли ведущую роль в великих торговых городских советах, но все граждане имели право го¬лоса на общих собраниях. Как и на собрании, когда Перикл произнес свою речь, такие собрания решали наиважнейшие для афинского госу¬дарства вопросы.
Но прежде чем мы поспешим назвать греческие города-государ¬ства первоначальными демократиями, задумаемся над одним важ¬нейшим фактом: почти половину населения Афин составляли рабы, которые не имели никаких гражданских прав. Граждане владели ра¬бами, как движимым имуществом, и были посредниками при всех контактах рабов с афинским государством. Гражданами не были и постоянно проживавшие в Афинах иностранцы, жены и дети граж¬дан. Гражданскими правами обладали только свободные совершен-нолетние мужчины. Рабы, однако, играли важную роль в афинской политии; их труд освобождал граждан-рабовладельцев для участия в публичной политике. И даже если афиняне иногда называли свою по¬литик) demokratia (правление народа), то наличие множества рабов является основой для сомнения в оправданности изучающим демо¬кратию в XXI веке считать греческие города-государства V-IV вв. до н. э. предметом своего исследования.
Две черты этих режимов позволяют отнести их к предкам современ¬ных демократий. Во-первых, они создали такую модель гражданства, которая не имела известных предшественников. Конечно, представите¬ли древних родов и богатые люди имели политические преимущества в греческих городах-государствах. Однако по крайней мере на независи¬мом собрании каждый гражданин — патриций или парвеню (выскоч¬ка), богатый или не богатый — имел голос и примерно равные отношения с государством. Второе — эти режимы обычно проводили широкую ротацию гражданской ответственности. В Афинах даже магистраты со¬стояли из назначенных по жребию на один год, а не из избранных или получивших должность по наследству. Так что у граждан были равные права и обязанности.
Однако еще сильнее аргументы против того, чтобы называть эти режимы полноценными демократиями. Характеризовались ли в этих городах-государствах отношения между государством и граж¬данами как широкими, равноправными, защищенными и взаимо-обязывающими процедурами обсуждения? Если мы остановим наше внимание на свободных, совершеннолетних мужчинах, которые счи¬тались гражданами, то ответ будет, возможно, положительным; именно поэтому многие историки считают, что греки изобрели де¬мократию. Но если мы будем принимать во внимание все население, находящееся в юрисдикции государства — женщин, детей, рабов, многочисленных иностранцев, — ответ будет решительно отрица¬тельным. Более того, неравенство вообще пронизывало политиче¬скую систему городов-государств. В Афинах огромная масса населе¬ния была исключена из сферы защищенных и взаимообязывающих процедур обсуждения. По этим стандартам и в республиканском Ри¬ме не было демократии.
Какие же режимы были устроены демократично, как и почему? Прежде чем в следующих главах мы перейдем к разъяснению демокра¬тизации и дедемократизации, в настоящей главе мы сделаем обзор то¬го, где и когда установились демократические режимы. Здесь же мы продемонстрируем некоторые схемы изменений и вариативности де¬мократических форм, которые позже будут разъяснены. Аргументы складываются в пользу того, что Западная Европа и Северная Америка в конце XVIII века стали главной ареной установления демократий в на¬циональном масштабе. На этом материале можно прояснить, как на протяжении веков демократия возникала, разрушалась и меняла свой характер.
В период с 300 г. до н. э. до XIX в. н.э. несколько европейских режи¬мов переняли варианты греческой модели: привилегированные мень¬шинства относительно равноправных граждан занимали высшее поло¬жение в государствах за счет не имевшего таких же прав большинства. Во времена республиканского правления (то есть когда власть не была в руках тирана) такие торговые города-государства, как Венеция, Фло¬ренция и Милан, жили трудом подчиненных, бесправных классов. Пос¬ле того как превратности флорентийской политики приостановили в 1512 г. его карьеру государственного служащего и дипломата, Никколо Макиавелли начал свой труд о политике, который и по сей день остает¬ся обязательным чтением. Его Discourses посвящены якобы конституци¬ям классического Рима, но на самом деле подробно анализируют совре¬менную ему итальянскую политику.
Обращаясь к традиции, основы которой заложил афинянин Аристо¬тель, Макиавелли соглашался со многими авторами, уже установивши¬ми три основных типа правления: монархию, аристократию и демокра¬тию. Эти же авторы считали, что монархия превращается в тиранию, аристократия в олигархию, а демократия — в «распутство» (licentious¬ness) (Machiavelli 1940:111-112). Впрочем, по Макиавелли, в лучших конституциях сбалансированы три элемента — государь, аристократия и народ. Легендарный законодатель Ликург даровал именно такую кон¬ституцию долго существовавшей Спарте, в то время как столь же леген¬дарный афинский законодатель Солон совершил ошибку, установив лишь народное правительство.
Тем не менее соответственно своей интерпретации греческого и римского режимов Макиавелли постепенно находит аргументы в поль¬зу выбора между всего лишь двумя моделями: принципатом, где прави¬тель управляет при поддержке аристократии и добивается расположе¬ния населения, предоставляя хорошую работу (идеализированное пред¬ставление Флоренции при более милостивом Медичи), и республикой, где в действительности правит аристократия, назначая исполнитель¬ные органы и осуществляя правосудие в отношении простого народа (идеализированное изображение республиканской Флоренции, кото¬рой он долго служил до своей ссылки).
Что же описывал Макиавелли? В итальянских городах-государствах не было рабов, но в других отношениях они поразительно напоминали греческие города-государства. Хотя крупные города обычно имели соб¬ственные собрания совершеннолетних мужчин-собственников, они редко согласовывали с ними свои действия, кроме как в случае крайней необходимости. Небольшой процент всех совершеннолетних мужчин были полноправными гражданами—членами правящих советов, и еще меньше могли получить главные должности. Все города-государства имели подчиненные территории, откуда в государство поступали дохо¬ды, но которым не предоставлялись никакие политические права. Фак¬тически женщины, дети и слуги также не имели политического положе¬ния в обществе. Но будь то принципат или республики, там не было ши¬роких, равноправных, защищенных и взаимообязывающих процедур обсуждения.
Никаких демократических режимов в национальном масштабе До тех пор не было нигде в Европе или вообще на Земле. Европа открыла демократию в двух отношениях: создав определенные, хотя и ограниченные институты гражданства в греческих и итальянских городах-государствах, а затем ведя борьбу за широкие, равноправ¬ные, защищенные и взаимообязывающие процедуры обсуждения по поводу политических назначений и определений политического курса. Но только в XVIII веке был сделан решительный шаг в этом направлении, только в XIX веке установились частичные демокра¬тии в Западной Европе и ее колониях, и только в XX веке началось сколько-нибудь значимое предоставление прав граждан женщинам в Европе.
Многие читатели посчитают нашу позицию евроцентричной, мо¬дернисткой или даже чем-нибудь худшим. Хорошо, что же тогда мож¬но сказать о простых демократиях скотоводов, охотников-собирате¬лей, живущих своим трудом крестьян, рыбаков и отрядов воинов вне Западной Европы? Оставив в стороне подчиненное положение жен¬щин в политической жизни почти всех этих общин, позвольте мне сра¬зу же заявить: некоторые элементы демократии повсеместно присут¬ствовали в мире в малых масштабах до XVIII века. Отдельно взятые, некоторые формы широкого участия, некоторого равенства, согласо¬вания и, реже, защищенности присутствовали в местных и региональ¬ных политиках. Еще за тысячу лет до того, как проблески демократии появились в Европе, на всех обитаемых континентах время от време¬ни собирались советы глав родов для принятия важных коллективных решений. Если, подразумевая демократию, мы ищем всего лишь сог¬ласованное принятие коллективных решений, то корни демократии уходят далеко во тьму веков.
Здесь я снова формулирую вопрос, который должна разрешить на¬стоящая книга: при каких обстоятельствах и каким образом отношения государства и его подданных становятся более или менее широкими, равноправными, защищенными и взаимообязывающими процедурами обсуждения? Как происходит демократизация и дедемократизация в национальном масштабе? Как они влияют на качество политической жизни? Для решения этих вопросов мы можем почерпнуть материал в истории западных стран и их колоний XIX века, опыт которых распро¬странился по всему миру лишь в XX и XXI вв. Демократия — это явление современности.
Предшественники демократии
В европейском опыте до XIX века в основном четыре устройства обнару-живали элементы широких, равноправных, защищенных и взаимообязывающих процедур обсуждения: 1) купеческие олигархические союзы, 2) крестьянские общины, 3) религиозные секты и 4) революционные движения. Итальянские города-государства представляли собой ранние варианты тех урбанистических образований, которые процветали до XVIII века. Хотя голландские бюргеры (как и лица, занимавшие такое же положение в итальянских городах-государствах) наживались на тру¬де горожан, не имеющих право участвовать в выборах, на труде кресть¬ян и ремесленников на зависимых территориях, они обычно создавали объединения граждан, которые обеспечивали ротацию должностных лиц, укомплектовывали ночные дозоры, управляли гильдиями и на об¬щих собраниях обсуждали городскую политику и принимали решения. По всей торговой Европе городские олигархи были вовлечены в дея¬тельность, напоминавшую демократию (Blockmans and Tilly 1994, te Brake 1998, Mauro 1990). Но при этом они оставались олигархами. Кро¬ме того, фактически они никогда не поднимались до уровня националь¬ного правительства, осуществляя свою деятельность лишь в масштабе городов-государств (Prak 1999).
Некоторые европейские крестьянские общины были тем, что люби¬тели оксюморонов называют плебейскими олигархиями. Они практи¬ковали ротацию выборных должностей через выборы или по жребию, у них были хорошо защищены права участия, они собирались на общие собрания, выносившие обязательные решения и устанавливавшие юридические процедуры по рассмотрению ущербов, причиняемых от¬дельным лицам или общине (Barber 1974, Blickle 1997, Cerutti, Descimon and Prak 1995, Luebke 1997, Wells 1995). Но почти повсеместно такого рода гражданами могли быть или совершеннолетние мужчины, или владевшие собственностью совершеннолетние мужчины главной об¬щины. Крестьянские общины часто контролировали подчиненные тер¬ритории, где население не имело никаких прав гражданства.
Подобного рода устройство характерно для горной части Швейца¬рии. В книге, которую автор осмелился назвать «Ранняя демократия со¬временного типа в Гришоне», Рэндольф Хед так описывает практику швейцарского кантона, который называют по-разному: Граубюнден (французское название этого кантона Гришон, итальянское Гриджоне) или Ретический Фристейт (Rhaetian Freestate):
«Каждая жизнеспособная политическая организация должна прини¬мать законные решения — то есть решения, поддержанные большин¬ством ее членов, — и должна распределять доходы и обязанности предсказуемым путем. В деревенских и политических общинах в Рети-ческом Фристейте утвердилось особое (хотя, конечно, не уникальное) отношение к этим задачам: законными были те решения, которые принимались большинством собравшихся на собрании совершеннолет¬них мужчин, и политические товары распределялись пропорционально среди членов или делением, если возможно, или ротацией доступа к ним среди имеющих право быть избранными. Эти два принципа отра-жали и социальную практику, и концептуальные установки деревен¬ских общин позднего средневековья. На практике деревня представля¬ла из себя группу землепашцев, каждый из которых обрабатывал свою собственную землю при коллективном управлении. Это отражает также тот факт, что материальные льготы от коммуны распреде¬лялись среди ее членов, а не оставались в общем владении. Однако кон¬цептуально деревенская община была объединением равноправных членов. Это равенство отражалось в обязанности всех членов участ¬вовать не только в собраниях, но и в исполнении общественных обя¬занностей» (Head 1995:74).
В этих деревнях мужчины, имевшие ферму (а иногда их вдовы), считались гражданами. Наемные рабочие, слуги и дети гражданами не считались. Многие варианты таких структур в крестьянской Европе бы¬ли далеки от широких, равноправных, защищенных и взаимообязываю-щих процедур обсуждения.
Некоторые религиозные секты, в особенности пиетистских и при-митивно-христианских традиций, практиковали в своих конгрегациях своего рода демократию. Была ли у них общая собственность или нет, но члены конгрегации обращались друг с другом как равные, проводи¬ли ротацию ответственных постов в приходе, подчинялись общинной дисциплине и собирали общие собрания для принятия коллективных решений (MacCulloch 2003). В северных странах религиозные конгрега¬ции использовали объединения, которые действовали более или менее демократично и стали ядром реформистских движений задолго до того, как простые люди в остальной Европе получили право на объединение; поддерживаемые церковью объединения стали в дальнейшем образцом для светских организаций (Lundqvist 1977, Ohngren 1974, Seip 1974, 1981, Stenius 1987, Wahlin 1986). Представляется вероятным, что рас-пространение таких реформистских объединений в XVIII веке в Норве¬гии, Дании, Швеции и Финляндии послужило основанием для раннего развития социальных движений и демократических институтов на се¬вере Европы.
Задолго до XVIII века европейские революционные мобилизации (в особенности те, что были окрашены в тона традиций пиетизма и примитивного христианства) иногда провозглашали борьбу за обще¬ственное согласие и радикальный эгалитаризм. В Англии, хотя ни католики, ни англикане не грелись там у демократических костров, про¬тестанты-диссиденты разных направлений, включая квакеров и кон-егационалистов, ВЫДВИГали эгалитарные программы. Некоторые призывали перейти к прямому правлению через парламент, избран-ный на основе всеобщего избирательного права для мужчин. Квакеры пошли еще дальше, установив в своих конгрегациях некоторое равен¬ство мужчин и женщин.
Внутри революционной армии нового образца Оливера Кромвеля радикалы установили свои органы власти через избранных предста¬вителей, красноречиво называвшихся «агитаторами». Во время вели¬ких дебатов в Патни на «общем совете» армии (октябрь-ноябрь 1647 г.) зять Кромвеля Генри Айртон выступил за авторитарное руководст¬во перед лицом опасности. Полковник Томас Рейнборо ответил на вы¬зов Айртона удивительно демократично, хотя все еще «по-мужски». «Я полагаю, — сказал он, — что и самый последний бедняк, живущий в Англии, должен иметь возможность прожить такую же жизнь, как и самый могущественный человек. Так что, сэр, я думаю, ясно, что каж¬дый человек, которому надо жить под правительством, должен снача¬ла, по своему собственному согласию, поставить себя под это прави¬тельство; и я думаю, что последний бедняк в Англии вовсе не привя¬зан к тому правительству, за подчинение которому он не отдал свой голос. И я сомневаюсь, англичанин ли тот, кто в этом сомневается» (Gentles 1992:209).
В то же время левеллеры в армии и в Лондоне распространяли радикальный призыв к написанию конституции, известной так же как Народное соглашение. Соглашение включало в себя пункты, о перераспределении мест в парламенте посредством пропорцио¬нальных выборов, которые должны были проводиться через каждые два года, и о верховенстве Палаты общин (Gentles 2001:150). Левел¬леры заявляли, что говорят от имени народа Англии. Но, конечно, они проиграли.
Примерно столетие спустя начали побеждать демократические ре¬волюции. Американская революция (1765-1783) началась с сопротив¬ления сбору королевских налогов и торговому контролю, навязанному Британской короной в попытке хоть как-то возместить финансовые по¬тери от Семилетней войны (1756-1763). Но, объединяясь поначалу во¬круг требования «никакого налогообложения без представительства», американские революционеры вскоре перешли к демократическим программам. Они не только создавали корреспондентские комитеты, объединяя силы сопротивления произволу британской власти по всем колониям, но они также требовали у короля и парламента прав представительства. Более того, борцы с произволом в самой Великобритании, такие как Томас Пейн и Джон Вилкис, присоединились к этому движе¬нию и начали выступать с доктринами народного суверенитета (Brewer 1980, Morgan 1988, Tilly 1995, глава 4).
В конце XVIII века появляются все более настойчивые требования широкого участия в местном и региональном парламентах Нидерлан¬дов. Имеющая большое значение книга P.P. Пальмера «Эпоха демокра¬тической революции» (1959,1964) ставит в один ряд движение в Нидер¬ландах 1780-х гг., возглавляемое партией «патриотов», и американскую революцию — как демократические революционные движения. Нидер¬ландские войска приняли непрямое участие в войне на стороне амери¬канской революции и потерпели жестокое поражение от превосходяще¬го их по силам британского флота. Еще во время этой бедственной во¬енно-морской кампании в Нидерландах разразилась своего рода война памфлетов. Сторонники принца Оранского нападали на власти Амстер¬дама и его провинцию Голландия, в то время как противостоявшие им «патриоты» (в основном находившиеся в Нидерландах) отвечали тем же; каждая сторона обвиняла противника в том, что страна оказалась в опасном положении.
Имея в виду американский пример, патриоты призывали к (пред¬почтительно мирной) революции. В 1780-е гг. начинается настоящая кампания петиций: сначала с требованием признать Джона Адамса за¬конным представителем того, что еще не определилось, но затем стало Соединенными Штатами Америки; затем с предложением средств раз¬решения многих политических проблем в стране. Гражданские комите¬ты (созданные, возможно, по образцу корреспондентских) вскоре нача¬ли формироваться по всем городам Нидерландов наряду с гражданской милицией. При чрезвычайной сегментации, раздробленности полити¬ческой системы непрерывный прессинг этих организаций на местном и региональном уровнях производили желаемое действие.
В период 1784 -1787 гг. фракции патриотов сумели ввести в дейст¬вие новые, менее аристократические конституции в целом ряде городов Нидерландов и даже в одной провинции Оверэйсел. Однако принц Оранский и его сторонники все еще имели два важных преимущества: финансовая поддержка со стороны Британии и военная от шурина принца — короля Фридриха Вильгельма Прусского. В 1787 г. прусское вторжение покончило с патриотическим революционным движением в Нидерландах (te Brake 1989, 1990, Schama 1977).
После того как Франция объявила войну Британии и Нидерландам в 1793 г., патриоты-франкофилы снова перешли в оппозицию. Француз¬ское вторжение в 1795 г. привело к установлению Батавской республики где в 1796 -1798 гг. у власти была избранная Национальная ассамб¬лея пока военный переворот во Франции не вытеснил радикальных де¬мократов. С этого времени и до конца наполеоновских войн здесь уста¬навливается номинально независимое королевство под властью брата Наполеона — Луи, а затем оно превращается в составную часть недемо¬кратичной Франции. Так что если американские демократы победили, то нидерландские демократы проиграли. Серьезная демократизация начинается в Нидерландах только в XIX веке.
Демократизация и дедемократизация во Франции, 1600-2006 гг.
Опыт Нидерландов 1780-1830 гг. преподает нам важный урок. Даже в недавние времена демократия была неустойчивой и обратимой формой правления. Чтобы убедиться в том, что демократия — явление новей¬шего времени, что она может быть обратимой и неустойчивой, исследу¬ем историю Франции с 1600 г. Здесь я буду опираться на мои работы по политической истории Франции, чем я занимался всю жизнь (в особен¬ности Shorter and Tilly 1974; Tilly 1964; Tilly 1986; Tilly 1993, глава 5; Tilly 2004, Глава 4). Опыт Франции решительно противоречит обычным объяснениям демократизации и дедемократизации. Он категорически опровергает представление о демократизации как о постепенном, про¬думанном и необратимом процессе, как о готовом наборе политиче¬ских изобретений, которые народ просто применяет там и тогда, где и когда он к этому готов. Напротив, опыт Франции демонстрирует, что необходима борьба и толчок как для построения демократии, так и для отхода от нее.
Через два десятилетия после американской и нидерландской ре¬волюций Французская революция (1789-1793) дала истории самые важные образцы национального демократического правительства. Жестом афинян, о котором вполне мог бы скорбеть Макиавелли, мо¬лодые французские революционеры заменили суверенного короля и его совет парламентом, который был полностью выбран гражданами. Они вернулись к централизованной исполнительной власти только после бесконечных экспериментов и серьезной борьбы (вплоть до гражданских войн), когда в 1799 г. к власти пришел Наполеон (Woloch 1970,1994). При Наполеоне же демократия увяла, а потенци¬ал государства возрос.
Впрочем, авторитарный режим Наполеона никоим образом не оста¬новил ни продвижения вперед к демократии, ни новых возвратов к не¬демократическому устройству (краткий обзор французских конститу¬циональных режимов и выборов см. Caramani 2000:292-373 и Caramani 2004:146-148). В течение XIX века Франция не только вернулась к (более или менее конституционным) монархиям в 1815-1848 гг., но даже совершила еще одну демократическую революцию, а затем вернулась назад к авторитарному режиму (1851-1870) при Луи-Наполеоне Бона¬парте. За сравнительно мирной и сравнительно демократической рево¬люцией (1870 г.) последовала борьба с коммунами (и внутри них) в Па¬риже и других крупных городах.
Коммуны знаменуют, однако, лишь полпути от Великой Француз¬ской революции 1790-х гг. до современного режима Франции. Про¬должительная Третья республика (бывшая относительно демократи¬ческой, правда, не предоставившая прав женщинам) оформилась в 1870-е гг. и продержалась вплоть до нацистской оккупации в 1940 г., хотя более или менее устойчивый демократический режим утвердил¬ся лишь с завершением крупных послевоенных битв (1944-1947 гг.). Наконец, женщины получили право голоса (1945 г.) и право зани¬мать выборные должности во Франции (но даже и в этом случае мы можем считать жестокую гражданскую войну в Алжире 1954-1962 гг. и возвращение из-за военной угрозы к власти Шарля де Голля в 1958 г. как своего рода демократическую рецессию; наконец, вспом¬ним широкую мобилизацию против де Голля в 1968 г. — это еще один изис демократии). Имея в виду, что мы практически не упоминали менее значительные периоды отступления демократии (в период с 1789 г. до наших дней), Франция прошла по крайней мере четыре значительных периода демократизации, но также и три периода де-демократизации.
Для большей ясности вернемся к нашим описаниям в терминах «по¬тенциал государства/демократия». В этих терминах Франция (как вид¬но по рис. 2-1) проделала очень сложное по траектории движение с 1600 г. по настоящее время. Но несмотря на множество изгибов, график на самом деле все упрощает для целей нашего последующего анализа. Возьмем середину XVII века. В 1600 г. Франция в самом деле была в низ¬шей точке и демократии, и потенциала государства, так как она вышла с большими потерями из грандиозных религиозных войн XVI в. В потре¬панном королевстве было весьма мало широты, равенства, защищенно¬сти и взаимосвязи. Затем при воинственных королях потенциал госу¬дарства несколько восстановился, но для основной массы народа Фран¬ции не происходило никакого движения в направлении, хоть отдаленно напоминающем демократию.
Франция периода 1648-1653 гг., частично восстановившаяся после анархии при Генрихе IV и Людовике XIII, вновь попадает в ту же анархиче¬скую зону низкого потенциала государства и минимальной демократии. Гражданские войны Фронды несколько раз дробили Францию, в то время как молодой Людовик XTV со своими советниками только начал восстана¬вливать контроль над огромными регионами в середине 1650-х гг., и лишь с 1680-х гг. он подчиняет себе большие территории протестантской авто¬номии в рамках самопровозглашенного католического государства.
Нам не нужно прослеживать все повороты и зигзаги политической истории Франции с 1600 г. по сегодняшний день; по этой диаграмме мы можем понять следующее:
• в первой половине XVII века режим Франции оставался полно¬стью вне зоны демократии, при этом режим Франции то набирал потенциал государства, то терял его с головокружительной скоро¬стью;
• потенциал государства значительно возрос только тогда, когда ко¬роль со своими приближенными советниками сумел подчинить преимущественно автономных соперников или откупиться от них; однако мятежи и претензии региональных магнатов несколь¬ко раз приостанавливали рост потенциала государства и даже его сокращали;
• во второй половине того же столетия объединение страны в пери¬од правления Людовика XPV увеличило потенциал государства за счет еще большего отступления от всего того, что хоть как-то мог¬ло напоминать демократию; региональные правители и анклавы теряли независимость в массовом порядке;
• направление развития существенно не менялось до революции 1789 г., когда во Франции начинается необычный эксперимент с демократическими формами;
• однако вскоре усилия революционеров по борьбе с внутренними и внешними врагами привели к тому, что потенциал государства вновь укрепляется за счет демократии;
• с конца наполеоновских войн (1814 г.) до конца Второй мировой войны страна постоянно меняет курс, переживая то всплески де¬мократизации, то дедемократизацию; причем на каждом этапе потенциал государства возрастает;
• в послевоенный период Франция создала демократическое госу¬дарство с высоким потенциалом, которое (во всяком случае до сих пор), кажется, существенно не изменило направление развития.
Что же мы видим перед собой? Демократическое государство с высо¬ким потенциалом? В сравнении с Ямайкой и Казахстаном французское государство осуществляет существенно больший контроль над населе¬нием, ресурсами и деятельностью на своей территории. Несмотря на не¬прерывную борьбу за свои права и обязанности или, скорее, благодаря ей французские граждане имеют довольно широкие и равные права в отношениях с государством. Они пользуются широкими гражданскими правами. Через выборы, опросы, прессу, социальные движения и через прямой контакт с официальными лицами они участвуют во взаимнообязательных процедурах обсуждения по вопросам публичной политики. Хотя французские граждане часто жалуются на незащищенность, в це¬лом они защищены от государственного произвола гораздо лучше, чем граждане Ямайки и (в особенности) Казахстана. Однако эти институты появились лишь после двух столетий борьбы за изменение французской публичной политики.
Список 2-1 позволяет нам взглянуть на те же перемены по-другому. Я посчитал «революционной ситуацией» все моменты французской ис¬тории с 1648 г. до настоящего времени, когда какая-нибудь вооруженная группа, при поддержке достаточно большого числа граждан, устанавли¬вала контроль над значительной территорией и/или имела в своих ру¬ках значительные сегменты государственного аппарата в течение меся¬ца или больше. {Результат таких революционных действий в этой пер¬спективе выражается в реальном переходе власти от одного правящего субъекта к новому правящему блоку.) Хронология добавляет недостаю¬щее к предложенному мной выше описанию французской истории: то и яело возникавшие восстания, доходившие до создания революционных ситуаций, стали реакцией на исключительно успешное укрепление по¬тенциала государства Людовиком XTV во второй половине XVII в.
Список 2-1. Революционные ситуации во французской метрополии, 1648-2006 гг.
1648-1653 Фронда
1655-1657 Восстание Тарданицада Tardanizat rebellion (Гиень)
1658 Война Саботье (Солонь)
1661-1662 Восстание Беножа (Гиень)
1662 Войны бедняков (Булонь)
1663 Восстание Одижо (Гасконь)
1663-1672 Партизанская война «ангелочков» (Руссильон)
1675 Восстания Гербовой бумаги и Красных колпаков (Бретань)
1702-1706 Движение камизаров в Севеннах и Лангедоке
1768-1769 Корсиканское восстание
1789-1799 Многочисленные французские революции и контрреволюции
1815 Сто дней
1830 Июльская революция
1848 Французская революция
1852 Государственный переворот Луи Наполеона
1870 Падение Франции, немецкая оккупация, республиканские ре¬волюции
1870-1871 Многочисленные коммуны
1944-1945 Сопротивление и освобождение
В значительной степени усилия короля в это время были посвящены установлению новых налогов для содержания центрального админист¬ративного аппарата и, в особенности, для ведения войны. Большие вос¬стания обычно начинались с разрозненных проявлений недовольства новыми налогообложениями, но затем они превращались в мощную, консолидированную оппозицию под руководством представителей ме¬стной власти и региональных властей. Жестокие восстания камизаров 1702-1706 гг. были исключением: они были спровоцированы попыткой Людовика XTV уничтожить протестантские районы и их автономию. Но во всех случаях король и его все более могучие вооруженные силы спо¬собствовали укреплению потенциала государства, подавляя сопротив¬ление, оказываемое центральной власти. К началу XVIII в. французское королевство становится сильнейшим в Европе.
Тем не менее революционные ситуации продолжают складываться и в XVIII в., а в XIX в. — еще чаще и быстрее. Так что до конца Второй ми¬ровой войны страна периодически переживает значительную фрагмен¬тацию государственного контроля над населением, ресурсами и терри¬торией. Если же мы включим факты возникновения революционных ситуаций еще и во французских колониях, то Алжирская и Вьетнамская войны значительно увеличат период угрозы революционных разруше¬ний. Таким образом, хронология даже в большей степени, чем приве¬денная диаграмма, демонстрирует, что демократизация во Франции была результатом революционной борьбы.
Так о чем же свидетельствует бурная история Франции с 1600 г. до наших дней? Три основные черты демократизации и дедемократиза-ции во Франции требуют анализа. Первое — до 1789 г. режим даже не приближался к территории демократии. Но с этого момента он то и дело приводил к созданию относительно демократических форм прав¬ления; чем же обусловлен этот кардинальный поворот? Второе — не¬смотря на то, что изменение режима начиналось революционным пу¬тем, много раз происходило обращение вспять, причем каждый раз довольно быстро. Чем объяснить, что дедемократизация происходила быстрее, чем демократизация? Третье — политические потрясения, такие как масштабная революция 1848 г. и трагические потери фран¬ко-прусской войны, непропорционально сильно ускорили демократи¬зацию во Франции. Как связана демократизация с революциями и другими потрясениями?
Первый вопрос направляет наше внимание на то, как изменялось взаимодействие режима с гражданами до 1789 г. Как мы в деталях уви¬дим позднее, степень укрепления потенциала государства сильно варь¬ировалась от режима к режиму, соответственно степени вовлечения граждан для согласования относительно тех управляемых государством ресурсов, которые уже контролировались гражданами. В предельном случае власть в тех государствах, где есть богатые природные ресурсы, вовсе не нуждается в согласованиях с гражданами, если государство держит в своих руках добычу нефти, золота, алмазов или других ценных полезных ископаемых.
В противоположном случае в чисто аграрных экономических сис¬темах увеличение потенциала государства происходит только через прямые поставки сельскохозяйственных продуктов или их денежного выражения — государству. При этом предполагается, что государство участвует в сделках с землевладельцами и создает институты, непо¬средственно осуществляющие эти поставки. Между двумя крайними состояниями мы видим государства, в основе которых лежит высо коммерциализированная экономика — Нидерланды представляют собой прекрасный пример, — где государство не может просто отчуж¬дать продукты производства, но и не нуждается в том, чтобы вступать в сделки с крестьянами или землевладельцами. При таком укладе эко¬номики для ее функционирования достаточно разумного консенсуса, достижимого путем заключения сделок и транзакций с торговцами (Adams 2005, Tilly 1992). Вот почему для европейских систем полуде¬мократического правления были так важны купеческие олигархии.
Широкие переговоры с целью заключения сделок создавали усло¬вия для демократизации в двух важнейших отношениях: власть в этих условиях становилась зависимой от одобрения большого числа своих граждан, а также утверждались права и обязательства, достигавшие да¬же уровня взаимозависимости. В то же время такое развитие делает возможным и дедемократизацию: условия, одобряемые одной группой граждан, регулярно ущемляют интересы элит, которые до того получа¬ли содержание от тех же самых граждан и жили за счет их ресурсов. Зе¬млевладельцы часто проигрывают, когда выигрывает государство. По¬нимание этого формирует у нас представление о том, что условия для вступления режима в демократическую борьбу складываются при зна¬чительном изменении уровня переговоров по поводу ресурсов, которые обеспечивают деятельность государства, между гражданами и государ¬ством, — и это действует не только во Франции, но и во всем мире.
Второй вопрос — почему дедемократизация происходит обычно бы¬стрее, чем демократизация, — открывает нам совершенно новую перспе¬ктиву. Как показано на рис. 2-1, Франция исключительно быстро продви¬нулась на территорию демократии после 1789 г., в течение 1848 г. и в кон¬це Второй мировой войны. В указанные периоды борьба между властями и подданными уже шла в течение некоторого времени: целый ряд споров о доходах, правах и автономии полупредставительных институтов шел до 1789 г.; продолжительная борьба короны с ее противниками проходила в 1830-е и 1840-е гг.; сопротивление немецкой оккупации и марионеточно¬му государству Виши в последние годы Второй мировой войны.
Но в каждом случае дедемократизация происходила гораздо быст¬рее, чем предшествующая (или последующая) демократизация. Также во всех этих случаях ускорению демократизации предшествовала ши¬рокая мобилизация народа. В случаях обратного развития глубокий раскол в правящей коалиции предшествовал решительным действиям отколовшихся сегментов (прежней коалиции) по удержанию или воз¬вращению своей власти. Короче, быстрая дедемократизация была ре¬зультатом не разочарования народа в демократии, но в основном — предательства элиты.
Анализируя отступления демократии в XX веке, Нэнси Бермео при¬водит следующее, правда, узкое наблюдение:
«Хотя пассивность граждан облегчает демонтаж демократии, нельзя отрицать, что изученные нами здесь демократии были уничтожены собственной политической элитой. При этом дейст¬вия элит могут идти по разным траекториям. В одном крайнем случае политики (а иногда монархи) намеренно выбирают дикта¬туру. Они или становятся диктаторами сами или сознательно ставят фигуру с антидемократическими убеждениями во главе правительства. В другом крайнем случае политические элиты до¬пускают диктатуру по своей неспособности удержать власть: они делают одну за другой ошибки, так что складывается коалиция и совершается переворот. Причем эти ошибки удивительно схожи, несмотря на то, что мы рассматривали самые разные случаи: они всегда приводят к созданию коалиции для переворота с участием военной элиты» (Вегтео 2003:237).
За исключением Испании, Латинской Америки и Балкан «коа¬лиция для переворота с участием военной элиты» до XX века не иг¬рала такой большой роли, как в период 1900-1980-х гг. В отличие от простых авторитарных правителей, «диктаторы» начали доби¬ваться своих целей только в XX веке. Тем не менее Бермео обобща¬ет: начиная с XIX века представители власти, которые видели угро¬зу в демократизации, с большей готовностью и решимостью, чем простые люди, выходили из полудемократических и демократиче¬ских договоров.
Здесь встает третий вопрос: связь ускоренной демократизации с революцией и другими потрясениями. Позднее мы увидим, что не только революция, но также и конфронтация внутри страны, военное завоевание и колонизация, безусловно, хоть и не насаждают демо¬кратию автоматически, но все же способствуют ей там, где ее элемен¬ты уже пришли в движение. Для целей дальнейшего анализа возьмем на вооружение гипотезу, что подобные потрясения производят ука¬занное действие в силу того, что они подрывают самовоспроизведе¬ние системы контроля над государством и потому ослабляют элиту, которая несет самые большие потери при демократизации. Эти по¬трясения распахивают двери комнат, где простые люди могут догова¬риваться с вновь возникающими системами правления. В целом про¬стой народ несколько выигрывает от демократизации и сильно про¬игрывает от дедемократизации. Народ Франции несколько раз был вынужден заучивать этот урок.
Волны демократизации
В таких исторических точках, как Французская революция 1848 г., де-мократизация и дедемократизация сменяют друг друга.
В середине XIX века Бельгия, Венгрия, Германия, Богемия, Австрия, Италия и Швейцария — все пережили революционные попытки устано¬вить демократию, но большинство из них быстро обратились вспять. Соседние и связанные режимы воздействовали друг на друга. Вот что говорит Джон Маркофф, из книги которого «Волны демократизации» я и позаимствовал название этого праграфа:
«Во время демократической волны меняется организация правительства — иногда путем мирных реформ, иногда свержением — таким образом, что оно становится более демократическим. Во время такой демократической вол¬ны много говорят о преимуществах демократии, социальные движения тре¬буют больше демократии, а люди, занимающие ответственные посты, объ¬являют о своей приверженности демократии. Во время антидемократиче¬ских волн организация правительства меняется в таком направлении, кото¬рое считается недемократическим, социальные движения заявляют о своем намерении покончить с демократией, и лица в правительстве торжественно провозглашают свою враждебность демократии» (Markoff 1996b:l-2).
Как мы можем конкретно определить наличие таких волн? Боль¬шинство исследователей многочисленных примеров демократизации и дедемократизации, в независимости от того, принимают ли они кон¬ституциональное, реальное, процедурное или ориентированное на про¬цесс определение демократии, упрощают свою работу, вводя механизм прямого действия. Они устанавливают своего рода порог, по одну сто¬рону которого находится недемократия, а по другую — демократия, и задаются вопросом, когда, как, при каких условиях и почему режимы пересекают этот порог в том или ином направлении. Они принимают процедурный стандарт. (Даже использующий ориентированный на процесс подход Маркофф выделяет наличие/отсутствие разного рода избирательных прав как свой главный механизм классификации режи¬мов.) Хотя время от времени я буду прямо называть режим демократи¬ческим или недемократическим, вообще я не прибегаю к такому меха¬низму в этой книге, поскольку он мало проясняет наши проблемы.
Почему я этого не делаю? Во-первых, мы не пытаемся выявить «да-нет переключатели» от недемократического состояния к демократиче¬скому. Мы стремимся объяснить уровни развития демократии и перехо¬ды от одного к другому. Во-вторых, чтобы выполнить эту задачу, мы долж¬ны рассмотреть широкое разнообразие процессов: от тех, которые бы могли привести Казахстан к более демократическому режиму, до тех, ко¬торые могут вызвать откат теперь уже долгой демократизации Франции. Для наших целей полезнее выделить важные периоды и территории, ко¬гда и где происходили значительные продвижения по оси демократия-не¬демократия, и ответить на вопрос, что же происходило там и тогда.
Преследуя несколько иные цели, Тату Ванханен снабдил нас первым приблизительным анализом этой проблемы. Для большого числа стран, Та¬ту Ванханен устанавливает «индекс демократизации» по десятилетиям с 1850 г. по 1979 г. Этот индекс состоит из а) доли голосов, полученных на на¬циональных выборах всеми (а не только крупными) партиями, б) пропор¬ции участия населения в выборах. Так, в 1901-1909 гг., когда небольшие партии Австралии завоевали 61,8% голосов, при том, что голосовало 18,9% населения, индекс демократизации Австралии был 61,8% х 18,9% = 11,7.
Принимая показатели Ванханена, я вновь рассмотрел процедурные критерии голосования и понял, что этот показатель ничего нам не говорит об изменениях уровня защищенности населения, но лишь о широте голо¬сования и равноправии избирателей. При этом взаимной зависимости из¬бирателей и государства он касается лишь косвенно. Также не принима¬ются во внимание низшие уровни демократизации, а именно те, которые предшествуют полномасштабным национальным выборным системам, на которых сосредоточено внимание Ванханена. Такой подход представляет¬ся нам грубым, как завязанная узлом веревка на коробке с хрупким при¬бором. Тем не менее приложение этого показателя на период времени в несколько десятилетий по крайней мере показывает, где и когда происхо¬дили значительные усиления состязательной выборной активности.
Список 2-2: Страны относительно быстрой демократизации, 1850-1979 гг.
1850-1899 г.г.
Азиатско-Тихоокеанский регион: ни одной
Европа: Австрия, Бельгия, Дания, Франция, Греция, Италия, Нидер¬ланды, Норвегия, Португалия, Испания, Швеция, Швейцария, Соеди¬ненное Королевство
Северная и Южная Америки: Аргентина, Боливия, Чили, Доминикан¬ская Республика, Эквадор, Уругвай Африка: ни одной
1900-1949 г.г.
Азиатско-Тихоокеанский регион: Австралия, Япония, Новая Зеландия
Европа: Австрия, Дания, Финляндия, Франция, Германия, Греция, Венгрия, Италия, Нидерланды, Норвегия, Португалия, Румыния, Ис¬пания, Швеция, Швейцария, Соединенное Королевство, Россия
Северная и Южная Америки: Аргентина, Боливия, Бразилия, Канада, Чили, Колумбия, Коста-Рика, Куба, Доминиканская Республика, Эква¬дор, Гондурас, Мексика, Панама, Перу, Соединенные Штаты, Уругвай Африка: Египет
1950-1979 г.г.
Азиатско-Тихоокеанский регион: Индия, Израиль, Южная Корея, Ли¬ван, Таиланд, Турция Европа: Греция, Португалия, Испания
Северная и Южная Америки: Колумбия, Коста-Рика, Доминиканская Республика, Эль-Сальвадор, Гватемала, Никарагуа, Парагвай, Перу, Венесуэла
Африка: Египет, Марокко, Замбия (Источник: Vanhanen 1997: 251-271)
Я разделил данные Ванханена на три части: 1850-1899 гг. 1900-1949 гг. и 1950-1979 гг. В период с 1850 по 1899 гг. Соединенные Штаты отсутствуют в списке; к этому времени они уже прошли большие периоды демократиза¬ции (согласно индексу демократизации) до 1850 г. Отсутствует также Канада, которая оставалась британской колонией до 1867 г., затем новый режим по¬лучил статус доминиона и имел сравнительно демократические институты, которые очень мало менялись до конца XIX века. Напротив, в этот же период почти вся Африка оставалась в колониальном правлении, а Азиатско-Тихо¬океанский регион был наполовину колониями, а наполовину режимами с ма¬лыми (или никакими) признаками демократизации. Короче говоря, если мы хотим найти процессы демократизации во второй половине XIX века, нам следует устремить взгляд на Западную Европу и Латинскую Америку.
За полвека, в период с 1900 г. по 1949 г., с распространением всеобще¬го избирательного права, в особенности — на женщин, в наш список воз¬вращаются старые демократии, включая Соединенные Штаты и Канаду. Однако рост индекса Ванханена показывает, что и в Европе ширятся и ус¬коряются эксперименты с демократией — со многими и многими приме¬рами откатов назад — после разрушительной Первой мировой войны. В это время на карте демократизации продолжают доминировать Европа и Америка. Но мы видим, что в Европе демократия распространяется на восток и на юг, а в Латинской Америке она захватывает все новые страны. Мы даже видим проблески демократизации в Японии и Египте.
В течение трех десятилетий после 1949 г. было меньше процессов реаль¬ной демократизации, чем за предшествующие полстолетия. Тем не менее значительно расширяется география демократизации и меняется ее харак¬тер. Продолжают возникать и рушиться военные режимы в Латинской Аме¬рике; все быстрее латиноамериканские страны переходят к сравнительно демократическому гражданскому правлению. Так же и в Европе: Греция, Португалия и Испания стали странами, где снова началась демократизация и военные власти подчинились гражданским. Хотя в этот период по-прежне¬му чаще демократизируются латиноамериканские режимы, мы видим проб¬лески демократизации и в Азии, и в Африке. С концом европейского и япон¬ского колониализма открываются новые возможности развития демократии за пределами Америки и Европы (где она уже давно утвердилась).
С 1850 г. демократизация проходит отчетливыми волнами, первая волна захватила Западную Европу, затем наступает волна 1900-1949 гг. Потом Латинская Америка вступает в третью волну демократизации, и Азия и Африка начинают двигаться к демократии. Поскольку данные Ванханена ограничены 1979 годом, приводимая им хронология не отра¬зила, насколько быстро в дальнейшем шла демократизация на постколо¬ниальных территориях (Bratton and van de Walle 1997, Diamond 1999, Geddes 1999, Lafargue 1996, Markoff 2005, Przeworski, Alvarez, Cheibub and Limongi 2000, Whitehead 2002). Список стран, перешедших от авторитар¬ного правления в «зону свободы» с 1979 г., представляет «Фридом Хаус»:
Азиатско-Тихоокеанский регион: Монголия, Филиппины, Южная Корея, Тайвань, Таиланд
Европа: Болгария, Хорватия, Чешская Республика, Эстония, Венгрия, Латвия, Литва, Польша, Румыния, Сербия-Черногория, Словакия, Сло¬вения
Северная и Южная Америки: Аргентина, Бразилия, Чили, Эль- Сальва¬дор, Гайана, Мексика, Панама, Перу, Уругвай
Африка: Бенин, Кабо-Верде, Гана, Мали, Сенегал, Южная Африка (Karatnyky and Ackerman 2005).
Этот список напоминает нам о грандиозном рывке к демократизации в Европе, где в 1989 г. пали социалистические государственные режимы; об этих переменах я скажу чуть ниже. Перечень «Фридом Хауса» привлека¬ет также внимание к продолжающейся демократизации (теперь выглядя¬щей более определенно) в Латинской Америке. Но главное, Африка и Азия после 1979 г. становятся зонами значительной демократизации.
По хронологии мы можем сделать выводы и о более важных событи¬ях. Уроки новейших процессов демократизации аналогичны тем, что мы почерпнули из опыта Франции, режима, который долгое время раскачи¬вался между демократией и недемократией. Целые группы режимов после долгих периодов невозможности демократических преобразований вступают в эпоху таких процессов, при которых были возможны как про¬движение вперед, так и регрессия, как демократизация, так и дедемокра-тизация. Возьмем период истории Европы с 1900 г. по 1949 г., в течение которого семнадцать режимов по крайней мере один раз подверглись ус¬коренной демократизации. Из этих семнадцати режимов двенадцать — Австрия, Финляндия, Франция, Германия, Греция, Венгрия, Италия, Пор¬тугалия, Румыния, Испания, Россия и (если принять во внимание нацист¬скую оккупацию) Нидерланды — пережили затем, тоже хотя бы едино¬жды, еще более стремительную дедемократизацию.
Теперь в отличие от XVIII века множество европейских режимов про¬ходят этапы демократизации и дедемократизации, чего не было раньше. После того как они объявили о своей независимости от Испании в первые десятилетия XIX века и латиноамериканские режимы получили возмож¬ность развиваться в обоих направлениях. История «нажала этот же ры¬чаг», когда началась деколонизация Азии и Африки после Второй мировой войны. Филиппины, Таиланд и Сенегал, например, выглядят новыми де-мократизаторами, которые вполне могут перейти и к дедемократизации именно потому, что властные элиты видят угрозу в дальнейшем продвиже¬нии в сторону демократии. Конечно, нам надо подробнее проанализиро¬вать время, место и способ действия этих исторических рычагов.
Еще одно наблюдение сопоставимо с тем, что нам известно из опыта Франции: как только режим входит в зону, где возможно движение как к де¬мократии, так и обратно, оказывается, что движение назад — от демократии происходит быстрее и с меньшим участием населения, при большем влия¬нии элиты, чем движение вперед, к демократии. Так, согласно исследовани¬ям «Фридом Хауса», при переходе к демократическим режимам в новейшее время ненасильственное, устойчивое движение при массовой мобилизации населения в борьбе с авторитарными режимами значительно продвигает со¬ответствующий режим к демократии. Напротив, усилия «сверху-вниз» ока¬зывались гораздо менее значимыми в реформировании этих режимов (Karatnycky and Ackerman 2005). Возьмем Бирму, Китай, Непал и Таиланд, где при всех попытках изменить государственную власть начинались массо¬вые репрессии и демобилизация (Schock 2005, главы 4 и 5). Народные моби¬лизации часто терпят поражение. В наше время тем не менее простые граж¬дане все более включаются в борьбу за демократию, в демократизацию.
Демократизация постсоциалистических стран
Самые драматичные примеры народной мобилизации против автори¬тарного правления можно увидеть там, где появлялись демократиче¬ские режимы — на обломках советского и югославского социалистических государств. Взглянем, например, на Украину в 2004 г. Вот как опи¬сывает положение на Украине в декабре 2004 г. организация, следящая за соблюдением прав человека, Human Rights Watch: «Годами, под руководством президента [Леонида] Кучмы правительство осуществляло все более строгий контроль над средствами массовой ин¬формации, многократно вторгаясь в избирательные процессы, и игнори¬ровало растущее недовольство народа. Вот почему у народа осталось мало законных средств довести до правительства свою озабоченность. Грубые попытки правительства исказить результаты выборов в пользу премьер-министра Виктора Януковича — при том что народ высказал¬ся в пользу оппозиционного кандидата Виктора Ющенко —убедительно показали множеству украинцев, что их единственным средством быть услышанными остаются массовые уличные выступления» (Human Rights Watch 2005:441)
Агенты Кучмы отравили Ющенко диоксином. Активисты из сопре¬дельных стран, правозащитники из всех стран Запада и массы украинцев собрались в столице Украины Киеве. Граждане вышли на улицы. Они пе¬ли, скандировали, невзирая на зимнюю погоду, и блокировали входы в правительственные учреждения. Началась оранжевая революция. Проте¬сты на Украине последовали за такими же протестами в Сербии (2000 г.) и Грузии (2003 г.). Это была волна народных протестов против фальси¬фикации результатов выборов на территориях бывшего СССР и в сосед¬них регионах.
Ни один из режимов на постсоветском пространстве не мог счи¬таться даже отдаленно демократическим в 1989 г., но с тех пор мно¬гое изменилось. Рис. 2-2 построен на основе данных «Фридом Хауса» о политических правах и гражданских свободах в постсоциалистиче¬ских режимах в 2006 г. (Следует помнить, что 1 относительно поли¬тических прав и гражданских свобод — высшая возможная оценка, а 7 — низшая.) Грубо говоря, наличие политических прав означает ши¬рокие, равноправные и взаимообязывающие процедуры обсуждения, а гражданские свободы связаны больше с защищенностью этих про¬цедур обсуждения. Таким образом, рейтинги «Фридом Хауса» дают сведения о размахе и направлении постсоциалистической демокра¬тизации после 1989 г.
Как показывают цифры, далеко не все постсоциалистические ре¬жимы отказались от недемократической политики. В нижнем левом углу диаграммы мы находим Туркменистан, Узбекистан, Азербай¬джан, Казахстан и Россию, а Армения и Киргизстан расположились неподалеку — в отметке 5 по политическим правам и в отметке 4 по гражданским свободам. Однако в правом верхнем углу — в самой вы¬сшей точке по обоим показателям — мы находим Чешскую Республи¬ку, Эстонию, Венгрию, Литву, Польшу, Словакию и Словению. В тече¬ние 17 лет (после 1989 г.) здесь установились, безусловно, демокра¬тические режимы.
Мы видим, что не все постсоциалистические режимы устремились к демократии (Bunce 2003, Fish 2001, 2005, Khazanov 1995, McFaul 1997, Suny 1993, Tishkov 1997). Снова основываясь на данных «Фридом Ха¬уса», мы отразили в рис. 2-3 траекторию развития четырех постсоциа¬листических стран в период 1991-2006 гг. (только в 1991 г. «Фридом Ха¬ус» начинает рассматривать Белоруссию, Хорватию, Эстонию и Россию отдельно от тех социалистических федераций, в состав которых они входили). Согласно приводимым на рисунке рейтингам, каждая из этих стран прошла сначала период уменьшения политических прав и/или «ражданских свобод. Но после окончания гражданской войны, как сле¬дует из показателей таблицы, Хорватия значительно продвинулась к демократии. Эстония сначала ограничивала политические права, но за¬тем сделала резкий поворот, расширив гражданские свободы, а затем и политические права; даже то, что этот режим несколько дискриминиру¬ет русское меньшинство, не мешает Эстонии получить показатель 1,1 — наравне с ведущими демократическими странами Европы.
Тем временем Россия и (в особенности) Белоруссия двинулись на¬зад, к сокращению политических прав и уменьшению граждански)! свобод. В России ельцинско-путинские войны на Северном Кавказе а государственное вмешательство с целью подавления голоса оппози¬ции увели страну от той ограниченной демократии, которую вводил Михаил Горбачев в 1980-е гг. Ельцин и Путин сосредоточили свои уси¬лия на восстановлении внутреннего потенциала государства и на ук¬реплении его международного положения. При этом они принесли е жертву гражданские свободы — или демократию. Путин воспользс, вался государственным контролем над богатыми запасами нефти и газа, чтобы вывести правительство из сферы действия народного сог¬ласия. В публичной политике России стали более заметными классо¬вое и национальное неравенство. И без того потрепанные и немощ¬ные органы выражения доверия/недоверия российских граждан еще больше отрывались от публичной политики по мере того, как широ¬кие по охвату, равноправные, защищенные и взаимообязывающие процедуры обсуждения довольно быстро сокращались (Fish 2005).
Белоруссия ушла назад еще дальше. Александр Лукашенко был из¬бран президентом Белоруссии в 1994 г. на всенародном голосовании, когда народ выбрал его как борца с коррупцией. Но как только он при¬брал к рукам основные рычаги власти, он ввел цензуру, покончил с не¬зависимыми профсоюзами, подтасовывал результаты выборов и под¬чинил себе законодательную власть, сведя на нет прошлые демокра¬тические завоевания Белоруссии, — пусть даже они и были небольши¬ми. Он очень выигрывал от помощи России, которая проявлялась в особенности в низких ценах на нефть и газ (Billette and Derens 2006:13). Как и многие другие авторитарные правители современно¬го мира, Лукашенко с успехом избегает консультаций с народом, при¬бегая к использованию природных богатств для поддержания потен¬циала государства.
Лукашенко не избежал применения репрессивных мер в своей стра¬не «меньше чем через год после избрания президентом», пишет Kathleen Mihalisko.
«Не пробыв президентом еще и года, в апреле 1995 г. Лукашенко впер¬вые прибегает к насилию, когда полиция, действуя по его приказу, из¬бивает представителей Народного фронта на ступенях Верховного со¬вета. С тех пор специальные отряды быстрого реагирования (СОБР) министерства внутренних дел Республики Беларусь часто применяют излюбленные методы Лукашенко в борьбе с критиками режима, а он использует эти отряды против мирных демонстрантов все с большей жестокостью и частотой. Через два года численность войск безопас¬ности достигла примерно 180000 — то есть вдвое превышала числен¬ность вооруженных сил Белоруссии» (Mihalisko 1997:237; см. также Titarenko, McCarthy, McPhail and Augustyn 2001).
Применяя специализированные вооруженные силы (спецназ) для ус¬тановления политического контроля, новый режим обращался к набору политических методов действий старой Восточной Европы. В 2006 г., проведя президентские выборы, Лукашенко избежал риска начала цвет¬ной революции, как в Сербии, Грузии и на Украине. Фактически глава КГБ Белоруссии одобрил применение репрессивных мер, обвинив оппо¬зицию в том, что у нее есть «план переворота после воскресного голосо¬вания, при поддержке Соединенных Штатов и Грузии» (Myers 2006:A3). Угроза насилия принесла свои результаты, и в ночь выборов, когда прави¬тельство объявило, что Лукашенко победил с результатом в 82,6% всех го¬лосов, количество протестующих демонстрантов составляло лишь не-сколько тысяч человек (Myers and Chivers 2006: Al 1). И хотя, бросая вызов холоду, постоянно сокращающееся количество демонстрантов продолжа¬ло выступления и в следующие дни, на шестой день СОБР забрал остав¬шиеся несколько сотен демонстрантов (Chivers 2006). Таким образом, постсоциалистические режимы, которые подверглись дедемократизации после 1991 г., балансировали между диктатурой и гражданской войной. Данные рис. 2-3 подтверждают тот вывод, который можно сделать на основании рис. 2-2. Режимы группируются «по диагонали» и имеют обычно очень схожие показатели политических прав и гражданских свобод. Когда при некотором определенном режиме политические пра¬ва и гражданские свободы изменяются, то они и далее выявляют тен¬денцию изменяться в том же направлении — не совсем параллельно, но приблизительно синхронно. В терминах данной работы введение относительно широких, равноправных и взаимообязывающих проце¬дур обсуждения по поводу политических назначений и определения политического курса способствует большей защищенности против произвола правительственных агентов. Расширенная защита, в свою очередь, способствует более широкому, равноправному и взаимозави¬симому участию граждан в политической жизни. При том что мы ви¬дим иное развитие Белоруссии, России, Эстонии и Хорватии, мы, одна¬ко, можем сказать, что демократизация начинается одновременно с расширением политических прав и гражданских свобод. Такое расши¬рение, как мы видели, часто происходит с поразительной быстротой после мощного столкновения противоборствующих политических сил.
Что нужно разъяснить?
Мы, конечно, должны кое-что разъяснить. По крайней мере внешне ис¬тория демократизации и дедемократизации может толковаться прямо противоположными способами. Например, мы можем представлять де¬мократию как идею, которую кто-то (греки?) изобрел очень давно и на¬чал воплощать в жизнь. Но мы можем избрать противоположную такти¬ку: посчитать, что только в условиях промышленного капитализма мо¬гут быть реализованы равноправные, защищенные и взаимозависимые отношения государства и его граждан. Мы также можем думать, что кон¬курирующие модели правления, как только они проявляют себя, привлекают разные правящие классы, и некоторые из них выбирают диктатуру, а другие демократию. Назовем эти три вида толкований идеалистиче¬ским, структуралистским и инструменталистским. В современной об-ширной литературе о демократии без труда можно найти примеры всех3.
Ни один из трех подходов по отдельности не может дать внятное объяснение тех исторических процессов, которые мы до сих пор упоми¬нали. В каждом случае мы остаемся без ответа на вопросы «как?» и «по¬чему?». Как идея демократии претворялась в конкретные отношения и поступки? Как промышленный капитализм производил нажим в сторо¬ну демократизации? Как: имеющие свои отдельные интересы правители на самом деле создавали демократические институты? Почему это про¬исходило так долго? Такие вопросы возникают в каждой точке обозре¬ваемого нами исторического пути.
Я же заявляю: чтобы дать внятный ответ на эти вопросы, следует произвести бескомпромиссный, ориентированный на процесс анализ демократизации и дедемократизации. Идеалистические, структурали¬стские и инструменталистские подходы к демократии (как бы они ни были полезны) не дают адекватных ответов. Мы должны копнуть по¬литические процессы гораздо глубже. Дальше в нашей книге мы спе¬циально остановимся на трех типах политических процессов, которые влияют на отношения между государством и гражданами: 1) межлич-ностное доверие, 2) категориальное неравенство и 3) автономные центры власти. Мы также исследуем, как воздействуют потрясения, вроде внутренней конфронтации, революции, завоевания врагом и колонизации, на активизацию и ускорение этих процессов.
Внимательное рассмотрение воздействия этих потрясений затем прояснит, до какой степени народная борьба (а не мудрый выбор поли¬тиков) продвигает демократизацию. Но до того как начать давать отве¬ты на поставленные вопросы, мы должны подробнее определить терри¬торию нашего исследования. В следующей главе мы перейдем к даль¬нейшему рассмотрению актуальных процессов демократизации и деде¬мократизации. Это исследование позволит нам также рассмотреть, как и почему протекают указанные фундаментальные процессы.
3 Например, Acemoglu and Robinson 2006, Alexander 2002, Andrews and Chapman 1995, Arblaster 1987, Boix 2003, Collier and Levitsky 1997, Collier 1999, Cruz 2005, Dahl 1998, Diamond et al. 2004, Di Palma 1990, Engelstad and Osterud 2004, Geddes 1999, Gurr, Jaggers and Moore 1990, Held 1996, Hoffman 2003, Huntington 1991, Kurzman 1998, Lijphart 1999, Linz and Stepan 1996, Markoffl996, Morlino 2003, O'Donnell 1999, Ortega Ortiz 2001, Przeworski, Alvarez, Cheibub and Limongi 2000, Putnam, Leonardi and Nanetti 1993, Rueschemeyer, Stephens and Stephens 1992, Skocpol 2004, Whitehead 2002, Yashar 1997.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии