Если есть что-то, чего либертарианец категорически не приемлет, то это принудительный труд, подневольное служение, отказывающее людям в самом элементарном праве собственности на самих себя. Свобода и рабство всегда находились на разных полюсах. Таким образом, либертарианец решительно не приемлет рабства[1].Кто-то может возразить, что в наши дни это вопрос исключительно теоретический. Где вы видите рабство? Но как еще можно назвать ситуации, когда а) людей заставляют выполнять распоряжения работодателя; и б) платят при этом сущие гроши или, во всяком случае меньше, чем работающий подневольно получил бы в случае добровольной сделки? Короче говоря, это принудительный труд при оплате ниже рыночного уровня.
Итак, действительно ли сегодняшняя Америка свободна от рабства, от недобровольного оказания услуг? Действительно ли соблюдается запрет, сформулированный в Тринадцатой поправке?[2]
Воинская повинность
Трудно найти более очевидный пример принудительного труда, чем вся наша система воинского призыва. Каждый юноша по достижении восемнадцати лет обязан зарегистрироваться как военнообязанный. С этих пор он должен постоянно иметь при себе призывное свидетельство, а когда федеральное правительство сочтет нужным, он будет призван и отправлен в вооруженные силы. Здесь его тело и воля перестанут принадлежать ему, поскольку отныне он обязан выполнять распоряжения командиров, в том числе приказы убивать и рисковать собственной жизнью. Чем еще является воинский призыв, как не принудительным трудом?
Все аргументы в пользу призывной системы проникнуты утилитарными соображениями. Правительство использует следующий аргумент: кто защитит нас от нападения извне, если мы не будем использовать систему обязательной службы в армии? У либертарианца на это есть несколько возражений. Прежде всего, если вы, я и наш сосед думаем, что нуждаемся в защите, у нас нет морального права прибегать к принуждению с помощью штыка или револьвера, чтобы заставить кого-то другого защищать нас. Призыв в армию в такой же мере является неоправданной агрессией, может считаться похищением человека и привести к его убийству, как и та агрессия, которую мы признаем в качестве таковой и пытаемся предотвратить. Если же скажут, что призывники в случае необходимости обязаны отдать свою жизнь обществу или своей стране, мы вынуждены будем спросить: что же такое эти общество или страна — понятия, которые используются для оправдания порабощения? Оказывается, что это просто-напросто все люди, живущие на данной территории, за исключением призванных в вооруженные силы молодых людей. В таком случае общество и страна — всего лишь мифические абстракции, использующиеся для прикрытия принуждения, осуществляемого в интересах неких лиц.
Далее, если обратиться к практическим соображениям, почему считается нужным призывать защитников родины? Никого не призывают на свободный рынок, хотя на рынке люди посредством добровольных покупок и продаж получают всевозможные товары и услуги, в том числе самые необходимые. На рынке люди могут приобрести и приобретают пищу, жилье, одежду, медицинскую помощь. Почему бы им заодно не нанять себе защитников? Ведь если ежедневно множество людей нанимают для выполнения опасных работ — тушения лесных пожаров, охраны лесов, испытания новых моделей самолетов, работы в полиции и в частной охране, то почему бы точно так же не нанимать солдат?
Или другой пример: на правительство работают тысячи разных людей — от шоферов грузовиков до ученых и типографов. Как же получается, что никого из них не приходится призывать на службу? Почему не существует нехватки людей гражданских профессий и правительству не приходится обращаться к мерам принуждения, чтобы обеспечить свои потребности в специалистах? Можно задать вопрос иначе. Даже в армии нет нехватки офицеров, их не приходится призывать, так же как никто не мобилизует на службу генералов и адмиралов. Ответ на эти вопросы прост: правительство не страдает от нехватки типографов, потому что в случае нужды оно отправляется на рынок и нанимает их по рыночным ставкам, и недостатка в генералах у него нет, потому что платят им не скупясь — жалованье, должностные надбавки, пенсии. А вот рядовых не хватает, потому что платят им — вернее, платили до самого недавнего времени — намного меньше, чем заплатили бы на рынке. Даже если учитывать стоимость бесплатного питания, крыши над головой и других услуг, которыми обеспечены рядовые, их заработки составляли примерно половину того, что они могли бы зарабатывать на гражданской службе. Что же удивительного, что вооруженные силы страдают от хронической нехватки рядовых чинов? Ведь всегда было известно, что если тебе нужны добровольцы для опасной работы, нужно дополнительно платить за риск. Но правительство платило людям вполовину меньше того, что они могли бы заработать на более спокойном месте[3].
