Политолог и этнограф Адам Эшфорт пришел к поразительному выводу относительно демократизации в Южной Африке: трудно завоеванной демократии здесь угрожает колдовство. Долгие годы (с 1990 г. по сегод¬няшний день) Эшфорт жил общей жизнью с населением Соуэто (Юго-Западный район), громадного пригорода Йоханнесбурга, где селятся практически только чернокожие. На собственном жизненном опыте он узнал то, что большинство обозревателей называют переходом Южной Африки от авторитаризма к демократии.
Перед тем как начать работать в Соуэто, Эшфорт основательно про-анализировал тот правовой процесс, который позволил оформиться апартеиду (Ashforth 1990). Но затем, готовясь написать о колдовстве, насилии и демократии, он полностью погрузился в этнографию. Обла¬дая преимуществами непосредственного наблюдателя, возможностями личного вмешательства и постоянно опрашивая знакомых, Эшфорт со¬здал впечатляющую картину борьбы, раздоров и надежды посреди бес¬человечного насилия. Погрузившись в этнографию, Эшфорт был выну¬жден отказаться от тех умозрительных категорий и толкований, кото¬рыми прежде описывались борьба во время апартеида и после него.
Эшфорт убедительно доказывает, что колдовство и магия мешают демократизации в Южной Африке. Жители Соуэто, и южноафриканцы вообще, в массе своей верят, что злые существа могут вызвать оккульт¬ные силы и нанести вред тем, кого они не любят и кому завидуют. Это призвание оккультных сил и есть колдовство, которым некоторые вла¬деют как родовым ремеслом, а некоторые овладевают этим искусством в течение жизни и таким образом становятся колдунами; и только та¬ким же (оккультным) противодействием можно справиться с разруши¬тельными последствиями (первоначального) колдовства. Колдовством можно убить, причинить человеку страдания и разрушить его карьеру. Вся будничная жизнь южноафриканцев пронизана страхом колдовства, сопротивлением и противодействием колдовству и колдовскими дейст¬виями. При населении в 44 млн примерно полмиллиона южноафрикан¬ских «пророков» специализируются на борьбе с колдовством (Ashforth 2005:8). В этой борьбе пророки прибегают к сверхъестественным си¬лам, при особом содействии предков.
Колдовство существовало в Южной Африке задолго до демократиза¬ции. Будучи фактом африканской жизни, оно, по крайней мере в течение столетия, соединялось с религиозной практикой и другими верованиями, включая многочисленные христианские секты, бравшими на себя задачу организации духовной жизни в негритянских поселениях. Во время широкой антирелигиозной мобилизации восьмидесятых годов в этих негри¬тянских поселениях обвинение в колдовстве часто означало одновремен¬ное обвинение в том, что колдун — платный государственный информа¬тор. Толпы молодежи часто нападали на информаторов и колдунов — не проводя между ними большого различия — наполняли керосином шины и, надев такую шину на шею подозреваемого, поджигали ее. В эпоху по¬стапартеида нападкам подвергались уже не информаторы, а колдуны (Ashforth 2005, Bozzoli 2004). В Соуэто демократизация не победила кол¬довства. Напротив, как сообщает Эшфорт, колдовство захватило еще большие области и после девяностых годов стало опаснее.
Как это могло случиться? Эшфорт предлагает два связанных друг с другом ответа. Во-первых, до 90-х годов жители Соуэто жили более или менее одинаково: они подвергались притеснениям со стороны автори¬тарного южноафриканского государства и испытывали другие немалые трудности. Затем жизнь стала менее определенной именно потому, что появились новые возможности бегства из этих мест или продвижения прямо здесь. Во-вторых, в Соуэто и в других районах некоторое мень¬шинство чернокожих получило такое образование, такую работу и та¬кие доходы, о которых они прежде не могли и мечтать. Возникает класс чернокожей буржуазии, состоящий главным образом из активистов бывшего Африканского национального конгресса (АНК) (Johnson 2004:224—225). Большинство же чернокожих африканцев осталось да¬леко позади. За несколько лет в середине 1990-х гг. в Южной Африке 20% чернокожих семейств увеличили свои реальные доходы на 15%, в то время как две пятых беднейшего населения сократили свои доходы на 21% (Terreblanche 2002:388). В результате среди чернокожего насе¬ления возникло неравенство. Как следствие — зависть и чувство обиды, которые вообще питают колдовство, стали теперь отравлять отноше¬ния соседей, друзей и родственников.
Вера населения в колдовство угрожала южноафриканской демократи¬зации по многим параметрам. Она исключительно осложняла борьбу с тем медицинским бедствием, которое обычно поражает бедняков: со СПИДом. В 2003 г. приблизительно 21,5% населения Южной Африки в возрасте от 15 до 49 лет были ВИЧ-инфицированы; 1000 человек в день на¬чали умирать от СПИДа (UNDP 2005:248, Johnson 2004:227). Из числа тех беременных женщин, которые посещали пренатальные клиники провин¬ции Квазулу в 2004 г. не менее 40,7% были ВИЧ-инфицированы (Alert 2006:1). В той степени, в какой пораженные СПИДом больные и их семьи считали эту болезнь следствием колдовства — то есть в значительной сте¬пени, — и без того неспешные усилия государства справиться с этой бедой еще более замедляются, а неравенство по параметру «здоровье» возрастает. В общем, разрыв между тем, что рядовые граждане считали главной уг¬розой их жизни и безопасности, и государственными программами, при¬вел к дискредитации государства как гаранта и защитника, при том что отсутствовала и взаимообязывающая процедура обсуждения.
Перед властями Южной Африки встала сложная проблема. Если при¬знать, что колдовство является главной проблемой, с которой граждане сталкиваются постоянно в своей повседневной жизни, то что с этим мож¬но поделать? Сколь-нибудь серьезные попытки искоренить колдунов и колдовство могли показаться ущемлением прав человека, вторжением в его частную жизнь и нарушением законов. Если же начать пропагандист¬скую и образовательную кампанию с целью разоблачить колдовство как нечто нереальное, фантастику и уничтожить его влияние, то власти мо¬гут восстановить против себя исстари утвердившиеся верования и прак¬тики. Южноафриканские демократы, призвав к просвещению, заключа¬ет Эшфорт, рискнули пойти против основной массы населения:
«Они пойти на риск отчуждения от того, что было неистребимым эле-ментом повседневной жизни граждан этой страны, граждан, которые жили в мире, полном колдунов. Лидерам, допускавшим подобное отчуж¬дение, предстояла трудная борьба на пути создания образа демократи¬ческого государства как режима, воплощающего истинные интересы своих граждан. Но если бы они не пошли на разрыв с колдовством и ма¬гией, тогда народ мог принять стремившихся к власти за самих аген¬тов злых сил. Таким образом, те, кому предстояло управлять демокра¬тическим государством в мире колдовства и магии, должны были про¬двигать права человека, избегая опасности того, чтобы их самих не приняли за защитников колдунов и магов, за тех, кто был проводником оккультного насилия в общинах» (Ashforth 2005:15).
Конечно, перед каждой демократией встают моральные и политиче¬ские дилеммы, когда предпосылки публичной политики не совпадают с утвердившимися представлениями граждан: если при определенном ре¬жиме большинство населения выступает против однополой любви или высокой оплаты труда представителей исполнительной власти, обязано ли государство объявить эти явления вне закона? Большинство граждан ставят религиозные законы выше светских законов, в таком случае долж¬но ли государство вводить религиозный закон? Южноафриканская ди¬лемма гораздо труднее этих обычных проблем демократии, потому что нет такого простого компромисса между конфликтующими правами, ко¬торый бы разрядил сложившуюся ситуацию. В результате южноафрикан¬ские политики просто молчат о проблеме колдовства и магии.
Современные противоречия Южной Африки развертываются в ус¬ловиях грандиознейшего национального движения XX в. До революции 1980-х гг. Южная Африка не сталкивалась с демократией, и до того, как сформировалось относительно объединенное государство Южная Аф¬рика в начале XX в., сменявшие друг друга режимы строились на расо¬вом угнетении. Тем не менее пришедшая к власти в результате всеоб¬щих выборов 1948 г. коалиция, где доминировали африкандеры, еще больше усилила расовый характер власти, официально приняла систе¬му градации по расовому и этническому принципам, продолжая укреп¬лять и без того высокий государственный потенциал. Так что, как мы видим, Южная Африка при начале дедемократизации уже находилась в недемократическом состоянии.
По рис. 5-1 мы можем проследить траекторию развития государст¬ва в координатах демократия/потенциал государства: с 1848 г. просле¬живается дедемократизация и усиление потенциала государства до примерно 70-х гг., дальше — дедемократизация при одновременном снижении потенциала государства в течение двадцатилетнего роста народного сопротивления, за чем последовала впечатляющая демократи¬зация и относительное восстановление потенциала государства после 1990 г. Скорость и размах этих преобразований напоминают события во Франции после 1789 г. и Швейцарии в 1840-е гг. — во всех этих слу¬чаях мы имеем дело с революционным изменением.
Теперь нам предстоит рассмотреть, как развитие Южной Африки в координатах потенциал государства/демократия взаимодействовало с категориальным неравенством. Издавна и до наших дней южноафри-канцы чрезвычайно страдали из-за того, что в основе установившегося режима лежало крепкое сращение неравенства и публичной политики. Однако в последнее время Южная Африка породила самую невероятную в мире систему соединения демократизации с закосневшим неравенст¬вом. Как же нам разобраться с этими сложными взаимодействиями?
Прежде чем рассматривать эти взаимодействия, остановимся на от¬ношениях между равенством, неравенством, демократизацией и деде-мократизацией вообще. В этой главе мы предложим широкий обзор та¬ких отношений, а потом попробуем подтвердить наши выводы на кон¬кретных исторических примерах, включая Южную Африку в XX и XXI веках. Мы рассмотрим: 1) как вообще возникает категориальное нера¬венство; 2) какую роль играют государства и режимы в создании и трансформации категориального неравенства; 3) как пункты (1) и (2) влияют на демократизацию и дедемократизацию.
Какие проблемы возникают при демократизации в связи с неравен¬ством? Проанализировав исторический опыт Бразилии, США и Индии, мы можем сказать, что более или менее хорошо функционирующие де¬мократии могут возникать (и функционировать) даже в условиях гро¬мадного материального неравенства. Социальное неравенство задер¬живает демократизацию и подрывает демократию в двух случаях: пер¬вое — когда устойчивые различия (такие, которые отличают вас от ближних) превращаются в обычное категориальное различие по расе, полу, классу, этнической принадлежности, религии или делят на иные большие группы; во-вторых, когда эти категориальные различия прямо претворяются в публичную политику. До 1990-х гг. южноафриканский режим не только способствовал претворению обычных различий (тем, что он называл «раса») в массовые материальные неравенства, но так¬же встраивал эти различия прямо в политические права и обязанности.
В какой степени взаимодействия гражданин—государство оформлены соответственно категориальным различиям, преобладающим также и в об-щественной жизни, в той степени эти различия подрывают и широкие, равноправные, защищенные и взаимообязывающие процедуры обсужде¬ния. Эти различия блокируют или разрушают демократическую политику, потому что неизбежно вводят большой ресурс неравенства в политическую жизнь. Они препятствуют формированию коалиций, которые бы преодоле¬вали границы категорий. Тем временем эти различия предоставляют чле¬нам обладающих преимуществами категорий и стимул, и средство не под¬чиняться решениям демократических обсуждений, когда таковые решения противоречат их интересам. Мы позднее покажем, что до демократической революции конца 1980-х гг. белое население Южной Африки то и дело пу¬скало в ход все доступные ему рычаги воздействия, чтобы разрушать даже ту видимость демократических институтов, которые вводились, в своем стремлении разделить и покорить небелое население страны.
Формирование категориального неравенства
Демократия работает лучше и демократизация более возможна в усло¬виях, когда политические процессы препятствуют переводу обычных категориальных неравенств в публичную политику. Нам надо объяс¬нить, как же происходит отделение публичной политики от категори¬ального неравенства. Впрочем, для выяснения, как они разделяются, следует сначала выяснить, вследствие каких процессов возникает кате¬гориальное материальное неравенство.
Неравенство — это такие отношения между лицами или группа¬ми лиц, когда в результате их взаимодействия одна группа получает большие преимущества, чем другая. В малом масштабе мы можем об¬наружить отношения неравенства в магазине, в семье, в округе. В большом масштабе многообразные отношения такого рода склады¬ваются в громадную сеть связанных друг с другом неравенств. Но при любом масштабе межличностные сети затрагивали только отдельные поверхностные иерархии и то при исключительных обстоятельст¬вах — например, когда какой-нибудь могущественный институт, как армия, корпорация или церковь, недвусмысленно распределяет лю¬дей по уровням. Чаще они собираются в категории без сколь-нибудь четкой иерархической лестницы. Вообще-то лица, составляющие эти категории, различаются между собой по своим преимуществам, но значение имеют границы категорий, потому что эти категории ис¬пользуются для организации общественной жизни и для воспроизве-дения неравенства членов разных категорий.
Устойчивое категориальное неравенство — это имеющие орга¬низационные формы различия в преимуществах по признаку пола, расы, национальности, этнической принадлежности, религии, при¬надлежности к какой-нибудь общине и другие подобные системы классификаций (Tilly 1998). Оно проявляется при совершении тран¬закций, перекрывающих границы категорий (например, категории мужчина—женщина) а) при этом люди по одну сторону границы ре-гулярно получают неоспоримые преимущества, а также б) воспро¬изводится граница между категориями. Хотя сами формы и степени категориального неравенства сильно разнятся (как в истории, так и по географическому положению соответствующих стран), но во всех больших популяциях всегда имелись значительные системы ка¬тегориального неравенства.
Остановимся здесь на самом основном, постараемся описать воз¬никновение и действие этих систем.
• Материальное неравенство порождается разной степенью контроля над материальными ресурсами — источниками материальных ценно¬стей (например, группа старателей находит нефть, а другие, сколько бы ни бурили, натыкаются только на непродуктивные слои).
• Такие устроенные бинарно категории неравенства (как мужчина— женщина или черный-белый) сами состоят из асимметричных связей, перекрывающих социально значимые (и обычно открытые) границы между межличностными сетями; подобные категориальные пары по¬стоянно встречаются в разнообразных и многочисленных ситуациях, производя один и тот же эффект, поскольку каждая такая сеть лиша¬ется (на основе неравенства) доступа к ресурсам, которые контроли¬руются другими (пример, в городских гетто США торговцы-имми-гранты обычно продают свои товары чернокожим, но никогда не ин¬тегрируются в общину чернокожих).
• Механизм, порождающий неравенство, который мы можем назвать эксплуатацией, начинает действовать тогда, когда те, кто контролиру¬ет ресурс: а) используют труд других людей для создания ценностей посредством этого ресурса, но б) не позволяют этим другим воспользо¬ваться полной стоимостью, возросшей благодаря их труду (например, до 1848 г. граждане нескольких швейцарских кантонов получали зна¬чительные доходы в виде ренты и налогов от резидентов неграждан со¬седних подчиненных территорий, где производились сельскохозяйст¬венные и ремесленные товары под контролем землевладельцев и куп¬цов этих кантонов).
• Другой механизм порождения неравенства можно назвать узурпа¬цией, накоплением возможностей. Он состоит в том, что ресурсом — источником материальных ценностей — распоряжаются только чле¬ны одной закрытой группы (например, в Юго-Восточной Азии пред¬ставители только одной этнорелигиозной группы распределяют и продают специи).
• И эксплуатация, и узурпация возможностей обычно соединяют пар¬ные и неравные категории в пограничных областях между большими или меньшими материальными преимуществами, созданными тем трудом, который был приложен к контролируемым ресурсам (например, различия между профессионалами и непрофессионала¬ми — дипломированными медсестрами и санитарками, учеными и лаборантами, врачами-оптиками и служащими отделов оптики, ар¬хитекторами и чертежниками и т.д., — такие различия и являются обычно границей).
• При самых разных обстоятельствах преодоление границ само по себе ничего не меняет в условиях порождения неравенства, но лишь сменя¬ет лиц, получающих преимущества от этого неравенства (пример: по¬ка диплом колледжа был важен для получения места инженера, дипло¬мированный иммигрант вытеснял других, недипломированных конку¬рентов, включая и других иммигрантов).
• Произведенные таким образом неравенства более устойчивы и эф¬фективны, так что даже реципиенты излишков, полученных эксплу¬атацией и/или узурпацией возможностей, передают часть этих из¬лишков для воспроизведения а) границ, отделяющих их от тех кате¬горий, которые не могут получать эти излишки и б) для воспроиз¬ведения отношений неравенства, перекрывающих эти границы (например, лендлорды отдавали часть своих денег или принадле¬жащего им труда на строительство заборов, которые бы не допуска¬ли на их земли сквоттеров).
Такова наша теория в общих чертах (более подробно см. Tilly 2005а). В предложенных терминах наша теория не дает прямого объяс¬нения, как успех и неуспех меняется от человека к человеку или как ме¬няется (или варьируется) общее распределение доходов и материаль¬ных ценностей в стране. Но она раскрывает, как создается категориаль¬ное неравенство.
Эксплуатация и наращивание возможностей всегда воздвигают труднопреодолимые барьеры. Рассмотрение неравенства в любом окру¬жении начинается с выявления приносящих доход ресурсов, которыми оперируют эксплуатация и узурпация, наращивание возможностей. В списке 5-1 перечислены главные разряды ресурсов, контроль над ко¬торыми обеспечивает неравенство в той или иной обстановке, на про¬тяжении всей истории человечества. Приведенный список не исчерпы¬вает всех возможностей. Так, иногда для эксплуатации и узурпации воз¬можностей главным становился контроль над драгоценными металла¬ми и минералами; этот случай я включил в контроль над землей с ее за¬пасами минералов. Но в целом приведенный список охватывает все главные виды ресурсов, которые поддерживали громадные системы не¬равенства за последние 5 000 лет.
Список 5-1. Важнейшие порождающие неравенство ресурсы в истории
• Меры принуждения, включая применение оружия, тюрем и соеди¬нений, специально созданных для осуществления насилия;
• труд, в особенности квалифицированный и/или эффективный, ор¬ганизованный труд;
• животные, в особенности одомашненные животные, облегчающие труд и используемые в пищу;
• земля, включая полезные ископаемые в ней и другие естественные ре¬сурсы на ней;
• традиционные институты, в основе которых лежат обязательства или взгляды, как религиозные секты, рода, сети патрон—клиент и трудовые диаспоры;
• машины, в особенности машины по обработке сырья, производству товаров и услуг, по транспортировке людей, товаров, услуг и доста¬вляющие информацию;
• финансы, капитал — мобильное и заменяющее другие средство приобретения прав на собственность;
• информация, в особенности такая информация, которая придает большую доходность производительной деятельности или лучше ее координирует;
• СМИ, которые эту информацию распространяют;
• научно-технические знания, в особенности такие, которые — к луч¬шему или худшему — изменяют благосостояние людей.
Те или иные реципиенты прибегают к этим ресурсам для получения прибыли посредством скоординированных действий. Когда же ресурсов недостает или их можно сравнительно легко сократить, то прибегают к эксплуатации и узурпации возможностей, то есть производят неравенст¬во. Например, меры принуждения тысячелетиями лежали в основе мно¬гих систем неравенства, и до сих пор они играют по крайней мере неко¬торую роль в сохранении неравенства во всем мире, несмотря на то, что растет значение других, позднейших (перечисленных в списке) средств. Владение землей до сих пор представляет собой фундаментальную осно¬ву неравенства в беднейших сельскохозяйственных районах мира.
В пространном обзоре Всемирного банка о жизни бедных народов за-мечательный пример представляет собой Бангладеш. Здесь, в деревне Калкерхар, как свидетельствуют местные жители, богатые «имеют собст¬венную землю и другое имущество, скот для пахоты, деньги, которые они могут инвестировать, у них достаточно еды, они носят хорошую одежду, посылают детей в школу, имеют работу и могут путешествовать и получать медицинскую помощь» (Narayan and Petesch 2002:120). Средняя ка¬тегория населения владеет одним-двумя акрами земли или работает на них исполу, в то время как «социально бедные» работают на богатых ис¬полу или за плату. Напротив, «беспомощные бедняки» в основном «...не имеют земли, у них нет усадьбы или фермы. Они зарабатывают на жизнь, работая за плату или исполу. Авторы этого исследования за¬мечают, что беспомощных бедняков можно узнать по старой одежде и страдальческим лицам. Они не могут себе позволить ни медицинской помощи, ни образования для детей, у них нет средств, чтобы принять гостя, а многие не в состоянии даже собрать для дочери приданое» (Narayan and Petesch 2002:121).
В течение последних пяти тысячелетий подавляющее большинство людей жило на нижних уровнях именно таких систем неравенства, в ос¬нове которых лежала собственность на землю. Машины, финансовый капитал, информация и СМИ появляются в истории позднее. И уже со¬всем недавно владение научно-техническим знанием становится глав¬ным основанием неравенства в мире.
Если это представление, будто научно-техническое знание может соперничать с богатством и быть основой категориального неравенст¬ва, кажется вам преувеличением, посмотрите, как инвестирует эмират Катар (Персидский залив) свои доходы от гигантских, но все же конеч¬ных запасов нефти. Эмир шейх Хаммад бин Халифа аль-Тани вкладыва¬ет миллиарды в хорошее образование и научные исследования, намере¬ваясь в будущем превратить Катар в научный центр Среднего Востока. Жена эмира шейха Моза бин Насер аль-Миснад руководит Катарским фондом образования, науки и общественного развития, который сам по себе стоит миллиарды. Она передала всю выручку от добычи нефти — около 80 млн долларов в год в фонд научных исследований. В этом ма-леньком государстве (около 800 000 человек) в новом университете (Го¬род образования) учатся 500 студентов, и у них есть все шансы, чтобы стать национальной элитой (Science 2006). Если эмир осуществит свою программу, то уже не собственность на землю (а в данном случае и на полезные ископаемые под землей) будет основой катарского неравенст¬ва, а научно-технические знания.
Преобладающая комбинация поддерживающих неравенство ресур¬сов сильно влияет на модели индивидуальной и коллективной мобильно¬сти. Там, где преобладают средства насилия и принуждения, отдельные лица и группы с оружием в руках добиваются решительных преимуществ в мобильности. В аграрных системах это происходит совершенно иначе - важнейшим является приобретение или потеря земли (часто, конечно, через применение силы). И только теперь, в позднейшие времена опла¬чиваемого труда и широкой коммерции, стало возможным для работни¬
ков накопить денег, затем вложить их в какое-нибудь маленькое пред¬приятие вроде ремесленного производства или розничной торговли.
Преобладающие ресурсы сами по себе сильно дифференцируют си¬стемы неравенства. Так, в современном мире, например, системы нера¬венства в таких странах, как Уганда и Камбоджа, где особенно важно владеть землей и средствами применил насилия, решительно отлича¬ются от такого неравенства, которое основано на финансовом капита¬ле и научно-техническом знании, как во Франции или Японии. Брази¬лия находится в состоянии перехода от системы неравенства, основан¬ного на громадных различиях в отношении владения землей, к другой системе — столь же вопиющего неравенства, — основанной больше на контроле финансового капитала и научного знания. Китай сейчас пере-живает крестьянские волнения по мере того, как система неравенства, основанного на поземельно-принудительных отношениях, сменяется новой системой, в которой основную роль играет контроль над маши¬нами, финансовым капиталом и научно-техническим знанием.
Обладание порождающими неравенство ресурсами и постоянный контроль над ними в сильнейшей степени определяют жизнеспособ¬ность авторитарного правления. Режимы, которые полагаются на кон¬троль над землей, трудом и средствами принуждения, — самые распро¬страненные режимы последних пяти тысяч лет — легко становятся ти¬ранией. Но внутри этих режимов правители неизбежно сталкиваются с определенными ограничениями своей личной власти. Эти ограниче¬ния возникают потому, что неизбежно такие режимы полагаются на сильных и отчасти автономных посредников, как военные правители, лендлорды или главы родов. Гораздо реже режимы опираются на тра¬диционные институты, созданные по убеждениям (общественные уч¬реждения, основанные на личных обязательствах, приверженности, на силе веры), которые именем богов, жречества и пророков приобрета¬ют значительную власть над своими подданными, контролируя своих приверженцев во имя богов, священства или пророков. Ресурсы более позднего происхождения (как они приведены в списке) — машины, финансовый капитал, информация, СМИ и научно-техническое знание — фигурируют только в тех авторитарных государствах, где правители монополизируют производство и/или распределение этих ресурсов. По большей части такие правители инкорпорируют производителей и распределителей этих ресурсов, налагая, таким образом, определен¬ные ограничения на свое авторитарное правление.
Мы начинаем понимать, почему капиталистическая экономика чаще сочетается с демократическими режимами, чем экономики другого типа. Эта связь основана не на идеологической совместимости демократии и сво¬бодного предпринимательства, но на материальной основе власти. Посмо¬трим еще раз на список ресурсов в списке 5-1. Исторически более древние ресурсы — меры принуждения, труд, скот, земля и традиционные институ¬ты — не только лежали в основе категориального неравенства на протяже¬нии всей истории человечества, но обычно были и прямо базой правления в эти же (продолжительные) исторические отрезки (Tilly 2005b).
Крупномасштабные режимы, например, обычно зависели от закре¬пленной договором лояльности крупных землевладельцев, имевших собственные вооруженные силы и пользовавшихся значительной авто¬номией в своих владениях, где они получали независимый доход от принадлежавших им земли и труда, и поддерживавших военные пред¬приятия своих сюзеренов, впрочем, лишь в определенных пределах. В той степени, в какой режим прямо включает в систему правления опирающихся на принуждение военных правителей провинций или эксплуатирующих чужой труд землевладельцев, этот режим одновре¬менно создает систему постоянных неравенств, вокруг которых орга-низуется общественная жизнь. Такой режим осуществляет власть че¬рез тех самых людей, которые одновременно имеют средства и жела¬ние блокировать сопротивление тирании силами населения, которое они контролируют. Он создает препятствия для широких, равноправ¬ных, защищенных и взаимообязывающих процедур обсуждения.
Рассмотрим теперь остальные ресурсы по списку: машины, финан¬совый капитал, СМИ и научно-техническое знание. Эти ресурсы лежат в основе всех громадных материальных неравенств современного ми¬ра. Однако они встречаются не только при капитализме: такие некапи¬талистические гиганты, как Китай и Иран, также сильно зависят от ма¬шин, финансового капитала, СМИ и научно-технического знания. И при капиталистической экономике, и при некапиталистической эко¬номике указанные ресурсы порождают широкие категориальные нера¬венства между теми, кто эти ресурсы контролирует, и теми, кто не име¬ет к ним доступа или находится под их влиянием. Но ни там, ни там ре-жимы не встраивают категориальные различия, порожденные контро¬лем над ресурсами, прямо в систему правления.
Так почему же капитализм предоставляет лучшие возможности для демократизации? Потому что режимы других, относительно развитых, но некапиталистических экономик политически интегрируют категориаль¬ные различия, произведенные, так сказать, более «древними» ресурсами: а именно мерами принуждения, трудом, использованием животных, землей и традиционными интститутами. При государственном социализме государственной властью используются все три вида ресурсов, несмотря на то, что провозглашается приверженность четвертому ресурсу — труду. В тех государствах, которые процветают за счет пользующихся большим спросом ресурсов, как нефть, правители обычно защищают свою монопо¬лию, направляя значительную часть доходов на воспроизведение границ между их собственными традиционными институтами и всеми остальны¬ми. На примерах Ирана, Саудовской Аравии, Судана, Боливии и Венесуэ¬лы мы можем видеть, что держащие в своих руках добычу нефти правите¬ли проповедуют разные идеологии, но используют громадные доходы от продажи нефти для создания поддерживающих их социальных сетей и по¬давления оппозиции. Во всех этих случаях (и во множестве других) власть имущие блокируют продвижение радикального капитализма.
Развитый промышленный и финансовый капитализм, напротив, допус¬кает правление без столь сильной зависимости от категорий неравенства в повседневной жизни. Опирается ли он на небольшую кучку капиталистов или на множество налогоплательщиков, нужно лишь получать достаточно средств для финансирования основной деятельности государства. Вполне возможно представить себе капиталистический режим, предоставляющий определенные преимущественные политические права как владельцам ка¬питала, так и медиамагнатам или специалистам в науке или технике. В предвидениях Оруэлла фигурировали эти возможности. Но на самом деле капитализму было легче развиваться по другому пути: властителям было го¬раздо легче и удобнее поддерживать относительное равенство между масса¬ми потребителей и массами граждан. При капитализме категории гражда¬не, трудящиеся и потребители совпадают (Cohen 2003, Montgomery 1993).
Режимы и неравенство
Тем не менее все режимы, демократические или иные, неизбежно поро¬ждают неравенство. Они делают это тремя возможными способами: за¬щищая преимущества своих основных сторонников; создавая собствен¬ные системы изъятия или вознаграждения ресурсами; перераспределяя ресурсы среди сегментов подвластного им населения. В сравнении с неде¬мократическими правительствами, в широком смысле, демократические правительства предлагают защиту преимуществ большего числа подвла¬стного им населения, создают системы изъятия или вознаграждения, ко¬торые больше похожи на народный контроль, обеспечивают скорее кол¬лективные выгоды, организуют широкие благотворительные программы и шире перераспределяют (среди своих избирателей) ресурсы в пользу менее защищенных слоев населения (Bunce 2001, Goodin, Headey, Muffels and Dirven 1999, Przeworski, Alvarez, Cheibub и Limongi 2000).
Между тем именно через эту деятельность демократические государст¬ва увековечивают некоторые виды категориального неравенства. Прежде всего они прилагают значительные усилия для сохранения границ — и раз¬личий в доходах — между своими гражданами и гражданами других стран. Но в той степени, в какой они охраняют частную собственность и существу¬ющие формы общественной организации, они также поддерживают нера¬венство, уже заложенное в собственности и существующих формах общест¬венной организации. Например, при поддержке государством прав насле-дования от поколения к поколению передаются расовые и этнические раз¬личия в отношении благосостояния (Spilerman 2000). В демократических режимах ведется борьба за то, до какой степени государство должно под¬держивать или менять существующие категориальные неравенства.
Если, как мы видели, в демократических режимах существует зна¬чительное материальное неравенство и при этом демократические го¬сударства вкладывают средства в поддержку существующих форм этого неравенства, то, значит, отсутствие неравенства не является необходи¬мым условием демократии или демократизации. Вместо этого достиже¬ние демократии состоит в изоляции общественной политики от любых вопросов существующего материального неравенства. Демократиче¬ский режим способен формироваться и существовать только до тех пор, пока сама публичная политика не станет распадаться по границам ка¬тегорий неравенства. И наоборот, политические права, обязанности и вовлеченность, различающиеся соответственно категориям неравенст¬ва, угрожают демократии и препятствуют процессу демократизации. Демократия процветает, когда неравенства повседневной жизни не свя¬заны с неравенствами в отношениях государство—гражданин.
Из этого следует вывод: демократию подрывают и организация глав¬ных политических акторов по границам значительных категориальных неравенств, и установленные законом правила участия в политической жизни, которые соотносятся с этими границами (особенно когда исклю¬ченными оказываются те, кто и без того ущемлен в правах в результате су¬ществующего категориального неравенства). В западных политических режимах категориальные различия по принадлежности/непринадлежно¬сти к родовой знати, вероисповеданию, полу, расе, национальности и вла¬дению собственностью стали основой неравенства в правах и обязанно¬стях; также и в остальном мире этническая принадлежность и кровное родство являются причинами неравенства. Демократия неустойчива в той мере, в какой подобные различия преобладают в публичной политике.
Значительные изменения степени и характера категориального не¬равенства также влияют на демократические перспективы. Любое су¬щественное увеличение категориального неравенства, которое никак не компенсируется публичной политикой, является серьезной угрозой существующим демократическим режимам. Увеличение категориаль¬ного неравенства угрожает демократии потому, что предоставляет чле¬нам привилегированных категорий средства и стимулы, чтобы:
• отказываться от участия в демократических сделках;
• устанавливать выгодные частные связи с представителями госу¬дарства;
• уклоняться от обременительных политических обязательств;
• непосредственно вмешиваться в государственное распределение ресурсов;
• использовать доступ к рычагам государственной власти для из¬влечения преимуществ из неравных отношений с негосударст¬венными объединениями;
• употреблять свое влияние на государственную власть с целью дальнейшего использования в своих интересах или исключения зависимых категорий и, таким образом, уводить свои режимы еще дальше от широких, равноправных, защищенных и взаимо-обязывающих процедур обсуждения.
Демократия и демократизация находятся в зависимости от сочета¬ния а) материального равенства независимо от категорий и б) отделе¬ния публичной политики от категориального неравенства.
Список 5-2. Механизмы изоляции публичной политики от категориального неравенства
1. Отказ от государственного контроля (например, закрепленных за¬коном ограничений на право собственности), который поддержи¬вает существующие отношения неравенства социальных катего¬рий (например, полная конфискация и распродажа церковной соб¬ственности ослабляет власть церкви).
2. Уравнивание доходов и/или материального благосостояния раз¬ных категорий населения в целом (например, повышение спроса на сельскохозяйственные продукты увеличивает класс среднего крестьянства).
3. Сокращение контролируемых отдельными лицами вооруженных формирований или установление над ними государственного кон¬троля (например, роспуск личных армий магнатов ослабляет конт¬роль аристократии над простонародьем и, таким образом, перево¬дит противоречия аристократы—простонародье прямо в публич¬ную политику).
4. Установление таких процедур, которые изолируют публичную по¬литику от категориального неравенства (например, тайное голосование, плата должностным лицам и свободный и равный доступ всех кандидатов к СМИ способствуют формированию перекрываю¬щих категорий коалиций).
5. Создание политически активных союзов и объединений, перекры¬вающих деление общества согласно категориальному неравенству (например, мобилизация в том или ином регионе против захвата государством собственности перекрывает границы деления по ка¬тегориальному неравенству).
6. Расширение политического участия, прав и обязанностей, распро-страняющихся на все социальные категории (например, государст¬венная аннексия социально гетерогенных территорий способствует смешанной (в отношении категорий) политике).
Противоположные этим механизмы (например, многочисленные вооруженные отряды под контролем частных лиц или формирование политических коалиций и союзов по признаку классовой принадлеж¬ности) способствуют переводу категориального неравенства в пуб¬личную политику, то есть обращают демократизацию вспять. Перечисленные механизмы также являются составной частью дру¬гих, крупных процессов, как а) уравнивание категорий (в основном механизмы 1, 2 и 3), б) буферизация публичной политики относи¬тельно категориального неравенства (в основном механизмы 3-6).
В списке 5-2 перечислены особые механизмы, которые способст¬вуют уравниванию и/или буферизации категорий. Это редкие процес¬сы. На протяжении истории, к примеру, правители и те, кто был их опорой, противодействовали любому прекращению государственного контроля в поддержку неравных отношений среди социальных катего¬рий; и при всякой возможности они усиливали этот контроль. Сюда относится контроль над вооруженными силами — средство, к которо¬му всегда прибегали правители и их главные сторонники; личные ар¬мии и тайная полиция до сих пор процветают в антидемократических режимах стран Азии, Африки и Латинской Америки, характеризую¬щихся низким правовым уровнем.
Все же иногда некоторые из этих механизмов приходили вдруг в дей¬ствие, вызывая уравнивание и/или буферизацию категорий. Образова¬ние поселенческих колоний в Аргентине и Австралии, к примеру, вызва¬ло уравнивание в них материальных условий по сравнению со странами-колонизаторами. И хотя и там угнетали, уничтожали и изгоняли местное население, но совместные усилия поселенцев способствовали обособле¬нию публичной политики от неравенства среди поселенцев. При объяснении исторического процесса демократизации следует непременно вы¬делить и описать последовательность и комбинации механизмов, кото¬рые ограждали публичную политику от категориального неравенства.
Неравенство и демократия в Южной Африке
Большинство государств приспосабливается к существующим неравенст¬вам их граждан, а иногда даже извлекает из них выгоду. И лишь немногие пытались превратить категориальное неравенство в средство правления. В наше время правители Южной Африки предприняли наиболее серьез¬ную попытку в мире напрямую интегрировать расовые категории в систе¬му политического контроля. Несколько десятилетий эта попытка имела успех: установившаяся система поддерживала эксплуатацию местного на¬селения и преимущества правящего класса, не препятствуя развитию эко¬номики и функционированию государственного устройства. Принужде¬ние использовалось в качестве поддержки власти капитала. Затем с помо¬щью внешних стратегических союзников жертвы тирании настолько уси¬лили свое сопротивление, что загнали в тупик экономику и свергли ре¬жим. В 1980-х гг. в Южной Африке произошла революция.
Южноафриканский опыт наглядно представляет ряд процессов в отно¬шении категориального неравенства (из тех, что были перечислены выше), происходивших при широком обсуждении и с очевидным для развития об¬щества результатом. То, что режим навязывал публичной политике вопросы расовых категорий, покончило с обособленностью политики от существую¬щих категориальных неравенств, дедемократизируя и без того недемократи¬ческий режим. Но революционная борьба 1970-х и (особенно) 1980-х гг. привела к возникновению некоторой изоляции между категориальным не¬равенством на расовой основе и публичной политикой и, таким образом, способствовала созданию условий для последующей демократизации. Это происходило двумя путями: поддержкой непрерывного сопротивления наро¬да непосредственному включению расовых категорий в политику и создани¬ем мощных (хотя и временных) коалиций расовых и этнических социальных категорий. Реформы 1990-х и последующих лет обеспечили частичную де¬мократизацию, несколько снизив материальное неравенство между расовы¬ми категориями, но одновременно усилив неравенство внутри категории африканцев, породив, таким образом, новые разделения между существую¬щими неравенствами и южноафриканской публичной политикой.
В обширном труде по истории неравенства в Южной Африке эконо¬мист Сэмпи Террибланше делает следующие обобщения:
«Одна из самых очевидных схем состоит в том, что в течение длительно¬го колониального и империалистического периодов группы владельцев-колониалистов были в основном победителями в конфликтах с группами ме¬стного населения. Вторая схема, которая находится в тесной связи с пер¬вой, состоит в том, что в постколониалъный период местное белое насе¬ление (потомки поселенцев из некогда колонизаторской Европы) опять же (по крайней мере до 1974 г.) оставались по большей части завоевателями и потому имели возможность обогащаться за счет коренного населения. Колониальные власти и белые колонисты обогащались в основном тре¬мя путями: во-первых, создавая такие политические и экономические структуры власти, которые обеспечивали им привилегированное поло¬жение по сравнению с группами местного населения; во-вторых, лишая местное население земли, водных источников и скота; и, в-третьих, ос¬тавляя на долю рабов и коренного населения лишь несвободный и подне¬вольный труд. Эти три линии берут начало в середине XVII в. и зловещи¬ми тенями проходят сквозь историю современной Южной Африки вплоть до конца XX в.» (Terreblanche 2002:6).
Более трехсот лет все европейцы, правившие Южной Африкой, упо¬требляли политическую власть не только для подчинения местного насе¬ления, но и старались распространить сформированные ими категории неравенства на общественную жизнь в целом. Грубо говоря, большинст¬во систем четко выделяют группы африкандеров (или буров), британ¬цев, азиатов (особенно выходцев из Индии), африканцев и других черно¬кожих, которые не входят ни в одну из других категорий. Только при си¬стеме апартеида, то есть обособленности (1948-1990 гг.), само государ¬ство позаботилось провести разделение среди африканского населения для нужд общественной жизни. Да еще как! Категориальное неравенст¬во стало непосредственной частью публичной политики.
Список 5-3. Шесть «систематических периодов» неравенства в Южной Африке по Сэмпи Террибланше
1. Феодальная система и система меркантилизма, введенная голланд¬скими колонистами второй половины XVII века и большей части XVIII в. (1652-1795 гг.). В это время кочующие потомки голланд¬ских поселенцев (The Trekboers) создали полунезависимую фео¬дальную подсистему с собственным управлением и трудовыми от¬ношениями. Но эта феодальная подсистема не была полностью не-зависимой и поэтому должна считаться частью голландской коло¬ниальной системы.
2. Система расового капитализма, институализированная британ¬ским колониализмом и британским империализмом в течение дол¬гого XIX века (1795-1910 гг.). Правовые, политические и экономические схемы, введенные британцами, покончили с меркантилист¬скими, феодальными и традиционными схемами голландской Ост-индской компании, африкандерами, койсанскими народами и аф¬риканцами именно в таком порядке.
3. В течение XIX в. первопроходцы (Voortrekkers) сумели создать относи¬тельно независимые республики к северу от Оранжевой реки, где они использовали такие трудовые схемы, которые считались незаконными в Кейптауне. Управляющие органы этих двух республик были сомни¬тельными, но все же они были независимы от колониальных властей в Кейптауне и практиковали отдельную феодальную систему.
4. После того как были найдены алмазы (в 1867 г.) и золото (в 1886 г.), британский колониализм стал обретать черты более агрессивной и все-объемлющей версии империализма и расового капитализма. Для эффе¬ктивной разработки южноафриканских минеральных ресурсов британ¬цам пришлось создать новые органы управления, политическую и эко¬номическую системы. В стремлении установить систему выгодной раз¬работки золотых запасов британцы провели несколько войн в конце XIX в., включая Англо-бурскую войну (1899-1902 гг.) В первой половине XX в., когда политическая, экономическая и идеологическая власть находи¬лась в основном в руках местного английского истеблишмента, тесно связанного с Великобританией, новая система управления не только была создана, но и полностью институализирована. Необходимо разли¬чать системный период колониального и сельскохозяйственного расо¬вого капитализма времен британского колониализма (1795-1890 гг.) и системный период колониального и ориентированного на добычу ре¬сурсов (mineral) расового капитализма во время британского империа¬лизма и политической и экономической гегемонии местного британ¬ского истеблишмента (1890-1948 гг.).
5. Когда ориентированная на африкандеров Национальная партия (НП) победила на всеобщих выборах в 1948 г., она воспользовалась своей политической властью, чтобы усовершенствовать схемы под¬невольного труда. Хотя НП не очень-то изменила экономическую си¬стему расового капитализма, институализированного английским истеблишментом, она использовала свою политическую и идеологи¬ческую власть, чтобы институализировать его новый вариант. В пос¬ледние годы политического руководства африкандеров (1974-1994 гг.) развился кризис относительно законности и надежности полити¬ческого превосходства белых и эффективности расового капитализ¬ма. В начале 1990-х гг. политическое руководство африкандеров пе¬режило сокрушительное поражение, и это была прелюдия перед подъемом политической гегемонии африканцев.
6. С 1990 г. мы пережили переход от политико-экономической систе¬мы политического превосходства белых и расового капитализма к новой системе демократического капитализма. В последовавшие затем 12 лет (1990-2002 гг.) была успешно институализирована де¬мократическая политическая система (под контролем африканской элиты). К сожалению, до сих пор не совершилось параллельное со-циоэкономическое преобразование.
В списке 5-3 Террибланше представляет удобную периодизацию из¬менений в политической экономике Южной Африки с 1652 по 2002 го¬ды. Каждый из его «системных периодов» порождал особую модель ра¬сового и этнического неравенства среди населения. Установление ре¬жима апартеида начиная с 1948 года сначала смягчило, а затем усилило категориальные различия, установленные в период предшествующего правления. Причем процесс шел быстро и все интенсивнее: африкан¬ское и цветное население выселяли с обжитых городских территорий и сгоняли в небольшие, изолированные, перенаселенные поселки, при¬чем сегрегации подвергались даже дети европейцев в зависимости от языка, на котором они говорили дома — английском или бурском (аф¬рикаанс), — детей помещали в разные школы.
Потребность белых в труде темнокожего населения в городах, шах¬тах и на фермах привела к крушению планов полного контроля над юж¬ноафриканским населением. Рост промышленного производства и сфе¬ры услуг вызвал увеличение чернокожего городского населения, так что к 1945 году доходы от производства превысили доходы от горной про¬мышленности в южноафриканский ВВП (Lodge 1966:188). К 1960 году 63% африканского населения проживало, по крайней мере временно, за пределами африканских резерваций (Fredrickson 1981:244). Более того, примерно в это время дефицит рабочей силы сменился ее избытком, так что темнокожие безработные все больше собирались в городах и посел¬ках, а не в сельских резервациях. Южноафриканским правителям при¬шлось улаживать противоречие в обращении с африканцами как с ту¬земной нацией, порожденной колониальным завоеванием, и признани¬ем их сформированными капиталом рабочими. Разрешение этого про-тиворечия потребовало чрезвычайных усилий при проведении полити¬ки сегрегации по месту проживания и одновременно обращению все большего количества африканцев в городскую и промышленную рабо¬чую силу (Murray 1987, глава 2, Terreblanche, 2002, глава 9).
Более того, сегрегация на основании принадлежности к определен¬ному племени отвечала не только официальным историческим концеп¬циям, но и политическим выгодам. В Тембуланде верховный правитель Сабата Далиндиебо возглавил оппозицию осуществлению планов пере¬распределения земель в системе государственного апартеида, однако был смещен кандидатом от государства:
«Новая система предоставила министерству внутренних дел возмож¬ность ослабить авторитет вождей, который, как считали, препятст¬вует объединению. К примеру, получивший признание народа верховный вождь Сабата Далиндиебо оказался в ситуации разделения подвласт¬ной ему территории на два региона: Тембуланд (позднее переименован¬ный в Далиндиебо) и Тембуланд переселенцев. В последнем верховным во¬ждем стал Кайзер Матанзима, в прошлом ничем не примечательный вождь, который сначала проявил неподдельный интерес к теории и пра¬ктике апартеида, а затем и к материальным выгодам» (Evans 1990:44).
Когда режимом был создан новый бантустан Транскей в 1963 г., Ма¬танзима стал его вождем, затем в 1979 г. Транскей стал формально не¬зависимой республикой под руководством Матанзимы (Davenport and Saunders 2000:402, 432).
Урбанизация, индустриализация и политический оппортунизм не помешали южноафриканским властям глубоко внедрять расовые кате¬гории в правовые и экономические структуры государства. Даже час¬тичная легализация официальных союзов в 1979 г. узаконила государ¬ственную расовую дискриминацию. Получатели подобных преиму¬ществ столкнулись со сложной дилеммой: принять государственное де¬ление на категории и сохранить ограниченные права на землю и труд или отвергнуть это деление и отказаться от каких бы то ни было прав, предоставляемых государством.
Рассмотрим случай Мангосуту Бутелези, который возглавил зулус¬ский бантустан Квазулу. Бутелези начинал как активист АНК, исклю¬ченный из университета Форт-Харе за участие в демонстрации. Ради того чтобы стать премьер-министром бантустана, он порывает с пар¬тией. Активисты его партии свободы «Инката» контролировали экс¬порт сезонного труда в регионе и добивались поддержки местных тор¬говцев. Партия также получала нелегальную поддержку от государст¬венного режима апартеида. На протяжении 1980-х и вплоть до 1990-х гг. партия «Инката» и активисты АНК вели нескончаемые баталии за право контроля районов Квазулу. Движение Бутелези является приме-ром того, как некоторые африканцы получили определенные преиму¬щества, поскольку были ранее причислены к категориям, навязанным белыми южноафриканцами для поддержки своего господства (Davenport and Saunders 2000:434-435, 500-501). Поэтому следует из¬бегать предположений, что политические деятели Южной Африки XX в. выдвинулись раньше и действовали затем независимо от сменя¬ющихся режимов, при которых они существовали и вели борьбу за свои интересы (Jung 2000). Государство принимало самое деятельное участие в формировании категорий неравенства, навязывая их обще-ственной жизни.
Но какие бы усилия ни прикладывало государство, власть, конечно, далеко не всегда добивалась своих целей. Можно было бы предполо¬жить, что строгая иерархия апартеида должна была установить эконо¬мическое равенство внутри каждой расовой категории. Но, напротив, исключая возможное соперничество, сама государственная система эксплуатации и накопления возможностей (opportunity hoarding) поро¬дила значительное неравенство среди белого населения, разделив его на преуспевающих и неудачников. Среди темнокожего населения ши¬рокая пропасть разделяла разоренные территории, где властвовала массовая, постоянно растущая безработица, и городские, либо шахтер¬ские районы, где у жителей была пусть и малооплачиваемая, но хоть ка¬кая-то работа. Как следствие установилось большое неравенство среди белого населения и значительное неравенство среди темнокожего.
Когда в результате решительных действий после 1990 г. неболь¬шое число африканцев заняли посты, ранее всецело принадлежавшие белым, это в целом не изменило ранее существующую иерархию и по¬рядок продвижения по служебной лестнице. Только немногие продви¬нувшиеся по общественной лестнице африканцы начали извлекать выгоды из действия тех же самых механизмов, порождающих нера¬венство, что и их белые предшественники. В то же время основная масса темнокожих африканцев страдала от бедности, и несоразмерно растущая безработица обрушивалась в первую очередь на африкан¬цев. Расовое деление было упразднено, но материальное неравенство сохранялось и даже увеличивалось. Джереми Сикинз и Николи Натт-расс делают следующий вывод:
«Распределительная политика апартеида обеспечивала полную заня¬тость белому населению (при расовой дискриминации на рынке труда и направленной промышленной и образовательной политике), при этом дешевый, неквалифицированный труд темнокожих африканцев направ¬лялся в шахты и на фермы. Тот факт, что белое население имело преи¬мущества при этом режиме, привел к тому, что дискриминация теперь имела не расовый, а классовый характер: белые южноафриканцы стали классом, обладающим преимуществами в экономическом плане, и перестали зависеть от продолжающейся расовой дискриминации. Следст¬вием этого стало и то, что лишь некоторые классы темнокожих юж-ноафриканцев имели возможность обеспечить себе положение в обще¬стве, в то время как большинству экономическое процветание остава¬лось недоступным» (Seekings and Nattrass 2005:6).
Эти последствия стали очевидны только тогда, когда массовое сопро¬тивление, конфронтация и революционные преобразования привели к уничтожению навязанной государством расовой системы апартеида.
Сопротивление, конфронтация и революция
Сторонники политики расовой сегрегации не предвидели ее политиче¬ских последствий. Во-первых, они организовали общий фронт из тем¬нокожих африканцев, азиатов, цветных разного происхождения и бе¬локожих диссидентов, когда правительство апартеида постепенно ли¬шило азиатское и цветное население тех прав, которые оно прежде имело. Во-вторых, попытка режима навязать новых вождей и новое территориальное деление, с помощью которых осуществлялось бы уп¬равление, в действительности вызвала подъем народного сопротивле¬ния местной власти, равно как и государственному контролю вообще (Olivier 1991). Примерно с 1970-х государственный контроль над посе¬лениями темнокожих был ослаблен, возможность навязывать дисцип¬лину труда государством практически утрачена, и, как следствие, уча¬стились случаи яростных столкновений с карательными органами.
Сепаратистская политика в конце концов превратила тех, кого правительство стало считать африканцами, в базу политической мо¬билизации. В 1983 г. пошатнувшийся режим апартеида предпринял попытку увеличить число своих сторонников, создав крайне неравно¬правный трехсоставный законодательный орган, который включал представителей азиатского и цветного населения, входивших в осо¬бые палаты. Эта мера, однако, только ускорила мобилизацию среди темнокожих африканцев и нетемнокожих противников режима. На улицах неформальные группы молодых активистов, называвших себя «товарищи», попеременно сотрудничали и боролись с членами объе¬динения «Гражданское право». Национальный Объединенный демо¬кратический фронт (ОДФ), в который вошли 575 различных организа¬ций, поддерживал связи, установленные находящимися теперь вне за¬кона партиями «Движение черного самосознания» (ДЧС) и Африкан¬ский национальный конгресс (АНК), и выходил далеко за их пределы. В момент своего расцвета ОДФ заявлял, что он насчитывает два мил-лиона членов. (Johnson 2004:187).
В 1985 г. было создано подобное (и фактически во многом совпада¬ющее) объединение профсоюзов Конгресс южноафриканских профсо¬юзов (КОСАТУ). Эти компетентные посреднические организации коор¬динировали массовое сопротивление режиму. Находившееся в угрожа¬ющем положении правительство дважды объявляло чрезвычайное по¬ложение, постоянно усиливая ограничения, — в июле 1985-го и в июне 1986 годов. Появившаяся позднее декларация
«давала каждому полицейскому право беспрепятственного ареста, за-держания и допроса населения без ордера на арест; полиция получила полномочия налагать запрет на любые собрания; теле- и радиорепорте¬ры теперь не могли освещать беспорядки, а сообщения в прессе поверга¬лись жесткой цензуре. Правительство перешло к политике легализован¬ной тирании» (Thompson 2000: 235).
Тысячи подозреваемых содержались под стражей без суда и следст¬вия. Несмотря на чрезвычайное положение, запрет деятельности мно¬гих организаций и заключение под стражу в качестве предупредитель¬ной меры тысяч активистов различных партий, к концу 1980-х движе¬ния темнокожего населения усилились. Сопротивление контролю пуб¬личной политики белокожего населения росло не только внутри стра¬ны, но и поддерживалось давлением извне.
Внутриполитического и международного давления не выдержал даже некогда прочный бурский блок. Поносимые, бойкотируемые, не имею¬щие новых инвестиций, лишенные кредита многими европейцами и аме¬риканцами, включая Европейское экономическое сообщество и конгресс США, крупные капиталисты потеряли вкус к апартеиду (Price 1991, гл. 7). В 1982 г. члены парламента от Национальной партии выступили против политики компромиссов, в результате которой Национальная партия сформировала менее масштабную Консервативную партию (КП). На про¬тяжении пяти лет правительство Национальной партии (находящееся под давлением правых сил и угрозой военных действий со стороны неза¬висимых африкандеров) пыталось подчинить оба фланга своих против¬ников как законными средствами, так и тайными нападениями. В 1988 г. правительство усилило нападения на АНК и либеральную оппозицию в ответ на нарастание диверсионной деятельности АНК.
После того как на общественных выборах для белых в октябре 1988 г. На-циональная партия с большим перевесом победила Консервативную партию, президент и глава Национальной партии П. У. Бота объявил о некотором ос-лаблении этих репрессивных мер. Было отсрочено приведение в действие смертного приговора шести активистам АНК, и лидер АНК Нельсон Мандела был переведен из больницы, где он лечился от туберкулеза, под домашний арест, а не в островную тюрьму, где он томился до того в течение 25 лет.
Следующий год был отмечен решительными действиями по урегу¬лированию внутриполитической ситуации. В 1989 г. лидер Националь¬ной партии и премьер-министр Ф. У. де Клерк предпринял попытку пе¬реговоров с ранее запрещенной АНК, включая самого Манделу, освобо¬див при этом большинство находившихся в заключении лидеров АНК. Терпимое отношение де Клерка к 35-тысячному многорасовому торже¬ственному «маршу победы и протеста» в Кейптауне (в сентябре 1989 г.) не только явилось показателем общего изменения государственной стратегии, но вызвало и другие многочисленные марши сторонников примирения по всей Южной Африке. Празднование возвращения до¬мой освобожденных членов АНК на стадионе в Соуэто «стало поистине первым митингом за тридцать лет» (AR 1989:295).
К 1990 г. де Клерк правил совместно с АНК. Освобожденный из-под до-машнего ареста Мандела стал главным действующим лицом национальной политики. В1991 г. активист КОСАТУ Сирил Рамафоза был выбран генераль¬ным секретарем АНК. Между тем Партия свободы «Инката», возглавляемая вождем бантустана Квазулу Бутелези, которая ранее получала негласную поддержку правительства и Национальной партии, становилась все более изолированной. «Инката» предпринимала действия против своих соперни¬ков из АНК, но на выборах 1994 г. получила только 6% голосов темнокожего населения, при том что АНК получила 75% голосов. (По общим результатам голосования относительно всех расовых категорий АНК получила 63%, НП 20% и партия «Инката» 11% голосов.) Торжествуя победу, которая еще де¬сять лет назад привела бы в изумление южноафриканца любого политиче¬ского направления, Нельсон Мандела стал президентом Южной Африки.
«По мере того как Южно-Африканское государство стало перехо¬дить от политики расовой дискриминации и сегрегации к «нерасовой» демократии, — замечает Энтони Маркс, — расовая принадлежность и мобилизация утрачивали свое приоритет¬ное значение. Политические деятели все больше полагались на «племен¬ное» или «этническое» самоопределение, служащее основой мобилиза-ции, как показал не только «зулусский национализм», но и тот факт, что цветные боялись господства темнокожих при правлении АНК» (Marx 1995:169).
Разукрупнение происходило на двух уровнях: фронт небелого насе¬ления утратил свое единство; к 1996 г., например, цветные избиратели в Саре голосовали в основном в поддержку Национальной партии, бывшей когда-то архитектором апартеида. Но категории темнокожего, цветного и азиатского населения также разъединялись, переходя к но¬вым объединениям по менее масштабным признакам.
Тем не менее АНК тоже приходилось преодолевать трудности в пери¬од с 1990 г. до победы на выборах в 1994 г. Частичный распад Советско¬го Союза в 1989 г. имел два важнейших последствия для Южной Афри¬ки. Во-первых, он обесценил заявление консерваторов о том, что они го¬товы служить оплотом против южноафриканских союзников междуна¬родного коммунистического заговора. Во-вторых, сократилась диплома¬тическая и финансовая поддержка АНК извне. В связи с этими новыми обстоятельствами в условиях, когда было недалеко до революции, США стали требовать от обеих сторон компромисса. Желая обратить внима¬ние общества на свою деятельность, партия АНК объявила 1991 г. «го¬дом массовых выступлений», призывая своих сторонников к мирным, дисциплинированным забастовкам, бойкотам, маршам и собраниям (Jung and Shapiro 1995:286).
Постепенно деятельность АНК подорвала планы Национальной партии относительно перехода к совместному правлению. При этом АНК стремилась избежать окончательной поляризации двух полити¬ческих сил. Партия утвердила «пропорциональное представительство на выборах, охрану труда для государственных служащих из белого населения и амнистию представителям службы безопасности, при¬знавшимся в совершении преступлений при старом режиме» (Bratton and van de Walle 1997:178). Так что ситуация, близкая к революцион¬ной, разрешилась компромиссом, достигнутым путем основательных согласований.
Когда АНК оказалась у власти, произошли значительные разделения внутри бывшего движения сопротивления. Многие лидеры АНК заняли правительственные и другие важные посты, которые ранее были недос¬тупны для темнокожих, причем такое разделение происходило и на мес¬тах. Общественные организации играли решающую роль в бойкотах и других массовых выступлениях на протяжении 1980-х гг., но затем они утратили свой политический вес. Отчасти потому, что их лидеры пре¬кращали свою деятельность в этих организациях и использовали новые возможности, открывавшиеся при новом режиме, а также и потому, что АНК подвергала строгим испытаниям на верность тех, кому продолжала оказывать поддержку (Zuern 2001, 2002). Некоторые товарищи по улич¬ной борьбе, физическая сила которых использовалась раньше для защи¬ты территорий от посягательств белых, стали участниками соперничаю¬щих преступных групп, вошли в преступный мир. «С 1994 г., — пишет Ричард Уилсон, — в отсутствие каких бы то ни было политических и экономических перспектив, полувоенные силы АНК обратились к пре¬ступной деятельности как к средству выживания. Преступные груп¬пы Шарпевиля, которые до сих пор называли себя особыми оборони¬тельными отрядами, занялись рэкетом, обещая населению отдель¬ных территорий защиту от других преступников и преступных групп в обмен на регулярные выплаты. Партия АНК постоянно пыта¬лась примирить враждующие группы, но оказалась не в состоянии контролировать этот процесс» (Wilson 2001:179).
Одновременно с исчезновением немногочисленного, но процвета¬ющего класса новой буржуазии общины темнокожих пережили драма¬тическое разделение на тех, кто оказался у власти государства, управля¬емого АНК, и тех, кто остался не удел.
Рис. 5-2 отражает один результат действия крайне неравноправ¬ной политической системы. Здесь сравнивается доход на душу населе¬ния цветного, азиатского и темнокожего населения с доходом белого населения за период 1917-1995 гг. Хотя в Южной Африке на самое дно общества в течение 80 лет вытеснялись темнокожие, но жизненный уровень азиатского и смешанного цветного населения также был очень низким. Установление режима апартеида начиная с 1948 г. не оказало существенного влияния на положение цветного населения, но больно ударило по азиатам и темнокожим; к 1970 г. доход на душу на¬селения среди темнокожих упал до 6,8% от дохода белого населения; в среднем белые зарабатывали почти в пятнадцать раз больше, чем в среднем темнокожие.
Затем система начала давать сбой. После 1980 г. азиатское насе¬ление улучшило свое положение почти в два раза (показатели подня¬лись до 48,4% от дохода белых), но наконец и темнокожие начали за¬рабатывать больше. Цветное же население (которым партия АНК в значительной степени пренебрегала в отношении постов и привиле¬гий и которое зачастую составляло оппозицию власти АНК), напро¬тив, не имело никакого прироста доходов. С 1995 г. доход темнокоже¬го населения увеличивался, так что «к 2000 г. по статистике среди лиц с наибольшим доходом количество темнокожих и белых было примерно одинаковым» (Seekings and Nattrass 2005: 45). Учитывая, что темнокожее население составляло около 75%, а белое около 14%, понятно, что эти цифры не свидетельствовали о паритете. Тем не ме¬нее в экономической жизни классовое неравенство начало вытеснять неравенство расовое. Крушение режима апартеида и приход к власти темнокожего населения начали оказывать значительное влияние на материальное неравенство Южной Африки.
Падение апартеида не привело к полному исчезновению расовой дискриминации в Южной Африке. В то время как коалиции, боровшие¬ся против апартеида, сплачивали в своих рядах темнокожих и цветных, государственная конструктивная программа партии АНК в отношении «подвергавшегося ранее угнетению народа» касалась в основном ис¬ключительно темнокожих (Jung 2000:202). В результате коренной ре¬организации государственной службы ряд чиновников азиатского и цветного происхождения был снят с невысоких бюрократических долж¬ностей (Johnson 2004:214). Эйбе, министр социального обеспечения провинции Вестерн-Кейп, где живет цветное население, жаловался:
«...цветное население не может рассматривать происходящее сейчас ина¬че, как действия, напрямую направленные против них. В борьбе с апарте¬идом цветные были неотъемлемой частью этой борьбы. Теперь же, после уничтожения апартеида, они, не получая никакой выгоды из новой систе¬мы, рассматриваются как "нечерные". И это очень печально» (Jung 2000:203).
В Вестерн-Кейп, как и повсюду, значительное число избирателей из цветного населения поддерживают бывшую расистскую Нацио¬нальную партию, находящуюся в оппозиции АНК. В условиях, когда АНК, без сомнения, владеет страной, мы едва ли можем говорить о Южной Африке XXI века как о демократической стране. Более того, пока не очевидно, что новый режим сумеет избежать того, что преж¬нее расовое деление (которое столь долго определяло публичную по¬литику Южной Африки) не будет заменено теперь резким классовым делением. Но по сравнению с 1970-ми режим значительно продвинул-ся к широкой по охвату, равноправной, защищенной и взаимообязы-вающей процедуре обсуждения по поводу политических назначений и в определении политического курса между государством и граждана¬ми. Посредством частичной буферизации между публичной полити¬кой и категориальным неравенством происходит и демократизация существующего режима.
Механизмы в действии
Отдельно взятый пример не может служить доказательством общей истины. Более того, Южная Африка представляет собой особый слу¬чай: когда государство намеренно, открыто и какое-то время доволь¬но успешно включает категориальные неравенства, уже существую¬щие в повседневной общественной жизни, в национальную публич¬ную политику. Распространение колдовства и ВИЧ-инфекции тем бо¬лее компрометируют достижения демократизации в Южной Африке и даже обращают этот осажденный режим к дедемократизации. И все же в истории Южной Африки можно выделить два момента в пользу развития аргументов нашего исследования. Во-первых, по крайней мере одна важная национальная история не укладывается в рамки привычных объяснений. Во-вторых, данный пример указывает на то, что можно ожидать в менее очевидных случаях, если наши аргумен¬ты состоятельны.
Если мы снова обратимся к списку 5-2, то увидим, что все перечис¬ленные здесь механизмы обособления публичной политики от катего¬риального неравенства были задействованы в разные периоды великих южноафриканских преобразований после 1970 года:
• прекращение государственного контроля в поддержку существующих отношений неравенства социальных категорий;
• уравнивание доходов и/или материального благосостояния разных категорий населения в целом;
• сокращение контролируемых отдельными лицами вооруженных фор-мирований или установление над ними государственного контроля;
• установление таких процедур, которые изолируют публичную поли¬тику от категориального неравенства;
• создание политически активных союзов и объединений, пе¬рекрывающих деление общества согласно категориальному нера¬венству;
• массовое расширение политического участия, прав и обязанностей, распространяющихся на все социальные категории.
Одно наличие этих механизмов не доказывает, что и в самом де¬ле посредством них осуществлялся процесс демократизации в Юж¬ной Африке. Полный рассказ о южноафриканском политическом преобразовании делает правдоподобным следующее предположе¬ние: усилия государства по использованию категориального нера¬венства как средства управления неожиданно обернулись появле¬нием межкатегориальных союзов, которые в конечном итоге приве¬ли к буферизации публичной политики и неравенства. Совершенно очевидно, что процесс демократизации в Южной Африке далек от завершения.
В менее очевидных случаях для установления причинно-следст¬венных связей придется копать еще глубже. Среди прочего трудность будет состоять и в отделении процессов, соединяющих сети доверия с публичной политикой, от процессов буферизации публичной полити¬ки и неравенства. Тем не менее приведенный выше перечень основ¬ных механизмов может быть отнесен с одинаковым успехом к Соеди¬ненным Штатам XIX века, Индии XX в. или Южной Африке начиная с 1970-х. Более того, каждый из пунктов указывает на следствия, кото¬рые в принципе могли бы вызвать дедемократизацию. К примеру, распад межклассовых союзов в пользу политических акторов, утвер¬дившихся внутри неравных категорий, служит угрозой коренного по¬ворота демократии. Примером тому служит Испания в период между 1930-1936 гг., когда исключение буржуазным правительством состо¬ящих в профсоюзах крестьян и рабочих привело к распаду коалиции, за чем последовала демократическая революция 1930-1931 гг. и классовые различия снова стали непосредственной частью публич¬ной политики. В то же самое время военные под командованием Франческо Франко, составляли угрозу республики справа (Ballbe 1985, Gonzalez Callejo 1999, Soto Carmona 1988).
Воспоминание об Испании периода угрозы гражданской войны поднимает новые вопросы о связях между независимыми силовыми центрами и публичной политикой вне зависимости от влияния сетей доверия и категориального неравенства. Шестая глава посвящена этим непростым вопросам.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии