Представлять Чарльза Тилли не менее неловко, чем разъяснять, что, скажем, Феллини — известный кинематографист. И, тем не менее, пе¬ред вами — первая из когда-либо переводившихся на русский язык книг одного из важнейших исторических макросоциологов наших дней. Уте¬шает, что на сей раз благодаря Институту Общественного Проектирова¬ния и журналу «Эксперт» русский перевод публикуется практически од¬новременно с английским оригиналом. Это самая новейшая из книг Тилли, однако, ей предшествовали почти полвека невероятно напряжен¬ного труда и регулярных публикаций. Поэтому придется если не сжато пересказать, то хотя бы обозначить, что в этой истории были еще и пре¬дыдущие сорок с лишним серий, и надеяться, что вскоре последуют и другие переводы работ Тилли. Потому что их просто отчаянно необхо¬димо вводить в отечественный оборот.
Дело в том, что с крушением монументальной марксистско-ленинской ортодоксии в интеллектуальном поле России и всей Восточной Европы об-разовалась черная дыра, да настолько черная, что ее вообще перестали за¬мечать в наступившей мгле. Поверхность кое-как затянуло полусгнивши¬ми обломками и пышной ряской доморощенной закваски: причудливыми гибридами ненаучного антикоммунизма, квазиисторического нематериа¬лизма, мифопоэтической геополитики, нарочито культурологичной псев¬доконфликтологии, оплывающей и вовсе в эзотерическое чернокнижие и тайные доктрины (как же без этого, в потемках-то?) Сюда же были спеш¬но пересажены видные заморские диковины без особого, впрочем, разу¬мения, откуда и как корни растут у всевозможной модернизации, глобали¬зации, постиндустриализации, сетевой коммуникации, а также столкно¬вения цивилизаций и, конечно, полного конца истории. Ох, и трудно удер¬жаться от лубочного ерничества, начитавшись иных высокоумных журна¬лов или посетив продвинутые секции книжных магазинов Москвы.
Иначе выражаясь, вместе с догматикой прежнего истмата (которой ту¬да и дорога) канула в бездну и сама проблематика эволюции человеческих обществ. Пускай не столь катастрофично, подобные процессы происходят и в западной науке. С одной стороны, прокатилась бурливая волна постструктуралистского и постмодернистского сомнения в самой дискурсивной практике общественных наук. Не без определенной пользы эта волна взба¬ламутила многие прежде застойные воды. Однако воды так и остались силь¬но замутненными. С другой стороны, все более неприступной стеной вста¬ет экономистическая математизация, подпираемая своим сциентистским авторитетом, равно как и не всегда осознаваемым, но куда как мощным фа¬ктом, что именно это в основном и преподается в престижных и наиболее денежных школах бизнеса. По сути же все более изощренной математикой поверяется идеологическая абстракция свободных рынков и политического плюрализма. Островков твердой почвы между стеной и болотом не так и много, но все-таки остаются такие упрямые и разные глыбы, как Иммануил Валлерстайн, Пьер Бурдье, Уильям Макнил, Рэндалл Коллинз, Перри Андер¬сон, Эрик Хобсбаум, Шмуэль Айзенштадт, Чарльз Тэйлор, Артур Стинчком, Джек Голдстоун, Джованни Арриги, Джеймс Скотт, Дэвид Харви, Майкл Манн, Тимоти Эрл, Джаред Даймонд — и Чарльз Тилли.
По формальным признакам Тилли олицетворяет американскую мечту. Сын бедных многодетных иммигрантов из Уэльса и Германии (откуда несколько упрощенная на американский лад фамилия, изна¬чально писавшаяся Тилли), он вырос в простонародном пригороде Чи¬каго во времена Великой депрессии. Однако после службы во флоте и блестяще сданных экзаменов попал в Гарвард. Там его профессорами были аристократичный блестящий интеллектуал Джордж Хоманс, пе¬дантичный и амбициозный Талкотт Парсонс и едкий, но более чудако-ватый русский эмигрант Питирим Сорокин. Несмотря на влияние столь мощных фигур, Тилли не стал интеллектуальным клоном ни одного из них, поскольку всегда отличался неистребимым любопытством, тол¬кавшим его за пределы научного канона.
В те годы (как, впрочем, и снова в наши дни) абсолютное большин¬ство американских социологов не интересовалось никакой историей и вообще ничем за пределами Америки — зачем куда-то ходить, когда ты и так в самом центре современности? Записавшись в семинар известно¬го историка французской революции, Тилли никак не мог избавиться от неортодоксального вопроса: если революция была таким мощным импульсом в прогрессивном движении к современности, почему в про¬винции Вандея народ так единодушно противился светлому будущему? Оказалось, что этот вопрос всерьез не рассматривался ни одним из ис¬ториков Франции — настолько мощно довлела традиция почтительно¬го отношения к ключевому героическому катаклизму в истории самой изученной страны Европы. Гарвардский аспирант Чак (так более просто он остается известен среди знакомых) Тилли изучает французский, а за¬тем и десяток прочих европейских языков, включая начатки русского. Затем он отправляется во Францию, где проводит несколько лет в архи¬вах, картографируя и составляя таблицы социально-экономических структур деревень, замков, торговых городов и захолустий. Так посте¬пенно вырисовывается картина политэкономии и социальной психоло¬гии аграрной контрреволюции в Вандее.
С первой же монографии, опубликованной в 1964 году, обнаружива¬ется особый стиль Тилли. Во-первых, заголовок состоял из одного-единственного, но знакового слова: «Вандея». Известный и завидный факт: напи¬сав сорок книг плюс две сотни статей, Тилли всегда обходился без подзаго¬ловков. Это, конечно, требует не только кристальной ясности мысли, но и научной смелости. Многие ли, пускай даже из при жизни признанных классиков, решатся назвать книжку просто «Демократия»?
Во-вторых, в отличие от традиционных историков, интересующихся преимущественно вопросами «кто?» и «когда?», либо экономистов, чей профессиональный вопрос «сколько?», исторического социолога Тилли неизменно занимает вопрос «почему?». Именно так, сверхкратко Тилли назвал свою недавнюю (2006 г.) книгу о природе объяснения социальных явлений, что по-английски выглядит еще короче: «Why?»
Наконец, все рассуждения Тилли впечатляют эмпирической эрудици¬ей, неуклонно организуемой в теоретические конструкции. Достигается это колоссальным трудом и самодисциплиной. В научной среде ходят ле¬генды о том, как Тилли назначает встречи: «Да, конечно, вот тут у меня есть пара часов во второй неделе будущего ноября».
Благодаря репутации проницательного теоретика и непревзойденно¬го знатока политической истории Западной Европы, в конце 1960-х годов. Тилли получает весьма лестное приглашение возглавить исследователь¬скую группу по развитию современных государств, созданную на деньги Фонда Рокфеллера под эгидой влиятельного Совета по исследованиям в общественных науках (более известного по английской аббревиатуре SSRC). В те годы SSRC выступал мозговым (и, добавим, финансовым) цен¬тром по разработке теории модернизации.
Политически это была альтернатива социалистическим идеям, кото¬рым США активно противостояли в странах тогдашнего «третьего мира». В плане теории основатели школы модернизации (Люсиан Пай, Уолт Ростоу, Эдвард Шилз, Габриель Алмонд, Сэм Хантингтон) постулировали, что существует один и только один «нормальный» путь к развитой современ¬ности, на стадии которой классовые конфликты затухают и сменяются по¬литическим плюрализмом, наступает конец идеологии, нации приобрета¬ют толерантность и спокойно ассимилируют меньшинства, экономика вступает в устойчиво бескризисную динамику роста, массовое потребле¬ние удовлетворяет потребности населения, а на смену чадящим фабрикам и заводам приходит постиндустриальная футурология. Те, кто еще помнит пытки учебниками научного коммунизма, справедливо заподозрят тут па¬раллели с брежневской теорией развитого социализма, когда государство становилось общенародным, экономика вступила в эпоху НТР (научно-тех¬нического прогресса, это когда компьютеры еще назывались ЭВМ), близилось неуклонное удовлетворение материальных и духовных потребностей населения, сглаживалась разница между городом и деревней, возникала новая историческая общность под названием советский народ, а отдель¬ные социальные противоречия становились неантагонистическими (при этом никаких правящих элит). Учитывая разницу в ресурсах, американ¬ская теория модернизации, конечно, отличалась от теории развитого со¬циализма — примерно как «Форд» от «Москвича», но и не более того.
Предполагалось, что Тилли соберет в Калифорнии на несколько меся¬цев междисплинарную группу экспертов из США и разных стран Европы, чтобы совместными усилиями написать авторитетный сборник (по-на¬шему, коллективную монографию) о том, как государства Запада пришли от феодального аграрного деспотизма к современной капиталистической демократии. Молчаливо предполагалось, что высшим и наиболее разви¬тым примером такой демократии служит сами понимаете кто. Для этого тома привлекались действительно самые первоклассные специалисты, которые работали всерьез. Задача принималась ими как данность, осо¬бых бунтарей в группе не наблюдалось.
Но тем временем Америка терпела поражение во Вьетнаме — не столько военное, сколько моральное, то есть во стократ более унизитель¬ное и политически опасное. В самой Америке убивали самых известных политиков, падал доллар, студенты демонстративно отказывались учить¬ся по книжкам Хантингтона (его кабинет в Гарварде охраняла полиция), бунтовали негры, грубо напоминая, что значительная группа формально граждан США была фактически исключена из благ «модернизации», и о полной демократии говорить не приходилось.
Теория модернизации приходила в явное противоречие с фактами, и ее политическая подоплека становилась слишком очевидной. Идеология сильна или хотя бы приемлема только тогда, когда разрыв между ней и реальностью не слишком велик. В начале 1950-х мир и процветание Аме¬рики подкрепляли ее оптимизм и самоутверждение. К1968 году ситуация изменилась на едва не противоположную и по накалу напоминала разгар советской перестройки. В самом деле, есть поразительное сходство в пос¬ледовательности эскалации кризиса, поразившего США на рубеже шестидесятых-семидесятых и СССР в конце восьмидесятых: вначале был не¬ожиданный неуспех в борьбе с партизанами в слаборазвитой стране, будь то Вьетнам или Афганистан, затем выплескивающийся наружу раскол в правящей элите — бюджетный кризис — критическая волна в прессе, из¬бавившейся от контроля, — внутренние этнические конфликты — по¬пытки создания радикальных партий и в ответ — подготовка реакцион¬ного переворота. Разница в том, что более мощная Америка все-таки вы¬рулила там, где СССР свалился на вираже в кювет.
Противоречия возникли и в самой исследовательской группе Тил¬ли. Французы настаивали на том, что основная линия развития совре¬менного государства состояла в централизации власти — конечно, как в самой Франции. В этом случае минималистское государство Британии и США выглядело отклонением от нормы и даже недоразвитым по ос¬новным показателям функциональной дифференциации и вертикаль¬ной организованности госуправления. Англо-американцы в ответ упи¬рали на свободную самоорганизацию рынков, в свете которой уже французский бюрократический дирижизм выглядел абберацией, если не историческим тупиком. Немцы в основном сопротивлялись молча¬ливо, поскольку над ними довлела тень фашизма. Тем не менее и у них прорывались идеи своего «особого пути» с преобладанием некой философско-поэтической духовности — поскольку Германия вплоть до ре¬форм Бисмарка никак не вписывалась ни в тренд централизации, ни тем более в свободные рынки как двигатель модернизации. Вдобавок дружелюбный и умнейший норвежец Стайн Роккан ставил Тилли в ту¬пик уже самим свои присутствием в группе: куда девать Скандинавию, счастливо избегнувшую потрясений религиозных войн, индустриаль¬ной и политических революций и при этом явно ничуть не менее модер¬низировавшуюся, чем ведущие страны Запада? В таких муках рожда¬лось осознание многовариантности исторической эволюции.
Спустя несколько лет Тилли все-таки довел сборник до публикации, хотя его американский соредактор, именитый политолог Габриель Алмонд, в конце концов вежливо отказался от участия в проекте. Том по¬лучился вовсе не таким, каким предполагался. Более того, он ознамено¬вал похороны теории модернизации, от которой в открытую отказалось собственное же новое поколение. (Почти одновременно, в 1974 году, другой исследователь, на которого в школе модернизации также неко¬гда возлагались большие надежды, — Иммануил Валлерстайн — высту¬пил на ежегодном конгрессе Американской социологической ассоциа¬ции со знаменитой речью «Теория модернизации, упокойся с миром».)
Тем временем Тилли расширял и закреплял теоретический прорыв, атаковав Сэма Хантингтона, одного из самых проницательных, консер¬вативных и одновременно циничных идеологов школы модернизации. Хантингтон в своих исключительно влиятельных работах конца шести¬десятых утверждал, что революции возникают в переходный период от статичного традиционного общества к устойчивому динамизму совре¬менности. Поэтому Хантингтон прозрачно намекал, что на переходный период требуется диктатура. Эту рекомендацию с благодарностью про¬читали в Пентагоне, ЦРУ и Белом доме. Статья Тилли, по значению пре¬восходящая многие книги, называлась просто: «Порождает ли модернизация революцию?». Ответ был безжалостно прост: нет. Далее показы¬валось, как Хантингтон играет с фактами, вписывая их в свою схему, на¬сколько скользко и слишком обобщенно понятие модернизации и каки-ми разными бывают механизмы и исторические ситуации, вызываю¬щие революции.
Тилли вовсе не выступал противником теоретического обобщения как такового. Однако он доказывал, что пора оставить поиск инвари¬антных механистических законов, при которых «если А + В, то всегда и везде получается С». Скорее, согласно одной из известных метафор Тил¬ли, у революций примерно столько же причин, как у автомобильных пробок. Любой полисмен знает, что пробку может вызвать не бесконеч¬ное число, но, скажем, два десятка периодически возникающих факто¬ров и их сочетаний: туман, гололед, авария или заглохшая машина, гру¬зовики, ремонт дороги, час пик, отсутствие альтернативных маршру¬тов... Причин много, результат один и тот же. Это, конечно, неньютоновская механика — однако куда ближе к теориям хаоса, популяризо¬ванным нобелевским лауреатом по химии Ильей Пригожиным. В от-крытых, исторически возникших системах задача теоретического объ¬яснения — показать, что случилось на конкретной исторической раз¬вилке и как известные из других ситуаций факторы и их сочетания при¬вели к тому или иному исходу.
У работ Тилли много других удивительных заголовков, за которыми стоят ныне признанные теоретические прорывы. К примеру, давно ставшая классикой статья «Создание государства и война как организо¬ванное преступление», в которой показывается, что исторически исто¬ком государственности был элементарный рэкет. В самом деле, совре¬менный юрист немедленно бы мог квалифирицировать действия любо¬го знаменитого завоевателя — Александра Македонского, Тамерлана, Карла Великого или Стеньки Разина — как создание вооруженной груп¬пировки с целью насильственного присвоения имущества, захват за¬ложников, поджог, изнасилование. Сбор дани любым феодальным вои-телем («полюдье» Киевской Руси) по сути, было вымогательство и рэкет, навязывающий жертве охрану в первую очередь от самого себя и себе подобных хищников. Как из таких насильственных действий со време¬нем проистекают правовое государство и гражданские права? Ответ до¬статочно парадоксален: захватив территорию, рэкетир вынужден ею править, уничтожая или приручая (в зависимости от соотношения сил) внутренних конкурентов и охраняя свою кормовую базу от внешних уг¬роз завоевания. Поскольку же цена войны в Европе в течение последних веков неуклонно росла вместе с ростом численности армий и стоимо¬сти их вооружения, правителям приходилось договариваться вначале с баронами об их личных привилегиях, затем с купцами об относительно бесконфликтном взимании фиксированных налогов (откуда возникают парламенты), и, наконец, начиная с наполеоновских войн пришлось предлагать рядовому населению различные общественные блага в виде министерств здравоохранения, образования, соцобеспечения, а также патриотической идеологии с тем, чтобы они более-менее добровольно записывались в солдаты, платили налоги и не вступали в революцион¬ные движения.
Конечно, это очень сжатая и до крайности огрубленная схема, в ре¬альной истории разыгрывавшаяся в драматической многоактной борь¬бе на протяжении последних нескольких столетий с множеством ло¬кальных вариантов. В свою очередь вариативность зависела от относи¬тельной силы правителей и подданных, от степени концентрации изы¬маемых/обороняемых ресурсов (особенно капиталистических купече¬ских городов) и типов хозяйства (крепостное земледелие, конечно, пре¬доставляло куда больше свободы для произвола и жадности элит). Но все-таки это куда правдоподобнее идеализированной картинки, в кото¬рой некая безликая модернизация делает страну современной или муд¬рые отцы-основатели собираются, чтобы на века осчастливить нацию рациональной конституцией. Если же кто-то усомнится, что эти рассу¬ждения применимы к России, настоятельно рекомендую отыскать весь¬ма убедительную и элегантную монографию Вадима Волкова «Силовое предпринимательство» (М.-Спб., изд-во «Летний сад», 2002), в которой теоретические идеи Тилли используются для объяснения эволюции бандитских группировок и частных охранных предприятий Петербурга.
Надеюсь, теперь становится понятно, что книгу Тилли надо про¬честь до конца, чтобы вникнуть в его не самую обычную аргумента¬цию. Тем более опасно, наткнувшись на имена известных постсовет¬ских политиков, впадать в запальчивые суждения об отношении Тил¬ли к Назарбаеву или Путину. Для исторического макросоциолога сов¬ременные политики такие же предметы исследования, как короли Людовики или Бисмарк.
Тилли ясно и с самого начала заявляет, что демократия есть благо уже сама по себе, а также залог более устойчивого развития. Добавлю, что ученики Тилли, обобщившие опыт революций и переворотов за по¬следние полвека, показали, что наиболее им подвержены именно «сильные» авторитарные лидеры, властные действия которых с неизбежностью и довольно регулярно создают непредвиденные последст¬вия. Демократии, как правило, лучше справляются с избытком давле¬ния в системе именно потому, что не имеют персонифицированного центра всеобъемлющей власти и при этом дают оппозиции шанс бороться без риска уличных боев. Однако Тилли в данном случае интере¬сует более конкретный вопрос: почему и как происходят успешные де¬мократизации и почему многим демократизациям не удавалось закре¬питься? Повторяю, данной книге предшествуют несколько десятков монографий и сборников статей, в которых Тилли совершает предва¬рительную аналитическую работу. Эти труды еще предстоит осваи¬вать, но лиха беда начало.
Одна из более ранних статей Тилли имеет почти поэтический заго¬ловок «Демократия как озеро». Вкратце это о том, что нет никакого нор¬мального для всех стран исторического пути к демократии. Равно как и озеро, которое где-то возникает из горного оползня, перекрывшего ру¬чей, или из природных ключей, заполнивших низину, или в результате трудовой деятельности семейства бобров, или потому, что люди созна¬тельно построили плотину, или вырыли пруд либо поленились засыпать котлован, наполнившийся дождевыми потоками, — ровно так же демо¬кратия возникала порой очень причудливыми и извилистыми путями в зависимости от исторического рельефа, понимания и действий людей. История многовариантна и оттого малопредсказуема, хотя с некоторой долей вероятности можно просчитать доступные нам политические ва¬рианты. В чем и остается черпать оптимизм. А для начала давайте по¬учимся у Чарльза Тилли тому, как обоснованно и исторически грамотно отвечать на вопрос «почему?».
Георгий Дерлугьян,
профессор социологии
университета Нордвестерн, Чикаго
- Войдите, чтобы оставлять комментарии