Я хочу поговорить о некоторых из основных возражений, выдвигавшихся против либертарианского анархизма, и моих попытках ответить на них. Но прежде чем я начну приводить эти возражения и отвечать на них, скажу вот о чем. Нет смысла отвечать на возражения против некоторой позиции, если сначала не дать каких-либо позитивных аргументов в пользу этой позиции. Так что я просто коротко опишу свое представление об этих аргументах, а затем перейду к их защите от возражений.
Аргументы в пользу либертарианского анархизма
Проблемы с монополией по принуждению
Давайте подумаем об этом вот как. Что плохого в монополии на обувь? Предположим, что я и моя банда – единственные, кому по закону разрешено производить и продавать обувь – моей банде и еще кому угодно, кому я разрешу, но больше никому. Что в этом плохого? Ну, прежде всего, с моральной точки зрения возникает вопрос: почему мы? Что в нас такого особенного? В данном случае, поскольку я выбрал себя, для меня просто разумнее иметь подобную монополию, так что, может быть, надо привести другой пример! Все равно, вы можете поинтересоваться, с чего бы вдруг я и моя банда захватили это право делать и продавать что-то, на что ни у кого другого права нет, предоставлять товар или услугу, на предоставление которой никто другой не имеет права. Насколько вам известно, я простой смертный, такой же человек, как и вы сами (более или менее). Так что с моральной точки зрения у меня не больше права на это, чем у кого-либо другого.
Далее, конечно, с прагматической, последовательно-логической точки зрения – прежде всего, каковы вероятные результаты нашей монополии на обувь? Во-первых, возникает проблема стимулов. Если я единственный, кто имеет право делать и продавать обувь, то вряд ли вы получите у меня ботинки задешево. Я могу требовать любую цену, до тех пор, пока она не станет выше, чем вы можете себе позволить, или решите, что вам лучше вообще без ботинок. Но пока вы готовы и хотите ботинки, я возьму с вас самую высокую цену, которую мне только удастся выжать – потому что конкуренции нет, идти вам некуда. Кроме того, ботинки вряд ли будут особенно высокого качества, потому что пока они хоть сколько-нибудь годятся в употребление и вы предпочитаете ходить в ботинках, чем без них, вам придется купить их у меня.
В дополнение к вероятности того, что ботинки будут дорогими и не очень качественными, существует еще и такой факт, что моя способность быть единственным изготовителем и продавцом обуви дает мне определенную власть над вами. Предположим, что вы мне не нравитесь. Предположим, вы меня как-то обидели. Ну тогда вы некоторое время не будете получать ботинок. То есть возникает вопрос злоупотребления властью.
Но здесь не только проблема стимулов. В конце концов, предположим, что я абсолютный святой, делаю для вас самые лучшие ботинки, устанавливаю на них самую низкую цену и совсем не злоупотребляю своей властью. Предположим, что я в высшей степени надежный человек. Я князь среди людей (не в смысле Макиавелли). Все равно есть проблема: как мне узнать, что я делаю обувь наилучшим образом? Конкуренции-то нет. Допустим, я опрашиваю людей, чтобы узнать, какую обувь они хотят. Однако для производства обуви есть масса способов – есть более дорогие, есть менее дорогие. Как мне выбрать, учитывая, что рынка нет, и путем анализа прибылей и убытков я ничего особенного не добьюсь? Я вынужден угадывать. Так что даже если я стараюсь изо всех сил, количество и качество моей продукции может не лучшим образом удовлетворять предпочтения людей, и выяснить это мне тяжело.
Государство – это монополия по принуждению
Все это были причины не создавать монополию на производство и продажу обуви. Теперь, по крайней мере на первый взгляд, кажется, что это основания не допускать монополии на предоставление услуг по разрешению споров, защите прав и всему тому, что можно в широком смысле назвать отправлением правосудия. Первым возникает моральный вопрос: почему одна банда людей получает право быть на данной территории единственными, кто предоставляет определенные виды правовых услуг или принудительно обеспечивать что-либо? Возникает и экономический вопрос: какими будут стимулы? Опять-таки, это монополия. Вполне вероятно, что захватив клиентскую базу, они будут брать больше за услуги худшего качества, чем в обратном случае. Время от времени может происходить и злоупотребление властью. И даже если вам удастся избежать всех этих трудностей, и в правительстве у вас все будут настоящими святыми, остается проблема – откуда они знают, что конкретный способ предоставления, конкретный набор предлагаемых ими правовых услуг является наилучшим? Они просто пытаются понять, какой набор работает. Поскольку конкуренция отсутствует, у них, в общем, нет способов выяснить, действуют ли они наиболее правильным образом.
Тем самым, цель этих рассуждений – переложить бремя доказательства на оппонента. И это тот самый момент, когда у оппонентов конкуренции в области правовых услуг возникают определенные возражения.
Десять возражений либертарианскому анархизму
(1) Государство не является принудительной монополией
Одно из нередко выдвигаемых возражений – это не столько возражение против анархизма, сколько возражение против моральных аргументов в его пользу: смотрите, на самом деле это не принудительная (coercive) монополия. Не то что бы люди с ней не соглашаются, ведь есть определенное выражение согласия с существующей системой: живя в пределах границ конкретной территории, принимая выгоды, предлагаемые государством и так далее, они, по сути, согласились на него. Это подобно тому, как вы заходите в ресторан, садитесь и говорите: «Я буду стейк». Вам не обязательно явно упоминать о том, что вы согласны за него заплатить; это подразумевается. Сидя в ресторане и заказывая стейк, вы соглашаетесь заплатить за него. Аргументация аналогична: если вы находитесь на территории данного государства, пользуетесь защитой полиции или чем-то еще, то вы неявно соглашаетесь соблюдать требования этого государства. Заметим, что даже если этот аргумент работает, то он не решает прагматический вопрос о том, является ли данная государственная система наилучшей.
Но по-моему, в этом аргументе есть что-то сомнительное. Конечно, если я зайду на чью-то территорию, то можно ожидать, что пока я тут, я должен вести себя так, как требуют хозяева. Я должен следовать их правилам. Если я не хочу им следовать, я должен уйти. То есть я приглашаю вас к себе в дом, и когда вы входите, я говорю: «Ты должен надеть смешную шляпу». А вы спрашиваете: «Что?» Я отвечаю: «В моем доме так заведено. Все должны носить смешные шляпы. Это мои правила». Вы, в общем-то, не можете сказать: «Шляпу я надевать не буду, но все равно останусь». Это мои правила – они, может быть, дурацкие, но их устанавливаю я.
Теперь предположим, что вы ужинаете у себя дома, а я, ваш сосед, стучусь к вам в дверь. Вы открываете, я вхожу и говорю: «Ты должен надеть смешную шляпу». Вы спрашиваете: «Что вдруг?» А я говорю: «Ты переехал сюда и стал моим соседом, да? То есть ты вроде как согласился на это». А вы говорите: «Минуточку! Когда это я на такое соглашался?».
Мне кажется, что тот, кто выдвигает такой аргумент, заранее предполагает, что государство имеет некоторую легитимную юрисдикцию над этой территорией. И теперь они заявляют: все, кто находится на этой территории, соглашаются с действующими правилами. Но они берут в качестве предположения ровно то, что пытаются доказать – что юрисдикция на этой территории легитимна. Если нет, то государство – это просто еще одна группа людей, проживающих на общей географической территории. Но у меня есть собственность, и я не знаю точно, как у них все устроено, но здесь я на своей собственности, которая им не принадлежит – во всяком случае, они не привели ни одной причины, почему она должна им принадлежать – и тем самым тот факт, что я живу в «этой стране» означает, что я живу в определенном географическом регионе, на который у них есть определенные претензии – а вопрос и заключается в том, легитимны ли эти претензии. Нельзя сделать предположение в качестве способа доказать это самое предположение.
Другой момент связан с тем, что одна из проблем с аргументацией, основанной на неявном общественном договоре, заключается с неопределенностью относительно того, что такое договор. В случае заказа еды в ресторане все довольно ясно понимают, что такое договор. Поэтому здесь можно применять аргумент о неявном согласии. Но никто не предложит вам таким же образом купить дом. Там есть всевозможные правила и тому подобное. Когда речь идет о чем-то сложном, никто не говорит: «Вы согласились, потому что в какой-то момент кивнули головой» или что-то в этом роде. Вам приходится выяснять, что содержится в договоре и на что вы соглашаетесь. А неясность есть, если никто не знает, каковы детали договора. Это не слишком убедительно.
Что касается аргументов, о которых я буду говорить далее, то большинство из них – прагматические, или сочетания моральных и прагматических.
(2) Гоббс: государство необходимо для кооперации
Вероятно, самый знаменитый аргумент против анархии принадлежит Гоббсу. Он таков: человеческая, социальная кооперация требует наличия структуры закона в качестве основы. Причина, по которой мы можем доверять друг другу при кооперации, состоит в том, что мы знаем о наличии законных сил, наказывающих нас в случае нарушения прав друг друга. Я знаю, что они накажут меня, если я нарушу ваши права, но они накажут и вас, если вы нарушите мои. Я могу доверять вам, потому что мне не приходится полагаться на ваш личный характер. Мне достаточно положиться на то, что вам будет угрожать преследование по закону. Таким образом, социальная кооперация требует правовой структуры, подкрепленной силой государства.
Здесь Гоббс сразу же делает несколько предположений. Во-первых, он предполагает, что без закона социальная кооперация невозможна. Во-вторых, он предполагает, что закон невозможен без стоящей за ним физической силы. И в-третьих, он предполагает, что закон, подкрепленный физической силой, невозможен, если его не обеспечивает монопольное государство.
Но все эти предположения ложны. Без сомнения, верно то, что кооперация может возникать и возникает в отсутствие закона, может быть, не настолько эффективно, как это было бы при наличии закона. Есть книга Роберта Элликсона Order Without Law, в которой он пишет о том, как соседям удается разрешать споры. Он приводит все эти примеры о том, что происходит, если корова одного фермера забредет на территорию другого фермера и как они решают эту проблему путем взаимных традиционных соглашений и т.д., и для этого не требуется юридическая структура. Может быть, для сложной экономики этого недостаточно, но это точно показывает, что определенную кооперацию можно получить без реальной правовой структуры.
Во-вторых, можно иметь правовую структуру, которая не подкреплена силой. Примером является торговое право позднего средневековья – система коммерческого права, подкрепленная угрозой бойкота. Бойкот не является актом силы. Но в то же время в условиях, когда торговцы заключают контракты, а вы не соблюдаете контракт, то суд попросту объявляет всем: «этот человек не соблюдал контракт; учтите это, если соберетесь еще раз заключать с ним контракт».
И в-третьих, можно иметь формальную правовую систему, которая использует силу, но не является монополистической. Поскольку Гоббс такую возможность даже не рассматривает, он не приводит и никаких аргументов против нее. А примеры в истории, конечно, есть. Среди них – история средневековой Исландии, где не было единого центра силы. Хотя существовало нечто, что можно было бы назвать правительством, исполнительной ветви у него не было. Не было полиции, солдат, ничего. Была своего рода конкурентная судебная система. Но правоприменение осуществлял кто угодно. Существовали и системы, появлявшиеся с тем, чтобы позаботиться об этом.
(3) Локк: три «неудобства» анархии
Ну хорошо, у Локка есть более интересные аргументы. Локк утверждает, что анархия влечет за собой три вещи, которые он называет «неудобствами». А хотя слово «неудобство» в английском языке XVII века звучит несколько более весомо, чем в современном, но все равно это довольно слабое слово, так что Локк полагал, что при анархии социальная кооперация в некоторой форме могла существовать. Он был более оптимистичен, чем Гоббс, и считал, что кооперация может возникнуть на основе моральных симпатий с одной стороны и корыстных интересов – с другой.
Он видел в этом три проблемы. Одна проблема заключалась в отсутствии общего юридического органа, который был бы известен всем, признавался и понимался всеми. Люди могли уловить некоторые базовые принципы естественного права. Но их приложения и конкретные детали всегда оставались противоречивыми. Согласия нет даже среди либертарианцев. Они могут договориться об общих вещах, но мы всегда спорим друг с другом о разных тонкостях. Так что даже в обществе мирных, кооперативных либертарианцев будут разногласия по поводу деталей. Поэтому если не существует некоторого известного всем юридического органа, с помощью которого они могли бы точно узнавать, что можно делать, а что нет, то кооперации не будет. Это был первый аргумент Локка. Должен существовать общеизвестный универсальный юридический орган, действие которого распространяется на всех, чтобы все всё знали заранее.
Во-вторых, есть проблема «власти принуждения». Он считал, что без правительства нет достаточно единой силы, чтобы обеспечивать правоприменение. Есть индивиды, которые самостоятельно отстаивают свое, но они слишком слабы, недостаточно организованы, их может сломить шайка бандитов и т.п.
В-третьих, Локк утверждал, что третья проблема в том, что людям нельзя доверять судить свои собственные дела. Если у двух людей вышел спор, и один из них говорит: «Я знаю, что такое естественное право, и я применю его к тебе» – люди вообще пристрастны и они сочтут наиболее подходящей такую интерпретацию естественного закона, которая благоприятна для их личного дела. Поэтому он считал, что людям нельзя доверить быть судьями в своих собственных делах; таким образом, должно существовать моральное требование передавать свои споры арбитру. Возможно, в чрезвычайных ситуациях они по-прежнему могут защищать себя на месте, но в других случаях, когда это не вопрос непосредственной самозащиты, им нужно делегировать это арбитру, третьей стороне – которую представляет государство.
Локк считает, что эти три проблемы возникают при анархии и что при наличии государства или по крайней мере правильного типа государства их не будет. Но я думаю, что на самом деле все наоборот. Я думаю, что анархия способна решить все три эти проблемы, и что государство по самой своей природе решить их не в состоянии.
Рассмотрим сначала случай универсальности, наличия общеизвестного юридического органа, о котором люди знают заранее и на который могут полагаться. Может ли он возникнуть в системе без государства? В общем, в торговом праве он возник именно потому, что не был создан государствами. Одним из факторов, способствовавших возникновению торгового права, было то, что у государств в Европе были свои наборы законов, регулировавшие деятельность торговцев. Они все были разными. Суд во Франции не стал бы защищать контракт, заключенный в Англии по английским законам, и наоборот. Способности торговцев участвовать в международной торговле мешал тот факт, что единообразной системы коммерческого права для всей Европы не существовало. Поэтому купцы собрались и сказали: «Хорошо, давайте сделаем свою систему. Суды вводят дурацкие правила, и они все разные, они не выполняют решения друг друга, поэтому давайте не будем обращать на них внимания и создадим свою систему». Это именно тот случай, когда единообразие и предсказуемость были созданы рынком, а не государством. Ясно, почему это не удивляет. В интересах тех, кто создает систему частным образом, сделать ее единообразной и предсказуемой, если этого требуют покупатели.
По той же самой причине вы не найдете треугольных банковских карточек. Насколько я знаю, не существует закона, запрещающего треугольные карточки, но если бы кто-либо попытался их ввести, они просто не пользовались бы популярностью, потому что не подходили бы к существующим банкоматам. Когда людям нужно разнообразие, когда разным людям нужны разные системы, рынок дает им это. Но есть вещи, в которых единообразие лучше. Ваша банковская карточка для вас ценнее, если все остальные пользуются такими же или совместимыми с ней, так что вы все можете пользоваться банкоматами, когда куда-то едете; поэтому торговцы, если они хотят заработать прибыль, они обеспечивают единообразие. Так что для создания единообразия у рынка есть стимул, который не обязательно будет у государства.
По вопросу о наличии достаточной силы для организации защиты – в общем-то нет причин, по которым при анархии невозможна организация. Анархия не означает, что каждый сам делает себе обувь. Альтернатива тому, что государство делает ботинки для всех, заключается не в том, что каждый человек делает свои. Аналогично, альтернативой государственному предоставлению всех правовых услуг является не то, что каждый человек превращается в «сам себе полицейского». Нет причин, почему они не могут так или иначе организоваться. На самом деле, если вас беспокоит отсутствие достаточных сил для сопротивления агрессору, то монопольное государство – это гораздо более опасный агрессор, чем просто бандитская шайка, потому что оно сосредоточило всю эту власть в одной точке общества.
С аргументом по поводу того, чтобы быть судьей в своем деле, самое интересное, я думаю, то, что он бумерангом бьет по собственной позиции Локка. Потому что, прежде всего, это плохой аргумент для монополии. Неверно делать из утверждения о том, что все должны передавать свои споры третьей стороне, вывод должна быть третья сторона, которой все будут передавать свои споры. Логика примерно такая же – от каждому нравится по крайней мере одна программа на ТВ до есть по крайней мере одна телепрограмма, которая нравится каждому. Второе просто не следует из первого. Все могут передавать свои споры третьим сторонам, но при этом не будет единой третьей стороны, которой все передают свои споры. Предположим, на острове есть трое людей. А и Б могут передать свой спор В, А и В – Б, а Б и В передадут свой спор А. Т.е. для воплощения принципа передачи полномочий по разрешению спора третьей стороне монополия не нужна.
Более того, вам не только не нужно государство, государство вообще неспособно удовлетворить этому принципу. Потому что если у вас спор с государством, оно его не передаст третьей стороне. Если у вас спор с государством, он будет разрешен в государственном суде (если вам повезет, а если не повезет, если вы живете под властью наспех созданного государства, то до суда вы и не доберетесь). Конечно, хорошо, если в самом государстве разделение властей, имеются сдержки и противовесы и т.п. Это немного лучше, это чуть ближе к наличию третьих сторон, но все равно это части одной и той же системы – судьям платят за счет налогов и т.д. Т.е. дело не в том, что не может быть лучших и худших приближений к этому принципу у разных типов правительства. Но пока это монопольная система, она по своей сути в некотором смысле беззаконна. Она никогда окончательно не передает третьей стороне свои споры.
(4) Айн Рэнд: частные охранные агентства будут сражаться друг с другом
Вероятно, самый популярный аргумент против либертарианской анархии таков: что произойдет, если (и это знаменитый аргумент Айн Рэнд) я решу, что вы нарушили мои права, а вы будете думать, что нет, так что я обращусь в свое охранное агентство, а вы – в свое? Почему они просто не начнут сражаться друг с другом? Где гарантии того, что этого не случится? Ответ на это прост: гарантий нет никаких. Люди обладают свободой воли. Они могут творить любые безумства. Они могут начать сражаться. Аналогично, Джордж Буш может завтра решить нажать на ядерную кнопку. Они могут делать все что угодно.
Что же более вероятно? Кто с большей вероятностью разрешит свои разногласия путем насилия – государство или частное охранное агентство? Разница в том, что частные агентства вынуждены нести издержки своего решения о том, отправляться ли на войну. Война – дорогое дело. Если у вас есть выбор между двумя охранными агентствами, и одно разрешает споры в основном путем насилия, а другое – путем переговоров, то может возникнуть мысль: «Я хочу то, которое решает споры насилием – это действительно круто звучит!». Но потом вы смотрите на свой месячный доход и думаете о том, а насколько же вы привязаны к ментальности викингов? Вы можете быть к ней привязаны настолько сильно, что готовы платить за это, но все равно это дороже. Многие клиенты скажут: «Я хочу обратиться к тому агентству, которое не берет всех этих дополнительных денег за насилие». В то же время государство – прежде всего, его клиенты привязаны к нему, они не могут обратиться куда-либо еще – государство все равно облагает клиентов налогами, поэтому они не могут уйти в другое агентство. Благодаря этому государство экстернализирует военные издержки гораздо более эффективно, чем частные агентства.
(5) Роберт Бидинотто: отсутствие высшего арбитра в спорах
Распространенное возражение – его можно найти, например, у Роберта Бидинотто, рэндианца, написавшего ряд статей против анархии (у меня с ним своего рода непрерывная онлайн-дискуссия об этом) – так вот, его главное возражение против анархии состоит в том, что при анархии в спорах нет высшего арбитра. В условиях государства в какой-то момент приходит высший арбитр и тем или иным образом разрешает спор. При анархии нет агентства, которое имеет право решать вопросы раз и навсегда, нет высшего арбитра, и поэтому споры в некотором смысле не прекращаются никогда, никогда не разрешаются и всегда остаются открытыми.
Какой ответ можно на это дать? Я думаю, что в понятии высшего арбитра присутствует некая неоднозначность. Под «высшим арбитром» можно понимать высшего арбитра в, так сказать, платоническом смысле, т.е. некто или нечто или некий орган, который неким образом абсолютно гарантирует, что спор разрешается навсегда, который абсолютно гарантирует его разрешение. Или наоборот, под «высшим арбитром» можно понимать человека или процесс или институт или что-то, что более или менее надежно гарантирует, что в большинстве случаев проблема получает решение.
Действительно, в платоническом смысле высшего арбитра как абсолютного гаранта – в этом смысле анархия такого арбитра не дает. Но его не дает и никакая другая система. Возьмем «миниархистскую», с минимальным присутствием государства, конституционную республику того типа, который так нравится Бидинотто. Есть в такой системе высший арбитр, т.е. кто-то, кто абсолютно гарантирует окончание процесса спора навсегда? Я сужусь с вами или кто-то судится со мной или меня обвиняют в чем-то, не важно – я участник судебного дела. Я проигрываю. Я подаю апелляцию. Я подаю апелляцию в Верховный суд. Они выступают против. Я лоббирую в Конгрессе, чтобы принять благоприятные для меня законы. Они не идут на это. Тогда я инициирую движение за принятие поправки в конституцию. Это не удается, тогда я собираю людей, чтобы они голосовали за новых членов конгресса, которые проголосуют за благоприятные для меня законы. В каком-то смысле это никогда не кончится. Спор не остановится.
Но, вообще говоря, большинство юридических тяжб приходят к концу. Для кого-то продолжение борьбы становится слишком дорогостоящим. Аналогично и при анархии – но, конечно, нет гарантии, что конфликт не будет продолжаться вечно. Таких железобетонных гарантий вообще немного. Но нет причин, по которым это не должно работать.
(6) Появление права собственности невозможно на рыночной основе
Другой популярный аргумент, часто используемый рэндианцами, состоит в том, что право собственности является основой для рыночного обмена. Мы с вами не можем обменивать товары на услуги, деньги на услуги и т.д. до тех пор, пока не возникнет твердая основа в виде права собственности, гарантирующего нам титулы собственности, которой мы обладаем. А поскольку рынок для своего функционирования предполагает наличие права собственности, то это право не может быть продуктом рынка. Право собственности должно возникнуть – они, наверное, думают, что оно должно возникнуть от непогрешимого робота – я не знаю точно, откуда оно возникает, но от рынка оно возникнуть не может.
Они думают примерно так: сначала есть право собственности, вот оно устанавливается, рыночные транзакции не происходят – все просто ждут, пока не сформируется вся правовая структура. А когда она готова – теперь мы наконец можем торговать. Абсолютно верно, что рынки не могут функционировать без действующей правовой системы; это так. Но это не происходит так, как если бы сначала появилась правовая система, а затем в последний день ее заканчивают создавать – и люди начинают заниматься торговлей. Все это возникает вместе. Правовые институты возникают на одном и том же месте, в одно и то же время. Правовая система не есть нечто независимое от той деятельности, которую она регулирует. В конце концов, правовая система – это не робот или бог или что-то отдельное от нас. Существование правовой системы заключается в том, что люди подчиняются ей. Если бы все игнорировали правовую систему, она не имела бы никакой власти. Она выживает только потому, что люди обычно ей следуют. Правовая система тоже зависит от добровольной поддержки.
Я думаю, что множество людей боится анархии по одной причине – они думают, что при наличии государства есть некие гарантии, которых нет при анархии. Что есть какая-то твердая основа, на которую всегда можно опереться и которой при анархии просто нет. Но твердая основа – это продукт взаимодействия людей и их стимулов. Аналогично, когда анархисты говорят, что при анархии у людей, вероятно, будут стимулы поступать так-то и так-то, люди отвечают: «Это недостаточно хорошо! Я не хочу, чтобы было вероятно, что они так поступят. Я хочу, чтобы государство абсолютно это гарантировало!» Но государство – это просто люди. И в зависимости от конституционной структуры государства есть вероятность, что они поступят так или иначе. Невозможно создать конституцию, гарантирующую, что люди в правительстве будут действовать конкретным образом. Можно структурировать ее так, что они с большей вероятностью поступят так, и с меньшей вероятностью поступят иначе. И вы видите, что анархия – это просто развитие идеи сдержек и противовесов на более общем уровне.
Например, люди говорят: «Что гарантирует, что разные агентства будут решать вопросы конкретным определенным образом?». В общем, Конституция США ничего не говорит о том, что будет, если разные ветви власти разойдутся во мнении относительно того, как решать вопросы. Она не говорит, что будет, если Верховный Суд сочтет что-то неконституционным, а мнение Конгресса будет противоположным, так что он все равно будет пытаться поступать по-своему. Сегодняшняя система, при которой если Верховный Суд объявляет что-то неконституционным, то Конгресс и президент больше не пытаются это делать (или по крайней мере пытаются не так активно), существовала не всегда. Вспомните, когда Суд объявил действия Эндрю Джексона неконституционными, когда он был президентом, тот просто сказал: «Они приняли решение, теперь пусть попробуют добиться его выполнения». Конституция не говорит, было ли правильно то, как поступил Джексон. То, как мы действуем сейчас, сформировалось как обычай. Вы можете быть за или против этого – как бы то ни было, это никогда не было кодифицировано в законе.
(7) Власть захватит организованная преступность
Еще одно возражение – при анархии власть будет захвачена организованной преступностью. Это возможно. Но насколько? Организованная преступность набирает силу потому, что специализируется на нелегальных занятиях – наркотиках, проституции и т.п. В годы «сухого закона» она специализировалась на торговле алкоголем. Сегодня они не особенно этим занимаются. Так что сила организованной преступности в значительной степени зависит от силы государства. Это своего рода паразиты на деятельности государства. Государство, запрещая ту или иную деятельность, создает черные рынки. Они опасны, потому что вам нужно беспокоиться не только о преследовании со стороны государства, но и о сомнительных личностях, которые крутятся на этом поле. Организованная преступность специализируется на этом. Так что я думаю, что в либертарианской системе организованная преступность будет слабее, а не сильнее.
(8) Править будут богатые
Еще одно вызывает беспокойство – то, что править будут богатые. В конце концов, если превратить правовые услуги в экономическое благо, разве решение не будет приниматься в пользу того, кто больше заплатит? Это распространенное возражение. Интересно, что особенно часто оно встречается у рэндианцев, которые внезапно озаботились делами обнищавших масс. Но при какой системе богатые более влиятельны? При той, которая существует сейчас, или при анархии? Конечно, если вы богаты, у вас всегда есть определенные преимущества. Быть богатым хорошо. Если вы богаты, у вас всегда больше возможностей подкупать людей, чем если вы бедны, это верно. Но при существующей системе власть богатых преувеличена. Предположим, я злой богатей и я хочу заставить государство сделать что-то, что стоит миллион долларов. Нужно ли мне подкупать чиновника миллионом, чтобы добиться этого? Нет, потому что я не прошу его делать это за его собственные деньги. Очевидно, если бы я просил его сделать это за его собственные деньги, мне не удалось бы добиться, чтобы он потратил миллион, а взятка составила сколько-нибудь меньше миллиона. Она должна была бы быть как минимум миллион долларов и один цент. Но люди контролируют налоговые доходы, которые им лично не принадлежат, и поэтому они не могут делать с ними что хотят, так что чиновник не может просто прикарманить миллион и отправиться восвояси (хотя временами дело подходит удивительно близко к этому). Мне достаточно дать ему несколько тысяч, и он направит миллион долларов налогов на нужный мне проект и т.п., так что сила моей взятки умножается.
А вот если вы глава некого частного охранного агентства и я добиваюсь у вас чего-то, что стоит миллион долларов, я должен буду предложить вам взятку больше миллиона. Поэтому сила богатых в этой системе на самом деле меньше. И конечно, любой суд, о котором говорят, что он дискриминирует в пользу миллионеров против бедняков, будет иметь репутацию суда, дискриминирующего миллиардеров по отношению к миллионерам. Поэтому миллионеры не станут с ним связываться постоянно. Они будут обращаться к нему только при разбирательствах с более бедными, а не с более богатыми людьми. Репутационные эффекты – и я не думаю, что дискриминация будет особенно популярной.
Забота о бедных жертвах, не способных оплатить юридические услуги, или жертвах, которые умирают без наследников (рэндианцы опять-таки очень беспокоятся о тех, кто умирает без наследников) – в случае бедных жертв можно делать так, как поступали в средневековой Исландии. Вы слишком бедны, чтобы купить юридические услуги, но если кто-то причинил вам вред, вы имеете право требовать возмещение от этого человека. Это право вы можете продать целиком или частично кому-либо другому. На самом деле это похоже на наем юриста с оплатой по результату. Вы можете продать свое право кому-то, кто в состоянии его реализовать. Или если вы умрете без наследников, то в некотором смысле одной из вещей, остающихся после вас, будет ваше право на возмещение, и его можно застолбить.
(9) Роберт Бидинотто: массы потребуют плохих законов
У Бидинотто есть еще одно опасение, и оно в каком-то смысле противоположно идее о власти богатых – послушайте, разве не прав Мизес, говоря о том, что рынок похож на большую демократию, где есть суверенитет потребителя и массы получают что хотят? Прекрасно, когда это холодильники, машины и т.д. Но, безусловно, не очень хорошо, когда это законы. В конечном счете массы – это толпа невежественных нетерпимых дураков, и если они просто получают что хотят, кто знает, какие ужасы они сотворят.
Конечно, разница между экономической демократией по Мизесу и политической демократией есть: они получают что хотят, но они за это платят. Совершенно верно, что если люди достаточно фанатичны в своем желании сделать что-нибудь плохое с другими, и если эта группа людей достаточно велика, то анархия может не привести к либертарианским результатам.
Если вы живете в Калифорнии, то там достаточно людей, абсолютно фанатичных по поводу запрета курения, а если в Алабаме – то вместо курения они хотят запретить гомосексуализм (я думаю, кстати, что обратное едва ли возможно – вряд ли в Алабаме запретят курение, а в Калифорнии – гомосексуализм) – и в таком случае они могут оказаться достаточно фанатичными, чтобы добиться запрета. Но вспомним, что они готовы будут за это платить. Так что, получая свой ежемесячный доход, вы будете смотреть: так – вот базовые услуги, защита от агрессии; а вот дополнительные услуги – и дополнительная плата за это – глядеть в соседские окна, проверяя, не занимаются ли они там курением, гомосексуализмом или что там вас еще беспокоит. Настоящие фанатики скажут: «Да, я заплачу за это дополнительные деньги». (Конечно, если они настолько фанатичны, они будут проблемой и при «минархии», минимальном государстве.) Но если они не настолько фанатичны, они скажут: «Ну так если все что нужно делать – зайти в кабинку и проголосовать за законы, ограничивающие свободу других, ну так, блин, я зайду и проголосую, зайти-то легко». Но если им на самом деле нужно платить – «Ну, я не знаю. Может, я к этому и привыкну...»
(10) Роберт Нозик и Тайлер Коуэн: частные охранные агентства станут де-факто государством
Последнее соображение, о котором я хочу поговорить. Это вопрос, который изначально был поднят Робертом Нозиком и развивался далее Тайлером Коуэном. Нозик сказал: предположим, у вас анархия. Произойдет одно из трех. Либо охранные агентства будут воевать друг с другом – и он приводит два разных сценария того, что будет в этом случае. Но я уже говорил о том, что будет, если они сражаются, поэтому поговорим о третьем варианте. Что если они сражаться не будут? Тогда, говорит он, если они согласятся на взаимные согласования и т.д., все это по сути просто превращается в государство. А затем Тайлер Коуэн продолжил эту логику. Он сказал, что вся эта система на самом деле образует картель, и в интересах картеля будет превращение в государство. И он сможет бойкотировать любое возникающее новое агентство.
Если вы предлагаете новую банковскую карточку, то в ваших интересах добиться, чтобы она была совместима со банкоматами всех остальных, и точно так же, если вы с нуля создает охранное агентство, в ваших интересах будет стать частью системы контрактов и соглашений, в которую входят существующие агентства. Клиенты не придут к вам, если увидят, что у вас нет никаких соглашений с остальными на случай, если с ними будет конфликт. Так что картель сможет отделаться от кого угодно.
Итак, может ли это произойти? Безусловно. Произойти может вообще все что угодно. Полстраны может завтра покончить жизнь самоубийством. Но вероятно ли это? Действительно ли картель станет подобным образом злоупотреблять своей властью? Проблема в том, что картели нестабильны по хорошо известным причинам. Это не означает, что успех картеля невозможен. В конце концов, люди обладают свободой воли. Но он маловероятен, потому что те самые стимулы, которые приводят вас к образованию картеля, подталкивают вас к попыткам обмануть его – потому что оказавшись в картеле, все хотят заключать соглашения за его пределами.
Брайан Каплан проводит различие между самоподдерживающимися и не самоподдерживающимися бойкотами. Первый случай – это достаточно стабильный бойкот, например, бойкот на ведение бизнеса с людьми, которые обманывают своих деловых партнеров. В общем-то вам не нужна железная моральная решимость для того, чтобы избегать бизнеса с людьми, обманывающими своих партнеров. У вас уже есть абсолютно рациональная причина не вести с ними дел.
Но представьте себе вместо этого обязательство не вести бизнес с кем-то только потому, что вам не нравится их религия или их охраняет не то агентство, про которое дружественные вам агентства сказали, что не стоит с ними связываться – вот тогда бойкот может сработать. Может быть, достаточное количество людей (а может быть и все) в картеле будет настолько заинтересовано в его сохранении, что просто не будет иметь дел с таким контрагентом. Возможно ли это? Да. Но если мы предположим, что картель образован исходя из экономических интересов, то эти самые интересы ведут к его распаду, потому что работать с этим человекам – в их интересах, точно так же как участие во взаимовыгодной торговле – всегда в ваших интересах.
Вопросы
В общем, таковы некоторые возражения и некоторые мои ответы, так что перейдем к вопросам.
В1: В анархизме меня больше всего беспокоит вот что: почему нельзя сказать, что государство – это просто еще одно разделение труда? Может быть, некоторые люди лучше умеют управлять или обладают естественными способностями, которые больше подходят для управления другими. Я не говорю, что анархия не может работать, но исходя из эмпирических данных тот факт, что ни один из промышленно развитых регионов в мире не находится в состоянии анархии и не был в состоянии анархии достаточно долгое время, что-то говорит о стабильности или жизнеспособности сложных человеческих обществ в современной ситуации. А также, возвращаясь к тому, что я говорил раньше, можно представить себе взаимоотношения между правителем и управляемыми как обыкновенное разделение труда. Одни люди обладают лидерскими способностями, которые позволяют им лучше организовывать людей, чем другие. У других этого нет.
РЛ: По поводу разделения труда. В той степени, в какой оно добровольное – если вы что-то умеете лучше чем я, то вы делайте, а я буду покупать это у вас – и до тех пор, пока оно добровольное, все отлично. Но когда мы говорим о разделении труда, и одни люди умеют править лучше других – и это если я согласен, чтобы вы мной правили – может быть, я найму вас в качестве советника, потому что считаю, что вы лучше принимаете решения, чем я, так что я принимаю одно последнее решение – нанять вас советником – и с этого момента делаю то, что вы говорите – но это не государство; вы мой наемный работник, вы работник, советам которого я очень религиозно следую. Но правление подразумевает правление людьми без их согласия. То, что разделение труда выгодно всем его участникам, неприменимо к случаям, когда одна группа заставляет другую принимать ее услуги.
А по вопросу о том, почему мы не наблюдаем промышленно развитых стран с анархией – ну конечно, мы не наблюдаем и промышленно развитых стран с монархией. К тому же промышленно развитые страны находятся в этом состоянии не так уж долго. Было время, когда люди говорили, что каждая цивилизованная страна (или почти каждая) является монархией. В XVII и XVIII вв. люди говорили: смотрите, все цивилизованные страны – монархии, демократия работать не будет. И говоря об этом, они имели в виду не то, что в долгосрочном периоде она приведет к плохим результатам; они просто думали, что она полностью рухнет и впадет в хаос за считанные месяцы. Чтобы вы ни думали о демократии, она оказалась более жизнеспособной, чем они предсказывали. В любом случае, она могла существовать дольше, чем предсказывалось. Так что все течет. Было время, когда все были монархиями. Сейчас все – полуолигархические демократии. Еще не поздно.
В2: Родерик, мы, безусловно, высоко ценим превосходную работу, которую вы ведете здесь, в Институте Мизеса, однако Людвиг фон Мизес не был анархистом. Поэтому, может быть, вы расскажете побольше о вашем институте и Институте Молинари.
РЛ: Мизес на самом деле не был мизесианцем! [смех] У меня свой исследовательский центр. Он поменьше этого, да я и не уверен, что у него вообще есть физический размер. Но он точно состоит более чем из одного человека. Совет директоров – это трое. Так что это три человека плюс вебсайт. Когда-нибудь он будет править миром – по-анархистски. Но в данный момент его деятельность сводится в основном к тому, что он выкладывает на вебсайт либертарианскую и анархистскую классику. Его ответвлением является общество Молинари, которое состоит из тех же трех людей плюс еще один. До тех пор, пока, по словам Хайека, социальные факты представляют собой отношение к ним людей, то чем больше людей, думающих, что оно существует, тем больше оно существует. Общество существует даже еще больше, потому что мы наладили связи с Американской философской ассоциацией. Общество Молинари проводит сессию на встрече Американской философской ассоциации в декабре. Так что в декабре будет мероприятие Молинари, в котором будут участвовать трое-плюс-еще-один. Такой вот великий и славный прогресс. Его цель – свергнуть правительство. Мы даже подали на освобождение от налогов. (Ну вот и посмотрим, какие они тупые! Когда мы посылали заявку, мы написали то же самое другими словами.)
В3: Я хочу поддержать вашу мысль по поводу возражения рэндианцев о том, что рыночные транзакции требуют некой правовой основы. Это опровергается наличием черных рынков. Если вы – кокаиновый дилер и вас «кидает» посредник, вы уж точно не пойдете в суд и не скажете: «Арестуйте его, он не отдал мне кокаин, который должен был отдать»...
РЛ: Я уверен, что кто-то пытался...
В3: ...и конечно, это очень легко может привести к насилию, но не забывайте, что есть люди, активно пытающиеся вас остановить, не просто не дать вам договариваться, а активно помешать вам делать это.
РЛ: Дэвид Фридман приводит такой аргумент, что одна из главных функций мафии – служить в качестве своего рода судебной системы для преступников. Это не все, чем она занимается, но она проявляет интерес к тому, какие криминальные дела происходят на ее территории – потому что она хочет свою долю и при этом не хочет, чтобы банды устраивали перестрелки на ее территории. Если у вас конфликт, т.е. если вы согласились на некую криминальную сделку с кем-то и тот вас обманул, и это произошло в пределах юрисдикции конкретной мафиозной группы, их будет это интересовать до тех пор, пока вы делитесь. Если они не захотят решать дело миром, то мафия будет действовать как некое подобие судебной системы и полиции. Это такие копы для преступников.
В4: Что помешает охранным агентствам превратиться в рэкетирские «крыши»?
РЛ: Другие охранные агентства. Если агентство преуспеет, то станет государством. Но пока оно пытается добиться этого и еще не стало государством, и мы предполагаем, что существуют и другие агентства, тогда в интересах других агентств будет сделать так, чтобы этого не произошло. Может ли оно превратиться в «крышу»? А в принципе, может охранное агентство превратиться в правительство? Некоторые могут. По-моему, история показывает, что некоторые смогли. Но вот в чем вопрос – это вероятный или неизбежный результат? Я не думаю, что верно второе, потому что против него направлены сдержки и противовесы. Они могут не сработать при анархии точно так же, как они могут не сработать при наличии конституции. Но против них существуют сдержки и противовесы, заключающиеся в возможности позвать другие охранные агентства или открыть новое агентство до того, как первое агентство получит шанс захватить такую власть.
В5: Кто лучше всех объясняет происхождение государства?
РЛ: Существует популярная теория XIX века, которую можно встретить в самых разных видах. Она есть у Герберта Спенсера, у Оппенгеймера, у некоторых французских либералов вроде Конта и Дюнуайе, а также Молинари – который на самом деле был не французом, а бельгийцем ("I’m not a Frenchie, I’m a Belgie!"). Эта теория – есть несколько разных вариантов, но все они довольно похожи – говорила, что одна группа покоряет другую группу. Нередко говорилось о том, что группа охотников-грабителей покоряет сельскохозяйственную группу.
Версия событий по Молинари такова: сначала они приходят, убивают людей и захватывают их урожай. Постепенно они понимают: может, подождать и не убивать их, чтобы они вырастили еще к нашему возвращению. Поэтому мы просто придем и захватим урожай, а убивать не будем. Они вырастят еще, а на следующий год мы вернемся. Дальше они думают: если мы у них отберем все, у них не будет достаточно семян или не будет стимулов что-то выращивать – они просто сбегут или что-то в этом роде – поэтому мы не будем забирать все. Наконец, они думают: а что это мы все время уходим и приходим. Мы можем просто остаться. Затем постепенно, со временем, вы получаете правящий класс и класс управляемых. Поначалу они могут отличаться по этническому признаку – потому что принадлежали к разным племенам. Но даже если со временем происходит смешение и различие в этническом составе пропадает, структура правящей и управляемой группы сохраняется.
Такова одна из популярных теорий происхождения государства, или по крайней мере происхождения многих государств.
Я думаю, что другое происхождение, которое можно наблюдать у некоторых государств или государствоподобных образований, на самом деле то же самое, только в случае, когда им удается защититься от вторжения. Некая локальная группа среди защищающихся заявляет: мы будем специализироваться на обороне вас всех от этих захватчиков. И выигрывает. Если вы посмотрите на историю Англии, то именно это, по-моему, и произошло с английской монархией. До норманнского завоевания ранние английские монархи были военными вождями, основной задачей которых была национальная оборона. Внутри страны заняться им было практически нечем, и нацелены они были в основном против вторжений извне. Но это была монополия. (Кстати, вопрос, как они получили эту монополию. Тут я не очень уверен.) А когда они ее получили, они постепенно стали все больше и больше участвовать в управлении внутри страны.
В6: Гектор, история Мюррея о Гекторе? Она очень похожа на эту, и она есть в интернете, и это просто прекрасная история.
РЛ: Что за история о Гекторе?
В6: Первая – о том, что зачем нам уходить, давайте останемся...
РЛ: О, да.
В6: Мюррей над этим превосходно поработал, я рекомендую.
РЛ: А где это находится?
В6: На LewRockwell.com.
РЛ: Там одна из статей Ротбарда? Хорошо.
В6: Я хотел бы подкрепить ваш тезис несколькими вещами. Первое, еще один аргумент в пользу анархии – если вам действительно нравится правительство, то вам придется полюбить и мировое правительство, потому что прямо сейчас в отношениях между правительствами – анархия, и ее не будет, если вы хотите правительство. Мировое правительство нравится очень немногим, и оно не согласуется с возражениями против анархии.
РЛ: Должен быть высший высший арбитр.
В6: Еще одна вещь – вопрос о переговорах. То, как появились часовые пояса, и то, как возник стандарт на железнодорожную колею – в результате переговоров между железнодорожными компаниями.
РЛ: А еще Интернет. Частично он регулируется законами, но в остальном – обычаями.
В6: И еще один момент – вот эта тема с картелями. В какой-то момент в Национальной баскетбольной ассоциации было восемь команд и другие не допускались. Тогда была создана АБА (Американская баскетбольная ассоциация, с красно-бело-голубым мячом). Так что если есть картель, который никого не впускает, то можно просто создать новый картель.
РЛ: И что с ней стало?
В6: В конце концов они объединились. Сейчас в НБА около 30 команд. Если этого будет слишком мало, может возникнуть еще одна лига.
РЛ: Ключевой момент в том, что в австрийском определении конкуренции главное – не количество конкурирующих фирм, а свободный вход. До тех пор, пока сохраняется возможность создать новую фирму, это будет иметь тот же эффект, что создание новой фирмы на самом деле.
В6: В дополнение к распаду картеля – могут быть другие картели, конкурирующие против первого.
РЛ: Разве у XFL что-то получилось? [смех]
В6: Я хотел задать вопрос. Отвечая на первый вопрос, вы сказали, что вы назначаете его человека своим гидом. Значит ли это, что вы встаете на мою сторону.
РЛ: Нет.
В6: по поводу отчуждения прав?
РЛ: Нет, нет. Вот почему я сказал, что он наемный работник, а не хозяин. Я верю в неотъемлемые права.
В6: Он наемный работник, но все же вы не можете его уволить...
РЛ: Нет, могу. Он мой советник, я всегда буду следовать его рекомендациям – но от своего права уволить его я не отказывался.
Перевод: Вадим Новиков.
19 августа 2004 года
- Войдите, чтобы оставлять комментарии