Особенно унизительна ситуация с врачами, которых забирают в армию в возрасте, когда все остальные специальности уже могут не опасаться призыва. Врачей что, наказывают за то, что они решили стать медиками? Что может служить моральным оправданием тяжкого бремени, возлагаемого на людей этой чрезвычайно важной профессии? Что же это за способ решения проблемы дефицита врачей — довести до всеобщего сведения, что если ты решишь стать врачом, то тебя заберут в армию, причем в весьма зрелом возрасте? Повторим еще раз, потребность вооруженных сил в медиках легко удовлетворить, если правительство решится установить военным врачам заработную плату в соответствии с рыночными ставками и к тому же будет выплачивать им надбавку за риск. Когда правительству нужны ядерные физики или специалисты по стратегии, оно предлагает им очень хорошее жалованье. А врачи что, низшая каста?
Армия
Хотя призыв в вооруженные силы представляет собой тяжелую форму подневольности, есть и другая, более тонкая и, соответственно, менее распознаваемая форма: устройство армейской жизни. Подумайте сами: в какой еще профессии дезертирство, т.е. отказ от дальнейшей работы на определенном рабочем месте, наказывается с такой суровостью — тюрьмой, а порой и смертной казнью? Если кто-то решит бросить работу на General Motors, разве его расстреляют на рассвете?
Могут возразить, что в случае военнослужащих солдаты и офицеры добровольно берут на себя обязательство отслужить определенный срок, а потому они обязаны служить до его истечения. Но ведь сама идея срока службы является лишь частью проблемы. Представьте себе, например, что инженер подписал контракт с ARAMCO и теперь обязан отработать три года в Саудовской Аравии. Через несколько месяцев он решает, что эта жизнь не для него и уезжает назад в Штаты. Понятно, что он не выполнил взятые обязательства — нарушил условия договора. Но разве закон преследует такого рода нарушения обязательств? Короче говоря, может и должна ли правительственная монополия вооруженных сил принуждать солдата оставаться на посту до конца установленного срока? Если да, то перед нами принудительный труд и порабощение. Потому что военнослужащий действительно подписался на определенный срок, но в свободной стране его тело остается его личной, причем исключительной собственностью. На практике, да и в либертарианской теории, можно критиковать инженера за нарушение обязательства, можно занести его имя в черный список, чтобы предупредить другие нефтяные компании, можно заставить его вернуть подъемные, но никто не может удержать его на службе в ARAMCO на весь трехлетний период.
Но если это верно в отношении ARAMCO, любой другой корпорации или работы в частном секторе, почему в армии должно быть иначе? Если человек подписался на семь лет, но убывает досрочно, нужно ему это позволить. Он потеряет право на пенсию, будет подвергнут моральному осуждению и окажется в черном списке, но, владея своим собственным телом, он не может быть порабощен против своей воли.
Могут возразить, что вооруженные силы — это чрезвычайно важная организация, а потому она нуждается в подобных принудительных санкциях, без которых обходятся другие виды деятельности. Оставим в стороне такие важные сферы деятельности, как медицина, сельское хозяйство и транспорт, где без подобных методов, несомненно, можно обойтись, а обратимся к сходной профессии защитников в гражданской жизни — к полиции. Нет сомнений, что полиция выполняет столь же важную, а возможно, и более важную функцию, но при этом каждый год люди нанимаются на работу в полицию и увольняются оттуда, и никто не пытается связать их заранее оговоренным сроком службы. Либертарианцы требуют не только покончить с призывом в вооруженные силы, но предлагают полностью отказаться от концепции срока службы и предполагаемой ею практики рабства. Пусть вооруженные силы действуют, как полиция, пожарные, лесничие или частные охранные агентства — не порабощая людей и не прибегая к принудительному труду.
Но армия, даже совершенно добровольная, заслуживает того, чтобы о ней было сказано еще несколько слов. Американцы почти совсем забыли о самом благородном и мощном элементе своего исторического наследия, о принципиальном неприятии регулярной армии как таковой. Государство, постоянно имеющее в своем распоряжении регулярные вооруженные силы, неизбежно будет испытывать искушение использовать их, причем использовать агрессивным, интервенционистским и воинственным образом. Хотя о внешней политике мы будем говорить ниже, ясно, что для государства постоянная армия — это регулярное искушение расширить свою власть, помыкать другими людьми и странами, господствовать во внутренней жизни своей страны. Первоначальной целью джефферсоновского движения — мощного либертарианского фактора американской политической жизни — было упразднение регулярной армии и флота. На заре своей истории американцы полагали, что если на них нападут, граждане поспешат сплотиться, чтобы дать отпор захватчику. При таком подходе регулярная армия может привести только к неприятностям и к усилению государственной власти.
В своей отважной пророческой атаке на конституцию, предложенную собранию Виргинии, Патрик Генри предостерегал от создания регулярной армии: «Конгресс, имеющий право взимать налоги, собирать армию и контролировать вооруженное ополчение, в одной руке держит меч, а в другой — кошелек. Будем ли мы в безопасности без того и другого?»[4] Любая регулярная армия — это регулярная угроза свободе. Ее монополия на применение вооруженной силы плюс современная тенденция поддерживать военно-промышленный комплекс, снабжающий ее оружием, и последнее по порядку, но не по значению, как отмечает Патрик Генри, право взимать налоги для финансирования этой армии создают постоянную угрозу неуклонного наращивания размера и власти армии. Либертарианцы, естественно, против любых учреждений, существующих на налоговые средства, поскольку результатом их деятельности являются принуждение и насилие. Но армия отличается от всех них еще и ужасающей концентрацией современного разрушительного оружия.
Запрет забастовок
4 октября 1971 года президент Никсон использовал закон Тафта– Хартли, чтобы добиться судебного решения о приостановке на 80 дней забастовки докеров, что стало девятым случаем использования федеральным правительством этого закона для борьбы с бастующими докерами. Несколькими месяцами раньше глава нью-йоркского профсоюза учителей на несколько дней отправился в тюрьму за нарушение закона, запрещающего бастовать государственным служащим. Уставшая от беспорядков публика была бесконечно рада прекращению забастовки. Но результатом такого решения проблемы стал принудительный труд — рабочих вынудили выйти на работу, только и всего. У общества, заявляющего о недопустимости рабства, и у страны, поставившей вне закона принудительный труд, нет морального оправдания для любых решений суда, запрещающих забастовки или отправляющих в тюрьму непокорных профсоюзных лидеров. Рабство слишком часто удобно рабовладельцам.
На самом деле забастовка — это своеобразная форма отказа от работы. Забастовщики не просто отказываются работать, они еще утверждают, что неким образом, в каком-то метафизическом смысле, являются собственниками своих рабочих мест, имеют на них право и намерены на них вернуться, когда будут улажены спорные вопросы. Но в качестве средства борьбы с этой внутренне противоречивой политикой и подрывной деятельностью профсоюзов нужно не принимать законы, запрещающие бастовать, а напротив, отменять многие федеральные законы, а также законы на уровнях штатов и муниципалитетов, которые наделяют профсоюзы особыми привилегиями. И принципы либертарианства, и задачи обеспечения здоровья экономики требуют лишь одного — отмены этих особых привилегий.
Эти привилегии появились в федеральном праве с принятием закона Вагнера–Тафта–Хартли (первоначально 1935) и закона Норриса–Лагуардии (1931).Последний не позволял судам запрещать и прекращать забастовки, исключая случаи, когда профсоюзы применяют насилие, а первый обязывал работодателей вести переговоры с любым профсоюзом, получившим большинство голосов в рабочем коллективе — единице, произвольно определяемой федеральным правительством, а также запрещал работодателям принимать меры против организаторов профсоюза. Только после принятия закона Вагнера и предшествовавшего ему закона о восстановлении национальной промышленности от 1933 года профсоюзы смогли стать влиятельной силой в американской жизни. Только после этого их численность резко выросла от примерно 5% до более чем 20% всех занятых в производстве. Более того, местные законы и законы штатов часто защищают профсоюзы от штрафов, запрещают работодателям нанимать штрейкбрехеров, а полиции — подавлять насилие профсоюзных пикетов против штрейкбрехеров. Уберите эти особые привилегии, лишите профсоюзы иммунитета, и они не смогут оказывать заметного влияния на американскую экономику.
Для нашей этатистской эпохи характерен тот факт, что, когда общее недовольство профсоюзами привело в 1947 году к принятию закона Тафта–Хартли, правительство не отменило ни одну из этих привилегий. Вместо этого оно ввело особые ограничения, сдерживающие созданную самим правительством власть профсоюзов. При наличии выбора государство естественным образом стремится укрепить, а не ослабить свою власть, а здесь сложилась своеобразная ситуация: правительство сначала раздуло власть профсоюзов, а потом ввело всякие сдерживающие ограничения. Это напоминает американские программы поддержки фермеров, когда одно управление министерства сельского хозяйства платит фермерам за ограничение производства, а другое подразделение того же министерства платит им за повышение урожайности. Все это выглядит совершенно иррационально с точки зрения потребителей и налогоплательщиков, но вполне логично с позиций получающих субсидии фермеров и укрепляющейся бюрократии. Таким образом и здесь противоречивая, казалось бы, политика государства по отношению к профсоюзам, во-первых, служит расширению возможностей правительства влиять на трудовые отношения и, вoвторых, использует интегрированные во власть и этатистски мыслящие профсоюзы в качестве младшего партнера в политике вмешательства государства в экономику.
Налоговая система
В определенном смысле вся система налогообложения является формой принудительного труда. Возьмите, например, подоходный налог. Высокие ставки подоходного налога означают, что каждый из нас значительную часть года — несколько месяцев — работает на дядю Сэма, а только потом начинает работать на себя. В конце концов, рабство отчасти и заключается в том, что человек вынужден бесплатно или за малую плату работать на кого-то. А подоходный налог означает, что мы трудимся и зарабатываем только для того, чтобы правительство отняло у нас значительную часть заработанного для собственных целей. Что это, если не принудительный бесплатный труд?
Еще более наглядным примером принудительного труда является удержание подоходного налога у источника выплаты. Как давным-давно отметил отважный коннектикутский промышленник Вивьен Келлемс, работодателя принуждают тратить время, труд и деньги на то, чтобы начислить налоги за своих работников и переслать их на счета федерального и местного правительств, при этом издержки работодателя никак не возмещаются. Какой моральный принцип может оправдать эту практику, когда работодателей заставляют брать на себя роль бесплатных сборщиков налогов?
Принцип удержания подоходного налога у источника выплаты — это основа всей федеральной системы налогообложения. Без надежного и сравнительно безболезненного процесса удержания налога из заработной платы рабочих и служащих правительство не могло бы надеяться на достаточно полный сбор налогов с дохода наемных работников. Мало кто помнит, что эта система была введена только во время Второй мировой войны и предполагалось, что с окончанием войны от нее откажутся. Но, как и в случае многих других приемов государственного деспотизма, вызванная военной необходимостью мера вскоре превратилась в почтенную часть американской системы.
Примечательно, что федеральное правительство, которому Вивьен Келлемс поставил в упрек неконституционность системы удержания налога у работодателя, не приняло вызов. В феврале 1948 года мисс Келлемс, имевшая небольшое предприятие в Уэст-порте, штат Коннектикут, объявила, что намерена игнорировать закон о начислении подоходного налога за своих работников и впредь делать этого не будет. Она потребовала, чтобы федеральное правительство предъявило ей обвинение в суде с той целью, чтобы суд смог вынести решение о конституционности системы удержания налога у источника выплаты. Правительство отказалось подавать на нее в суд, а вместо этого удерживало соответствующие суммы с ее банковского счета. Тогда мисс Келлемс обратилась в федеральный суд с требованием обязать правительство вернуть удержанные с нее суммы. Суд состоялся в феврале 1951 года и присяжные решили, что правительство должно вернуть ей деньги. Но судебная проверка конституционности всей системы взимания подоходного налога так и не состоялась[5].
Чтобы добавить к несправедливости оскорбление, правительство заставляет индивидуального налогоплательщика так же бесплатно заполнять налоговую декларацию, т.е. выполнять трудоемкую и неблагодарную работу по вычислению того, сколько он должен правительству. И он также не имеет возможности предъявить правительству счет за труд и время, потраченные на ненужное ему лично счетоводство. Более того, закон, требующий от каждого подавать налоговую декларацию, является несомненным нарушением Пятой поправки к Конституции, запрещающей правительству принуждать кого-либо к даче показаний против самого себя. Однако суды, в менее щепетильных вопросах столь ревностно защищающие права, гарантированные Пятой поправкой, ничего не сделали там, где на кону оказались финансовые интересы разросшегося федерального правительства. Отмена либо подоходного налога, либо практики взимания этого налога у источника выплаты, либо положений о даче показаний против самого себя вынудит правительство уменьшиться и вернуться к тому сравнительно скромному уровню властных полномочий, что существовал в стране до начала XX века.
Налог с розничного оборота, акцизные налоги и налог на входную плату также включают в себя принуждение к бесплатному труду — в этих случаях речь идет о неоплачиваемом труде владельцев соответствующих заведений на сбор налогов и перевод их на счета правительства.
У высоких издержек на сбор налогов для правительства есть еще один неприятный эффект, и не исключено, что власти предержащие сознательно повернули дело именно так. Эти издержки, вполне ничтожные для крупного бизнеса, оказываются непропорционально большими и тягостными для бизнеса малого. Тогда получается, что крупные предприятия охотно берут на себя эти издержки, зная, что на конкурирующие с ними малые компании они ложатся куда более тяжким бременем.
Суды
Принудительный труд пронизывает нашу правоохранительную и судебную практику. Так, весьма почитаемая судебная процедура опирается на вынужденные показания. Поскольку либертарианство исходит из того, что недопустимо всякое принуждение, любой принудительный труд в отношении любого человека, кроме осужденного преступника, то и вынужденные показания недопустимы. Надо признать, в последние годы суды стали лучше понимать требование Пятой поправки о невозможности принуждать обвиняемого к даче показаний против себя, чтобы получить доказательства для его осуждения. Законодатели существенно ослабили эту защиту принятием законов об иммунитете, защищающих человека от обвинения, если он даст показания против сообщников, т.е. фактически принуждающих преступников перейти в разряд свидетелей и давать показания против своих подельников. Но вынужденные показания — это то же принудительный труд; более того, он сродни киднэппингу, поскольку человека насильно заставляют явиться на судебные слушания, а затем исполнить труд по даче показаний. Проблема, однако, не только в законах об иммунитете свидетелей; проблема также в том, чтобы ликвидировать любые вынужденные признания, включая и вызов в суд свидетелей преступления под страхом наказания в случае неявки, и последующее принуждение к даче показаний. В случае, когда нет вопроса о виновности свидетелей в совершении преступления, принуждение их к даче показаний еще менее оправдано, чем принуждение к даче показаний подсудимых.
По сути дела, должно быть отменено право вызывать человека в суд для дачи показаний, потому что оно является правом принуждения к участию в судебном процессе. Даже обвиняемого в преступлении не следует принуждать к присутствию на судебном заседании, потому что он еще не осужден. Если он и в самом деле, в соответствии с превосходными либертарианскими принципами англосаксонского права, считается невиновным, пока не доказано обратное, тогда у суда нет права заставлять обвиняемого присутствовать на собственном процессе. Вспомните, что Тринадцатая поправка устанавливает единственное исключение, допускающее принуждение, — это случай «наказания за преступление, за совершение которого лицо было должным образом осуждено». Но обвиняемый — еще не значит осужденный. Самое большее, на что суд должен иметь право, — это уведомить обвиняемого, что его будут судить, и пригласить его или его адвоката присутствовать на процессе, а если они решат воздержаться от участия, проводить суд in absentia*(Заочно (лат.)).В этом случае, разумеется, интересы обвиняемого защищать будет некому.
И Тринадцатая поправка, и либертарианство делают исключение для осужденных преступников. Либертарианцы верят, что преступник теряет свои права в той мере, в какой он посягнул на права другого человека, а потому его можно отправить в заключение и принудить, соответственно, к недобровольному служению. В либертарианском мире, однако, цель заключения в тюрьму и наказания несомненно будет другой. В нем не будет окружного прокурора, который представляет в процессе несуществующее общество и от лица этого общества добивается наказания преступника. В этом мире обвинитель всегда будет представлять конкретную жертву, а целью наказания будет возмещение ущерба, понесенного жертвой преступления. Таким образом, целью наказания будет принуждение преступника возместить вред, причиненный им своей жертве. Подобная модель была реализована в Америке в колониальный период. Вместо того, чтобы сажать в тюрьму человека, обокравшего местного фермера, преступника передавали ему в кабалу, фактически делали его на время рабом, чтобы он работал на ферме до тех пор, пока не покроет весь нанесенный им ущерб. В Средние века главной целью наказания также было возмещение вреда, причиненного жертве, и только по мере усиления государственной власти короли и бароны начали вмешиваться в процессы выплаты компенсации, так что конфискованное у преступников добро стало доставаться им, а не несчастной жертве. А когда акцент сместился с возмещения ущерба на возмездие за абстрактные преступления, «совершенные против государства», наказания стали более суровыми.
Как пишет профессор Шафер, «по мере того как государство монополизировало институт наказания, права пострадавшего стали постепенно обособляться от уголовного права». Или, как высказался на рубеже веков криминолог Уильям Таллак, «главным образом в силу ненасытной алчности феодальных баронов и церковных властей права потерпевшей стороны постепенно все более ущемлялись, пока не были целиком присвоены властями, которые теперь воздавали преступнику двойной мерой, присваивая его собственность себе, вместо того чтобы отдать потерпевшему, и вдобавок наказывая его заключением в тюрьму, пыткой, сожжением заживо на костре или виселицей. При этом интересы потерпевшей стороны были практически забыты»[6].
В любом случае, хотя либертарианец и не возражает против тюремного заключения как такового, он против некоторых особенностей нынешней пенитенциарной системы. Во-первых, он против длительного тюремного заключения обвиняемых, ожидающих суда. Конституционное право на безотлагательное судебное разбирательство — это не каприз, а требование минимизировать продолжительность досудебного заключения, по сути своей являющегося принудительным трудом. Собственно говоря, если не считать случаев, когда преступник был взят с поличным и есть достаточные основания считать его виновным, не может быть оправдано никакое предварительное заключение еще не осужденного человека. И даже когда преступник был взят с поличным, нужны существенные изменения в законодательстве, чтобы система была честной: полиция и другие власти должны быть подчинены тому же закону, что и все остальные. Ниже мы еще поговорим о том, что, если все обязаны соблюдать единые для всех законы уголовного права, освобождение властей от обязанности соблюдать закон дает им разрешение на постоянную агрессию против других. Полицейский, который ловит и арестовывает преступника, судебные и тюремные власти, заключающие правонарушителя в тюрьму до суда и осуждения, — все должны подчиняться требованиям единого для всех закона. Иными словами, если они совершили ошибку и осужденный оказался невиновным, то их следует подвергнуть тому же наказанию, которому подвергается всякий за похищение невинного человека и лишение его свободы. Выполнение служебных обязанностей не должно освобождать от ответственности[7], как это случилось с лейтенантом Колли, который во время Вьетнамской войны устроил ужасающую резню в Сонгми[8*]. Возможность освобождения под залог — это компромиссная попытка облегчить проблему предварительного заключения, но понятно, что это дискриминационная мера в отношении малоимущих. Проблему не решает даже расширение практики поручительства за явку человека в суд, позволяющая многим избежать тягот предварительного заключения. Возражение, что суды завалены делами, а потому не способны обеспечить безотлагательное разбирательство, не является оправданием, напротив, это указание на природную неэффективность является прекрасным аргументом в пользу ликвидации правительственных судов.
Более того, сам механизм выхода под залог становится инструментом произвола в руках судьи, обладающего почти неконтролируемой возможностью наказывать предварительным заключением еще не осужденных людей. Эта практика особенно опасна в случае обвинений в оскорблении суда, потому что судьи имеют почти неограниченную власть отправить человека за решетку; когда судья в одном лице оказывается обвинителем, судьей и жюри присяжных — он обвиняет, осуждает и приговаривает виновного без соблюдения обычных процедур предъявления доказательств и состязательного процесса и при этом нарушает фундаментальный правовой принцип, согласно которому никто не должен быть судьей в собственном деле.
Наконец, есть еще один краеугольный камень судебной системы, на который даже либертарианцы по необъяснимым причинам, слишком давно не обращают внимания. Это принудительное выполнение функций присяжного заседателя. В принципе, это мало чем отличается от призыва в армию — разве что сроком службы: в обоих случаях человека порабощают, его принуждают выполнять определенные обязанности в интересах государства и по назначению государства. И в обоих случаях людям сильно недоплачивают. Подобно тому, как в армии нехватка рядового состава — это результат того, что солдатам слишком мало платят, так и ничтожно низкая оплата труда присяжных гарантирует, что даже если бы их набирали добровольно, желающих нашлось бы немного. Более того, присяжных не только заставляют выполнять свои обязанности — порой их неделями держат взаперти, запрещая при этом читать газеты. Что это еще, если не тюремное заключение и принудительный труд людей, не совершивших никакого преступления?
Можно услышать возражения, что участие в процессе в качестве присяжных заседателей — это очень важный гражданский долг, гарантирующий обвиняемым справедливый суд, которого не приходится ждать от судьи, являющегося частью государственной системы и в силу этого склонного становиться на позиции прокурора. Это действительно так, но именно в силу особой важности труда присяжных необходимо, чтобы они выполняли свой гражданский долг с радостью и добровольно. Разве мы забыли, что вольный труд радостнее и эффективнее принудительного? Ликвидация рабства присяжных будет важным пунктом в избирательной платформе либертарианцев. Судьи, так же как и противостоящие им в процессе адвокаты, служат не по призыву, и присяжные тоже должны быть избавлены от него.
Пожалуй, не случайно в Соединенных Штатах юристы повсеместно избавлены от участия в судебных процессах в качестве присяжных. Поскольку чаще всего законы пишут именно юристы, не возникает ли у вас чувство, что здесь мы имеем дело с классовым законодательством и классовой привилегией?
Принудительное лечение
Одним из постыднейших вариантов принудительного труда в нашем обществе является практика насильственной госпитализации душевнобольных. В прежние времена к этому прибегали, чтобы защитить общество от психически больных, изъять их из общества. Либерализм ХХ века внешне был более гуманным, но действовал более коварно: теперь врачи и психиатры стали обращаться к принудительной госпитализации ради блага своих несчастных пациентов. Гуманитарная риторика позволяла шире прибегать к госпитализации — к радости раздраженных родственников, которые теперь получили возможность избавляться от своих близких, не испытывая при этом чувства вины.
Несколько лет назад придерживающийся либертарианских взглядов психиатр и психоаналитик доктор Томас С. Жаж (Szasz) объявил войну практике принудительной госпитализации. То, что вначале казалось обреченным на провал чудачеством, сегодня приобретает все большее влияние в кругу психиатров. В многочисленных книгах и статьях доктор Жаж подверг эту практику всесторонней систематической критике. Он, например, настаивает, что принудительная госпитализация — это грубое нарушение медицинской этики. В подобных ситуациях врач служит не своему пациенту, а его семье, государству, помогая им окончательно добить того, кому он вроде бы помогает. Более того, принудительная госпитализация и принудительное лечение чаще ведут не к исцелению, а к обострению психических болезней. Жаж указывает, что принудительная госпитализация — это чаще всего не помощь пациенту, а просто способ избавиться от малоприятных родственников.
К принудительной госпитализации обращаются, когда пациент может представлять опасность для себя или для других. Главный порок этого подхода в том, что полиция или закон вмешиваются не в момент совершения акта открытой агрессии, а когда кто-то приходит к выводу, что однажды такое может случиться. Но это же самый прямой путь к неограниченной тирании. Любого можно заподозрить в способности совершить в будущем преступление, а значит, на законном основании его можно и упрятать за решетку— не за преступление, а потому что кто-то думает, что тот или иной человек может его совершить. Такая логика оправдывает не просто заключение, а даже пожизненное заключение любого, вызывающего соответствующие подозрения. Но либертарианцы верят, что каждый обладает свободой воли и свободой выбора, и пусть статистические и иные соображения подсказывают, что в будущем человек может совершить преступление, здесь нет никакой предопределенности, а потому отправлять в заключение того, кто является не открытым и явным, а всего лишь предполагаемым преступником,— это в любом случае аморальный и преступный акт агрессии.
Недавно доктора Жажа спросили: «Не думаете ли вы, что общество имеет право и обязанность устанавливать опеку над теми, кого считают „опасными для самих себя и для других“?» Жаж дал обоснованный ответ:
Я думаю, что идея «помощи» людям посредством принудительной госпитализации и жестокого принудительного лечения — это религиозная концепция, родственная средневековой практике «спасения» ведьм с помощью пыток и сожжения заживо. Что же касается вопроса о больных, «опасных для самих себя», я, подобно Джону Стюарту Миллю, верю, что тело и душа человека принадлежат только ему, а не государству. Более того, у каждого человека есть, если вам угодно, право делать со своим телом все, что ему заблагорассудится, если при этом он не наносит вреда кому-либо еще и не посягает на чьи-то права. Что же касается «опасности для других»,большинство психиатров, работающих с госпитализированными пациентами, подтвердят, что это чистая фантазия… Были проведены статистические исследования, показавшие, что психически больные намного более законопослушны, чем нормальные люди.
А Брюс Эннис, юрист, занимающийся проблемой гражданских свобод, добавляет:
Нам известно, что 85% бывших заключенных совершают больше преступлений, чем средний гражданин. То же самое относится к жителям гетто и подросткам мужского пола. Из недавних статистических исследований нам также известно, что психически больные менее опасны, чем нормальные граждане. Так что если нас действительно беспокоят вопросы безопасности, почему бы нам для начала не отправить за решетку всех бывших заключенных, а потом отправить туда же всех обитателей гетто, а заодно и всех подростков мужского пола?.. Жаж задает разумный вопрос: если человек не нарушил закон, то какое право есть у общества отправлять его в заключение?[9]
Возможны два варианта принудительной госпитализации: госпитализировать тех, кто не совершил преступления, и тех, кто совершил. В случае с первыми либертарианец призывает к их безусловному освобождению. А что делать со вторыми, что делать с преступниками, которые под предлогом безумия избегают жестокости тюремного заключения и вместо этого получают медицинскую помощь в государственных клиниках? Доктор Жаж и здесь первым выступил с отважной критикой деспотизма либеральных человеколюбцев. Прежде всего абсурдно само утверждение, что заключение в государственной психиатрической лечебнице каким-то образом гуманнее, чем заключение в тюрьме. Напротив, в психиатрической клинике жестокости и произвола куда больше, а пациенту намного труднее защитить свои права, чем заключенному, потому что, получив клеймо психически больного, он превращается в существо, к которому больше никто всерьез не относится. Как заметил д-р Жаж, «пребывание в государственной психиатрической лечебнице любого сделает безумцем!»
Более того, мы обязаны поставить под вопрос саму идею изъятия человека из сферы действия закона. Выделенным таким образом людям это может пойти скорее во вред, чем на пользу. Представим себе, например, что два человека, А и В, совершили одинаковое преступление — кражу, обычно наказываемую пятилетним тюремным заключением. Предположим,
что В избежал наказания, потому что был объявлен психически больным и помещен в соответствующую клинику. Либерал исходит из предположения, что, скажем, через два года государственный психиатр признает В исцелившимся, вернувшимся в нормальное состояние и, соответственно, выпустит его на свободу. А что если психиатр никогда не сочтет его здоровым или признает его таковым спустя много-много лет? Тогда В за простое воровство может оказаться пожизненным пациентом психиатрической клиники. Получается, что либеральная концепция неопределенного срока заключения, когда срок зависит не от тяжести совершенного преступления, а от того, как государство оценивает состояние психики правонарушителя или его готовность к сотрудничеству,— это наихудшая форма тирании и дегуманизации правосудия. Более того, это тирания, подталкивающая узника к попытке обмануть государственного психиатра, в котором он совершенно справедливо видит врага, и убедить его в том, что он вполне исцелился и может быть отпущен на свободу. Называть этот процесс лечением или исправлением — просто издевательство над этими словами. Намного более принципиален и человечен подход, когда с каждым узником обращаются в соответствии с объективным уголовным кодексом.
______________________________________________________________________________________
1. Есть одно исключение: наказание преступников, которые сами порабощали свои жертвы или нападали на них. В либертарианской системе такое наказание будет включать в себя принудительный труд преступников, чтобы возместить их жертвам хотя бы часть ущерба.
2. Примечательно, что Тринадцатая поправка делает единственное исключение для наказания осужденных преступников, отмеченное в предыдущем примечании:«Не должно существовать ни рабства, ни подневольных работ, кроме случаев наказания за преступление, за совершение которого лицо было должным образом осуждено».
3. Ср.:Miller J.C. III. Why the Draft? Baltimore: Penguin Books, 1968.
4. Ekirch A.A., jr. The Civilian and the Military.N.Y.: Oxford University Press, 1956.P. 28.Об отважной атаке джефферсоновского теоретика на руководителя исполнительной власти как главнокомандующего вооруженными силами Америки см.:Taylor J. [John Taylor of Caroline] An Inquiry into the Principles and Policy of the Government of the United States. 1814. P. 175 ff. (репринт: New Haven, Conn.: Yale University Press, 1950). О существенном влиянии на американскую революцию английских либертарианских теоретиков XVII века и об их враждебности к регулярной армии см.: Bailyn B. The Ideological Origins of the American Revolution. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1967.P. 61–64.См.также: Higgenbotham D. The War of American Independence.N.Y.: Macmillan, 1971. P. 14–16.
5. О деле Келлемс см.: Kellems V. Toil, Taxes and Trouble.N.Y.: E.P.Dutton, 1952.
6. Schafer S. Restitution to Victims of Crime. Chicago: Quadrangle Books, 1960.P. 7–8;TallackW. Reparation to the Injured and the Rights of the Victims of Crime to Compensation. London,1900.P.11–12.
7. Оживленную критику правовых привилегий полицейских и тюремных властей см. в работе: Mencken H.L. The Nature of Liberty // Mencken H.L. Prejudices: A Selection.N.Y.:Vintage Books,1958.P.138–43.
8. Один из наиболее мрачных эпизодов войны во Вьетнаме, в ходе которого отряд американских солдат под командованием капитана Э. Медини и лейтенанта У.Колли 16 марта 1968 года напал на небольшую южновьетнамскую деревню Ми Лай в провинции Сонгми и под предлогом того, что деревня якобы служила базой вьетконговцев, убил около 300 жителей, в том числе стариков, женщин и детей. Эти события были признаны Министерством обороны лишь 16 ноября 1969 года. В марте 1971 года состоялся суд, но из всех организаторов резни военный трибунал осудил только лейтенанта Колли, который, кстати, не признал себя виновным, заявив, что всего лишь исполнял приказ. Он был приговорен к пожизненному тюремному заключению, но решением военно-апелляционного суда этот срок был сокращен до 20 лет. После 10 лет каторги Колли был освобожден.— Примеч. пер.
9. Цит. по: ScarfM. Dr.Thomas Szasz… // New York Times Magazine. 1971.October 3.P. 42, 45.Помимо других работ, см.: Szasz T.S. Law, Liberty, and Psychiatry. N.Y.: Macmillan, 1963.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии