До 1973–1974 годов кейнсианцы, сформировавшие в конце 1930-х основную экономическую доктрину этого периода, чувствовали себя на конех[1]. Буквально все приняли идею Кейнса, что в рыночной экономике есть нечто такое, что делает ее подверженной колебаниям уровня расходов (на практике кейнсианцев интересовала только ситуация недостаточных расходов), а потому государство обязано вмешиваться и компенсировать этот дефект рынка. Для компенсации природного неравновесия рынка правительство должно было манипулировать уровнем расходов и дефицитом бюджета (на практике — постоянно их увеличивать). Управлять этой жизненно важной макроэкономической функцией правительства должен был, разумеется, совет кейнсианских экономистов (Совет экономических консультантов при президенте США), задача которого состояла в «точной настройке» экономики, необходимой для того, чтобы избежать как инфляции, так и рецессии, и регулировать совокупную величину расходов таким образом, чтобы гарантировать поддержание полной занятости в отсутствие инфляции.
К 1973–1974 годам даже кейнсианцы, наконец, осознали, что с этим самонадеянным сценарием что-то не в порядке и что пришла пора пересмотреть основы своей теории. Ведь за четыре десятилетия кейнсианской «точной настройки» не только не удалось избавиться от хронической инфляции, возникшей в ходе Второй мировой войны, — именно в это время инфляция стала двузначной (около 13% в год). И мало того, так еще в 1973–1974 годах Соединенные Штаты вошли в самую глубокую и продолжительную рецессию со времен 1930-х годов (ее следовало бы назвать депрессией, но к тому времени экономисты отказались от этого термина как неполиткорректного). В кейнсианской картине мира не было предусмотрено такого поразительного сочетания — значительная инфляция на фоне глубокой рецессии. Экономисты привыкли к тому, что либо экономика переживает бум, и тогда цены растут, либо экономика пребывает в состоянии спада или депрессии, и тогда имеет место высокая безработица, а цены падают. В период бума кейнсианское правительство должно было «понижать чрезмерную покупательную способность», для чего следовало увеличивать налоги и откачивать деньги из экономики. А в период спада правительство должно было увеличивать расходы и наращивать дефицит бюджета, т.е. накачивать деньги в экономику. Но что должно было делать правительство, когда в экономике одновременно наблюдаются инфляция и спад, сопровождающийся массовой безработицей? Как можно одновременно давить на газ и тормоз экономического механизма?
Уже в ходе спада 1958 года проявилась некоторая странность— в первые в истории в разгар спада индекс потребительских цен продолжил расти, хоть и незначительно. Но тучка была совсем маленькой, похожей на облачко, и кейнсианцы сочли, что тревожиться не о чем.
Потребительские цены не прервали рост и в период спада 1966 года, но спад был настолько незначительным, что это тоже никого не встревожило. А вот значительная инфляция в период спада 1969–1971 годов оказалась уже ударом. Впрочем, настоящее смятение в рядах кейнсианцев началось только в период глубокого спада 1973–1974 годов, сопровождавшегося двузначной инфляцией. Пришлось признать не только то, что провалилась политика «точной настройки» и мы все еще имеем дело с давно похороненными экономическими циклами, но и то, что когда экономика пребывала в состоянии хронической и даже ускоряющейся инфляции, она при этом не могла выбраться из рецессии, т.е. имел место инфляционный спад или стагфляция (стагнация + инфляция). Явление было не только совершенно новым, но еще и необъяснимым — господствовавшая экономическая теория не предусматривала ничего подобного.
При этом инфляционная ситуация явно ухудшалась: примерно 1–2% в год в период Эйзенхауэра, 3–4% в год при Кеннеди, 5–6% в год при Джонсоне и около 13% в 1973–1974 годах, после чего она снизилась до 6%, но только под напором резкого и продолжительного спада 1973–1976 годов. Несколько вещей нуждаются в объяснении:1) откуда взялась хроническая и ускоряющаяся инфляция? 2) почему инфляция сохранялась даже в период глубокой депрессии? А раз уж мы заговорили обо всем этом, то очень важно понять, 3) что порождает экономические циклы? Откуда эта нескончаемая последовательность подъемов и спадов?
К счастью, ответы на эти вопросы уже даны, и дала их вытесненная на задворки австрийская школа экономической теории и, в частности, теория денег и циклов деловой активности, развитая в Австрии Людвигом фон Мизесом и его последователем Фридрихом А. фон Хайеком, который и познакомил с этой теорией Лондонскую школу экономики в начале 1930-х годов. Собственно говоря, предложенная Хайеком австрийская теория циклов деловой активности покорила молодых британских экономистов именно потому, что только она давала удовлетворительное объяснение Великой депрессии 1930-х годов. Вначале 30-х будущие лидеры кейнсианства, такие как Джон Р. Хикс, Абба Р. Лернер, Лайонел Роббинс и Николас Калдор в Англии и Элвин Хансен в Соединенных Штатах, были последователями Хайека. Но опубликованная в 1936 году работа Кейнса «Общая теория занятости, процента и денег» смешала все карты — произошла настоящая кейнсианская революция, высокомерно провозгласившая, что никто прежде не мог объяснить природу экономического цикла и Великой депрессии. Следует подчеркнуть, что в ходе глубоких дебатов кейнсианская теория не одержала победы над австрийским подходом. Напротив, как нередко бывало в истории общественных наук, кейнсианство просто вошло в моду, а непобежденная австрийская теория впала в забвение.
В течение четырех десятилетий австрийская теория была жива, но почти незаметна: верность ей хранили только Мизес (в Нью-Йоркском университете) и Хайек (в Чикагском), а также горстка их последователей. Далеко не случайно, что возрождение австрийской теории совпало с появлением стагфляции и ставшим очевидным поражением кейнсианства. В 1974 году в колледже Ройалтон, штат Вермонт, состоялась первая за несколько десятилетий конференция австрийской школы экономической теории. В том же году сообщество экономистов было поражено присуждением Нобелевской премии по экономике Хайеку. После этого «австрийцы» провели конференции в Хартфордском университете, в Виндзорском замке в Англии и в Нью-Йоркском университете, причем даже Хикс и Лернер дали понять, что отчасти возвращаются к позиции, которой придерживались в молодости. Были проведены региональные конференции на Восточном и Западном побережье, на Среднем Западе и на Юго-Западе США. Публикуются книги и статьи, и, пожалуй, самое важное, появились чрезвычайно способные аспиранты и молодые профессора, связавшие свою научную карьеру с разработкой австрийского подхода, так что в будущем можно ждать результатов его применения.
Деньги и инфляция
Что же говорит о нашей проблеме воскресшая австрийская теория?[2] Прежде всего нужно отметить, что инфляция не является неотвратимой спутницей экономики, что она не может рассматриваться как неизбежное условие роста и процветания. На протяжении большей части XIX века (если не считать периода войны 1812 года и Гражданской войны) цены падали, но при этом экономика росла и полным ходом шла индустриализация. Падение цен не препятствовало процветанию предпринимательства.
Таким образом, падающие цены — это нормальное свойство растущей рыночной экономики. Как же получилось, что сама идея неуклонно падающих цен стала восприниматься как нечто совершенно невозможное, как сказка? Почему в Соединенных Штатах и во всем мире с момента окончания Второй мировой войны наблюдается постоянный рост цен, временами довольно быстрый? До этого быстрый рост цен наблюдался во время Первой и Второй мировых войн, но в мирные периоды они падали даже в ходе великого бума 1920-х годов и очень сильно упали в ходе Великой депрессии. Короче говоря, сама идея инфляции как нормы мирного времени утвердилась только после Второй мировой войны.
Инфляцию часто объясняют алчностью дельцов — в погоне за прибылью они всегда рады накручивать цены. Но разве бизнес стал алчным только после Второй мировой войны? Разве он был менее алчным в XIX веке и вплоть до 1941 года? Почему же тогда не было инфляции? Более того, если бизнесмены в своей неутолимой жадности вздувают цены на 10% в год, почему они останавливаются на этом? Почему они медлят? Почему не поднимут цены сразу на 50%,на 100% или на 200%? Что их удерживает?
Сходное возражение должно быть выдвинуто и против другого распространенного объяснения инфляции: все зло от профсоюзов, это они добиваются роста заработной платы, а в результате предпринимателям приходится поднимать цены. Однако инфляция известна, по меньшей мере, со времен Древнего Рима, когда никаких профсоюзов еще в помине не было. К тому же нет свидетельств того, что там, где активно действуют профсоюзы, заработки и цены на соответствующую продукцию растут быстрее, чем в отраслях, профсоюзами не охваченных. А значит, неизбежен все тот же вопрос: почему бизнес не поднимает цены выше определенного предела? Что позволяет поднимать цены на определенную величину, но ни на полпроцента больше? Если профсоюзы настолько сильны, а бизнес настолько податлив, почему тогда заработная плата и цены не увеличиваются на 50% или на 100% в год? Что их удерживает?
Несколько лет назад инициированная правительством пропагандистская кампания на телевидении подошла к ответу чуть ближе: во всем виноваты потребители, которые со свинской жадностью слишком много едят и тратят. По крайней мере, мы приблизились к объяснению того, что не дает бизнесу и профсоюзам требовать еще больших цен — потребители не заплатят. Несколько лет назад резко подскочили цены на кофе, а через год-другой они столь же резко упали — их не приняли потребители, начавшие переключаться с кофе на более дешевые заменители. Так вот что их удерживает — потребительский спрос.
Но это заставляет нас сделать шаг назад. Ведь если потребительский спрос в любой данный момент ограничен, каким же образом ему удается год за годом расти и оправдывать или допускать рост цен и заработной платы? А если он может за год вырасти на 10%,что мешает ему подняться на 50%? Короче, что позволяет потребительскому спросу расти год за годом, но при этом удерживает этот рост в определенных рамках? Чтобы продвинуться в нашем детективном расследовании, нужно сначала проанализировать значение термина «цена». Что такое цена? Цена любого количества продукции — это сумма денег, которую должен уплатить покупатель. Короче, если кому-то приходится выкладывать семь долларов за десять булок хлеба, значит, цена этих десяти булок составляет семь долларов, а поскольку обычно говорят о цене единицы продукции, то хлеб стоит 70 центов за одну булку. В этом обмене участвуют две стороны — покупатель с деньгами и продавец с хлебом. Следует понять, что рыночная цена возникает в ходе взаимодействия этих двух сторон. С одной стороны, если на рынок попадет больше хлеба, его цена понизится (рост предложения ведет к понижению цены). С другой, если у покупателей хлеба заведутся в кармане лишние деньги, цена хлеба повысится (рост спроса ведет к повышению цены).
Итак, мы обнаружили ключевой элемент, который ограничивает потребительский спрос и, соответственно, рост цен: количество денег в распоряжении потребителей. Если в их карманах денег станет на 20% больше, их спрос и, при прочих равных, цены смогут вырасти на те же 20%.Мы обнаружили ключевой фактор — количество денег.
Если взять все существующие в экономике цены, ключевым фактором станет общий объем или количество денег в обращении. Собственно говоря, чтобы найти связь между количеством денег и инфляцией, нужно взглянуть шире и перейти от рынка хлеба или кофе к экономике в целом. Потому что все цены обратно пропорциональны предложению товаров и прямо пропорциональны спросу на них. Но пока экономика растет, предложение товаров год от года увеличивается. Так что если взять в уравнении сторону предложения, большинство цен должно снижаться, и мы, как в XIX веке, должны испытывать неуклонное падение цен (дефляцию). Если бы причиной хронической инфляции была сторона предложения — деятельность производителей, т.е. фирм и профсоюзов, тогда постоянный рост цен мог бы объясняться столь же постоянным уменьшением предложения. Но поскольку предложение заметно увеличивается, источником инфляции должна быть сторона спроса, а решающим фактором на стороне спроса, как уже было отмечено, является общее количество денег в экономике.
И в самом деле, если присмотреться внимательнее, мы обнаружим, что в прошлом количество денег в обращении увеличивалось достаточно быстро. Оно росло и в XIX веке, но намного медленнее, чем производство товаров и услуг. А после Второй мировой войны количество денег в нашей стране и за рубежом росло намного быстрее, чем производство товаров. Отсюда и инфляция.
Тогда главным становится вопрос: кто контролирует и определяет количество денег в экономике, кто отвечает за их рост, особенно в последние десятилетия? Чтобы ответить на него, нужно сначала рассмотреть, как в рыночной экономике возникли деньги. Деньги возникли, когда люди задумались о том, какой из полезных товаров может играть роль универсального средства обмена, а требование к таким деньгам-товарам очень просты и понятны: на них должен быть высокий стабильный спрос; они должны обладать высокой ценностью в пересчете на единицу веса; быть долговечными, чтобы их можно было хранить; мобильными, чтобы легко было перемещать их с места на место; легко опознаваемыми и делимыми на более мелкие части без потери ценности. История знает множество товаров, использовавшихся в разных обществах в качестве денег: соль, сахар, морские раковины, скот, табак, сигареты (в лагерях для военнопленных времен Второй мировой войны). Но два товара всегда и везде в конечном итоге побеждали в этом соревновании — золото и серебро.
Металлы всегда обращались по весу — тонна железа, фунт меди и т.д. — а цены на металлы всегда устанавливали на единицу веса. Золото и серебро не исключение. Все современные денежные единицы первоначально обозначали единицу веса золота или серебра. Например, британский фунт стерлингов назван так потому, что в свое время он являлся фунтом серебра. (Чтобы представить, как сильно обесценился фунт за прошедшие столетия, нужно иметь в виду, что сегодня за фунт стерлингов можно купить на рынке всего две пятых унции серебра. Вот вам результат инфляции в Британии — понижение ценности фунта). Доллар (талер) — это название богемской серебряной монеты весом в одну унцию. Позднее доллар определили как одну двадцатую унции золота.
Когда общество или страна принимает некий товар в качестве денег, а единица веса этого товара превращается в денежную единицу, говорят, что в этой стране действует, скажем, золотой или серебряный стандарт. Поскольку рынки пришли к решению, что лучшими стандартами являются золотой или серебряный, для экономик переход к золотому или серебряному стандарту был естественным. В этом случае предложение или количество золота определяется рыночными силами: технологическими условиями добычи, ценами на другие товары и т.д.
Как только рынки приняли золото и серебро в качестве денег, на сцене появилось государство, чтобы взять под контроль денежное обращение в обществе. Мотивы такого поведения государства достаточно очевидны: контроль над денежным обращением перешел от рынка к группе лиц, входящих в государственный аппарат. Да и смысл операции очень понятен: ведь это была альтернатива налогообложению, которое всегда вызывало протест публики.
А так правители получили возможность создавать свои деньги и тратить их или ссужать союзникам. Но золотое время для государства настало, когда научились печатать бумажные деньги, а государство смогло изменить определение доллара, фунта или марки, так что они стали обозначать не единицу веса золота или серебра, а название полосок бумаги, отпечатанных центральным правительством. Выпуск бумажных денег обходится недорого, а печатать их можно сколько угодно. На отлаживание этого сложного механизма потребовались века, но теперь выпуск денег полностью в руках центрального правительства. Последствия этого видны невооруженным глазом.
Представьте только, что случится, если правительство предложит каким-то людям, скажем, семейству Джонсов, следующее: «Вы получаете абсолютное и неограниченное право печатать доллары, определять их количество в обращении. И это абсолютная монополия: любой другой, кто посмеет делать то же самое, надолго отправится в тюрьму как опасный фальшивомонетчик. Мы надеемся, что вы будете разумно использовать вручаемые вам полномочия». Легко предсказать, как поведет себя семья Джонсов. Сначала они будут действовать осмотрительно и благоразумно — раздадут долги, купят всякие полезные вещи, но потом, пьянея от своей волшебной власти над деньгами, пустятся во все тяжкие, начнут покупать предметы роскоши, одаривать друзей. Результатом станет постоянный и даже ускоряющийся рост количества денег в обращении, а это породит постоянную и даже ускоряющуюся инфляцию.
Но ведь именно это делали и делают правительства — все правительства. Только вместо того, чтобы даровать монопольное право печатать фальшивые деньги Джонсам или другому семейству, правительство наделило этим правом само себя. Так же, как государство присвоило себе монопольное право легально похищать людей и называет это воинским призывом, так же, как оно ввело монополию на легализованный грабеж и называет это налогообложением, оно взяло себе и монопольное право подделывать деньги и называет это «функцией предложения» долларов (или франков, марок, фунтов). Вместо золотого стандарта, вместо денег, которые приходят извне, количество которых регулируется рынком, мы теперь имеем установленный декретом бумажный стандарт. Иными словами, доллар, франк и другие валюты — это просто полоски бумаги, на которых написано, что это деньги, выпускаемые правительством.
Более того, как любой фальшивомонетчик заинтересован в том, чтобы напечатать столько денег, сколько он сможет сбыть, так и государство печатает столько денег, сколько оно может разместить в экономике, и точно также оно использует право взимать налоги — собирает столько денег, сколько может собрать, не вызывая чрезмерно активного протеста. Правительственный контроль над количеством денег в обращении изначально инфляционен — любая группа людей, получившая право печатать деньги, всегда будет печатать их в избыточном количестве.
Федеральный резерв и банки с частичным резервированием
Просто печатать деньги считается теперь старомодным. Уж слишком бросается в глаза, когда в обращение попадает слишком много крупных купюр, так что у публики может зародиться опасная догадка: оказывается, инфляция — результат того, что государство печатает банкноты. Так правительство может лишиться власти. Поэтому оно обратилось к, намного более сложным и утонченным, а потому и менее заметным способам делать все то же самое — увеличивать количество денег в обращении, чтобы всегда иметь больше средств на всевозможные расходы и субсидии привилегированным политическим группам. Идея заключалась в том, что вместо того, чтобы перегружать работой печатный пресс, можно сохранить в качестве основных денег (законного средства платежа) бумажные доллары (марки, франки или фунты), а сверх этой базы построить пирамиду таинственных и невидимых, но от этого не менее действенных банковских депозитов до востребования, являющихся основой чековых расчетов. Итогом стал контролируемый правительством инфляционный механизм, в работе которого разбираются только банкиры, экономисты и сотрудники центральных банков. И сделано это было умышленно.
Прежде всего следует понять, что вся система коммерческих банков в Соединенных Штатах и других странах действует под полным контролем государственных властей — и банки рады этому контролю, потому что он позволяет им создавать деньги. Инструментом контроля является центральный банк страны — правительственное учреждение, власть которого опирается на его монопольную привилегию печатать деньги. В Соединенных Штатах роль центрального банка исполняет Федеральная резервная система (ФРС). Федеральный резерв позволяет коммерческим банкам надстраивать над собственными резервами (депозитами банков в ФРС) пирамиду депозитов (чековых счетов) в соотношении примерно 6:1. Иными словами, если резервы банка в ФРС увеличиваются на 1 млрд долларов, этот банк может и даже должен создать на этом основании пирамиду депозитов до востребования на 6 млрд долларов, т.е. банк создает 6 млрд новых денег.
Почему банковские депозиты до востребования образуют большую часть денежной массы? Это не полноценные деньги или средства платежа, которыми являются банкноты ФРС. Но они представляют собой обещание банка погасить выписанный на депозит до востребования чек наличными (банкнотами ФРС), как только этого пожелает владелец депозита (текущего или чекового счета). Все дело в том, что у банков нет этих денег, да и быть не может, потому что они должны в шесть раз больше, чем все их резервы, сами представляющие собой чековый счет в ФРС. Однако ФРС успешно внушает публике доверие к банкам, к их надежности и добросовестности. Когда банки попадают в сложное положение, ФРС может прийти им на помощь и делает это. Если бы публика разобралась в том, что происходит, и ринулась бы в банки за своими деньгами, ФРС могла бы без труда напечатать достаточно денег, чтобы вывести банки из кризиса.
Таким образом, ФРС контролирует темп инфляции с помощью коэффициента (6:1) создания банковских денег или, что существеннее, определяя общую величину банковских резервов. Иными словами, когда ФРС нужно увеличить количество денег в обращении на 6 млрд долларов, она не печатает эти 6 млрд, а выпускает распоряжение об увеличении банковских резервов на 1 млрд и предоставляет самим банкам создать 6 млрд новых чековых денег. При этом публика не понимает ни самого процесса, ни его значимости.
Каким образом банки создают новые депозиты? Они их просто ссужают. Предположим, например, что банки получили 1 млрд долларов новых резервов. Тогда они просто раздадут кредитов на 6 млрд и под эти кредиты будут созданы новые депозиты до востребования. Короче говоря, когда коммерческие банки ссужают деньги частным лицам, фирмам или правительственным организациям, они дают в долг не уже существующие деньги, которые люди заработали, сберегли и положили на свои счета, хотя именно так представляет себе это дело публика. Они выдают в долг новые депозиты до востребования, созданные ими в ходе предоставления ссуд — и ограничивают их только резервные требования или установленный центральным банком максимальный коэффициент соотношения между депозитами и резервами, т.е.6:1. Ведь, в конце-то концов, они не печатают бумажные доллары и не добывают золото из-под земли, а всего лишь эмитируют новые счета до востребования или адресованные к самим себе чековые требования о выплате наличных, и у них нет никаких шансов удовлетворить эти требования, если публика в едином порыве потребует вернуть деньги, которые люди положили на свои банковские счета.
Каким же образом ФРС определяет совокупные резервы коммерческих банков? Она может ссужать им свои резервные средства, причем делает это по искусственно низкой ставке процента (учетная ставка, или ставка рефинансирования). Но банки не любят много брать в долг у ФРС, поэтому совокупная величина задолженности банков у ФРС никогда не бывает уж очень значительной. Для ФРС самым существенным методом увеличения совокупной величины резервов является малоизвестный или малопонятный публике метод покупок на свободном рынке. На деле это означает, что Федеральный резервный банк выходит на открытый рынок и покупает активы. Строго говоря, не имеет никакого значения, какие именно активы он покупает. Это может быть, например, карманный калькулятор за 20 долларов. Предположим, что Федеральный резервный банк покупает карманный калькулятор фирмы XYZ Electronics за 20 долларов. Федеральный резервный банк получил свой калькулятор, но здесь важно, что XYZ Electronics получила чек на 20 долларов от Федерального резервного банка. Банки ФРС не могут открывать депозиты до востребования для частных лиц и организаций — только для банков и федерального правительства. Поэтому XYZ Electronics может сделать со своим 20-долларовым чеком только одну вещь — поместить его на собственный счет, скажем, в банке Acme. В этой точке происходит еще одна операция: чековый счет XYZ Electronics, ее депозит до востребования, увеличивается на 20 долларов. А банк Acme получает чек Федерального резервного банка.
Итак, случилось следующее: счет XYZ Electronics в банке Acme увеличился на 20 долларов, но при этом никакие другие счета не изменились ни на цент. Получается, что в конце этого начального этапа — этапа I — количество денег в обращении выросло на 20 долларов, на ту величину, которую ФРС истратила на покупку актива. Если спросить, а где ФРС добыла 20 долларов на покупку калькулятора, ответ будет таким: создала из ничего, просто выписала чек на саму себя. Ни у Федерального резервного банка, ни у кого другого не было этих 20 долларов до той минуты, когда они были созданы в процессе покупки, осуществленной ФРС.
Но это еще не все. Ведь теперь банк Acme к своему удовольствию обнаружил, что у него есть чек Федерального резервного банка. Он обращается в ФРС, кладет этот чек на свой счет и его резерв, т.е. его депозит до востребования в банке Федерального резерва, возрастает на 20 долларов. Теперь, когда резервы банковской системы выросли на 20 долларов, она может расширять кредитование, т.е. создавать дополнительные депозиты до востребования в форме займов фирмам (или частным потребителям, или правительству), пока суммарный прирост чековых денег не составит 120 долларов. Таким образом, в конце этапа II мы получаем следующее: ФРС купила калькулятор за 20 долларов и тем самым увеличила банковские резервы ровно на эту величину; банковские депозиты до востребования увеличились, соответственно, на 120 долларов; банковские ссуды юридическим и физическим лицам увеличились на 100 долларов. Количество денег в обращении увеличилось на 120 долларов, из которых 100 долларов были созданы банками в ходе предоставления бизнесу ссуд в виде чековых денег, а 20 долларов были созданы банком Федерального резерва в результате приобретения калькулятора.
На практике, конечно, ФРС не тратит время на покупку всякой ерунды. Для накачивания экономики деньгами нужно покупать такое количество активов, что пройти мимо одного из самых изобильных и ликвидных из них невозможно. Речь идет об облигациях правительства США и других правительственных ценных бумагах. В США рынок правительственных облигаций очень велик и очень ликвиден, так что ФРС может обойтись без политических конфликтов, неизбежных в случае, если бы ей пришлось решать, какие именно частные акции или облигации она будет покупать. Правительству также выгодно, что рынок его обязательств имеет надежную опору, поддерживающую цены на правительственные облигации.
Предположим, однако, что некий банк, возможно, под давлением своих вкладчиков, вынужден обналичить часть своих чековых депозитов в ФРС, чтобы получить настоящие деньги. Что случится с ФРС, которая своими чеками создала новые банковские резервы буквально из ничего? Придется ли ей объявить о своем банкротстве? Ни в коем случае, потому что у ФРС есть монополия на печатание наличных, и она просто погасит свой депозит до востребования, напечатав нужное количество денег. Короче говоря, если банк явится в ФРС и потребует, чтобы из его резервов ему выдали 20 долларов — или 20 млн долларов — ФРС просто напечатает нужное количество денег и расплатится с банком. Как видим, ФРС занимает очень завидное положение — она может печатать собственные деньги.
Наконец мы получили ключ к тайне современного инфляционного процесса. Это процесс постоянного наращивания денежной массы в ходе постоянных покупок Федеральной резервной системой правительственных ценных бумаг на открытом рынке. Если ФРС, скажем, нужно увеличить количество денег в обращении на 6 млрд долларов, она купит на открытом рынке правительственных облигаций на 1 млрд (если коэффициент «депозиты до востребования/резервы» равен 6:1), и цель будет быстро достигнута. Фактически день за днем, даже в тот момент, когда вы читаете эти строки, ФРС присутствует на открытом рынке в Нью-Йорке и покупает намеченное накануне количество гособлигаций, чем обеспечивает поддержание запланированного темпа инфляции.
История денег в ХХ столетии — это история последовательного устранения ограничений, сковывавших возможности государства печатать деньги, так что в итоге государство получило полную свободу раздувать по своей воле денежную массу и, соответственно, поднимать уровень цен. В 1913 году Федеральная резервная система была создана именно для того, чтобы сделать возможным этот процесс. Новая система позволила увеличить количество денег в обращении и с помощью инфляции оплатить расходы на ведение Первой мировой войны. В 1933 году был сделан еще один роковой шаг: правительство Соединенных Штатов отказалось от золотого стандарта, т.е. по закону доллару все еще соответствовало определенное количество золота, но в реальности он перестал быть конвертируемым. Иными словами, до 1933 года способность ФРС необоснованно увеличивать количество денег в обращении была скована: она обязана была по требованию погашать свои собственные банкноты соответствующим количеством золота.
Есть существенная разница между золотом и банкнотами Федеральной резервной системы. Правительство не умеет создавать золото из ничего. Золото приходится добывать из-под земли, и это недешевый процесс. А вот банкноты можно печатать сколько угодно, и это очень дешево. В 1933 году правительство Соединенных Штатов ликвидировало обмен бумажных денег на золото и перевело страну на бумажный стандарт; при этом государство оказалось монопольным поставщиком бумажных долларов. Именно отказ от золотого стандарта проложил путь к инфляционной денежной политике во время Второй мировой войны и после нее.
Но и после этого осталось одно ограничение, сдерживавшее способность правительства США бесконечно раздувать денежную массу. Соединенные Штаты отказались от золотого стандарта во внутреннем обороте, но их обязательство погашать золотом бумажные доллары, предъявленные иностранными правительствами, сохранилось. Иными словами, на международной арене сохранялась урезанная форма золотого стандарта. В 1950–1960-х годах Соединенные Штаты наращивали количество денег в обращении и повышали уровень цен, а параллельно в руках европейских правительств скапливались доллары и долларовые требования (в бумажных и чековых деньгах). Были предприняты грандиозные усилия, чтобы убедить иностранные правительства не требовать конвертации накопившихся у них долларов в золото, но в августе 1971 года Соединенным Штатам пришлось объявить о своем банкротстве — правительство закрыло «золотое окно» и отказалось погашать свои международные обязательства золотом. Далеко не случайно, что за этим отказом от последнего сдерживающего механизма последовала двузначная инфляция 1973–1974 годов в США и других странах мира.
Мы нашли объяснение хронической инфляции в современном мире, в том числе и в Соединенных Штатах: повсеместный переход от золотого стандарта к бумажному и развитие центральных банков, беспрепятственно эмитирующих чековые деньги на базе подверженных инфляции бумажных денег. В результате правительство получило полный контроль над количеством денег в обращении.
Уяснив ситуацию с инфляцией, нам предстоит теперь проанализировать проблему цикла деловой активности, спадов и инфляционных спадов или стагфляции. Откуда берется цикл деловой активности и откуда возник таинственный феномен стагфляции?
Банковские кредиты и экономические циклы
Экономические циклы, или циклы деловой активности, возникли в Западном мире во второй половине XVIII века. Они привлекли к себе внимание, потому что появились вроде бы беспричинно, и прежде ничего подобного мир еще не знал. Экономический цикл состоит из регулярно повторяющихся (хотя и не строго периодических) подъемов и спадов, когда инфляционные периоды, отличающиеся повышенной деловой активностью, ростом цен и занятости, сменяются спадами или депрессиями, сопровождающимися затуханием активности, ростом безработицы и падением цен, а спустя какое-то время спад оканчивается, начинается восстановление хозяйственной деятельности и приходит очередной подъем.
Казалось бы, для такого рода цикличного движения экономики нет никаких причин. В некоторых видах деятельности, разумеется, циклы происходят по чисто природным причинам. Так, например, семилетний цикл размножения саранчи порождает семилетний цикл в области борьбы с саранчой, в производстве соответствующих ядохимикатов и оборудования. Но если брать экономику в целом, нет никаких оснований для чередования подъемов и спадов. По сути дела, есть основания рассчитывать как раз на противоположное, потому что свободный рынок обычно работает гладко и эффективно, не порождает значительных ошибок, которые делаются явными, когда очередной подъем неожиданно сменяется спадом и результатом оказываются значительные убытки. И до конца XVIII века масштабных экономических циклов не наблюдалось. Обычно хозяйственная жизнь развивалась гладко, и все шло своим чередом, пока не происходило нечто ужасное: значительный неурожай зерна вызывал крах экономики села, король отбирал у финансистов большую часть денег и в результате начиналась депрессия или война, которая приводила к расстройству торговли. В каждом из этих случаев хозяйственная жизнь получала легко различимый удар, так что не было нужды в поисках дальнейших объяснений.
Откуда же взялись экономические циклы? Сразу было замечено, что цикл поражает в каждой стране самые развитые районы: портовые города, через которые велась торговля с самыми развитыми мировыми центрами производства. В этот период в Западной Европе, а точнее в самых передовых центрах производства и торговли возникли два жизненно важных явления: индустриализация и коммерческие банки. Банки вели дело на основе частичного резервирования, о котором мы говорили выше, а в Лондоне в конце XVIII века возник первый в мировой истории центральный банк, Банк Англии. В XIX веке в среде экономистов и знатоков финансового дела возникли два типа теорий, пытавшихся объяснить новое и весьма тревожное явление: одни взваливали вину за экономические циклы на промышленность, а другие — на банковскую систему. Первые в конечном итоге считали, что циклы деловой активности — это порождение рыночной экономики, и авторы подобных теорий призывали либо к ликвидации рынка (например, Карл Маркс), либо к жесткому государственному контролю и регулированию, направленному на сглаживание циклов (лорд Кейнс). Однако специалисты, считавшие, что проблему создают банки с системой частичного резервирования, видели причину экономических циклов в неправильной организации денежного обращения и банковского дела, которые даже английский классический либерализм никогда не освобождал от жесткого правительственного контроля. Таким образом, даже в XIX веке возложить вину за периодичность подъемов и спадов на банковскую систему означало, по сути, обвинить в этом государство.
Мы не можем здесь детально рассматривать промахи той экономической школы, которая считала, что циклы соприродны рынку. Достаточно сказать, что эти теории не в состоянии объяснить рост цен в период подъема и их падение во время спада или множество ошибок в хозяйственных решениях, которые выявляются в момент начала спада в виде массовых убытков и банкротств. Первую теорию цикла, основанную на особенностях денежного обращения и банковской системы, предложили в начале XIX века английский экономист классической школы Давид Рикардо и его последователи, которые разработали монетарную теорию цикла деловой активности[3]. Смысл этой теории примерно таков: банки с частичным резервированием, контролируемые и подстегиваемые правительством и его центральным банком, расширяют кредит. Когда на базе наличных бумажных и золотых денег выстраивается пирамида кредитов, увеличивается количество денег в обращении (в виде банковских депозитов, а в тот исторический период — в виде кредитных билетов). Увеличение количества денег в обращении толкает вверх цены и запускает инфляционный процесс. По мере раскручивания инфляции, питаемой наращиванием кредитных билетов и банковских депозитов на основе наличных денег, происходит рост цен на отечественную продукцию. В конце концов, дело доходит до того, что импортные товары делаются дешевле отечественных, так что импорт растет, а экспорт падает. Возникает и начинает увеличиваться дефицит платежного баланса, и его приходится покрывать золотом, которое из переживающей инфляционный бум страны начинает перетекать в страны со стабильными ценами. В результате оттока золота из страны растущая пирамида кредита теряет устойчивость, а банки обнаруживают, что им грозит банкротство. Наконец, правительству и банкам приходится останавливать выдачу кредитов, и, спасая себя, банки начинают сокращать кредитование.
Неожиданный переход от расширения кредита к его сжатию меняет всю картину экономической жизни, и вместо подъема воцаряется спад. Банки сокращают свои расходы, и деловая активность снижается, потому что от фирм требуют срочного возврата кредитов. Уменьшение количества денег ведет к общему понижению цен (дефляции). Наступает фаза спада, рецессии или депрессии. Но по мере уменьшения денежной массы и падения цен отечественные товары опять делаются привлекательнее иностранных, и баланс платежей меняет знак — из дефицитного он делается профицитным. Золото начинает возвращаться в страну, а поскольку при этом продолжается сокращение объемов кредитования, банки обретают уверенность в будущем, и начинается фаза оживления экономической активности.
У теории Рикардо был целый ряд достоинств. Отталкиваясь от количества банковских денег (которое всегда увеличивается во время подъема и уменьшается во время спада), она объясняла поведение цен. Объясняла она также поведение платежного баланса. Более того, она установила связь между подъемом и спадом, так что спад предстал последствием предшествовавшего ему подъема. И не только последствием, но и целебным средством адаптации экономики к условиям, сложившимся в результате действия сил, породивших подъем.
Короче говоря, впервые спад предстал не как Божья кара и не как катастрофа, порожденная закономерностями индустриализованной рыночной экономики. Рикардианцы поняли, что главным злом был инфляционный подъем экономики, создаваемый правительственным вмешательством в механизм денежного обращения и банковского кредита, а спад, при всей нежелательности его симптомов, представляет собой необходимый процесс адаптации, очищавший экономику от последствий инфляционного бума. В ходе депрессии экономика избавляется от диспропорций и излишеств, порожденных инфляционным бумом, и восстанавливает здоровые условия хозяйствования. Депрессия — это малоприятная, но необходимая реакция на излишества и искажения периода подъема. Почему же экономические циклы повторяются? Почему после спада начинается следующий подъем, а за ним очередной спад?
Для ответа на этот вопрос нам нужно разобраться в мотивации банков и правительства. Коммерческие банки получают прибыль за счет расширения кредита и создания новых платежных средств, поэтому при малейшей возможности они осуществляют монетизацию кредитов. Правительство также заинтересовано в инфляции, поскольку она обеспечивает рост государственных доходов (либо от печатания новых денег, либо благодаря тому, что банковская система в состоянии финансировать дефицит правительственного бюджета) и позволяет в условиях бума и дешевых кредитов подкармливать значимые экономические и политические группы. Легко понять, как начался первый подъем. Когда наступает кризис, правительство и банки вынуждены отступить. Но когда золото опять начинает притекать в страну, банки начинают чувствовать себя уверенно. А когда у банков появляется твердая почва под ногами, они начинают следовать естественной склонности и увеличивают объем платежных средств и кредитов. Так начинается следующий подъем, несущий в себе семена очередного неизбежного спада.
Таким образом, теория Рикардо объяснила и повторение цикла деловой активности. Но двух вещей она объяснить не смогла. Во-первых, и это самое существенное, она не объяснила множества допускаемых бизнесом в период подъема ошибок, которые неожиданно выходят на поверхность при наступлении спада. Ведь бизнесмены умеют предвидеть события, и трудно понять, почему все они начинают совершать серьезные ошибки, приводящие к серьезным убыткам. Во-вторых, важной особенностью всех экономических циклов был тот факт, что и подъемы, и спады особенно значительно сказывались на отраслях, производящих средства производства, т.е. на производителях машин, оборудования и промышленного сырья, в меньшей степени затрагивая предприятия легкой промышленности. Теория Рикардо не нашла объяснения этой особенности цикла.
Австрийская теория циклов, которую Мизес разработал, опираясь на рикардианский анализ, развила собственную теорию чрезмерного или, точнее, ошибочного инвестирования как основы делового цикла. Австрийская теория смогла объяснить не только все те явления, которые уже нашли объяснение в рамках теории рикардианцев, но и другие — обилие инвестиционных просчетов и уязвимость производителей средств производства, особенно сильно страдающих от спадов. Как мы увидим далее, это еще и единственная теория, способная объяснить современное явление стагфляции.
Мизес начинает, как и рикардианцы: правительство и его центральный банк политикой покупки активов и наращивания банковских резервов стимулируют расширение банковского кредита. Банки наращивают кредитование, и, соответственно, возрастает количество денег в обращении в форме чековых депозитов (кредитные билеты частных банков к этому времени практически исчезли). Далее, как и у Рикардо, у Мизеса увеличение количества банковских денег ведет к росту цен, т.е. к инфляции.
Но, как отмечает Мизес, рикардианцы недооценили неблагоприятные последствия раздувания банковского кредита. Потому что здесь включается еще более пагубный механизм. Экспансия банковского кредита не только повышает цены, но и искусственно понижает процентную ставку, что вводит бизнесменов в заблуждение и побуждает их осуществлять необоснованные и нерентабельные инвестиции.
Дело в том, что на свободном рынке процентная ставка по ссудам определяется исключительно временными предпочтениями всех участников хозяйственного процесса. Ведь сущность любой ссуды состоит в том, что наличные блага (деньги, которые можно истратить немедленно) обмениваются на благо будущее (долговое обязательство, которое может быть использовано в некоем будущем). Поскольку люди всегда предпочитают деньги в кармане тем же деньгам, которыми удастся воспользоваться в будущем, наличные блага всегда оцениваются на рынке дороже, чем будущие. Выгода, получаемая из-за разницы между ними, или «лаж», и есть процентная ставка, величина которой зависит от того, насколько сильно люди предпочитают настоящее будущему, т.е. от степени их временных предпочтений.
Временные предпочтения людей определяют также соотношение между склонностью людей сберегать и вкладывать ради будущего использования и желанием все потратить не сходя с места. Если временны´ е предпочтения людей уменьшаются, т.е. если степень их предпочтения настоящего будущему ослабевает, они будут потреблять меньше, а сберегать и инвестировать больше, и одновременно, по той же самой причине, падает и процентная ставка, величина скидки на время. Главным двигателем экономического роста является падение ставок временных предпочтений, которое ведет к относительному повышению сбережений и инвестиций и относительному уменьшению потребления, что находит выражение в падении процентной ставки.
А что происходит, когда ставка процента падает не в результате добровольного понижения временных предпочтений и увеличения доли сбережений, а вследствие правительственного вмешательства, направленного на расширение кредита и увеличение объема банковских денег? Ведь новые чековые деньги, созданные в ходе предоставления банковских ссуд бизнесу, выйдут на рынок в качестве источника ссуд и, соответственно, хотя бы вначале понизят ставку процента. Иными словами, что происходит, когда уменьшение процентной ставки вызвано искусственными причинами, инициативой банков и правительства, а не естественными, т.е. связанными с изменениями оценок и предпочтений потребителей?
А происходят нехорошие вещи. Ведь на понижение ставки процента бизнесмены реагируют так, как они и должны реагировать на подобный сигнал рынка: они увеличивают вложения в средства производства. Инвестиции, особенно в обширные и долговременные проекты, которые прежде казались убыточными, теперь, когда процентная ставка упала, сразу представляются прибыльными. Короче говоря, бизнесмены реагируют так, как и следовало бы в случае действительного увеличения сбережений: они приступают к инвестированию в то, что выглядит как настоящие сбережения. Они повышают долю вложений в оборудование длительного пользования, средства производства, промышленное сырье и строительство в сравнении с долей расходов на производство потребительских благ.
Итак, предприятия радостно берут взаймы создаваемые банками новые деньги, которые достаются им по более дешевым ставкам, вкладывают эти деньги в средства производства, и в конце концов эти деньги обращаются в более высокую заработную плату тех, кто производит средства производства. Растущий спрос инвесторов увеличивает расходы на оплату труда, но бизнесмены уверены, что эти возросшие издержки им по плечу, потому что они обмануты вмешательством правительства и банков в операции рынка кредитов, искажающим подаваемые рынком сигналы о величине кредитного процента, сигналы, определяющие,vкакая доля ресурсов будет направлена на производство средств производства, а какая — на производство потребительских благ.
Проблемы выходят на поверхность, когда рабочие начинают тратить новые банковские деньги, которые достались им в форме более высокой заработной платы. Дело в том, что временные предпочтения населения в действительности не стали ниже. Люди не намерены сберегать больше, чем сберегали до сих пор. Поэтому бóльшую часть дополнительного дохода рабочие направляют на потребление, иными словами, воспроизводят старую пропорцию потребление/сбережение. Это означает, что они переориентируют расходы на отрасли, производящие потребительские блага. Получившие повышенную заработную плату рабочие недостаточно сберегают и инвестируют, чтобы производители могли купить на эти деньги дополнительно произведенные машины, капитальное оборудование и промышленное сырье. Эта нехватка сбережений и инвестиций для покупки вновь произведенных средств производства дает о себе знать, когда в отраслях, производящих средства производства, наступает неожиданная острая депрессия. Дело в том, что когда потребители подтвердили прежнее соотношение между потреблением и сбережениями/инвестициями, сразу выясняется, что бизнес слишком много вложил в средства производства (отсюда и термин «теория чрезмерного инвестирования») и недостаточно вложил в производство потребительских благ. Правительственное вмешательство и искусственное понижение процентной ставки соблазнило бизнес, и он отреагировал так, как если бы сбережений для вложения в производство было больше, чем их было в действительности. Как только новые банковские деньги просочились через систему и потребители подтвердили свою верность прежним временным предпочтениям, становится ясно, что имеющихся сбережений для покупки вновь произведенных средств производства недостаточно, так что бизнес, как выясняется, неверно вложил имеющиеся ограниченные сбережения («теория ошибочного инвестирования»). Бизнес слишком много вложил в производство средств производства и недостаточно вложил в производство потребительских благ.
Таким образом, инфляционный бум ведет к искажению структуры цен и производства. В отраслях, производящих средства производства, цены на труд, сырье и машины в ходе бума повышаются слишком значительно, чтобы оказаться прибыльными в ситуации, когда потребители вновь утверждают прежнее желательное соотношение между потреблением и сбережениями. Поэтому депрессия рассматривается — еще в большей мере, чем в теории Рикардо — как необходимый период оздоровления, в ходе которого рыночная экономика избавляется от излишеств, ликвидирует необоснованные, неприбыльные инвестиции периода подъема и восстанавливает действительно желательное для потребителей соотношение между потреблением и инвестициями. Депрессия — это болезненный, но необходимый процесс, в ходе которого свободный рынок избавляется от чрезмерностей и ошибок и восстанавливает рыночную экономику в ее главной функции эффективного служения массам потребителей. Поскольку в период подъема цены на факторы производства (землю, труд, машины, сырье) в отраслях, производящих средства производства, оказались чрезмерно высоки, это означает, что в ходе спада эти цены должны понизиться, пока не будут восстановлены должные рыночные соотношения цен и объемов производства.
Иначе говоря, инфляционный бум не только повышает общий уровень цен, но также искажает структуру относительных цен. Можно сказать, что инфляционное расширение кредита повышает все цены, но цены и ставки заработной платы производителей средств производства растут быстрее, чем цены и ставки заработной платы в производстве потребительских благ. А это означает, что в производстве средств производства подъем протекает в более острой форме, чем в производстве потребительских благ. Однако сущность депрессионного периода корректировки заключается в понижении цен и ставок заработной платы у производителей средств производства относительно производителей потребительских благ, чтобы побудить ресурсы вернуться из раздутого производства средств производства в обделенное производство потребительских благ. Сокращение объемов кредитования ведет к уменьшению всех цен, но цены и ставки заработной платы в производстве средств производства упадут больше, чем в производстве потребительских благ. Короче говоря, и подъем, и спад имеют более выраженный характер в производстве средств производства, чем в производстве потребительских благ. Таким образом, мы нашли объяснение, почему экономические циклы сильнее затрагивают производство средств производства.
В этой теории, однако, есть одно слабое место. Рабочие ведь начинают получать увеличенную зарплату на достаточно раннем этапе экономического подъема и тут же приступают к подтверждению желаемого соотношения между потреблением и сбережением, но как же тогда получается, что подъемы длятся годами, а никакого возмездия не наступает — необоснованность и ошибочность инвестиционных решений, принятых в ответ на искаженные банками сигналы рынка, остаются скрытыми? Иначе говоря, почему нужно так много времени, чтобы запустить оздоровляющий механизм депрессии? Дело в том, что бумы действительно были бы очень короткими (скажем, несколько месяцев), если бы кредитная экспансия и соответствующее понижение процентной ставки ниже рыночного уровня были бы разовым импульсом. Но дело-то в том, что кредитная экспансия — это не разовая операция. Она длится и длится, не давая потребителям возможности утвердить предпочтительное соотношение между потреблением и сбережением, не позволяя росту издержек в производстве средств производства обогнать цены, толкаемые вверх инфляцией. Здесь все как с допингом в спорте: подъем поддерживается впрыскиванием все увеличивающихся доз стимулирующих его банковских кредитов и выдыхается только тогда, когда банкам приходится остановить кредитование или резко сократить его объемы — или из опасений краха, или под давлением населения, уставшего от непрерывной инфляции. Вот тогда расширение объемов кредитования останавливается, приходит пора платить по счетам и наступает неизбежный спад, ликвидирующий чрезмерные инвестиции периода подъема и переориентирующий экономику на производство потребительских благ. И чем дольше длится подъем, тем больше объем ошибочных инвестиций и тем болезненнее окажется процесс очищения спадом.
Таким образом, австрийская теория объясняет, почему в производстве средств производства ошибок (избыточности вложений в производство средств производства, которая становится очевидной после прекращения дальнейшего наращивания кредитов) больше, а интенсивность подъема и спада выше, чем в производстве потребительских благ. Она объясняет повторение цикла, переход к новому подъему так же, как рикардианская теория: когда этап ликвидаций и банкротств завершен, а корректировка цен и производственных пропорций доведена до конца, экономика и банковский сектор начинают восстанавливаться, и банки могут вернуться к естественной для них политике расширения объемов кредитования.
Как же австрийская школа объясняет стагфляцию? Каким образом в ходе последних спадов мог продолжаться рост цен? Прежде всего здесь нужно уточнить, что в ходе спада рост цен продолжился только на потребительские блага, так что публика разом получила все самое худшее одновременно из обеих составляющих цикла — спада и подъема: высокую безработицу и повышение стоимости жизни. Так, в ходе депрессии 1974–1976 годов имел место быстрый рост цен на потребительские блага, но при этом оптовые цены оставались стабильными, а цены на промышленное сырье быстро и значительно снизились. Так почему теперь в ходе спадов продолжается повышение стоимости жизни?
Вернемся назад и посмотрим, что происходило с ценами в ходе классического, старомодного цикла подъема и спада в довоенную (до Второй мировой войны) эпоху. В ходе экономического бума объем денежной массы увеличивался, цены в целом также шли вверх, но цены на средства производства росли быстрее, чем на потребительские блага, что приводило к перетеканию ресурсов из производства потребительских благ в производство средств производства. Короче говоря, если абстрагироваться от повышения общего уровня цен, то относительно друг друга цена средств производства в ходе подъема увеличивалась, а цена потребительских благ падала. Что происходило в период спада? Обратная ситуация: объем денежной массы уменьшался, цены в целом падали, но при этом цены на средства производства снижались быстрее, чем цены на потребительские блага, что приводило к возвращению ресурсов из производства средств производства в производство предметов потребления. И если абстрагироваться от общего понижения уровня цен, то относительно друг друга цена средств производства в ходе спада понижалась, а цены на потребительские блага увеличивались.
