Давайте начнем с действительно трудного случая: с Индии. Со времени обретения независимости в 1947 г. Индия занимает в нашей таблице (государственный потенциал — демократия) место, где находятся госу¬дарства с высоким государственным потенциалом при развитой демо¬кратии. За последние 60 лет в Индии несколько раз менялись и государ¬ственный потенциал, и демократия, но, в общем, национальный режим Индии напоминает режим Канады больше, чем, скажем, режимы Ямай¬ки или Казахстана. Однако анализируя процессы демократизации и дедемократизации в стране с населением 1,1 млрд. человек, мы, конечно, столкнемся с немалыми проблемами. Эти проблемы возникают по раз¬ным причинам:
• потому что, несмотря на большую бедность и неравенство среди населения, экономика Индии становится могучим противовесом мировой экономике;
• потому что 25 ее штатов — большие по размерам и населению, чем многие европейские государства, — чрезвычайно разнооб¬разны по их материальному состоянию, социальному составу и политической системе;
• потому что в публичной политике Индии систематически
отражаются религиозные установки живущего в этом районе
населения;
• потому что индусы, мусульмане, сикхи и другие религиозные фа¬натики беспрерывно истребляют друг друга и нападают на святы¬ни друг друга;
• потому что по границам Индии (например, в Кашмире и на севе¬ро-востоке, который этнически неоднороден) группы сепарати¬стов регулярно применяют оружие и нападают на правительст¬венных служащих, а государственная служба безопасности регу¬лярно прибегает к жестокому их подавлению;
• потому что партизаны-маоисты в центральных районах Индии (которых обычно называют Наксалиты), имеющие политическое представительство почти в четверти политических районов Ин¬дии, также применяют оружие против правительственных войск и несогласных с ними крестьян;
• потому что со времени обретения независимости в 1947 г. режим раскачивался между чрезвычайными положениями и моментами передышки;
• потому что, наконец, Индия остается самой густонаселенной де¬мократической страной в мире.
Что же нам делать со всеми этими сложностями?
В новостях мы часто слышим, что Индия стоит на грани сектантско¬го (sectarian) распада. Так было не всегда. Индия стала независимой в 2947 г., когда, отделившись от Пакистана, она стала страной с преиму¬щественно индусским населением. (В настоящее время примерно 80% населения Индии хотя бы номинально индусы, еще 12% — мусульма¬не.) Новый режим под руководством Джавахарлала Неру получил в на¬следство от британских колонизаторов вышколенную государственную службу и готовую к действию армию. По этим двум показателям мы мо¬жем отнести Индию к государствам высокого потенциала. В отличие от соседнего Пакистана режим Неру и дальше держал вооруженные силы под эффективным контролем гражданской власти. Руководство нового режима вышло из рядов той же элиты, которая долгое время использо¬вала политику в британском стиле для завоевания независимости от той же самой Британии: в основном оно состояло из представителей бо¬гатых семей высших каст, часто получавших образование в Великобри¬тании.
Постколониальная Индия унаследовала также федеральную систе¬му государства, в составе которой британскими правителями в процес¬се колонизации были собраны исключительно разнообразные регионы под руководством единого правительства. В нормальных условиях шта¬ты были наделены немалой властью и ответственностью, но централь¬ное правительство и суды могли ограничивать эти властные полномо¬чия в случае чрезвычайных обстоятельств. Большинство районов Ин¬дии соединены с центром широкой сетью социальных отношений типа патрон—клиент (в особенности внутри отдельных сегментов партии Индийский национальный конгресс— ИНК). Несмотря на высокую цен¬трализацию, даже хваленая государственная служба испытывала поли¬тическое и финансовое влияние. В то же время система частых переме¬щений с одного поста на другой была средством оказания политическо¬го и финансового давления: региональные политики то вознаграждали своих клиентов более высокими постами, то сами принимали вознагра¬ждение за предоставление лучших должностей; а сами служащие плели постоянные интриги, стремясь достичь более высоких постов в своей карьере, — устраивали на службу своих родственников и за взятки пре¬доставляли особые возможности претендентам (de Zwart 1994).
Вот как комментирует это общественное устройство обладающий большим опытом в этом вопросе Мирон Вайнер:
''Хотя сравнение старой советской номенклатуры с индийскими политиче¬скими и административными элитами не представляется вполне правомерным, поскольку в Индии система рекрутирования в элиту открыта, все-таки следует заметить, что наделенные политической властью в Индии принадлежат к высокопривилегированному классу. Государственным чинов¬никам предоставляется бесплатное жилье, займы под низкие проценты, для их детей доступны специальные правительственные школы, они зани¬мают специальные места в самолетах и поездах, пользуются специальными правительственными машинами, получают медицинскую помощь, кото¬рая оплачивается правительством, и хорошие пенсии. При государствен¬ном регулировании экономики государственные служащие контролируют, куда направить иностранную валюту, распределяют разнообразные пред¬меты потребления, включая сталь, уголь, бумагу и удобрения, решают, что можно импортировать и чего нельзя. В Индии сложная система клиентуры контролировалась совместно политиками и государственными служащи¬ми, которые определяли, кто получит электроэнергию, колодцы, школы, колледжи, железнодорожные станции, системы ирригации, дороги, авто¬бусное сообщение, медицинские центры и работу в правительственных уч¬реждениях. Избиратели обращались к политикам, если им нужно было по¬лучить доступ в государственную больницу или если их детям нужно было поступать в местный колледж» (Weiner 2001:204).
В руках индийских политиков была настоящая, классическая систе¬ма патрон—клиент (о таких системах см., например, Auyero 2001, Вах 1976, Bearman 1993, Kettering 1993, Montgomery 1998, Schmidt, Guasti, Lande and Scott 1977, Willerton 1992).
Эта система патрон—клиент могла стать крупнейшей в мире. Ни много ни мало сам Раджива Ганди жаловался в 1985 г., что «мил¬лионы простых членов партии ИНК загнаны в ловушку, потому что везут на своей спине тех, кто распределяет власть и влияние, кто прибегает к патронажу, чтобы превратить массовое народное дви¬жение в феодальную олигархию, — причем к коррупции относятся не просто терпимо, но она почитается обязательной для политиче¬ского деятеля» (Kohli 1990: 5). Более того, федеральные структуры строили параллельные широкие сети социальных отношений типа патрон—клиент на уровне каждого штата (Manor 2004). Часто по¬литика штата определялась в процессе противостояния оппозиции политике центра. Неру возглавил сложный, тонко сбалансирован¬ный политический режим.
Несмотря на почти немедленно вспыхнувшую войну с Пакиста¬ном за Кашмир и убийство Мохатмы Ганди индийским экстремистом (и то и другое призошло в 1948 г.), Неру смог сдерживать раскольни¬ческую борьбу до самой своей смерти в 1964 г. Используя авторитет Неру и его политический аппарат, воплощенный в Индийской партии конгресса, его дочь Индира Ганди становится в 1966 г. премьер-мини¬стром Индии.
Индира Ганди пробыла у власти почти два десятилетия, и это время совпало с глубокими изменениями в индийской публичной политике (причем Индира Ганди до некоторой степени сама вызвала эти измене¬ния). При Неру у этнических и религиозных фанатиков было мало мес¬та для маневра, а борцы за права бедных и угнетенных имели большое влияние. Raka Ray и Mary Fainsod Katzenstein говорят даже о:
«драматическом повороте от объединения на левом фланге государст¬ва партии и народного движения (первый период после завоевания неза¬висимости) вокруг демократического социализма — до его разоблаче¬ния в середине 1960-х и в 1980-е гг. Затем последовало и установление его зеркального институционального отображения и на правом фланге, где сложилась схожая синергия государства, партии и движения, но те¬перь уже вокруг религиозно окрашенного национализма и рыночных от¬ношений в экономике» (Ray and Katzenstein 2005:3).
Как только Неру — основатель индийского государства, ушел с по¬литической сцены, в Индии появились новые формы разделения, раско¬ла и борьбы. Рваная паутина, удерживавшая вместе государство, пар¬тию и широкие сети патрон-клиентских отношений, начала распол¬заться (Kohli 1994).
У Ганди и ее семьи, конечно, было меньше удачи (или умения), чем у ее отца, чтобы справляться с религиозными и националистическими боевиками. Собственные телохранители Ганди (сикхи) убили ее в 1984 г. В 1991 г. смертник-бомбист, действовавший от имени тамильских се¬паратистов Шри-Ланки, бросил бомбу в ее сына и преемника Раджива Ганди. До этого момента созданная Неру Индийская партия конгресса обычно занимала большинство мест в национальном парламенте и слу¬жила основным каналом осуществления государственного патронажа. После смерти Раджива Ганди его вдова-итальянка Соня, неохотно вста¬ла во главе расколовшейся Индийской партии конгресса. Партия потер¬пела поражение. На парламентских выборах в 1996 г. индийская наци¬оналистическая «Бхаратия Джаната Партия» (БДП) стала крупнейшим единым избирательным блоком.
В 1998 г. новые всеобщие выборы впервые предоставили БДП шанс выиграть на выборах и самой сформировать правительство. Вот что писала обычно сдержанная «Нью-Йорк Тайме» во время предвыборной кампании:
«Какими бы ни были результаты выборов, мало кто в Индии сомнева¬ется, что они станут исторически поворотным моментом — тем бо¬лее что в них участвует миссис Ганди и они проходят в 50-ю годовщину независимости Индии. Если победят индусские националисты, как гово¬рят их критики, это в значительной степени будет означать, что с идеалами Индии первых 50 лет ее независимости покончено» (Burns 1998:Y6).
Как позднее и оказалось, БДП вырвалась вперед и сформирова¬ла коалиционное правительство. Впрочем, эта партия не смогла сра¬зу же начать воплощать в жизнь программу индийских национали¬стов: она была слишком занята тем, чтобы просто удерживать в сво¬их руках рычаги власти. В Индии, конечно, продолжалась борьба, но страна устояла, не распавшись. Так случилось, что со времени за¬воевания независимости, а может быть, и задолго до того индий¬ское национальное государство и его граждане никогда не отступа¬ли от относительно широких, равноправных, защищенных и взаи-мообязывающих процедур обсуждения. Даже во время вспышек крайнего национализма, гражданской войны в Кашмире и непре¬рывных бунтов Индия оставалась демократией с относительно вы¬соким государственным потенциалом. Мы можем считать Индию политическим чудом или загадкой.
Причем загадочность Индии выдвигает перед нами четыре проб¬лемы, которые будут рассмотрены дальше в этой главе. Во-первых, при исключительной сложности самого объекта изучения, каковым является Индия, как мы вообще можем расположить режим Индии на оси движения от недемократического строя к демократическому? Во-вторых, если даже мы и сможем расположить этот режим после 1947 г. где-то в области демократии с высоким потенциалом, как нам вы¬делить стадии демократизации и дедемократизации Индии? В-треть¬их, после того как мы разрешим первые две задачи, можно ли устано¬вить некоторые практические эмпирические закономерности этих двух (противоположно направленных) процессов, причем не только для Индии, но и повсюду в мире? В-четвертых, установив такие зако¬номерности демократизации и дедемократизации, как нам их объяс¬нить? В этой главе мы не будем заниматься четвертой проблемой, со¬средоточившись больше на прояснении предмета нашего исследова¬ния. Мы займемся измерениями в широком смысле слова: не столько точными цифрами, сколько тщательным определением местоположе¬ния рассматриваемых случаев в аналитически релевантных континуумах. Установленное местоположение поможет нам проанализиро¬вать варианты рассматриваемых случаев и этапы изменения их хара¬ктеристик.
И снова в попытке выделить предмет нашего анализа мы обратим¬ся за помощью к данным «Фридом Хауса». Рис. 3-1 отражает движение политического режима Индии в отношении политических прав и гра¬жданских свобод с 1972 г., когда начались ежегодные отчеты «Фридом Хауса». Таблица наглядно свидетельствует о нескольких больших сдвигах.
1975. После выдвинутого против нее обвинения в фальсификации результатов выборов Индира Ганди объявляет о введении чрезвычайно¬го положения, во время действия которого арестовано около тысячи по¬литических оппонентов правящего режима и проводится в жизнь про¬грамма планирования семьи, которая предусматривала в ряде случаев стерилизацию; «Фридом Хаус» оценивает политические права в Индии в это время цифрой 2, но гражданские свободы оцениваются довольно низко: падением показателя с 3 до 5.
1977. При частичном ослаблении условий чрезвычайного положения Ганди проводит всеобщие выборы, но конгресс проигрывает и теряет власть; отчет «Фридом Хауса» иллюстрирует это, высоко оценивая политические права (2) и гражданские свободы (2).
1980. После раскола в партии конгресса Ганди приходит к власти, возглавляя один (оставшийся ей верным) сегмент партии; в от¬чете «Фридом Хауса» рейтинг гражданских свобод падает до 3.
1992. После убийства Раджива Ганди тамильским активистом (1991 г.) и сенсационного уничтожения мечети в городе Айод-хья, Уттар-Прадеш, индусскими фундаменталистами, про¬изошли многочисленные столкновения между индусами и му¬сульманами по всей Индии (1992 г.); правительство перехо-дит к решительным мерам подавления этих беспорядков; «Фридом Хаус» понижает рейтинг Индии по политическим правам до 3, а по гражданским свободам до 4; таким образом, Индия переводится из категории «свободная» в среднюю кате¬горию «частично свободная страна».
1994. В дальнейших столкновениях индусов и мусульман (особенно в Бомбее и Калькутте, 1993 г.) убито 1200 человек; «Фридом Хаус» понижает показатели Индии по политическим правам до рекордно низкого показателя 4, и общая оценка была равна (4;4).
1997. После поражения на выборах партии Индийский националь¬ный конгресс (1996 г.) национальная политика Индии пережи¬вает период брожения; «Фридом Хаус» поднимает рейтинг Ин¬дии по политическим правам до 2 (устойчивая оценка полити¬ческих прав в Индии в этих годы), но гражданские свободы оценивает в 4.
1999. После того как «Бхаратия Джаната Партия» (БДП) формиру¬ет коалиционное правительство (1998 г.), им проводятся широко осуждаемые испытания ядерного оружия, но оно, впрочем, делает некоторые шаги к установлению мира с Па¬кистаном и не дает разрастаться антимусульманской кампа¬нии; с разъяснениями, что «наблюдатели оценили парла¬ментские выборы 1996, 1998 и 1999-х гг. как самые честные в истории Индии» «Фридом Хаус» возвращает Индии ее обычную оценку — 2,3, так что индийский режим опять пе-реводится в категорию «свободная страна»; такое положе¬ние Индия сохраняет и в 2006 г.
Похожая на цветок диаграмма на рис. 3-1 показывает, что по, оценке «Фридом Хауса», политические права и гражданские свободы в Индии не всегда шагали в ногу (при том что обычно политические пра¬ва и гражданские свободы коррелируются, соотносятся друг с другом и вместе изменяются). По данным агентства, занимающегося рейтингом демократий, политические права в Индии резко сузились во время ин-дусско-мусульманского конфликта начала 1990-х гг., но оставались, од¬нако, широкими. Уровень гражданских свобод (на диаграмме горизон¬тальная ось) менялся гораздо больше после того, как Индира Ганди на-чала вводить репрессивные меры во время чрезвычайного положения в 1975 г. По оценке «Фридом Хауса», даже усиление контроля из центра после уничтожения мечети в Айодхья в 1992 г. и дальнейшие кровавые события не могут сравниться с репрессиями 1975 года.
Можем ли мы теперь перевести события индийской истории на¬чиная с 1972 г. в термины демократизации и дедемократизации? Для этого нам надо сделать допущение, что политические права, как их определяет «Фридом Хаус», в общем соответствуют (в нашей терми¬нологии) широким, равноправным и взаимообязывающим процеду¬рам обсуждения, а гражданские свободы — их защищенности. В этих терминах мы имеем все основания представить 1975 г. (чрезвычай¬ное положение, введенное Индирой Ганди) и 1991-1994 гг. (убийст¬во Раджива Ганди и усиление индусско-мусульманского конфликта, репрессивные меры, принятые центральным правительством) как периоды быстрой дедемократизации. Следующие за каждым кризи¬сом годы можно считать периодами медленной редемократизации.
В масштабах, невозможных ни для одной из существующих демо¬кратий, индийский режим содрогается всякий раз, когда чувствует на¬пряженность между тремя внушительными силами: 1) сильная цент¬ральная власть, унаследованная от британского колониального правле¬ния, усиленная отделением от Пакистана, консолидированная Неру и укомплектованная квалифицированным (хотя часто и коррумпирован¬ным) персоналом гражданских служащих, 2) действие исключительно влиятельных сетей патрон—клиент, в особенности в различных отделе¬ниях партии ИНК, 3) комбинациями очень воинственных и беспрерыв¬но умножающихся политических течений на местном и региональном уровнях (Ganguly 1999).
Хотя второй элемент — сложные сети патрон—клиент, протянув¬шиеся с местных на региональные и дальше на национальный уров¬ни, — делает политику Индии, если ее представлять в направлении сни¬зу вверх, очень сложной, национальная власть, действующая сверху вниз, обычно координирует использование ею сетей патрон-клиент¬ских отношений с административным контролем. Полл Брасс пишет, что эта стратегия порождает чрезвычайную трудность:
«Трудность состоит в том, что в стране такого разнообразия дейст¬вующих факторов просто невозможно долго поддерживать стабиль¬ные структуры национальной власти в рамках федеральной парла¬ментской системы. Чрезвычайно трудной, требующей времени и при¬ложения всех сил, становится задача организовать в этой стране власть на национальном уровне, причем эта власть начинает распа¬даться именно там, где, казалось бы, она только что консолидирова¬лась. Задача оказывается настолько всепоглощающей, что даже при наличии сильнейшей волевой установки национальным лидерам не¬возможно посвящать достаточно внимания экономическому разви¬тию и удовлетворению основных потребностей народа. Эти цели оказываются подчиненными настоятельной необходимости удержи¬вать так трудно сконструированную власть» (Brass 1994:344; см. также Brass 2003:372).
Понятно, что, как и повсюду, правители Индии стремятся не только поддерживать порядок, но и охранять собственную власть. Они все вре¬мя делают выбор, чему отдавать больше сил — поддержанию власти или осуществлению воли народа. Это настоящая дилемма, поскольку сколь-нибудь существенное ослабление центральной власти — потен¬циала государства — снижает также возможность претворения в жизнь воли народа посредством вмешательства государства.
В послевоенное время политический режим Индии никогда не выхо¬дил из квадранта (по нашей таблице) «высокий потенциал государст¬ва/развитая демократия»; но он менял свое положение в этом квадран¬те. Раньше мы уже видели, как переходят такие режимы, как режим Франции XVIII века, от одной фазы (когда наличествовали существен¬ные помехи какой бы то ни было демократизации) к следующей фазе, когда неустойчивое движение по оси демократия/не демократия стано¬вится не только возможным, но и вероятным. Очень может быть, что Ин¬дия прошла этот порог еще до обретения независимости в 1947 г., в тече¬ние долгой борьбы индуистских и мусульманских руководителей с авто¬ритарным британским правлением. Вместе с таким рычагом власти, как громадная патронатная система, большой потенциал нового государст¬ва поддерживал его несовершенную, но впечатляющую демократию.
Теперь мы постараемся установить, как постколониальная история Индии была связана с более общими процессами демократизации и де-демократизации. Рассмотренные нами в главе 2 исторические примеры продемонстрировали, что не строго симметричны. В целом дедемократизация происходит, когда правители и элиты реагируют на то, что они переживают как кризис ре¬жима, что чаще всего выражается в угрозе их власти. Демократизация обычно происходит, когда государство реагирует (пусть и неохотно) на требования народа уже после того, как кризис ослабел. В результате де¬демократизация происходит гораздо быстрее, чем демократизация и определенно с большей инициативой центра.
Впрочем, мы позднее встретимся и с исключениями из этих общих закономерностей, в особенности там, где военные завоевания или ре¬волюции прямо и быстро приводят к принудительной демократизации. Но в целом мы убеждаемся в правоте существующих теорий демокра¬тии — ставят режим перед дилем¬мой: центральная власть, с одной стороны, и воля народа, с другой. При низком потенциале государства коллективные требования граждан не могут завершиться переменами в общественной жизни. Однако при вы¬соком потенциале государства правители неизбежно склоняются к то¬му, чтобы использовать этот потенциал для воспроизведения их поло¬жения во власти, для проведения в жизнь предпочтительных для них са¬мих программ и для вознаграждения тех, кто их поддерживает. При де¬мократическом режиме сильная государственная власть реализует себя через согласие, достигнутое переговорами. По этой причине демокра¬тия подразумевает народную мобилизацию. Но при каких условиях это согласие оказывается для правительства, в его действиях обязатель¬ным, необязательным или зависящим от обстоятельств?
Признаки демократизации и дедемократизации
Сложность исторического опыта Индии принуждает нас еще раз напом¬нить, какова общая задача настоящей книги. В общем, мы пытаемся опи¬сать и объяснить, каковы варианты поведения государства, а также об¬ласть его воздействия, соответственно высказанным требованиям его гра¬ждан. Чтобы осуществить такое аналитическое описание, мы разобьем предмет нашего исследования на четыре компонента: насколько широко начинают действовать выраженные требования граждан, насколько оди¬наково разные группы граждан чувствуют результат претворения государ¬ством их требований в жизнь, в какой степени само выражение требова¬ний защищено политикой государства и насколько широко вовлечены в осуществление требований обе стороны — государство и граждане. Пони¬мание всего этого приводит нас прямо к выработке действующих опреде¬лений: режим является демократическим в той степени, в какой полити-ческие отношения государства с его гражданами характеризуются широ¬кими, равноправными, защищенными и взаимообязывающими процеду¬рами обсуждения по поводу политических назначений и определения политического курса. Демократизация в таком случае означает простое дви¬жение к более широкой по охвату, более равной, более защищенной и бо¬лее взаимообязывающей процедуре обсуждения по поводу политических назначений и определения политического курса. Дедемократизация —-движение к менее широкой по охвату, неравноправной, слабо защищен¬ной и невзаимообязывающей процедуре обсуждения по поводу политиче¬ских назначений и определения политического курса.
Но как нам узнать, что такие изменения происходят на самом деле? Проблему можно разделить на две части: принципы установления этих признаков и доступные факты, которые позволяют нам применить эти принципы. Оставим на время в стороне второй вопрос — доступность фа¬ктов — и сосредоточимся на принципах. Как мы будем выявлять демокра-тизацию/дедемократизацию в нашем мире неограниченной информации по этим принципам? Некоторые основные направления такого анализа можно вывести из того, что мы уже сказали. Это суммировано в списке 3-1.
Список 3-1: Принципы описания демократии, демократизации и дедемократизации
1. Сосредоточиться на проблемах взаимодействия граждан и государ¬ства, например проследить, что происходит, когда группы граждан предъявляют требования к государственным чиновникам и когда государственные чиновники стремятся подавить своих врагов или соперников.
2. Придумать или принять такие измерения, которые применимы ко множеству взаимодействий типа государство-граждане и/или представляют собой образец большого числа взаимодействий.
3. Искать изменения в широте, равенстве, защищенности и взаимо¬зависимости консультаций государства с гражданами.
4. Вывести средний показатель таких изменений исходя из предполо¬жения, что изменение широты, равенства, защищенности и взаи¬мозависимости консультаций влияет соответственно на демокра¬тизацию и дедемократизацию.
5. Если такие изменения определенно разнородны (то есть один элемент изменяется в направлении, противоположном тому, как изме¬няется другой элемент, или один элемент переходит на существен¬но более высокий/низкий уровень, чем другой), пометить их и рас¬смотреть отдельно.
6. Расположить разные исторические примеры в порядке возрастания от наименее демократичных до самых демократичных, причем примеры берутся как из всех когда-либо существовавших режи¬мов, так и из более ограниченного круга (соответственно задачам исследования). Расположить изменения рассматриваемого режима на градуированной оси. Дополнить это сравнение режимов опре¬делением того, в какой степени государство обеспечивает претво-рение в жизнь результатов консультаций с гражданами. Если такие различия в претворении обнаружатся, исследовать, не зависят ли они от роста потенциала государства.
Я применял эти принципы (хоть и не совсем формально) при анали¬зе режимов во Франции и постсоциалистических странах и при анали¬зе исторического развития Индии после 1949 г. Мы строим наше иссле¬дование по простой схеме: начать со взаимодействия гражданин—госу¬дарство, уделяя особое внимание сравнению динамических, а не стати¬ческих взаимодействий; вывести среднее значение по широте, равенст¬ву, защищенности и взаимозависимости, в особенности относительно тех исторических примеров, которые включены в наше исследование; стандартизировать уровни изменений по этим случаям и считать от¬клонения от этих строго скоррелированных, соотнесенных этапов изме¬нений показателями важных проблем, требующих отдельного анализа. В случае с Индией, например, приложение указанных принципов при¬влекает особое внимание к демократическим кризисам 1975-1977 гг. и 1991-1994 гг.
Выбор случаев для сравнения, конечно, повлияет на наше понима¬ние того, как широко колеблются проявления демократии от незначи¬тельной до развитой. Предположим, например, что мы хотим превзой¬ти Адама Пшеворского с его соавторами, которые изучили 141 незави¬симый режим в период 1950-1990 гг. Пшеворский и др. оценивают из¬менения уровня демократии чрезвычайно просто. Они пользуются са¬мой распространенной методикой, принятой в современных количест¬венных исследованиях о демократии: с небольшими нюансами в каж¬дый отдельный год они классифицируют режим или как авторитарный, или как демократический (режим не квалифицируется как демократи¬ческий, если он не имеет выборной исполнительной власти, выборной законодательной власти, по крайней мере двух соперничающих партий и каких-либо изменений в политике) (Przevorski, Alvarez, Cheibub and Limongi 2000:18-36). Пшеворский и др. затем задаются вопросами: а) проявляются ли систематически различия авторитарного и демократи¬ческого режимов в деятельности правительства? б) при каких условиях режим проходит порог, отделяющий авторитарное правление от демо-кратического, в какую бы сторону ни было направлено движение? в) ка¬кие происходят изменения в деятельности правительства после прохо¬ждения этого порога?
За последние 40 лет огромное количество этих режимов формально перешло к проведению выборов, однако часто фальсифицируемых. Из этого можно сделать два вывода. Первое — в исследованиях 1950-1990 гг. рассматриваются все случаи от псевдовыборов до полно¬стью состязательных избирательных систем, но внутри этих границ не проводится других различий. Второе — чтобы использовать данные, по¬лученные Пшеворским и др. для разрешения задач, поставленных в спи¬ске 3-1, мы должны будем допустить, что характер выборов строго со¬отнесен с другими показателями широты, равенства, защищенности и взаимозависимости консультаций с гражданами.
Допустим, напротив, мы рассмотрим все западные режимы за пери¬од 1750-1800 гг., о которых у нас имеются надежные сведения. В отно¬шении Франции, Нидерландов, Великобритании, нарождающихся Сое¬диненных Штатов, как и в отношении других режимов, сравнение по характеру национальных выборов нам ничего не даст. К концу века, правда, мы отмечаем появление ограниченных электоратов, выбираю¬щих представителей национальных законодательных собраний в Сое¬диненных Штатах и Великобритании. В 1790-е гг. время от времени во Франции происходит также нечто похожее. Но если считать выборы ба¬зовым критерием демократизации и дедемократизации в этот период, то мы совершенно исказим сравнительную ценность исследований в период 1750-1800 гг. Нам ничего не остается, как сосредоточиться на других правах, других формах политического участия и других способах защиты от произвола государства. Такие критерии мы найдем (как по¬казано в моем обзоре событий во Франции), если обратимся к более об-щей политической истории взаимодействия гражданин—государство.
В следующее столетие, конечно, электоральные критерии будут действительны при любом последовательном сравнении западных ре¬жимов. Возьмем три простых критерия: представительство в парламен¬те на основе согласия достаточно большой доли населения; избиратель¬ное право для мужчин; избирательное право для женщин. Придав каж¬дому критерию значение одного пункта, мы можем расположить в убы¬вающем/нарастающем порядке рассматриваемые демократии от 0 (ни одного из трех пунктов) до 3 (все три пункта). Рассматривая режимы в динамике, мы можем добавлять или убирать один или другой элемент при движении режима к демократии или от нее. На основании впечат¬ляюще масштабных данных, собранных Д. Карамани (2000, 2003), таб¬лица 3-2 представляет данные для построения такой шкалы относи-тельно некоторых европейских стран с 1800 по 1979 г.
Для 18 политических образований (из которых не все в 1815 г. были автономными, но все хотя бы немного с тех пор изменили свои границы), Карамани собрал богатые сведения об избирательном праве. Он проводит различия между представительством целых классов по странам и отличает выборные представительные органы парламентского типа от, собственно, парламентского представи¬тельства, что предусматривает избрание депутатов в национальную ассамблею определенным, большим или малым, электоратом. Оста¬вляя в стороне ранние краткосрочные собрания, вроде Французской национальной ассамблеи 1789 года, таблица 3-2 выделяет четыре возможности: а) имеется парламентское представительство без все¬общего избирательного права для совершеннолетних граждан, б) имеется избирательное право для мужчин, но устойчивое парла¬ментское представительство еще не установилось, в) с определенно¬го момента имеются и парламентское представительство, и избира-тельное право для мужчин, г) помимо парламентского представи¬тельства и избирательного права для мужчин, имеется избиратель¬ное право и для женщин.
Конечно, мы можем подвергать сомнению данные Карамани. Нор¬вегия стала независимой от Швеции — и, следовательно, получила не¬зависимый национальный парламент — только в 1905 г. Финляндия хо¬тя и приняла в 1906 г. демократическую конституцию, но оставалась ча¬стью Российской империи до 1917 г. и стала независимой демократией только после гражданской войны 1917-1918 гг. (Alapuro 1988). Луи На¬полеон прибегал к самым разным способам, чтобы скомпрометировать всеобщее избирательное право для мужчин, принятое революционным собранием в 1848 г., так что мы вполне можем считать, что действие всеобщего избирательного права для мужчин началось во Франции только при Третьей республике. Италия объединилась только в 1870 г., так что кажется преждевременным относить начало устойчивого пар¬ламентского представительства к Пьемонтским реформам 1848 г. Мы также можем высказать предположение, что периоды авторитарного правления в Италии, Германии, Испании, Франции или где бы то ни бы¬ло еще в XX веке настолько решительно прерывали парламентарное правление, что в этих странах после Второй мировой войны начинает¬ся новый период истории парламентаризма. Тем не менее приводимые Карамани даты очень достоверно обозначают продвижение ко все боль¬шему представительству за довольно долгий период.
Имеются три менее значительных примера, когда избирательное пра¬во для мужчин устанавливалось раньше, чем продолжительное функцио¬нирование представительского собрания: Франция, Германия и (особенно впечатляющий пример) Греция. Все они сложились в результате револю¬ций 1840-х гг., когда новые режимы вводили (на время) представительные законодательные собрания и избирательное право для мужчин, но затем победили авторитарные режимы, подрывавшие законодательную власть без упразднения выборов. Во Франции Луи Бонапарт покончил с Нацио¬нальным собранием переворотом 1851 года, но не осмелился восстановить имущественный ценз для мужчин, имевших избирательное право.
Парламентское правление в Германии начинается еще в 1808 г., по¬тому что именно в это время в Пруссии были введены выборы в нацио¬нальное собрание для широкого (хотя и ограниченного имуществен¬ным цензом) мужского электората. В период временного объединения 1848 года германский бундестаг распространил избирательное право на всех имеющих самостоятельный доход совершеннолетних мужчин, однако отдельные немецкие княжества сохраняли за собой право само¬стоятельно устанавливать «экономическую независимость» и «совер¬шеннолетие» своих избирателей. Тем не менее Карамани вполне осно-вательно возводит начало парламентского правления в Германии в це¬лом к объединению Германии в 1871 году.
В Греции революционеры, боровшиеся за независимость от Отто¬манской империи в 1820-е гг. временно учредили представительное со¬брание, избираемое на основе избирательного права для мужчин по¬средством выборщиков из элитарных слоев населения.
Впрочем, авторитарные режимы затем быстро устранили всякую претензию на народное представительство. Греческие революционе¬ры в 1843 г. вернули избирательное право для мужчин и даже сформи¬ровали несколько законодательных органов, не имевших никакой власти. Поскольку и дальше в бурной истории Греции происходили то революции, то государственные перевороты, трудно установить, ко¬гда точно начинается постоянное парламентарное правление, но сде¬ланный Карамани выбор 1926 года вполне достоверно отражает пред¬ставление, что оно началось с приходом (посредством народных выбо¬ров) к власти первого, после отмены монархии, законодательного со¬брания.
Судя по графикам Рис. 3-2 можно сделать следующие важные выводы:
• большинство западноевропейских стран в начале парламентско¬го представительства имели ограниченный электорат;
• избирательное право для мужчин обычно вводится десятилетия спустя после установления парламентского представительства;
• хотя несколько стран получили всеобщее избирательное право для мужчин и женщин одновременно, в целом женщины получа¬ли избирательное право на десятилетия позже мужчин;
• чем позже устанавливалось репрезентативное правительство, тем короче был период ограниченных цензом выборов;
• переходы к парламентскому представительству в разных странах происходят главным образом в 1840-е гг. (революции 1848 г. или связанные с ними реформы) и 1910-е гг. (Первая мировая война и сразу после нее).
Расширение представительства во время революции 1848 г. стало результатом в значительной степени выдвинутых народом требова¬ний больших прав. Инновации же после Первой мировой войны отра¬жали несколько иную ситуацию: граждане (в том числе женщины), перенесшие значительные тяготы войны, требовали у истощенных войной государств прав, которых они прежде не имели и которые они определенно заслужили своей военной или гражданской службой.
Как это обозначено в таблице показателями парламентского пред¬ставительства и избирательного права, европейская демократизация совершалась неровно, рывками, особенно в трудные периоды междуна¬родных конфликтов. Те же ритмы характерны и для истории завоевания рабочими прав на организации и забастовки: оба достижения были сконцентрированы вокруг революции 1848 г. и Первой мировой войны (Ebbinghaus 1995). Параллельно происходили изменения и в граждан¬ских свободах — предоставление свободы слова, печати, собраний и ор¬ганизаций (Anderson and Anderson 1967, глава 6). В отношении всех этих показателей демократизации мобилизация снизу во время режим¬ных кризисов приводила к объединению усилий и завоеванию уступок у тех, кто на тот момент имел власть.
По крайней мере в том, что касается Европы, мы можем применить принципы, обозначенные в списке 3-1, к известным нам политическим историям: сосредоточиться на взаимодействии граждан и государства; придумать или принять такие измерения, которые приложимы ко мно¬гим взаимодействиям государство—гражданин и/или представляют со¬бой образец большого числа взаимодействий; искать изменения в широ¬ких по охвату, равноправных, защищенных и взаимообязывающих про¬цедурах обсуждения по поводу политических назначений и принятия по¬литических решений; вывести средний показатель таких изменений ис¬ходя из предположения, что изменение широты, равенства, защищенно¬сти и взаимозависимости процедур обсуждения влияет соответственно на демократизацию и дедемократизацию, и т. д. все девять принципов.
Однако наши принципы 6 и 7, предлагающие установить систему сравнения отдельных исторических феноменов, если расположить их в порядке нарастания/убывания признаков, прямо не указывают, ка¬кие именно надо осуществить измерения. Они не указывают нам до¬роги к прямым замерам демократизации и дедемократизации. Пункт 2 в списке 3-1 — «Придумать или принять такие измерения, которые приложимы ко многим взаимодействиям государство—граждане и/или представляют собой образец большого числа взаимодейст¬вий» — таит много подводных камней (Bollen and Paxton 2000, Inkeles 1991, Paxton 2000).
Очевидно, что мы не можем принять перечни таких предположи¬тельно важнейших компонентов демократических систем, как состяза¬тельные выборы или свободная пресса. Такие списки уводят нас назад к сравнению по двум альтернативным возможностям: да-нет, вроде «чем все демократии отличаются от всех недемократий». Вместо этого нам нужны такие показатели уровня развития демократии, которые позволят определить, двигается ли режим ко все большей или меньшей демократии. Как минимум, нам нужны показатели уровня свободы прессы и уровня участия в состязательных выборах, как это сделано у Тэту Ванханена. Но даже и эти, более динамичные измерения, ограни¬чат наше внимание только теми режимами, которые имеют хоть ка¬кую-то национальную прессу и проводят состязательные выборы.
Идеально было бы найти такие показатели, которые можно применить ко всему спектру режимов: от очень недемократичных да самых демократичных. Следующие показатели могут быть по¬лезными:
широта: расширение (сужение) законно обеспеченных инструмен¬тами принудительной реализации прав населения излагать свои жалобы высоким должностным лицам по поводу действий прави¬тельства;
равенство: увеличение (сокращение) количества отдельных право¬вых категорий, определяющих права и обязанности различных сег¬ментов общества в их отношениях с государством; защищенность: уменьшение (увеличение) доли населения, под¬вергшегося заключению без обвинения по закону или без предоста¬вления правовой помощи;
взаимоответственность: расширение (уменьшение) участия всех граждан в том, чтобы добиваться предоставления законно установленных благ и услуг, что завершается предоставлением этих благ и услуг.
У нас нет данных, основанных на этих показателях, для сколько-нибудь значительного количества политических устройств/режимов. Но поскольку сотрудники «Фридом Хауса» подсчитывают политиче¬ские права и гражданские свободы, градуируя их от 1 до 7, то в их от¬четах мы получаем информацию именно об этих, указанных нами из¬менениях (Gastil 1991). Далее в нашей книге, вместо того чтобы при¬думывать новые числовые оценки, мы удовлетворимся тем, что нам предоставляют такие источники, как «Фридом Хаус», и воспользуемся ими для собственных выводов о политических историях разных стран, делая собственные суждения об изменениях по оси демократия-неде-мократия.
Удивительный опыт: Швейцария
Посмотрим, нельзя ли, например, бурную политическую историю Швейцарии превратить в организованный перечень этапов демокра¬тизации и дедемократизации. Мы остановились на Швейцарии, пото¬му что относительно мало известен ее опыт демократизации и деде¬мократизации. При ближайшем рассмотрении история Швейцарии конца XVIII — середины XIX вв. позволит нам разрешить вопросы, по¬ставленные в данной главе: как проследить движение по оси демокра¬тия-недемократия и становятся ли режимы, вступившие в зону демо¬кратии, более готовыми к демократизации и дедемократизации? Про¬исходят ли с разной скоростью и порождают ли они разные формы противостояния между государст¬вом и гражданами?
Во всех этих отношениях опыт Швейцарии делает нам сюрпризы, как из-за общепринятого мнения, будто Швейцария просто скопирова¬ла древнюю альпийскую демократию и превратила ее в национальный режим, так и в связи с репутацией Швейцарии как спокойной, чопор¬ной страны, где царит исключительный порядок. На деле же на своем пути к демократии Швейцария едва не дошла до полного расчленения и прошла два десятилетних периода гражданских войн.
Французская революция хотя и нарушила экономические и полити¬ческие связи Швейцарии с Францией, но познакомила народ Швейца¬рии с новыми политическими моделями и доктринами. Начиная с 1789 г. в нескольких районах Швейцарии зарождаются революционные движения. В 1793 г. Женева (не входившая в федерацию, но тесно свя¬занная со Швейцарией) переживает революцию по французской моде¬ли. Когда же в начале 1798 г. возрастает угроза французского вторже¬ния, Базель, Во, Люцерн, Цюрих и другие регионы Швейцарии также вступают на путь революции. Например, Базель взамен конституции, по которой только граждане этой столицы избирали сенаторов канто¬на, принимает новую конституцию, обеспечивающую равное предста-вительство городского и сельского населения.
В 1798 г. при поддержке местных революционеров Франция заво¬евала Швейцарию. Затем при французах режим Швейцарии перехо¬дит к новой, более централизованной форме правления с существен¬ным расширением гражданского представительства. Новый режим присоединяет кантоны Аарау, Граубюнден, Санкт-Галлен, Тургау, Ти-чино и Во на тех же основаниях, что и старые кантоны, но, следуя французской практике, придает им статус лишь административных и электоральных единиц. Впрочем, центральное правительство было еще очень слабо, и только в период 1800-1802 гг. происходят четыре переворота. Когда в 1802 г. французские войска уходят из Швейцарии, страна оказывается на грани гражданской войны. И только благодаря вторжению Наполеона и введению новой конституции в 1803 г. Швей¬цария сохранила целостность.
Установленный в 1803 г. режим, известный в истории Швейцарии как «Акт посредничества», в значительной степени восстанавливает права кантонов, но никоим образом не восстанавливает старый поря¬док. Швейцария вновь становится федерацией с национальной ассамб¬леей, официальным многоязычием, относительным равенством канто¬нов и правом граждан свободно переезжать из кантона в кантон. Нес¬мотря на некоторые территориальные изменения, слабая законодательная власть, судебная и исполнительная системы пережили поражение Наполеона. Впрочем, до того стране пришлось еще раз пережить угрозу гражданской войны, которую на этот раз предотвратило вторжение ав-стрийцев в 1813-1815 гг.
В ходе урегулирования 1815 года, Австрия, Франция, Великобри¬тания, Португалия, Пруссия, Россия, Испания и Швеция согласились, чтобы по договору (Союзный договор) Швейцария стала объедине¬нием 22 самостоятельных, слабо связанных между собой кантонов (включая вновь присоединившиеся к ней кантоны Валлис, Невша-тель и Женева). Страны-победители гарантировали нейтралитет Швейцарии и нерушимость ее границ. Однако по сравнению с пери¬одом правления французов Союзный договор ослабил потенциал го¬сударства: Швейцария этого периода не имела постоянной бюрокра¬тии, регулярной армии, единой денежной единицы, не имела стан¬дартов мер и весов и национального флага. Развитию страны мешали множество таможенных барьеров, движение капитала и постоянные споры представителей кантонов, которые не имели права отступить от указаний их домашних политически активных действующих лиц. В национальном масштабе швейцарец живет в системе, которая луч¬ше приспособлена к тому, чтобы запретить, чем что-то согласованно изменить.
Во время французской июльской революции (1830 г.), характер¬ный для нее антиклерикализм особенно сильно проявился в швейцар¬ском радикализме. Швейцарские историки 1830-х гг. говорят о движе¬нии возрождения, для которого были особенно характерны «глас¬ность, клубы и массовые шествия» (Nabholz et al. II, 406). Политиче¬ское брожение 1830-1831 гг. сопровождалось появлением множества новых периодических изданий и памфлетов (Andrey 1986: 551-552). Внутри отдельных кантонов наделенные властью либералы начали проводить в жизнь такие свойственные XIX веку реформы, как регла¬ментация детского труда и увеличение числа бесплатных средних школ. Однако новые кантональные конституции, введенные во время этой мобилизации, в большей степени отражали принципы свободы и братства, чем равенства.
В период 1830-1848 гг. в Швейцарии происходят противоречи¬вые события. Характерная для этой эпохи борьба выдвинула множе¬ство убежденных демократов, но они выступают с различными кон¬цепциями демократии и ведут друг с другом борьбу. На одной сторо¬не, в широком смысле, мы находим защитников «горной свободы»: каждое селение, город и кантон — или по крайней мере каждый жи¬вущий там собственник-мужчина — должен иметь право свободно решать судьбу этого селения, города, кантона. С другой стороны, мы видим защитников представительной демократии в национальном масштабе, которые отвергали эту «горную» точку зрения в пользу большего потенциала государства, равенства по всей Швейцарии в целом, защиты со стороны федеральной власти, в пользу националь¬ных консультаций, которые бы связали всю страну в единое целое.
За этим делением на два больших лагеря следовали дальнейшие дробления по признакам: религия, класс и вхождение в капиталистиче¬ские организации. Прокладывая путь к демократии, более богатые про¬тестантские кантоны поставляли кадры для представительных институ¬тов вместо того, чтобы вводить ту прямую демократию граждан-муж¬чин, которая давно уже стала преобладающей в горных общинах и кан¬тонах. При этом реформированные кантоны использовали вооружен¬ные отряды, чтобы подтолкнуть своих нереформированных соседей к представительной демократии. Сначала они совершали набеги на при¬граничные кантоны, а затем началась и открытая, хотя и краткая, гра¬жданская война.
Политическая проблема обострялась еще и тем, что, по подсчетам на середину 1840-х гг., в швейцарском союзном сейме было представле¬но 12 более богатых, в основном либерально-протестантских кантонов против 10 более бедных, в основном консервативно-католических кан¬тонов; причем каждый кантон имел один голос. Как ни странно, но именно горные кантоны, особенно гордившиеся прямой демократией в швейцарском стиле, яростно выступали против демократизации через представительство всего населения в национальном масштабе. Либера¬лы прибегали к патриотической риторике, выступая за участие в упра¬влении большинства, в то время как консерваторы в противовес выдви¬гали права кантонов и защищали религиозные традиции. Три уровня гражданства — муниципальное, кантональное и национальное — всту¬пили между собой в борьбу.
С 1830 по 1848 гг. Швейцария живет в атмосфере непрерывных и жестоких споров. Но в 1830 г. уже начинаются реформы в Во и Тичино, и даже Тичино принимает новую конституцию раньше Франции — 4 июля 1830 г. (Sauter 1972). Тем не менее, июльская революция во Франции в 1830 г. и отозвавшаяся эхом революция в Бельгии годом поз¬же придали новые силы и вдохновение швейцарским реформаторам и революционерам, обогатили их новым стилем действий. По мере того как разворачивались революции во Франции и Бельгии, меньшие рево¬люции происходили также и в швейцарских городах и кантонах Аарау, Люцерне, Санкт-Галлене, Шафхаусене, Золотурне, Тургау, Во и Цюрихе. Затем республиканцы и радикалы несколько раз собирали военные отряды и пытались захватить столицы кантонов силой оружия. Им не уда¬лось этого сделать в Люцерне (1841 г.), но эти отряды привели к власти администрацию Лозанны (1847 г.), Женевы (1847 г.) и Невшталя (1848 г.).
Самое большое военное столкновение имело место в 1847 г. Со¬юзный сейм приказал распустить объединенный союз семи католиче¬ских кантонов (Зондербунд), созданный за два года до того; когда ка¬толические кантоны отказались, сейм послал войска во Фрибург и Цуг (где вооруженные силы капитулировали без особого сопротивле¬ния), затем в Люцерну (где произошло небольшое сражение). У Зон-дербунда было под ружьем 79 000 человек, а у союзного правительст¬ва—99000.
Война с Зондербундом принесла меньше потерь, чем те неболь¬шие столкновения, которые ей предшествовали. Историк Иоахим Ре-мак назвал свою книгу об этих событиях «Слишком гражданская вой¬на» (1993 г.). К концу этой войны среди католиков было 33 погибших, а среди нападавших — 60. В результате либералы Швейцарии в целом консолидировались и стали самыми влиятельными, что привело к принятию в 1848 г. сдержанно либеральной конституции, несколько похожей на американскую. Для ведения длительных переговоров от¬носительно условий примирения полезными оказались два внешних фактора: и то, что в 1848 г. крупнейшие государства Европы были за-няты революциями в собственных странах, и то, что Австрия, Пруссия и Франция стремились сдержать рост влияния своих соперников в Швейцарии.
Последовавший затем период напоминал американскую рекон¬струкцию — беспокойное время после гражданской войны в Соеди¬ненных Штатах: непримиримые соперники стали кое-как сосущест¬вовать, хотя то и дело бросали вызов друг другу, однако решительно¬го разрыва больше не было. В течение долгого времени во главе стра¬ны оставались «патриоты» 1848-го. Например, генерал Гийом Дю-фур, возглавлявший союзные войска, когда они одержали победу над Зондербундом (и который когда-то учил Луи Бонапарта в военной школе в Туне), почти все первое десятилетие после войны командо¬вал армией Швейцарии. В течение 1849-1870 гг. все швейцарские кантоны перестали экспортировать наемников за границу (как они это делали столетиями). Отныне только папская гвардия и несколь¬ко церемониальных отрядов в других странах состояли из швейцар¬ских солдат. С этого времени образ Швейцарии как страны аккурат¬неньких селений и опрятных городов стал вытеснять прежний образ этой страны непрерывной и жестокой вооруженной борьбы.
Непростая история Швейцарии 1790-1848 гг. ставит серьезные вопросы относительно того, как представлять демократизацию и де-демократизацию. Справиться с этой трудностью помогает наша оцен¬ка режимов по показателям потенциала государство/демократия. По рис. 3-3 мы видим, что Швейцария проделала движение по сложной траектории с 1790 по 1848 г. Несмотря на то что в некоторых селени¬ях и горных кантонах существовала прямая демократия для мужского населения, режим этой страны в целом начал свое движение при низ¬ком показателе потенциала государства и неразвитой демократии. Французское вторжение в 1798 г. подхлестнуло на некоторое время и рост потенциала, и развитие демократии, но не окончательно. Мир¬ное урегулирование 1815 г. принесло режиму Швейцарии и дедемо-кратизацию, и снижение потенциала государства. Бурная народная мобилизация 1830-х гг. до некоторой степени восстановила демокра¬тию режима в целом, но не укрепила потенциал государства.
Вскоре острые разногласия раскалывают Швейцарию: сначала раз¬горается гражданская война на кантональном и межкантональном уровнях, а затем страна вступает в общенациональную гражданскую войну с Зондербундом. К 1847 г. Швейцария имеет самый низкий по¬тенциал государства и демократии за весь описываемый период. Одна¬ко после того, как сторонники автономии и консерваторы нанесли сво¬им противникам военное поражение, мирное урегулирование 1848 г. устанавливает национальный режим беспрецедентной демократии и высокого государственного потенциала. Правда, Швейцария XIX века в отношении централизации и близко не подходила к соседним с ней Франции, Пруссии или Австрии. Но она стала моделью децентрализо¬ванной демократии в Европе.
До 1798 г. Швейцария так и не подошла к сколь-нибудь высокому потенциалу или развитой демократии в национальном масштабе. Од¬нако после того как Швейцарию завоевали французы, сформирова¬лось более централизованное национальное правительство и устано¬вились связи швейцарских сторонников национального представи¬тельства в правительстве с их сильными французскими союзниками. В это время Швейцария вступает в длительный период быстрой (хотя часто насильственной) смены демократизации дедемократизацией и наоборот. Именно из-за децентрализованности режима, разнообра¬зия форм правления и глубоких разногласий нам трудно выделить в историческом опыте Швейцарии за 1798-1848 гг. «государство» и «граждан».
В течение полувека швейцарцы боролись против раздела страны. Впрочем, исходя из опыта Швейцарии, мы можем сделать пару обобще¬ний: дедемократизация в Швейцарии происходила быстрее и более на¬сильственно, чем демократизация; привилегированные элиты в целом поддерживали дедемократизацию, а большинство граждан — были против нее. Создание католического консервативного Зондербунда (1845 г.) и его прямое участие в гражданской войне против либералов (1847 г.) привело к кризису швейцарской элиты. В Швейцарии, как и повсюду, оказались асимметрич¬ными процессами.
Сделаем теперь некоторые методологические выводы. Как бы нам ни хотелось оперировать количественными измерениями демократи¬зации и дедемократизации, показателями усиления потенциала госу¬дарства (а также его ослабления), но при нашем теперешнем уровне знаний для толкования демократизации и дедемократизации нам больше дает подробный анализ реальных исторических событий, как только что описанные события в Швейцарии. Они дают нам больше, потому что позволяют соотнести всякое изменение отношений поли¬тических акторов с предполагаемыми причинами этих перемен. И хотя я буду и дальше часто прибегать к таким рейтингам, как предлагает «Фридом Хаус», но главные выводы из рассматриваемого (историче-ского) материала будут сделаны в виде его аналитического изложения.
Что дальше?
Теперь время перейти к рассмотрению демократизации и дедемокра-тизации. Невольно и почти помимо наших намерений уже накопи¬лись некоторые вопросы, требующие ответа. Если нам удастся дать на них правильный ответ, это будет хорошим результатом, сущест¬венным для современных исследований о демократии. (Если вы во¬обще стремитесь прославиться как глубокий аналитик — хотя и не надеетесь от этого разбогатеть, — ответьте определенно на один или больше из этих вопросов.) И хотя я сформулировал эти вопросы в ши¬роких исторических терминах, большинство исследователей недале¬кого прошлого предлагают свои варианты тех же вопросов. В списке 3-2 собраны эти самые важные вопросы, с которыми мы уже столк¬нулись.
Список 3-2. Некоторые вопросы, связанные с изучением демо¬кратизации и дедемократизации:
1. Каким образом усеченные демократические институты городов-го¬сударств, вооруженных отрядов, крестьянских общин, купеческих олигархий, религиозных сект и революционных движений стали моделями для более широких форм демократии? Почему же при этом они никогда не были образцами для демократий в нацио¬нальном масштабе?
2. Почему именно Западная Европа (вместе с Северной и Южной Америками) проложили путь к демократии?
3. Почему в прошлом (и настоящем) такие страны, как Франция, пе¬реходили от абсолютно недемократических режимов к частым ко¬лебаниям между демократизацией и дедемократизацией?
4. Почему в прошлом (и настоящем) дедемократизация происходит быстрее демократизации?
5. Чем объясняется асимметричность моделей поддержки процес¬сов демократизации и дедемократизации или участия в этих процессах?
6. Почему демократизация обычно проходит волнами, а не так чтобы каждый режим в свое время вступил в этот процесс со свойствен¬ной ему скоростью?
7. Чем объясняется распространение демократизации и дедемократиза¬ции за пределы очагов их возникновения в XIX и, особенно, в XX в.?
8. Почему в Азии и Африке демократизация начинается только после Второй мировой войны?
9. Как объяснить, что постсоциалистические страны, пережившие де-мократизацию, решительно отличаются от тех, где прошла дедемо¬кратизация?
10. При каких условиях, до какой степени и как повышение/сниже¬ние потенциала государства обусловливает склонность режима к демократизации или дедемократизации?
11. До какой степени и как способствует демократизации определен¬ного режима его связь и взаимодействие с недемократическим режимом?
12. Как ресурсы, которые обеспечивают деятельность государства (например, сельское хозяйство, полезные ископаемые или торгов¬ля) влияют на восприимчивость этого режима к демократизации и дедемократизации?
13. Существуют ли необходимые и достаточные условия демократиза¬
ции и дедемократизации или же, напротив, благоприятные для них
условия сильно меняются по эпохам, регионам и типам режимов?
Этот список, конечно, не исчерпывает всех тех интересных воп¬росов, которые поднимают современные исследователи демократи¬зации. Так, в наши дни многие задаются вопросом, не подрывает ли демократизацию и не задерживает ли ее широко распространивший¬ся религиозный фундаментализм граждан и не становится ли дедемо¬кратизация невозможной после того, как процесс демократизации достигает определенного момента приостановки прерывистого по¬ступательного движения. Но в целом 13 перечисленных здесь вопро¬сов охватывают все те проблемы, за разрешение которых исследова¬тели демократизации и дедемократизации могли бы давать друг дру¬гу хорошие премии.
Оставляя вопросы 1-12 для рассмотрения в последующих главах, остановимся сразу же на вопросе 13: необходимые и достаточные ус¬ловия. Если исключить условия, которые относятся к демократизации и дедемократизации по определению, я не думаю, что есть еще какие-то достаточные, сколь-нибудь значимые для них условия. Как мы уже видели, нам также поможет сравнение похожих режимов, у одной ча¬сти которых происходили , а у другой части не происходили. Конечно, универсальные условия таким способом не определить — по крайней мере никто до сих пор не смог.
Впрочем, я считаю, что некоторые необходимые процессы действи¬тельно способствуют демократизации, а противоположные им процессы вызывают дедемократизацию. Пока давайте оставим в стороне деде-мократизацию и в попытке изложить наши аргументы сосредоточимся на демократизации. Для того чтобы некоторый режим перешел к демо¬кратизации, должны произойти изменения в трех областях: в сетях до¬верия, в категориальном неравенстве и автономных центрах власти.
Сети доверия — это главным образом разветвленные межлично¬стные связи, в рамках которых можно получать ценные, важные и дол¬говременные ресурсы и обеспечивать меры против должностных пре¬ступлений, ошибок и неудач со стороны посторонних для этих сетей субъектов. Торговые диаспоры, родственные кланы, религиозные сек¬ты, тайные общества революционеров и кредитные союзы часто пред¬ставляют собой сети доверия. На протяжении истории члены сетей до¬верия тщательно избегали участия в политике, не без оснований опа¬саясь, что власть предержащие или отнимут у них ценные ресурсы, или поставят эти ресурсы на службу собственным государственным программам.
Пока они решительно отделяли себя от режима, такие сети доверия представляли собой препятствия для демократизации; их изоляция не давала членам этих сетей участвовать в коллективных демократиче¬ских предприятиях. Демократизация становится возможной только то¬гда, когда сети доверия достаточно интегрируются в режим и станут средством взаимодействия, обеспечивая связанное определенными ус¬ловиями согласие граждан при рассмотрении программ, проводимых или планируемых государством (Tilly 2005b). Два значительных про¬цесса, связанные с сетями доверия, лежат в основе демократизации:
1) распад или укрупнение до того изолированных сетей доверия и
2) создание связанных с политикой сетей доверия. В Швейцарии бес-компромиссная борьба 1830-1847 гг. и мирное урегулирование 1848 г. способствовали этим двум процессам (Tilly 2004: 187-190).
В этих процессах мы различаем несколько периодически действую¬щих механизмов, например:
• дезинтеграция изолированных сетей доверия, например, в резуль¬тате утраты патроном возможности обеспечивать клиентов товара¬ми или протекцией; клиенты разрушают социальные связи па¬трон—клиент;
• увеличение числа тех категорий граждан, которые не имеют дос¬тупа в действенные сети доверия для осуществления больших, долговременных и связанных с рисками предприятий; например, рост числа безземельных рабочих в аграрных районах увеличива¬ет количество населения, не имеющего действенного покрови¬тельства и/или отношений взаимопомощи;
• новые долговременные риски и угроза того, что существующие сети доверия не смогут справиться, например, с умножением тя¬гот войны, голодом, болезнями и/или бандитами, явно превос¬ходят способности патронов (диаспор и местных объединений) защитить членов этих сетей. В Швейцарии действие всех трех механизмов совершенно изме¬нило сети доверия в 1750-1848 гг. Интенсивное развитие текстиль¬ной промышленности в деревне (в XIX в.) предшествовало новому со¬биранию городов на равнине, включая Цюрих. Эта двухэтапная инду-стриализация значительно приумножила пролетарское население Швейцарии, которое освободилось от патроната/контроля землевла¬дельцев и приходских священников (Braun 1960, 1965, Gruner 1968, Gschwind 1977, Joris 1994, Joris and Witzig 1992, Rosenband 1999). Последующее вторжение Франции и большое соглашение о власти 1815 г., а также борьба 1830-1847 гг. произвели сами по себе двойное действие: они разорвали прежние связи сетей доверия с публичной политикой на кантональном уровне, но по крайней мере для протес¬тантов и не связанных с церковью либералов сложились новые меж¬личностные сети доверия с новым полурежимом, который возникал на национальном уровне внутри коалиции протестантов и ли¬бералов.
Каждый из названных трех механизмов способствует распаду изолированных сетей доверия и созданию политически связанных се¬тей доверия. В следующей главе будут детально рассмотрены как про¬цессы и механизмы, влияющие на отделение сетей доверия от поли¬тики, так и те, которые предопределяют их интеграцию в публичную политику.
А как насчет категориального неравенства? Этот термин означает организацию социальной жизни соответственно делению населения на категории, которые коллективно различаются по их жизненным возможностям, как это бывает при делении по полу, по национальной, расовой или этнической принадлежности, религии, и как это иногда бывает при делении на общественные социальные классы. Когда такое неравенство прямо претворяется в категориальное различие по поли¬тическим правам и обязанностям, демократизация невозможна. Вся¬кая демократизация хотя прямо и не зависит от сокращения категори¬ального неравенства, зависит от того, что публичная политика должна быть изолирована от категориального неравенства. Два главных про¬цесса способствуют этому разделению: выравнивание в некоторых от¬ношениях самих категорий и буферизация этих категорий политиче¬скими структурами.
Вот несколько видов механизмов, что действуют в рамках более ши¬роких процессов выравнивания и буферизации:
• выравнивание доходов и/или рост благосостояния в разных кате¬гориях населения в целом, например бум спроса на продукты сельского хозяйства способствует увеличению класса средних (за¬житочных) крестьян;
• сокращение или правительственное ограничение независимых военных соединений, например расформирование личных армий магнатов ослабляет контроль титулованных особ над простона¬родьем, так что снижаются возможности аристократии перено¬сить противоречия аристократ—простолюдин в публичную по¬литику;
• напротив, переход к таким мерам, которые отделяют публичную политику от категориального неравенства, как тайное голосова¬ние, плата должностным лицам, свободный, равный доступ кан¬дидатов к СМИ, способствует созданию коалиций, перекрываю¬щих деление на категории.
Подобные механизмы постоянно действовали в Швейцарии в рас¬смотренный нами период ее истории. Режим, сформировавшийся в Швейцарии в 1848 г., установил надежные барьеры между публичной политикой и категориальным неравенством, из-за которого швейцар¬цы убивали друг друга в предшествующие 17 лет.
Автономные центры власти действуют вне контроля публичной политики, без регулярного взаимодействия граждане—государство. При этом они могут включать все межличностные связи политических акторов — как индивидов, так и сегментов общества, — задействован¬ные для изменения (или, напротив, поддержания) сложившегося рас¬пределения ресурсов, населения и другой деятельности в рамках суще¬ствующего режима. Иногда они действуют в самом государстве, в осо¬бенности если власть находится в руках военных или военные дейст¬вуют независимо от гражданской власти. Структура кланов, религиоз¬ных конгрегации, экономических объединений, общин и военных подразделений при том или ином режиме оказывает большое влияние на то, как публичная политика этого режима продвигается к широ¬ким, равноправным, защищенным и взаимообязывающим процеду¬рам обсуждения. Особенности их структуры предопределяют, какие именно политические акторы всегда готовы к действиям, какие имен¬но сегменты общества всегда готовы участвовать в публичной полити-ке. В той степени, в какой автономные центры власти, тем более име¬ющие средства принуждения, остаются вне публичной политики, не¬возможна или затруднена и сама демократизация.
Из процессов, связанных с автономными центрами власти и способ¬ствующих демократии, следует упомянуть следующие: 1) расширение политического участия, 2) выравнивание доступа к политическим ре¬сурсам и возможностям помимо государства и 3) подавление автоном¬ных или авторитарных центров власти с их средствами принуждения как в государстве, так и вне него. И хотя эти процессы широко варьиру¬ются по их весомости и времени, для демократизации необходимы именно все три.
Опишем механизмы этих процессов:
• объединение сегментов правящих классов и формирование поли¬тических акторов, которых постоянно не допускают к власти (на¬пример, буржуазные диссиденты рекрутируют в свой лагерь под¬держивающих их лишенных гражданских прав рабочих, так что эти рабочие втягиваются в политику);
• кооптация в центральные органы или уничтожение доселе дейст¬вовавших автономных политических посредников (например, не¬кие сильные деятели присоединяются к правящей коалиции и та¬ким образом участвуют в государственных программах);
• распад объединения из-за неравенства категорий или из-за при¬надлежности к разным сетям доверия (например, формируются региональные альянсы против присвоения государством местных доходов, и таким образом эти альянсы втягиваются в политиче¬скую борьбу, которая со временем расширяется и за пределы пер¬воначальных целей).
Все эти механизмы и многие другие действовали при переходе Швейцарии от чрезвычайной раздробленности к частичной демокра¬тии при низком потенциале государства. Еще важнее то, что военная победа и мирное урегулирование 1847-1848 гг. определенно ограничи¬ли традиционную возможность общин, коммун и кантонов автономно применять свои вооруженные силы, которые, впрочем, продолжали су¬ществовать.
Очевидно, что за этими решающими изменениями сетей доверия, категориального неравенства и негосударственной власти стоят боль¬шие изменения в социальной жизни. Позднее нам придется остано¬виться на трансформациях экономики, массовых коммуникаций, мо¬бильности населения и образования. Мы тогда увидим, что четыре мощных политических процесса — конфронтация внутри страны, воен¬ное завоевание, революция и колонизация — всегда ускоряют измене¬ние сетей доверия, категориального неравенства и публичной полити¬ки. Иногда, как мы уже видели, они приводят к быстрой демократиза¬ции или дедемократизации.
Все эти изменения будут оставаться загадочными и даже сомни¬тельными, если мы не рассмотрим их детально. Однако сначала поз¬вольте изложить мои аргументы по пунктам.
1. Траектории, при помощи которых мы описывали различные режимы в системе координат потенциал—демократия, отражают развитие, весьма сильно влияющее на перспективы демократии и ее характер (если демократия все же устанавливается).
2. В длительной перспективе, рост потенциала государства и демокра¬тизация усиливают один другого, поскольку, если экспансия государ¬ства вызывает сопротивление, переговоры и временные перемирия, с одной стороны, то в то же время, с другой стороны, демократизация требует усиления вмешательства государства, что в свою очередь ук¬репляет его потенциал.
3. В крайних случаях, когда потенциал государства растет быстрее, чем идет демократизация, путь к демократии (если он в принципе суще¬ствует) проходит через авторитарный режим; если же демократиза¬ция проходит быстрее и шире, чем укрепление потенциала государст¬ва, и при этом режим уцелеет, тогда этот путь пролегает через риско¬ванную зону укрепления потенциала государства.
4. Хотя такие организационные формы, как выборы, сроки полномо¬чий, зональное представительство, совещательные органы и т.д., принятые демократизирующимся режимом, часто расформировыва¬ют или адаптируют старые институты, до того действовавшие в селе¬ниях, городах, региональных юрисдикциях или в национальных ре¬жимах соседних стран, эти старые институты никогда напрямую не превращаются в новые.
5. Демократизация зависит от перемен в трех областях: категориаль¬ном неравенстве, сетях доверия и публичной политике, а также от взаимодействия этих трех переменных составляющих.
6. Закономерности демократизации представляют собой не стан¬дартные, общие для всех последовательности или достаточные условия, но повторяющиеся причинные механизмы, которые в различных комбинациях и последовательностях вызывают изме¬нения категориального неравенства, сетей доверия и негосудар¬ственной власти.
7. Упомянутые особые обстоятельства: революция, военное завоевание
страны, ее колонизация или внутренние конфронтации — усиливают
и выделяют некоторые из ключевых причинных механизмов.
8. Почти все ключевые, продвигающие демократию причинные механизмы связаны с народным противодействием — политически задей¬ствованные акторы предъявляют общественные и коллективные требования другим акторам, включая правительственных функционе¬ров и это коррелирует активные действия, является их причиной и осуществляет их. 9. Несмотря на значительные различия специфических форм демокра¬тических институтов, таких как законодательная власть и относи¬тельность воздействия разных причинных факторов, например признания на международной арене режима демократическим, фундаментальные процессы, порождающие демократизацию, оста¬вались теми же на протяжении нескольких столетий истории борь¬бы за демократию. После того как мы высказали наши аргументы, мы переходим к сле¬дующим главам, расположенным в следующем порядке: в главе 4 мы рассмотрим доверие и недоверие; в главе 5 равенство и неравенство; а в главе 6 отношения публичной политики и автономных центров вла¬сти. Затем перейдем к обобщениям и посвятим главу 7 альтернативным путям достижения демократии и недемократии, а в главе 8 будут пред¬ложены общие выводы.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии