Законы о сохранении природных ресурсов ограничивают использование невозобновляемых ресурсов и принуждают собственников инвестировать в поддержание возобновляемых «природных» ресурсов. В обоих случаях эффект одинаков: ограничение текущего производства ради умозрительного блага будущего производства. Этот эффект совершенно очевиден в случае невозобновляемых ресурсов; в случае возобновляемых ресурсов факторы производства заставляют направлять на их возобновление (например, восстановление леса), тогда как они могли бы принести бóльшую прибыль при другом применении. В последнем случае деформация двояка: ресурсы принудительно ориентируют на нужды будущего производства, и к тому же на строго определенную разновидность нужд будущего производства — на возобновление конкретного вида ресурсов[83].
Одна из несомненных целей законов о сохранении ресурсов — сократить отношение совокупного объема потребления к объему сбережений (инвестиций) ниже уровня, который сложится на рынке. Государственное вмешательство изменяет распределение производственных ресурсов, отвечающее временнóму предпочтению участников рынка, и добивается роста инвестиций в производство, нацеленное на будущее потребление. Иными словами, государство принимает решение, что нужно принудить ныне живущее поколение больше вкладывать в удовлетворение будущих нужд, чем оно вложило бы по своей доброй воле; за это решение государство приобретает репутацию «дальновидного», тогда как свободные граждане по сравнению с ним «близоруки». Но ведь все равно когда-нибудь придется пустить в дело невозобновляемые ресурсы, и всегда нужно поддерживать какой-то баланс между производством для текущих и для будущих нужд. Почему же тогда потребности нынешних поколений так мало значат для сторонников «консервации ресурсов»? Разве благо будущих поколений оправдывает дополнительную нагрузку на тех, кто живет сегодня? Чем это будущее заслужило такое привилегированное отношение?[84] На самом деле, поскольку есть основания предполагать, что будущие поколения окажутся богаче нынешних, было бы разумнее занять противоположную позицию! Та же самая логика приложима ко всем попыткам изменить сложившийся на рынке коэффициент временнх предпочтений. Почему будущее должно иметь право на большее внимание со стороны настоящего, чем последнее готово проявить по доброй воле? Кроме того, пройдет несколько лет, и будущее станет настоящим. Придется ли современникам этого будущего также ограничивать свое производство и потребление ради нужд другого призрачного «будущего»? Не следует забывать, что целью всякого производства являются товары и услуги, которые должны быть потреблены в каком-то настоящем. Нет никаких рациональных оснований стеснять потребление в одном настоящем времени ради выгод будущего настоящего; и еще меньше оснований ограничивать все настоящее ради некоего мифического «будущего», которое может никогда не наступить и которое всегда остается за горизонтом. Но именно такова цель законов о сохранении ресурсов. Это законы, единственной реальной целью которых является журавль в небе[85].
Люди принимают решения о размещении производственных факторов в соответствии с оценкой их сравнительной доходности в настоящем и будущем. Иными словами, они всегда стремятся максимизировать приведенную стоимость своей земли и капитала[86]. Временнáя структура дохода от сдачи активов в аренду определяется ставкой процента, которая в свою очередь определяется кривой временных предпочтений всех участников рынка. Временнóе предпочтение в сочетании с оценкой величины спроса на каждый товар определяют распределение факторов производства по всем возможным направлениям использования. Чем ниже временнóе предпочтение, тем больше доля инвестиций в будущие потребительские товары и тем выше уровень «сохранения» природных ресурсов. Высокое временнóе предпочтение означает относительно меньшую долю инвестиций и большую долю потребления в настоящем, а следовательно, меньшее «сохранение»[87].
Бóльшая часть аргументов о необходимости сохранения природных ресурсов демонстрирует почти полное невежество в экономической теории. Многие предполагают, что предприниматели недальновидны и будут легкомысленно использовать природные ресурсы, пока не обнаружат, что лишились всей собственности. Только мудрое, прозорливое государство в состоянии предвидеть опасность истощения природных ресурсов. Мы поймем всю абсурдность этого аргумента, если вспомним, что текущая стоимость принадлежащей предпринимателю земли зависит от ожидаемого в будущем рентного дохода, приносимого принадлежащими ему ресурсами. Даже если сам предприниматель проявит непостижимую непредусмотрительность, для рынка в целом это невероятно, и оценки последнего (т.е. оценки заинтересованных экспертов, которые рискуют собственными деньгами) всегда будут предельно точны. Собственно говоря, профессия предпринимателя заключается в умении предвидеть, и его прибыль — это всегда вознаграждение за точность прогноза. Можно ли представить, что действующий на рынке предприниматель окажется менее предусмотрительным, чем бюрократы, комфортно проедающие денежки налогоплательщиков?[88]
Другая ошибка сторонников сохранения ресурсов заключается в предположении, что технологии пребудут неизменными. Люди используют те ресурсы, что есть под рукой; по мере расширения технологических возможностей число полезных ресурсов растет. Если мы располагаем меньшим количеством леса, чем прошлые поколения, так нам и нужно меньше, поскольку мы нашли другие материалы, пригодные для строительства и получения энергии. Прошлые поколения жили над грандиозными подземными запасами нефти, которая была для них совершенно бесполезна и потому не являлась экономически ценным ресурсом. Технологический прогресс вооружил нас умением использовать нефть и производить оборудование для ее добычи, переработки и использования. Таким образом, наши нефтяные ресурсы не являются чем-то неизменным; сегодня они бесконечно более обильны, чем когда-либо в прошлом. Искусственное сбережение этих ресурсов сохранит их для будущего, когда они станут не нужны людям.
Сколько было авторов, оплакивавших судьбу девственных лесов Америки, уничтоженных безжалостным капитализмом! Но ведь не может быть сомнений, что земля Америки могла и должна была послужить куда более производительным целям, чем производство лесоматериалов, поэтому земля и была использована так, чтобы приносить наибольшую пользу потребителям[89]. А на какие критерии, по мнению критиков, нам ориентироваться? Если им кажется, что лес вырубается в чрезмерных количествах, каковы здесь количественные критерии? Сколько это — «слишком много»? Таких критериев у нас нет и быть не может, так же как вне рынка не может быть никаких количественных критериев для оценки деятельности рынка. Любая попытка установления таких критериев неизбежно будет чистым волюнтаризмом.
Законы о сохранении природных ресурсов впервые появились в США и прежде всего были направлены на «общественные ресурсы». В условиях системы совершенно свободного предпринимательства не может существовать управляемых государством «общественных ресурсов». Земля просто оставалась бы ничейной, пока кто-либо не начал ее использовать, после чего она превратилась бы в собственность первого пользователя и его наследников и правопреемников[90]. Ниже мы подробнее коснемся вопроса о последствиях того факта, что государство распоряжается общественной собственностью. Здесь мы отметим некоторые из них. Когда государство разрешает частным лицам бесплатно использовать общественные земли, результатом оказывается расточительная сверхэксплуатация ресурсов. Из земли безжалостно выжимают все, что можно, потому что пользователи могут получить только немедленный выигрыш, и если они будут ждать, то ограниченными ресурсами воспользуется кто-то другой. Бесплатное использование принадлежащих государству ресурсов провозглашает самую настоящую «войну всех против всех», потому что все больше и больше людей, стремящихся воспользоваться бесплатностью, будет пытаться эксплуатировать редкий ресурс. Иметь редкий ресурс и внушать каждому (фактом бесплатного пользования), что он практически безграничен, — это верный путь к чрезмерной эксплуатации данного ресурса, а следом и к очередям, взяткам, фаворитизму и т.п. Поразительным примером является история пастбищных земель в западных штатах во второй половине XIX в. Государство не разрешило скотоводам стать собственниками пастбищных земель и огородить их и настояло на том, чтобы они остались «государственной собственностью», открытой для всех. Результатом стала чрезмерная эксплуатация этих земель и быстрое их истощение[91]. Другим примером является быстрое истощение рыбных ресурсов. Поскольку никому не позволено стать собственником части моря, никто не заинтересован в сохранении ценности ресурса[92], и каждый может выиграть, только выловив все, что можно, прежде своих конкурентов[93].
Аренда — это едва ли наилучшая форма использования земли. Если государство сдает государственные земли в аренду для выращивания скота или лесопользования, арендатор не заинтересован в поддержании ценности ресурсов, потому что они ему не принадлежат. Напротив, он заинтересован в том, чтобы как можно быстрее выжать из земли все, что можно. Следовательно, аренда также ведет к быстрому истощению природных ресурсов.
А вот если бы все эти земли и ресурсы оказались в собственности частных лиц, то в интересах владельцев было бы максимизировать текущую стоимость каждого из ресурсов. Истощение ресурса ведет к падению его капитализированной стоимости на рынке. Собственник вынужден находить оптимальный баланс между капитализированной стоимостью запаса ресурсов в целом и текущим доходом от их использования. При прочих равных этот баланс зависит от временнóго предпочтения и других предпочтений рынка[94]. Если частное лицо не может быть ее собственником, баланс нарушается, и государство оказывается источником импульса, ведущего к сверхпотреблению ресурса.
Мы видим, что декларируемая цель законов о сохранении ресурсов — помочь будущему за счет настоящего — незаконна, а все поддерживающие ее аргументы несостоятельны. Более того, принудительное сохранение не достигнет даже этой цели. Ибо будущее уже обеспечено с помощью сегодняшних сбережений и инвестиций. Законы о сохранении ресурсов — это понуждение к наращиванию инвестиций в природные ресурсы: использование других ресурсов для поддержания запасов возобновляемых ресурсов и хранения запасов невозобновляемых. Но совокупный объем инвестиций определяется временнми предпочтениями отдельных людей, и эта величина не меняется. Таким образом, законы о сохранении ресурсов на самом деле не увеличивают общего резерва для будущего; они просто перенаправляют инвестиции из сферы производства капитальных благ, строительства и т.п. на поддержание естественных ресурсов. Иными словами, эти законы навязывают экономике неэффективную и деформированную структуру инвестиций[95].
С учетом природы и последствий законов о сохранении природных ресурсов напрашивается вопрос — почему вообще кто-то может быть их сторонником? Следует отметить, что у этих законов есть очень «практический» аспект. Они принуждают к ограничению производства, т.е. использования ресурсов, и тем самым создают монополистическую привилегию, которая обеспечивает владельцам ресурсов или их субститутов возможность получать более высокую (за счет ограничений) цену. Эти законы представляют собой более эффективный инструмент монополизации, чем даже таможенные пошлины, потому что последние, как мы видели, не мешают приходу на рынок новых местных конкурентов и развертыванию сколь угодно масштабного производства[96]. Зато законы о сохранении ресурсов способствуют картелизации земли как фактора производства и сокращению абсолютных объемов производства, что обеспечивает собственникам получение устойчивого (и по величине, и по времени) монопольного выигрыша. Эти монопольные выгоды, естественно, капитализируются и способствуют удорожанию земли. Так что человек, который со временем купит этот монополизированный фактор, будет получать доход в виде нормального процента на вложенный капитал, несмотря на то что часть его дохода будет составлять монопольный выигрыш.
Таким образом, законы о сохранении ресурсов следует рассматривать и как способ наделения монопольными привилегиями. Примечательным примером является политика американского правительства, которое с конца XIX в. осуществляет «резервирование» значительных участков «общественной собственности», т.е. государственных земельных владений[97]. Резервирование означает, что государство оставляет землю в своей собственности и отказывается от прежней политики гомстеда, при которой у переселенцев была возможность занимать участки и обращать их в свою собственность. В частности, государство зарезервировало за собой леса, явно исходя из соображений сохранения. А к чему приводит изъятие из хозяйственного оборота значительных лесных участков? Возникает монопольная привилегия и основанная на ограничении цена на лесные участки, оставшиеся в частной собственности, и на получаемые с них лесоматериалы.
Мы видели, что ограничение предложения рабочей силы ведет к повышению уровня заработной платы у привилегированных групп рабочих (а рабочие, потерявшие работу из-за чрезмерной величины ставок зарплаты, установленной по требованию профсоюзов, иммиграционных ограничений или лицензирования, должны искать менее оплачиваемую и менее производительную [value-productive] работу в других местах). С другой стороны, монопольные или квазимонопольные привилегии для производителей инвестиционных или потребительских товаров создают условия для назначения монопольных цен только при определенной конфигурации кривых спроса на продукцию отдельных фирм, а также их издержек. Поскольку фирма может по желанию сокращать или расширять свое предложение, она делает это, понимая, что, уменьшая производство для достижения монопольной цены, она одновременно должна снизить общий объем проданных товаров[98]. Рабочему не приходится обременять себя такого рода соображениями (если не считать ничтожных колебаний спроса на продолжительность рабочего дня каждого отдельного рабочего). А что можно сказать про землевладельцев, оказавшихся в привилегированном положении? Достижима ли для них цена, основанная на ограничении, или монопольная цена? Главная характеристика земельного участка заключается в том, что никаким трудом его нельзя расширить, а если бы это оказалось возможным, мы имели бы дело с капитальными товарами, а не с земельным участком. То же самое верно и в случае труда, предложение которого приходится считать неизменным (если не учитывать очень дальней перспективы). Поскольку ресурсы труда нерасширяемы (если, как было отмечено, не увеличивать продолжительность рабочего дня), вводимые государством ограничения — на использование детского труда, труда иммигрантов и пр. — обеспечивают повышенный (за счет ограничения) уровень заработной платы для остальных работников. Производство инвестиционных или потребительских товаров может быть увеличено или уменьшено, так что наделенной привилегиями фирме приходится считаться со своей кривой спроса. Но земля нерастяжима, и создание ограничений на вовлечение земли в хозяйственный оборот поднимает цену оставшихся в эксплуатации земель выше цены свободного рынка[99]. То же самое относится к невозобновляемым природным ресурсам, которые рассматриваются наравне с землей как ресурсы, запасы которых невозможно увеличить. Если государство выводит за пределы рынка какую-то часть земель или природных ресурсов, оно тем самым снижает объем рыночного предложения и неизбежно создает возможности для получения монопольного выигрыша и повышения за счет ограничения цен на землю (или ресурсы) остальных владельцев земли и ресурсов. Законы о сохранении ресурсов, помимо всего прочего, выводят из оборота удобные для обработки земли и вовлекают в оборот субпредельные участки. Это ведет к понижению предельной производительности труда, а значит, к общему падению жизненного уровня.
Вернемся к государственной политике резервации лесных участков. Это обеспечивает цену, основанную на ограничении, и монопольный выигрыш для участков, оставшихся в пользовании. Рынки на земельные участки специфичны и не так сильно взаимосвязаны, как рынки труда. В силу этого особенно сильно возрастают цены на участки, конкурировавшие или способные конкурировать с «зарезервированной», т.е. выведенной из оборота, землей. В случае американской политики консервации земельных ресурсов особенно выиграли: а) железные дороги западных штатов, которые безвозмездно получили от государства значительные земельные наделы; б) владельцы лесных участков. Железнодорожные компании получали от государства земельные наделы, намного превышающие потребности собственно железнодорожного строительства: «полоса отчуждения» составляла по пятнадцать миль с каждой стороны от железнодорожного полотна. Государственная политика резервации общественных земель сильно повысила доходы железных дорог от продажи этих земель новым переселенцам. Таким образом, железные дороги получили еще один подарок от государства, на этот раз в форме монопольного выигрыша за счет потребителей.
Железные дороги отлично понимали, какие выгоды сулят им законы о сохранении природных ресурсов. Фактически именно железные дороги финансировали все движение за охрану ресурсов. Пеффер пишет: «Были несомненные основания обвинить железные дороги в том, что они были заинтересованы в отмене [различных законов, обеспечивающих быструю передачу общественных земель в собственность частных поселенцев]. «Национальная ассоциация ирригации земель», которая оказывала самую пламенную поддержку движению за пересмотр законов о земле, в значительной степени финансировалась трансконтинентальными железными дорогами и железными дорогами Рок-Айленда и Барлингтона (при общем годовом бюджете 50 тыс. долл. она получала от железных дорог 39 тыс. долл.). Требования этой ассоциации и железных дорог, озвучивавшиеся Джеймсом Д. Хиллом [видным железнодорожным магнатом], почти всегда шли дальше, чем требования [виднейших деятелей движения за консервацию природных ресурсов]»[100].
Владельцы лесных участков также понимали, какую выгоду принесет им «сохранение» лесов. Сам президент Теодор Рузвельт объявил, что «именно крупные лесопромышленники являются застрельщиками движения за сохранение лесов». Как заявил один из исследователей проблемы, «производители пиломатериалов и владельцы лесосек… уже к 1903 г. нашли полное взаимопонимание с Гиффордом Пинчотом [лидером движения за сохранение лесов]… Иными словами, государство, запретив хозяйственное использование общественных лесов, помогало поднять стоимость частных лесосек»[101].
- Войдите, чтобы оставлять комментарии