Согласно точке зрения представителей австрийской школы, этот сценарий движения относительных цен в периоды подъема и спада остается неизменным. Во время экономического бума цены на средства производства по-прежнему растут, а цены на потребительские блага относительно них снижаются; во время спада цены движутся в противоположных направлениях. Разница лишь в том, что, как было отмечено выше, теперь мы имеем дело с другими деньгами. После отказа от золотого стандарта ФРС может наращивать находящийся в обращении объем денежной массы в любое время, не обращая внимания ни на подъемы, ни на спады. С самого начала 1930-х годов экономика не испытывала последствий сокращения денежной массы, и в обозримом будущем ничего такого также не будет. А поскольку количество денег в обращении теперь постоянно увеличивается, то постоянно растет и общий уровень цен, иногда чуть быстрее, иногда чуть медленнее.
Короче говоря, в ходе классического спада цены на потребительские блага всегда повышались относительно цен на средства производства. Так, если цены на потребительские блага в ходе спада понижались на 10%, а цены на средства производства падали на 30%, значит имел место существенный относительный рост цен на предметы потребления. Но с точки зрения потребителя падение стоимости жизни можно только приветствовать, и это являлось сладкой оболочкой горькой пилюли спада или депрессии. Даже в ходе Великой депрессии 1930-х годов с ее очень высокой безработицей 75–80% сохранившего занятость взрослого населения радовались падению цен на потребительские блага.
Но сейчас, когда действует кейнсианский механизм тонкой настройки, пилюля лишилась своей сладкой оболочки. Теперь, когда денежной массе, а вместе с ней и общему уровню цен, не позволяют сокращаться, рост относительной стоимости потребительских благ в период спада предстает перед потребителями как заметное повышение номинальных цен. Теперь и во время депрессии стоимость жизни продолжает расти, так что им достается все самое худшее. В классическую эпоху, когда мы еще не знали ни о лорде Кейнсе, ни о Совете экономических консультантов при президенте США, потребитель страдал от чего-то одного — от безработицы в период спада и от роста цен в период бума.
Какие политические выводы можно сделать из анализа цикла деловой активности, проведенного экономистами австрийской школы? Они прямо противоположны тем выводам, что делают кейнсианцы. Ведь если источником вируса, искажающего структуры относительных цен и производства, является расширение объема банковского кредитования, австрийское предписание для политики в отношении экономического цикла будет следующим: если мы пребываем в состоянии подъема, правительство и его банки должны немедленно остановить инфляционное наращивание кредитов. Это, разумеется, приведет к мгновенному прекращению экономического бума и переходу к неизбежному спаду или депрессии. Но чем дольше правительство оттягивает это решение, тем более мучительным станет процесс корректировки в ходе спада. Чем раньше начнется депрессионное очищение экономики, тем лучше. Это также означает, что правительство не должно оттягивать момент наступления депрессии. Нужно дать ей как можно быстрее сделать свою работу, чтобы стало возможным восстановление нормальной хозяйственной жизни. В частности, правительство должно воздерживаться от вмешательства в экономику, столь дорогого сердцам кейнсианцев. Оно не должно поддерживать неустойчивые компании и отрасли, не должно спасать фирмы, попавшие в сложное положение. Потому что тем самым оно просто затягивает агонию и превращает острую и быструю фазу депрессии в длительную хроническую болезнь. Правительство не должно предпринимать попыток поддерживать ставки заработной платы или цены, особенно в отраслях, производящих средства производства, потому что тем самым оно способно только на непредсказуемый срок затянуть процесс корректировки, осуществляемый депрессией. При этом оно вызовет затяжную тяжелую депрессию и массовую безработицу в жизненно важных отраслях, производящих средства производства. Правительство не должно делать попыток остановить депрессию с помощью инфляции. Потому что даже если такая попытка окажется удачной, чего никто не может гарантировать, этим будут посеяны семена еще более острой и продолжительной депрессии в будущем. Правительство не должно стимулировать потребление и не должно увеличивать собственные расходы, потому что это ведет к дополнительному росту коэффициента потребление/инвестиции, тогда как есть только одно средство ускорить процесс корректировки — понизить величину этого коэффициента, чтобы как можно больше убыточных инвестиций вновь стали прибыльными и экономически обоснованными. У правительства есть только один способ помочь этому процессу — сократить собственный бюджет и тем самым увеличить долю инвестиций относительно потребления (поскольку правительственные расходы можно рассматривать как потребительские расходы бюрократов и политиков) в рамках всей экономики.
В соответствии с анализом депрессии и делового цикла, проведенным австрийскими теоретиками, получается, что правительство должно проводить политику ничегонеделания. Оно должно воздерживаться от всего, что может увеличивать количество денег в обращении, и при этом проводить политику строгого невмешательства — политику laissez-faire. Все остальное может только затруднить и оттянуть процесс корректировки рынков. Чем меньше государство будет вмешиваться, тем быстрее процесс корректировки дойдет до конца и начнется восстановление нормальной хозяйственной жизни.
Австрийские рекомендации диаметрально противоположны кейнсианским: государство должно держаться как можно дальше от экономики, сокращать собственный бюджет и воздерживаться от инфляционных мероприятий.
Итак, австрийский анализ цикла деловой активности гармонично сочетается с либертарианским подходом к правительству и свободной экономике. Поскольку государство всегда тяготеет к инфляционным мерам и вмешательству в экономику, либертарианцы подчеркивают необходимость абсолютного отделения монетарной политики и банковского дела от государства. Это предполагает ликвидацию Федеральной резервной системы и возврат к товарным деньгам (например, к золоту или серебру): денежная единица должна снова стать единицей веса производимого рынком товара, а не названием клочка бумаги, печатаемого действующими под крышей закона фальшивомонетчиками.
________________________________________________________________________________________
1. Кейнсианцы — создатели макроэкономики и ученики лорда Кейнса, состоятельного и харизматического экономиста Кембриджского университета, автора «Общей теории занятости, процента и денег» — книги, ставшей краеугольным камнем кейнсианской экономической теории (Keynes J.M. General Theory of Employment, Interest, and Money.N.Y.: Harcourt Brace, 1936 [Кейнс Дж.М. Общая теория занятости, процента и денег. Избранное. М.: ЭСКМО, 2009]).
2. Краткое введение в австрийскую теорию делового цикла см.: Rothbard M.N. Depressions: Their Cause and Cure. Lansing, Mich.: Constitutional Alliance,1969.О Великой депрессии 1929–1930 годов и стагфляции 1970-х годов см.: Rothbard M.N. America’s Great Depression / 3rd ed. Kansas City, Kans.: Sheed and Ward, 1975. Лучшей работой по австрийской теории денег остается основополагающий труд Мизеса: Mises L. von. Theory of Money and Credit / 3rd ed. Irvingtonon, N.Y.: Foundation for Economic Education,1971. В качестве введения в теорию денег см.: Rothbard M.N. What Has Government Done to Our Money? Los Angeles: Libertarian Publishers, 1974 [Ротбард М. Государство и деньги: Как государство завладело денежной системой общества. Челябинск: Социум,2008].
3. Подробнее см.: Rothbard M.N. Depressions… P.13–26.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии