Атлант расправил плечи. Часть I. Без противоречий. Глава 7. Эксплуататоры и эксплуатируемые

Рельсы сквозь скалы тянулись к нефтяным вышкам, а вышки тянулись к небесам. Дэгни стояла на мосту и смотрела на вершину холма, где лучи солнца падали на самый верх вышки. Металлический отблеск походил на белый факел.

К весне, думала она, эта дорога состыкуется с линией, которую тянут от Шайенна. Она смотрела на зеленовато-голубые рельсы, которые спускались от вышек вниз через мост и уходили дальше. Она повернула голову и посмотрела вдаль, куда на многие километры вперед, извиваясь вдоль подножия гор, уходила новая железная дорога. В самом конце строящейся линии, словно рука с оголенными костями и нервами, на фоне неба возвышался кран.

Мимо Дэгни проехал груженный зеленовато-голубыми болтами тягач. Снизу мерной дрожью отдавался звук работающих отбойных молотков. Это рабочие, раскачиваясь на металлических тросах, срезали выступ скалы на стене каньона, чтобы укрепить опоры моста. Вниз по полотну рабочие укладывали шпалы. Стоя на мосту, она могла различить, как напряжены их мышцы.

– Мышцы, мисс Таггарт – вот все, что нужно, чтобы построить что угодно, – сказал Бен Нили, ее подрядчик.

Похоже, таких подрядчиков, как Макнамара, в мире больше не осталось. Дэгни наняла Бена Нили, потому что не смогла найти никого лучше. Никому из инженеров «Таггарт трансконтинентал» нельзя было доверить руководство работами. Все они относились к новому металлу весьма скептически.

– Мисс Таггарт, я буду с вами откровенен. Поскольку этот эксперимент проводится впервые, я считаю, что взваливать на меня ответственность за него просто несправедливо, – сказал главный инженер.

– Вся ответственность на мне, – ответила Дэгни. Главному инженеру было уже за сорок. Он закончил колледж и до сих пор сохранил шумные студенческие повадки. В свое время главным инженером в «Таггарт трансконтинентал» был молчаливый, седоволосый мужчина. Он был самоучкой, но равных ему не было ни на одной железной дороге. Он уволился пять лет назад.

Дэгни посмотрела вниз. Она стояла на мосту, под которым простиралась бездна глубиной в полторы тысячи футов. На дне каньона она различила смутные очертания высохшего русла реки, кучи валунов и искореженных деревьев. Она спрашивала себя, достаточно ли одних мышц, камней и стволов, чтобы перекинуть мост через этот каньон. И неожиданно для самой себя подумала о том, что давным-давно на его дне столетиями жили голые дикари.

Она посмотрела на нефтяные вышки Вайета. Железнодорожный путь расходился на множество веток, которые вели к нефтяным скважинам. Она видела маленькие кружочки железнодорожных стрелок, точками выделявшиеся на снегу. Это были металлические стрелки такого же типа, как и те, что тысячами разбросаны по всей стране, не привлекая к себе никакого внимания. Но эти стрелки сверкали на солнце зеленовато-голубыми отблесками. Для нее эти отблески означали долгие часы уговоров, терпеливые попытки переубедить мистера Моуэна, президента Объединенной компании по производству железнодорожных стрелок и сигнальных систем из штата Коннектикут.

– Но, мисс Таггарт, дорогая мисс Таггарт! Моя компания находила общий язык с несколькими поколениями вашей семьи. Ваш дед был первым клиентом моего деда, поэтому у вас нет оснований сомневаться в нашей готовности сделать для вас что угодно, но… вы сказали – стрелки из металла Реардэна?

– Да.

– Но, мисс Таггарт, только подумайте, во что обойдется нам работа с этим металлом. Вы знаете, что для выплавки нужна температура не ниже двух с половиной тысяч градусов? Как вы сказали – здорово? Может быть, это здорово для тех, кто производит двигатели, для меня же это означает новую конструкцию печи, абсолютно новую технологию, рабочих, которых нужно обучить, срыв производственного графика, – словом, полную неразбериху, и один Господь знает, что из всего этого выйдет… Откуда вы знаете, мисс Таггарт? Откуда вы знаете, если этого до вас никто не делал?.. Я не могу сказать, что этот металл хорош, и не могу утверждать обратного… Нет, я не знаю, что это: гениальное изобретение или очередное мошенничество, как заявляют многие, мисс Таггарт, очень многие. Нет, кто что говорит, для меня ничего не решает, но я не могу рисковать, взявшись за такую работу.

Она удвоила стоимость своего заказа. Реардэн откомандировал двух специалистов-металлургов, чтобы обучить рабочих Моуэна, показать, объяснить каждый шаг всего технологического процесса. Он же платил жалование рабочим Моуэна, пока те учились.

Она посмотрела на костыли, крепившие рельсы к шпалам, и вспомнила тот день, когда узнала, что компания «Саммит кастинг» из штата Иллинойс, единственная компания, которая взялась изготовить костыли из металла Реардэна, обанкротилась, выполнив лишь половину заказа. Той же ночью она вылетела в Чикаго, подняла с постели троих адвокатов, судью и местного законодателя, подкупила двоих из них и, запугав остальных, получила документ, дававший ей чрезвычайные полномочия на законных основаниях. Она так все запутала и замела следы, что, если бы кто и захотел докопаться до истины, ничего бы не вышло. Ворота завода компании были открыты, и еще до рассвета наспех собранная, полуодетая бригада рабочих взялась за дело. Работой руководили инженер из «Таггарт трансконтинентал» и металлург Реардэна. Строительство Рио-Норт не остановилось.

Она прислушалась к реву бурильных машин. Был такой период, когда работы по возведению опор моста пришлось приостановить.

– Я ничего не мог сделать, мисс Таггарт, – обиженно сказал тогда Бен Нили. – Вы же знаете, как быстро изнашиваются коронки. Я давным-давно заказал новые, но у «Инкорпорейтэд тул» произошел сбой. Их тоже нельзя винить. «Ассошиэйтэд стал» не поставила им вовремя сталь, поэтому нам ничего не остается, кроме как ждать. Что толку расстраиваться, мисс Таггарт. Я делаю все, что в моих силах.

– Я наняла вас для того, чтобы вы делали дело, а не все, что в ваших силах, каковы бы они ни были.

– Как странно вы рассуждаете. Такие взгляды нынче не в ходу, мисс Таггарт, ой как не в ходу.

– Никакой «Инкорпорейтэд тул». Никакой стали. Закажите коронки из металла Реардэна.

– Только не я. С меня хватит неприятностей из-за этих ваших рельсов, черт бы их побрал. Я не собираюсь портить свое оборудование.

– Одна коронка из металла Реардэна прослужит дольше, чем три из стали.

– Возможно.

– Я сказала – закажите их.

– А кто за это заплатит?

– Я.

– А кто найдет того, кто захочет за это взяться?

Она позвонила Реардэну. Он нашел заброшенный, давно закрытый инструментальный завод. В течение часа он купил его у родственников последнего владельца. Через день завод заработал. Через неделю коронки из металла Реардэна были доставлены в Колорадо.

Она посмотрела на мост. Он представлял собой задачу, решенную не лучшим образом, но ей пришлось смириться с этим. Этот мост, триста шестьдесят метров стали, переброшенных через черную пропасть, был построен, когда компанией руководил сын Нэта Таггарта. Уже давным-давно он стал далеко не безопасен. Его укрепляли продольными стальными, железными, а затем и деревянными балками. Сейчас едва ли стоило реставрировать его. Дэгни уже подумывала про новый мост из сплава Реардэна. Она попросила главного инженера представить проект моста и ориентировочную смету. Представленный проект был вариантом стального моста, неумело переделанного с учетом большей прочности нового металла, а предполагаемые затраты оказались баснословными – проект был снят с рассмотрения.

– Простите, мисс Таггарт, – обиженно сказал главный инженер, но я не понимаю, что вы имеете в виду, говоря, что я не использовал свойств металла Реардэна. В этом проекте я учел дизайн лучших мостов. Чего же еще вы от меня хотели?

– Нового метода строительства.

– Нового метода? Что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать, что, когда появилась достаточно прочная сталь, стальные мосты не строили по образцу деревянных, – сказала Дэгни и устало добавила: – Подготовьте план всего, что нужно сделать, чтобы старый мост протянул еще лет пять.

– Хорошо, мисс Таггарт, – бодро сказал главный инженер. – Если мы укрепим мост сталью…

– Мы укрепим мост металлом Реардэна.

Хорошо, мисс Таггарт, – холодно ответил он.

Дэгни смотрела на заснеженные горы. В Нью-Йорке ей иногда казалось, что у нее трудная работа. Иногда она останавливалась посреди своего кабинета, парализованная отчаянием от сознания, что время неумолимо. Это были дни, когда срочные деловые встречи шли одна за другой, когда ей приходилось заниматься неисправными локомотивами, гниющими товарными вагонами, выходящими из строя сигнальными системами, падающими доходами, в то время как все ее мысли были заняты критическим состоянием Рио-Норт, а перед глазами стояли две зеленовато-голубые полоски металла. Это были дни, когда она прерывала совещания, вдруг вспомнив, почему то или иное событие взволновало ее, и, схватив телефонную трубку, звонила своему подрядчику:

– Кто вам поставляет продукты для рабочих?.. Я так и думала. Эта компания вчера обанкротилась, срочно найдите другого поставщика, если не хотите голодать.

Она руководила строительством дороги из своего кабинета в Нью-Йорке. Это было трудно. Но сейчас она смотрела на дорогу и знала, что строительство будет завершено в срок.

Она услышала торопливые шаги и обернулась. По полотну шел высокий молодой человек, одетый в кожаную куртку-спецовку. Но он был не похож на обыкновенного рабочего, очень уж властной и уверенной была его походка. Она узнала его, лишь когда он подошел ближе. Это был Эллис Вайет. После единственной встречи в ее кабинете она его больше не видела.

Он подошел, остановился, посмотрел на нее и улыбнулся:

– Привет, Дэгни.

Она поняла все, что он хотел сказать этими двумя словами. Это было извинение, понимание, признание. Это было приветствие.

Она рассмеялась, как ребенок, счастливая от того, что все может быть так просто и так правильно.

– Привет, – сказала она, протягивая руку.

Он задержал ее ладонь в своей на мгновение дольше, чем требовало обычное рукопожатие. Это была своего рода подпись, скрепившая заключенное между ними соглашение. Они поняли друг друга.

– Скажи Нили, чтобы установил новые снегозащитные заграждения длиной в полторы мили в районе Гранада Пасс. Старые совсем сгнили. Следующей пурги они не выдержат. Пришли ему новый снегоочиститель. Тот, что я видел у него, – куча металлолома, который не выметет как следует даже задний двор. Сейчас можно в любой день ожидать сильных снегопадов.

Некоторое время она пристально рассматривала его:

– Как часто ты это делаешь?

– Что?

– Приходишь посмотреть, как идут дела.

– Когда есть время. А что?

– Ты был здесь в тот вечер, когда произошел оползень? –Да.

– Я, помнится, удивилась, прочитав в отчете, как быстро расчистили путь. Даже подумала, что Нили куда лучший специалист, чем я полагала.

– Специалист он никудышный.

– Это ты организовал доставку материалов к линии?

– Конечно, я. Его люди бегали полдня, чтобы достать все что нужно. Скажи ему, пусть присмотрит за цистернами с водой, а то как бы они не замерзли однажды ночью. Да посмотри, не надо ли пригнать новый экскаватор. Мне не нравится, как выглядит тот, что у него есть. И проверь систему электропроводки.

Она некоторое время смотрела на него, потом сказала:

– Спасибо, Эллис.

Он улыбнулся и пошел дальше. Дэгни смотрела, как он перешел через мост и начал подниматься к нефтяным вышкам.

– Похоже, он думает, что все это принадлежит ему. Она с удивлением обернулась. Рядом с ней, указывая пальцем в сторону Вайета, стоял Бен Нили.

– Что все?

– Железная дорога, мисс Таггарт, ваша железная дорога, а может быть, и весь мир. Во всяком случае он так считает.

Бен Нили был тучным мужчиной с одутловатым, угрюмым лицом. Взгляд его был упрям и пуст. В голубоватом отблеске снега его кожа казалась желтоватой, как сливочное масло.

– Что он все время здесь ошивается? Как будто кроме него никто ничего не умеет. Пижон сопливый. Кого он из себя корчит?

– Катись-ка ты ко всем чертям, – спокойно, не повышая голоса, сказала Дэгни.

Нили не знал, что побудило ее так сказать, но подспудно чувствовал это. Ее поразило, что эти слова вовсе не удивили его. Он промолчал.

– Пойдем к тебе в бытовку, – сказала она устало, указывая на стоявший поодаль старый вагон. – Возьми с собой кого-нибудь, чтобы делал заметки.

– Насчет этих шпал, мисс Таггарт, – торопливо начал Нили, когда они вошли, – мистер Коулман, который у вас работает, их не забраковал. Я не понимаю, почему вы считаете…

– Я же тебе сказала, их надо заменить.

Выйдя из бытовки, Дэгни почувствовала себя смертельно усталой. Целых два часа она терпеливо объясняла, разжевывала, отдавала необходимые распоряжения. Внизу, на грязной изрытой дороге, стоял новенький черный, блестящий двухместный автомобиль. В эти дни новая машина была необычным зрелищем – они попадались не так уж часто.

Она огляделась и открыла рот от удивления, увидев высокого мужчину, стоявшего возле моста. Это был Хэнк Реардэн. Дэгни не ожидала встретить его в Колорадо. Он стоял с карандашом и блокнотом в руках, погруженный в какие-то расчеты. По той же причине, что и машина, в глаза сразу бросалась его одежда. На нем были обычное пальто и шляпа с узкими полями, но такого изумительного качества и такие дорогие, что среди серой толпы казалось, будто он разоделся напоказ. Это выглядело еще более заметным потому, что он носил одежду очень естественно.

Дэгни вдруг поняла, что бежит к нему. Усталость как рукой сняло. Но неожиданно она вспомнила, что не видела его с того вечера, и остановилась.

Он заметил ее, махнул рукой в знак удивленного, радостного приветствия и пошел навстречу. Он улыбался.

– Привет, – сказал он. – Первый раз здесь?

– Пятый за три месяца.

– А я не знал, что ты приехала. Мне не сказали.

– Я знала, что однажды ты не выдержишь.

– Не выдержу?

– И приедешь посмотреть на все это. Вот он – твой металл. Как тебе это нравится?

Он огляделся вокруг:

– Если когда-нибудь решишь уволиться с железной дороги, дай мне знать.

– Ты возьмешь меня на работу?

– В любой момент.

Некоторое время она смотрела на него, затем сказала:

– Ты говоришь наполовину в шутку, наполовину всерьез, Хэнк. Приди я просить у тебя работу, тебе бы это понравилось. Тебе бы понравилось видеть меня своим подчиненным, а не клиентом, командовать мною, давать мне указания.

– Да, понравилось бы.

– Не уходи из сталелитейного бизнеса, Хэнк. Я тебе на железной дороге работы не предложу, – сказала она.

Он рассмеялся:

– Дэгни, даже не пытайся.

– Что?

– Выиграть сражение, когда условия ставлю я.

Дэгни ничего не ответила. Она была поражена тем, как подействовали на нее эти слова. Это было не чувство, а физическое удовольствие, которое она не могла понять или как-то определить.

– Между прочим, я здесь не впервые. Я был здесь и вчера.

– Правда? Почему?

– Я приехал в Колорадо по одному делу и решил заглянуть сюда.

– И чего же ты хочешь?

– А с чего ты взяла, что я чего-то хочу?

– Ты бы не стал попусту терять время и не приехал бы лишь для того, чтобы посмотреть. Во всяком случае не дважды.

Он рассмеялся:

– Ты права. Меня интересует вот это. – Реардэн указал на мост.

– А что в нем такого особенного?

– Ему пора на свалку.

– Ты думаешь, я этого не знаю?

– Я видел перечень деталей из металла Реардэна, которые ты заказала для укрепления моста. Ты зря выбрасываешь деньги. Разница между стоимостью деталей, с помощью которых мост протянет еще пару лет, и новым мостом из моего металла так мала, что я не понимаю, зачем ты хочешь сохранить этот музейный экспонат.

– Я думала про новый мост из твоего металла и попросила своих инженеров произвести расчеты предполагаемых затрат.

– И что они тебе сказали?

– Два миллиона долларов.

– Сколько?

– А что скажешь мне ты?

– Восемьсот тысяч.

Дэгни посмотрела на него. Она знала, что Реардэн ничего не говорит зря.

– Каким образом? – спросила она, пытаясь говорить спокойно.

– А вот так.

Он показал ей свой блокнот.

Она увидела множество пометок, цифр и несколько сделанных наспех набросков. Дэгни разобралась во всем раньше, чем он закончил объяснения. Она не заметила, что они присели на кучу промерзших стройматериалов, что ее ноги прижаты к грубым доскам и ощущают их холод сквозь тонкие чулки. Они сидели, склонившись над двумя листками бумаги, благодаря которым тысячи тонн грузов смогут пересечь зиявшую неподалеку пропасть. Его голос звучал резко и отчетливо. Он говорил о системе опор, силе тяги, нагрузке, направлении ветра. По замыслу Реардэна, мост представлял собой пролетное строение длиной почти в тысячу двести футов. Он придумал принципиально новый способ соединения пролетов, который можно было осуществить на практике лишь при помощи конструкций, обладавших легкостью и прочностью металла Реардэна.

– Хэнк, ты что, придумал все это за два дня? – спросила она.

– Черт побери, нет. Я изобрел все это задолго до того, как у меня появился металл. Я все рассчитал, еще когда производил сталь для мостов. Чтобы осуществить этот проект и многие другие, не хватало только металла. Я приехал посмотреть, какой интерес могут представлять для меня твои проблемы, связанные с этим мостом.

Он усмехнулся, заметив, как она медленно провела ладонью по векам, и увидел на ее лице след горечи, словно она старалась стереть все то, против чего вела изнурительную борьбу.

– Это только набросок, но думаю, ты понимаешь, что можно сделать.

– Я не могу тебе сказать все, что понимаю, Хэнк.

– И не надо. Я и сам это знаю.

– Ты уже во второй раз спасаешь «Таггарт трансконтинентал».

– Дэгни, когда-то ты лучше разбиралась в психологии.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Да какое мне дело до «Таггарт трансконтинентал»? Чего ради я должен ее спасать? Разве ты не понимаешь, что мне нужен мост из моего металла, о котором узнали бы все?

– Я понимаю, Хэнк.

– Сейчас на всех углах вопят, что металл Реардэна небезопасен. Я подумал, что неплохо бы подбросить им что-нибудь действительно стоящее, пусть покричат. Я покажу им мост из металла Реардэна.

Она посмотрела на него и рассмеялась с искренним удовольствием.

Чего ты смеешься? – спросил он.

– Знаешь, Хэнк, я не знаю ни одного человека, кроме тебя, который при подобных обстоятельствах мог бы додуматься до такого ответа всем этим людям.

А ты? Ты хотела бы ответить им вместе со мной и

услышать, как они завопят?

– Конечно, Хэнк. И ты это прекрасно знаешь.

– Да, знаю.

Он посмотрел на нее прищурившись. Он не рассмеялся, как она, но его глаза смеялись.

Она вдруг вспомнила их последнюю встречу на приеме. Это воспоминание казалось просто невероятным. Как легко им было тогда друг с другом – легко до головокружения; и каждый из них сознавал, что нигде больше не обретет такой легкости. После этого сама мысль о какой-то взаимной недоброжелательности была невозможной. И все же она помнила об этом вечере, он же вел себя так, словно его никогда не было.

Они подошли к краю каньона и заглянули в темную пропасть, посмотрели на возвышавшуюся над ней скалу и солнце над нефтяными вышками Вайета. Дэгни стояла на холодных камнях, широко расставив ноги, чтобы выдержать порыв ветра. Не касаясь груди Реардэна, она чувствовала ее у себя за плечами, а ветер хлестал по его ногам полами ее пальто.

– Хэнк, мы построим мост к сроку? Осталось ведь всего полгода.

– Конечно. На это уйдет значительно меньше времени и сил, чем на строительство любого другого моста. Мои инженеры разработают проект в общих чертах, и я пришлю его тебе. От тебя я не требую никаких обязательств. Посмотришь проект и решишь, осилишь ли это строительство по деньгам. Я знаю, что осилишь. А детали пусть доработают твои умники с дипломами.

– А как насчет металла?

– Я обеспечу тебя металлом в необходимом количестве, даже если для этого мне придется отказаться от всех других заказов.

– Ты выплавишь его в такие сжатые сроки?

– Я хоть раз затягивал выполнение твоих заказов?

– Нет. Но ты же знаешь, как сейчас обстоят дела. Может случиться так, что ты будешь не в силах что-то сделать.

– С кем, черт возьми, ты разговариваешь – с Ореном Бойлом?

Она рассмеялась:

– Ну хорошо. Постарайся как можно скорее прислать мне чертежи. Я просмотрю их и в течение сорока восьми часов сообщу о своем решении. А что до моих умников с дипломами… – Она замолчала и нахмурилась. – Хэнк, почему сейчас так трудно найти толковых людей для любой работы?

– Не знаю…

Он окинул взглядом горы, которые словно врезались в небо. Тоненькая струйка дыма тянулась ввысь с отдаленной равнины.

– Ты видела новые города и фабрики Колорадо? – спросил он.

– Да.

– Это просто чудо. Сколько крутого народу собралось здесь со всех концов страны. Все они молоды, все начинали с нуля, а сейчас сворачивают горы.

– А какую гору решил свернуть ты?

– То есть?

– Что ты делаешь в Колорадо? Он улыбнулся:

– Подыскиваю себе рудничок.

– Какой?

– Медный.

– Боже мой, у тебя что, мало работы?

– Я знаю, что это дело непростое. Но поставки меди становятся все более непредсказуемыми и ненадежными. В этой стране, похоже, не осталось ни одной стоящей компании, занимающейся этим, а с «Д'Анкония коппер» я не хочу иметь дела. Я не доверяю этому плейбою.

– Я тебя за это не осуждаю, – сказала она, глядя в сторону.

– Раз уж не осталось ни одного компетентного человека, который бы мог все это делать, придется самому добывать медь, как я добываю железную руду. Я не могу рисковать и не могу допустить, чтобы из-за каких-то сбоев и проволочек простаивали мои заводы. Для металла Реардэна нужно много меди.

– Ты уже купил рудник?

– Пока нет. Сначала надо решить ряд проблем: нанять рабочих, закупить оборудование, решить вопросы транспортировки.

– Ага… – Дэгни усмехнулась. – Хочешь поговорить со мной о строительстве дополнительной ветки.

– Может быть. Возможности этого штата неисчерпаемы. Ты знаешь, что здесь есть все виды полезных ископаемых? Месторождения не тронуты и ждут своего часа. А как стремительно здесь разрастаются заводы! Я чувствую себя на десять лет моложе, когда приезжаю сюда.

– А я нет. – Она смотрела за горы, на восток. – Я думаю о разнице между Колорадо и другими местами, где проходят пути «Таггарт трансконтинентал». Грузооборот неуклонно падает, с каждым годом продукции производится все меньше и меньше. Словно… Хэнк, что происходит со страной?

– Не знаю.

– Помнится, в школе нам рассказывали, что солнце с каждым годом теряет свою энергию и постепенно остывает. Я тогда пыталась представить себе, каким будет конец света. Думаю, это было бы похоже на то… что происходит сейчас. Становится все холоднее и холоднее, все замирает.

– А я никогда не верил в конец света. Я всегда верил, что к тому времени, как солнце угаснет, люди найдут ему замену.

– Правда? Забавно. Я тоже так думала. Он указал на струйку дыма:

– Вот, это восходит новое солнце. Все остальное будет черпать энергию из него.

– Если его не остановят.

– А ты что, считаешь, что все это можно остановить? Она взглянула на рельсы под ногами:

– Нет.

Реардэн улыбнулся. Он посмотрел вниз, на рельсы, затем поднял глаза на поднимавшееся по склонам гор в направлении далекого крана железнодорожное полотно. Какое-то мгновение она видела лишь его профиль и петляющую зеленовато-голубую ленту.

– Мы это сделали, правда?

Это мгновение было наградой за все. Это была плата за напряжение, за каждую бессонную ночь, за безмолвную борьбу с отчаянием.

– Да, – повторила она, – мы это сделали.

Она посмотрела в сторону, заметила старый кран, стоявший на запасном пути, и подумала, что нужно заменить его износившиеся тросы. Ею овладела необыкновенная ясность, которая наступает лишь по ту сторону чувств – когда испытаны все чувства, какие только возможно испытать. Все, чего они достигли, и одно короткое мгновение, вместившее в себя их заслуги, понимание того, что все это принадлежит им двоим, – что могло быть выше такой формы близости между двумя людьми? И теперь она вольна была обратиться к самым будничным, сиюминутным заботам, ибо все, что находилось в ее поле зрения, было исполнено глубокого смысла.

Дэгни спрашивала себя, откуда у нее такая полная уверенность в том, что он чувствует то же самое. Реардэн резко повернулся и пошел к машине. Она последовала за ним. Они шли, не глядя друг на друга.

– Через час я уезжаю на восток, – сказал Реардэн.

– Где ты ее купил? – спросила Дэгни, указывая на машину.

– Здесь. Это «хэммонд». Их выпускают здесь, в Колорадо. Это единственная компания, где еще умеют делать классные машины.

– Сработано на совесть.

– Это точно.

– В Нью-Йорк поедешь на ней?

– Нет. Мне ее туда доставят. Я прилетел на своем самолете. ,

– Правда? Я приехала из Шайенна, нужно было осмотреть линию, но теперь я должна как можно быстрее вернуться домой. Можно мне полететь с тобой?

Он ответил не сразу. Возникла короткая пауза.

– Мне очень жаль, – его голос прозвучал резковато, а может, ей это лишь показалось, – но я лечу не в Нью-Йорк. Через час я отправляюсь в Миннесоту.

– Что ж, значит, полечу на лайнере, если, конечно, сегодня есть рейс.

Она смотрела, как его машина, петляя по извилистой дороге, скрылась за поворотом. Часом позже она приехала в аэропорт. Небольшое летное поле находилось в долине между цепочками гор.

Местами промерзшая неровная поверхность поля была покрыта снегом. С краю возвышался радиомаяк. С него на землю свисали провода. Остальные маяки свалило бурей.

Ее встретил скучающий дежурный.

– Нет, мисс Таггарт, – сказал он с сожалением, – самолет будет лишь послезавтра. Здесь каждые два дня совершает посадку трансконтинентальный лайнер. Тот, который должен был прилететь сегодня, совершил вынужденную посадку в Аризоне. Все та же история – отказал двигатель. Жаль, что вы не приехали чуть раньше, – добавил он. – Совсем недавно мистер Реардэн улетел в Нью-Йорк на своем личном самолете.

– А разве он полетел в Нью-Йорк?

– Да, а что? Во всяком случае он так сказал.

– Вы в этом уверены?

– Он сказал, что у него на сегодняшний вечер назначена важная встреча в Нью-Йорке.

Дэгни пустым взглядом смотрела на небо, в сторону востока. Ничто не могло объяснить ей, почему он так поступил.

– Черт бы побрал эти улицы, – сказал Джеймс Таггарт. – Мы опаздываем.

Дэгни посмотрела вперед, выглядывая из-за спины шофера. Шел мокрый снег. Сквозь прочищаемое дворниками лобовое стекло она видела черные крыши потрепанных, неказистых машин, которые выстроились в длинную неподвижную линию. Далеко впереди над тротуаром висел красный фонарь, указывающий, что идут ремонтные работы.

– Какую улицу ни возьми, везде какие-то неполадки. Почему никто не наведет порядок? – нервно пробурчал Таггарт.

Дэгни откинулась на спинку сиденья, кутаясь в воротник своей накидки. К концу дня она чувствовала себя смертельно усталой. Она пришла в офис в семь утра, но ей пришлось прервать рабочий день, не завершив дела, и поспешить домой, чтобы переодеться. Она пообещала Джиму выступить сегодня на приеме конгресса предпринимателей Нью-Йорка. «Они хотят послушать, что мы думаем о металле Реардэна. Ты сделаешь это намного лучше, чем я. Для нас очень важно произвести нужное впечатление. Сейчас по поводу этого сплава ведутся ожесточенные споры».

Сидя рядом с ним в машине, Дэгни жалела, что согласилась выступить на этом приеме. Она смотрела на улицы Нью-Йорка и думала о гонке между металлом и временем, между строящейся линией Рио-Норт и уходящими днями. Ее нервы были напряжены до предела – машина застыла на месте, и целый вечер проходит впустую, когда каждый час на вес золота.

– Учитывая, что сейчас Реардэн со всех сторон подвергается всяческим нападкам, ему может понадобиться помощь друзей, – сказал Джим.

Дэгни с удивлением посмотрела на него:

– Уж не хочешь ли ты сказать, что собираешься поддержать его?

Он ответил не сразу:

– Что ты думаешь об отчете, представленном спецкомитетом Национального совета по вопросам металлургической промышленности?

– Ты прекрасно знаешь, что я о нем думаю.

– В нем сказано, что металл Реардэна представляет угрозу общественной безопасности, потому что его химическая формула нестабильна, он хрупок, распадается на молекулярном уровне и может дать трещину в любой момент.

Он замолчал, словно умоляя ее что-нибудь ответить. Она молчала.

– Ты ведь не изменила своего мнения о нем? – спросил он озабоченно.

– О чем?

– О сплаве.

– Нет, Джим, не изменила.

– Хотя они ведь эксперты, представители этого комитета… Лучшие эксперты. Главные инженеры-технологи, работающие в крупнейших корпорациях и имеющие множество ученых степеней разных университетов, – сказал он удрученно, словно умоляя ее заставить его усомниться в этих людях и их мнении.

Дэгни удивленно смотрела на него – это было на него не похоже.

Машина тронулась с места. Она медленно двигалась по проезду мимо траншей, вырытых на участке, где прорвало водопровод. Она увидела недавно проложенные новые трубы. На трубах стояла фабричная марка изготовителя: «„Стоктон фаундри», Колорадо". Она отвернулась. Сейчас ей не хотелось думать о Колорадо.

– Я не могу этого понять… – жалко проговорил Таггарт. – Лучшие эксперты Национального совета по вопросам металлургической промышленности…

– Кто президент этого совета, Джим? Орен Бойл, если не ошибаюсь?

Таггарт не повернулся к ней, но она увидела, как у него отвисла челюсть.

– Если этот жирный болван думает, что может… – начал он, но замолчал на полуслове.

Она подняла глаза и увидела висящий на углу фонарь. Это был светящийся стеклянный шар. Он освещал заколоченные досками окна и потрескавшиеся тротуары. Остальные фонари не горели. На другом берегу реки на фоне зарева над каким-то заводом она различила едва заметные очертания теплоэлектростанции. Закрывая обзор, мимо, блистая яркой новой краской, неподвластной слякоти, проехала машина – из тех, что развозят мазут для теплоэлектростанций. Грузовик был зеленого цвета, на нем белыми буквами выделялась надпись: «„Вайет ойл», Колорадо".

– Дэгни, ты слышала о встрече представителей профсоюза литейщиков в Детройте?

– Нет, а что?

– Это было во всех газетах. Они обсуждали один-единственный вопрос: разрешать или нет членам профсоюза работать с металлом Реардэна. Они не пришли к единому мнению, но и этого оказалось достаточно, чтобы один подрядчик, который собирался рискнуть с этим сплавом, тут же аннулировал заказ. А что, если… что, если все выскажутся против металла Реардэна?

– Ну и пусть.

По ровной линии к вершине невидимого в темноте небоскреба поднималась светящаяся точка. Это был лифт большого отеля. Из стоявшего у подъездной дорожки грузовика рабочие переносили в подвал запакованное тяжелое оборудование. На одном из ящиков Дэгни увидела фабричную марку: «„Нильсен моторе», Колорадо".

– Мне не нравится резолюция, которую принял съезд школьных учителей Нью-Мексико, – сказал Таггарт.

– Какая резолюция?

– Они запретили учащимся ездить по линии Рио-Норт «Таггарт трансконтинентал», когда ее строительство будет завершено. Запретили потому, что это опасно. Они выразились предельно ясно – новая железнодорожная линия «Таггарт трансконтинентал-». Об этом писали во всех газетах. Нам такой рекламы не нужно… Дэгни, как, по-твоему, мы должны им ответить?

– Пустить первый поезд по Рио-Норт.

Таггарт долго молчал. Он выглядел необыкновенно подавленным. Она не могла этого понять: он не злорадствовал, не спорил с ней, ссылаясь на мнение высокопоставленных лиц. Он словно умолял, чтобы его утешили.

Мимо промчалась машина; за короткое мгновение Дэгни успела оценить ее мощь, плавность и уверенность хода, великолепный дизайн. Она узнала марку машины – «хэммонд», Колорадо.

– Дэгни, мы… мы успеем в срок завершить строительство линии?

Обычно Таггарт старался тщательно скрывать свои эмоции, но сейчас в его вопросе явно сквозило одно-единственное чувство – животный страх.

– Успеем. А если нет, то Боже спаси и помилуй этот город, – ответила она.

Машина завернула за угол. Над черными крышами домов показалось табло календаря, которое высвечивало дату: двадцать девятое января.

– Дэн Конвэй – ублюдок, – внезапно со злостью выпалил Таггарт, словно был больше не в силах сдерживаться.

Дэгни удивленно посмотрела на него:

– Почему?

– Он отказался продать нам свою линию в Колорадо.

– Ты что… – начала было она и замолчала. – Ты что, предложил ему продать ее нам? – спросила она, силясь говорить спокойно, не крича.

– Конечно.

– Но ты же не надеялся… что он ее продаст… продаст тебе!

– А почему бы и нет? – К Таггарту вернулась его обычная истерическая воинственность. – Я предложил ему больше, чем другие. Нам даже не пришлось бы снимать и перевозить рельсы. Мы могли использовать его дорогу прямо на месте, и это была бы для нас прекрасная реклама – мы отказываемся от железной дороги из металла Реардэна, учитывая мнение широкой общественности. Но этот сукин сын отказал мне. Он заявил, что не продаст нашей компании и фута своей дороги. Он продает рельсы по частям первому встречному, каким-то захудалым железным дорогам в Арканзасе или Северной Дакоте. Продает себе в убыток, ублюдок. Его не интересует даже прибыль. Если бы ты только знала, сколько стервятников к нему слетелось. Еще бы, они ведь прекрасно понимают, что рельсы больше нигде не достать.

Она сидела, опустив глаза. Ей было противно даже смотреть на него.

– Я думаю, что это противоречит положениям резолюции «Против хищнической конкуренции», – сердито сказал он. – Я считаю, что задачей и целью Национального железнодорожного союза является сохранение и защита интересов крупнейших железных дорог, а не вшивых узкоколеек Северной Дакоты. Но сейчас я не могу собрать союз, чтобы проголосовать за это. Все сбежались в Колорадо и грызутся из-за этих рельсов.

– Теперь я понимаю, почему ты хочешь, чтобы я защитила металл Реардэна, – – медленно проговорила Дэгни, словно сожалея, что на ней нет перчаток и она может замарать руки этими словами.

– Не понимаю, к чему ты клонишь…

– Заткнись, Джим, – тихо сказала она.

Некоторое время Таггарт сидел молча. Затем он откинул назад голову и вызывающе сказал:

– Ты уж постарайся отстоять металл Реардэна, потому что кто-кто, а Бертрам Скаддер умеет съязвить и ужалить.

– Бертрам Скаддер?

– Сегодня он будет одним из докладчиков.

– Одним из… Ты не говорил, что кроме меня будет выступать еще кто-то.

– Я… А впрочем, что это меняет? Ты же не боишься его?

– Конгресс предпринимателей Нью-Йорка… и вы пригласили Бертрама Скаддера?

– А почему бы и нет? Разве это не разумный шаг? Ведь на самом деле он не имеет ничего против бизнесменов и принял приглашение. Мы хотим показать, что терпимо относимся к самым разным мнениям, и, кроме того, попробуем переманить его на свою сторону… Что ты на меня так смотришь? Ты же сможешь переспорить его?

– Переспорить? .

– По радио. Будет радиотрансляция. Ты выступишь против Скаддера в дискуссии «Металл Реардэна – смертоносное детище в погоне за наживой».

Дэгни наклонилась вперед и опустила окошко, отделявшее их от водителя.

– Остановите машину, – сказала она. Она не слышала, что говорил Таггарт, лишь смутно осознавала, что его голос перешел в крик:

– Они же ждут… приглашено пятьсот человек, трансляция будет идти на всю страну. Ты не можешь со мной так поступить! – Он схватил ее за руку и закричал: – Но почему?

– Идиот несчастный, неужели ты думаешь, что я считаю этот вопрос спорным?

Машина остановилась, Дэгни выскочила и побежала.

Первое, что она вскоре заметила, были ее вечерние туфли. Она неторопливо шла по улице, и ей было непривычно ощущать холодный тротуар под тонкими подошвами.

Она откинула волосы со лба и почувствовала тающие на ладони снежинки. Сейчас она была спокойна; слепящая ярость улеглась. Она не чувствовала ничего, кроме гнетущей усталости. У нее побаливала голова, она вспомнила, что ничего не ела и собиралась поужинать на конгрессе предпринимателей. Она шла по улице. Есть она уже не хотела; ей хотелось лишь выпить где-нибудь чашку кофе, потом взять такси и поехать домой.

Дэгни осмотрелась – такси нигде не было. Этот район она не знала и он ей не нравился. Она увидела заброшенный парк, прорехой зияющий между далекими небоскребами и невысокими фабричными трубами. Она увидела свет в окнах обветшалых домов, несколько невзрачных лавочек, закрытых на ночь, и туман, поднимавшийся над Ист-Ривер в двух кварталах впереди.

Дэгни повернулась и пошла назад, к центру. Перед ней вырос темный силуэт разрушенного здания. Когда-то давным-давно здесь размещался офисный центр. Сквозь голый стальной каркас и обломки кирпичной кладки просматривалось небо. В тени руин, словно травинка, выросшая у корней мертвого дерева-исполина, ютилась небольшая закусочная. В ее окнах горел яркий свет. Дэгни открыла дверь и вошла.

Она увидела чистый хромированный прилавок и блестящий металлический бойлер. В помещении, где находилось несколько человек, стоял густой запах кофе. За стойкой хозяйничал крепкий пожилой мужчина в белой, с закатанными по локоть рукавами рубашке. В закусочной было тепло, и Дэгни вдруг почувствовала, что замерзла. Она поплотнее закуталась в черную бархатную накидку, села у стойки и заказала чашку кофе. Люди за столиками безразлично скользили по ней глазами. Никто не удивился, увидев в захудалой закусочной женщину в вечернем платье. Нынче ничто никого не удивляло. Хозяин, безразлично отвернувшись, готовил кофе. В его бесстрастном равнодушии проявлялась своего рода деликатность, не позволявшая ему задавать вопросы.

Дэгни никак не могла определить, кем были четверо сидевших в кафе: безработными бродягами или людьми, которые зарабатывали себе на хлеб трудом. Нынче ничего нельзя было установить ни по одежде, ни по манерам. Ей подали кофе. Она охватила чашку ладонями и сидела, пропитываясь исходившим от ее стенок теплом.

Дэгни огляделась вокруг и подумала, подсчитывая в силу профессиональной привычки: «Как хорошо, что человек может купить так много всего за десять центов». Она перевела взгляд с блестящей поверхности бойлера на сковородку, полки для бокалов, эмалированную раковину и хромированные лопасти миксера. Хозяин готовил тосты. Дэгни с удовольствием наблюдала, как кусочки хлеба медленно проплывают по миниконвейеру мимо раскаленной спирали. На тостере стояла марка производителя: «„Марш», Колорадо".

Дэгни уронила голову на руки.

– Что толку, леди, – сказал старый бродяга, сидевший рядом.

Она подняла голову и насмешливо улыбнулась – ему и самой себе:

– Неужели?

– Точно. Плюньте на все. Не стоит себя обманывать.

– В чем?

– В том, что в этом мире что-то имеет значение. Все это грязь, леди, грязь и кровь. Не верьте сказкам, которыми вас пичкают, и вам не будет больно.

– Каким сказкам?

– Тем, которые рассказывают в детстве – о душе. У человека нет души. Человек – всего лишь жалкое животное, бездушное, безмозглое, лишенное добродетели и совести. Животное, которое способно только есть и размножаться.

Его исхудалое, вытянутое лицо с широко раскрытыми глазами и некогда приятными, а теперь отталкивающими чертами еще сохранило остатки индивидуальности. Он походил на евангелиста или профессора эстетики, который провел долгие годы в забытых Богом и людьми музеях. Дэгни спросила себя, что погубило его, довело до такой жизни.

– Вы идете по жизни в поисках красоты, величия, благородных свершений. И что находите в итоге? Вы видите повсюду лишь всякую хитрую механику, чтобы делать шикарные авто да пружинные матрасы.

– А что плохого в этих матрасах? – спросил мужчина, похожий на водителя грузовика. – Не обращайте на него внимания, леди. Он любит разговаривать сам с собой. Он вовсе не хочет вас обидеть.

– Единственный человеческий талант заключается в подлом коварстве и хитрости, направленных на удовлетворение потребностей плоти, – сказал старый бродяга. – Для этого особого ума не надо. Не верьте россказням о разуме, душе, идеалах и неограниченных возможностях человека.

– А я в них и не верю, – сказал молодой парень в драном пальто, сидевший в конце стойки. У него было такое выражение лица, словно он испытал на своем веку все горести и тяготы жизни.

– Душа… – продолжал между тем бродяга. – В производстве и в сексе нет никакой души. А что еще волнует человека? Материя – вот все, что он знает и о чем печется. Свидетельство тому – всемогущая промышленность, являющаяся единственным достижением нашей мнимой цивилизации и созданная вульгарными материалистами с интересами и моралью свиней. Чтобы собрать на конвейере десятитонный грузовик, мораль не нужна.

– А что такое мораль? – спросила Дэгни.

– Критерий, по которому отличают истинное от ложного, способность видеть правду, преданность идеалам добра, честность и готовность во что бы то ни стало, любой ценой отстоять их. Но где сейчас такое найдешь?

– Кто такой Джон Галт? – усмехнулся молодой парень. Дэгни пила кофе, с удовольствием ощущая, как горячая жидкость растекается по жилам, вливая в них жизнь.

– Могу рассказать, кто он такой, – проронил щуплый бродяга в надвинутой на глаза шляпе. – Я знаю.

Его никто не услышал и не обратил на него ни малейшего внимания. Молодой парень сидел, уставившись на Дэгни напряженным, бессмысленным взглядом.

– Вы не боитесь, – вдруг произнес он категорично и отрывисто, но с ноткой удивления.

Дэгни посмотрела на него.

– Нет, – сказала она, – не боюсь.

– Я знаю, кто такой Джон Галт, – повторил бродяга. – Это тайна, но я ее знаю.

– Кто же он? – спросила Дэгни без особого интереса.

– Путешественник и первооткрыватель. Величайший в мире. Человек, который нашел источник вечной молодости.

– Еще один черный кофе, – сказал старый бродяга, протягивая чашку.

– Джон Галт искал его долгие годы. Он переплыл моря, пересек пустыни, спускался на много миль под землю, в заброшенные шахты и рудники. Он нашел источник на вершине горы. Ему понадобилось десять лет, чтобы взобраться на нее. Он переломал все кости, содрал всю кожу с рук, лишился всего – дома, имени, любви. Но он все-таки взобрался на эту гору. Джон Галт нашел источник вечной молодости, который хотел подарить людям. Но он так и не вернулся к ним.

– Почему? – спросила она.

– Потому что обнаружил, что этот источник нельзя перенести к людям.

***

У человека, сидевшего за столом напротив Реардэна, было невыразительное лицо и манеры, начисто лишенные какой-то доминирующей линии, так что нельзя было составить четкого представления о его внешности или определить, что им движет. Казалось, его единственной индивидуальной чертой был слишком большой, выдающийся вперед нос. Человек вел себя сдержанно, даже кротко, но в этой кротости, как ни странно, ощущалась угроза, угроза, которую он намеренно пытался скрыть, но делал это так, чтобы Реардэн все же мог ее почувствовать. Хэнк никак не мог понять цели его визита. Этим человеком был доктор Поттер, занимавший какую-то неопределенную должность в Государственном институте естественных наук.

– Чего вы хотите? – в третий раз спросил Реардэн.

– Я прошу вас принять во внимание социальную сторону вопроса, мистер Реардэн, – мягко произнес доктор Поттер. – Я призываю вас подумать о том, в какое время мы живем. Наша экономика не готова к этому.

– К чему?

– Экономическое положение в настоящий момент весьма шатко и ненадежно. Мы все должны объединить усилия, чтобы не допустить краха.

– Чего вы хотите от меня?

– Меня просили обратить ваше внимание именно на эти аспекты, мистер Реардэн. Я представляю Государственный институт естественных наук.

– Это я уже слышал. Зачем вы хотели встретиться со мной?

– Институт придерживается весьма неблагосклонного мнения о вашем сплаве.

– Это вы тоже уже говорили.

– Разве вам не следует принять во внимание этот момент?

– Нет.

Дни стали короче, и за окном начинало темнеть. Реардэн увидел, как на щеке доктора Поттера появилась неправильных очертаний тень, падавшая от его выдающегося вперед носа, и заметил устремленные на него тусклые глаза; взгляд был миролюбиво-рассеянным и вместе с тем целенаправленным.

– Мистер Реардэн, в нашем институте собраны лучшие умы страны.

– Я об этом наслышан.

– Вы же не станете противопоставлять свое мнение их мнению.

– Стану.

Доктор Поттер посмотрел на Реардэна так, словно молил о помощи, как будто Реардэн нарушил неписаный закон, требовавший, чтобы он давно все понял. Реардэн остался безучастным к его беззвучной мольбе.

– Это все, что вы хотели знать? – спросил он.

– Это лишь вопрос времени, мистер Реардэн, – умиротворяюще сказал Поттер. – Лишь небольшая отсрочка. Просто нужно дать экономике шанс вновь стабилизироваться. Если бы вы подождали каких-нибудь два года…

Реардэн презрительно усмехнулся:

– Так вот чего вы добиваетесь. Хотите, чтобы я убрал свой металл с рынка? Почему?

– Лишь на несколько лет, мистер Реардэн. Лишь до тех пор, пока…

– Послушайте, – сказал Реардэн, – теперь я задам вам вопрос. Ваши ученые пришли к выводу, что металл Реардэна совсем не то, за что я его выдаю?

– Мы не делали подобных заявлений.

– Они пришли к выводу, что металл Реардэна плох?

– Прежде всего нужно принимать во внимание социальные последствия внедрения вашего продукта. Мы думаем о стране в целом. Нас волнует благосостояние всего общества и тот ужасный кризис, который мы переживаем в настоящий момент.

– Металл Реардэна хорош или плох?

– Если рассматривать проблему с точки зрения роста безработицы, которая принимает угрожающие размеры, то…

– Хорош или плох?

– В период катастрофической нехватки стали мы не можем допустить расширения и роста одной компании, производящей слишком много, потому что в результате могут оказаться за бортом компании, которые производят слишком мало. Это может привести к дисбалансу в экономике, и тогда…

– Вы собираетесь отвечать на мой вопрос или нет? Поттер пожал плечами:

– Ценности всегда относительны. Если металл Реардэна плох, то он представляет собой физическую угрозу обществу, если хорош – социальную.

– Если у вас есть что сказать о физической опасности металла, говорите. Остальное меня не интересует. И давайте побыстрее, я не умею разговаривать на вашем языке.

– Но вопросы общественного благосостояния…

– Я сказал – меня это не интересует.

Поттер, казалось, был совершенно сбит с толку, словно у него выбили почву из-под ног.

– Что же тогда представляет для вас главный интерес?

– Рынок.

– То есть?

– У металла Реардэна есть рынок сбыта, и я намерен сполна воспользоваться этим.

– Разве рынок не является понятием гипотетическим в своем роде? Реакция общественности на ваш сплав, мягко говоря, оставляет желать лучшего. За исключением «Таггарт трансконтинентал», у вас нет ни одного…

– Если вы считаете, что металл Реардэна не будет пользоваться спросом и клиенты не пойдут ко мне, чего же вы тогда переживаете?

– Мистер Реардэн, потеряв клиентов, вы понесете колоссальные убытки.

– Это уже мои проблемы.

– В то время как, заняв конструктивную позицию и согласившись подождать несколько лет…

– С какой стати я должен ждать?

– Но по-моему, я ясно дал понять, что в настоящий момент Государственный институт естественных наук не одобряет применения вашего сплава в металлургии.

– А мне на это наплевать.

– Мистер Реардэн, вы очень тяжелый человек, – вздохнул доктор Поттер. Предвечернее небо темнело, как бы сгущаясь за окнами. Казалось, что на фоне четких прямых линий мебели очертания собеседника слились в серое пятно.

– Я согласился встретиться с вами, – сказал Реардэн, – так как вы сказали, что хотите обсудить со мной вопрос чрезвычайной важности. Если это все, что вы хотели мне сказать, прошу меня извинить. У меня очень много дел.

Поттер откинулся на спинку кресла:

– Если я не ошибаюсь, на создание сплава у вас ушло десять лет. Во сколько вам это обошлось?

Реардэн поднял глаза. Он не мог понять столь внезапной смены темы, и тем не менее в голосе Поттера слышалась явная настойчивость. Его голос стал намного жестче.

– Полтора миллиона долларов, – сказал Реардэн.

– Сколько вы хотите за него?

Реардэн ответил не сразу. Он просто не мог в это поверить.

– За что? – спросил он глухо.

– За все права на металл Реардэна.

– Я думаю, вам лучше уйти.

– Я не вижу причин для подобного отношения. Вы бизнесмен. Я делаю вам деловое предложение, предлагаю сделку. Назовите вашу цену.

– Права на металл Реардэна не продаются.

– Я уполномочен говорить об огромных суммах денег. Правительственных денег.

Реардэн сидел не двигаясь, стиснув зубы. Но в его взгляде было безразличие и лишь слабая искорка нездорового любопытства.

– Вы бизнесмен, мистер Реардэн. Я делаю вам предложение, от которого вы не можете отказаться. С одной стороны, вы сталкиваетесь с огромными трудностями: общественное мнение далеко не в вашу пользу. Вы рискуете потерять все, что вложили в свой сплав. С другой стороны, вы могли бы свести риск к нулю и сбросить с себя бремя ответственности. При этом вы получите огромную прибыль, значительно больше того, что можете получить за двадцать лет от внедрения своего сплава.

– Институт естественных наук научное заведение, а не коммерческая организация, – сказал Реардэн. – Чего они так боятся?

– Вы говорите гадкие, ненужные слова, мистер Реардэн. Предлагаю держать разговор в дружеском русле. Вопрос очень серьезен.

– Я начинаю понимать это.

– Мы предлагаем вам практически неограниченную сумму. Чего вы еще хотите? Назовите вашу цену.

– О продаже прав на металл Реардэна не может быть и речи. Если у вас есть еще что сказать, пожалуйста, говорите и уходите.

Поттер подался вперед, окинул Реардэна скептическим взглядом и спросил:

– Чего вы добиваетесь?

– Я? Что вы имеете в виду?

– Вы занимаетесь бизнесом, чтобы делать деньги, так?

– Так.

– И хотите получить максимальную прибыль?

– Совершенно верно.

– Тогда почему вы предпочитаете ценой невероятных усилий долгие годы выдавливать свою прибыль по центу, а не получить за свой сплав сразу целое состояние? Почему?

– Потому что он – мой. Вы понимаете смысл этого слова?

Поттер вздохнул и поднялся.

– Надеюсь, мистер Реардэн, вам не придется сожалеть о своем решении, – сказал он тоном, подразумевающим обратное.

– Всего доброго, – сказал Реардэн.

– Мне кажется, я должен предупредить вас, что Институт естественных наук может сделать официальное заявление, осуждающее металл Реардэна.

– Это его право.

– Это заявление сильно усложнит вам жизнь.

– Я в этом не сомневаюсь.

– Что же касается дальнейших последствий… – Поттер пожал плечами. – Те, кто сегодня отказывается от сотрудничества, просто обречены. У них нет будущего. В наши дни человеку нужны друзья. Ведь вы, мистер Реардэн, не пользуетесь особой популярностью.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ну вы, конечно же, понимаете меня.

– Ничуть.

– Общество, мистер Реардэн, – это очень сложный социальный механизм. Сейчас накопилось множество нерешенных вопросов. Все висит на волоске. Когда будет решен тот или иной вопрос и что станет решающим фактором, который склонит чашу весов в ту или иную сторону, предсказать просто невозможно. Я понятно изъясняюсь?

– Нет. – Красный отблеск плавки прорезал сумерки. Стена за столом Реардэна окрасилась оранжево-золотым сиянием, которое осветило его лоб. Лицо Реардэна было неподвижным и серьезным.

– Государственный институт естественных наук – правительственная организация, мистер Реардэн. Сейчас в законодательных кругах рассматривается ряд законопроектов, которые могут быть приняты в любую минуту. В настоящий момент бизнесмены очень уязвимы. Уверен, вы понимаете, что я хочу сказать.

Улыбаясь, Реардэн встал из-за стола. Он выглядел так, словно от его внутреннего напряжения не осталось и следа.

– Нет, доктор Поттер, не понимаю, – сказал он. – Если бы я понял, мне пришлось бы вас убить.

Поттер направился к двери, остановился, обернулся и посмотрел на Реардэна. Впервые в его взгляде появилось простое человеческое любопытство. Реардэн непринужденно стоял за столом, сунув руки в карманы.

– Скажите, чисто между нами, я спрашиваю исключительно из любопытства: зачем вы это делаете?

– Я отвечу, но вы не поймете, – тихо сказал Реардэн. – Потому что металл Реардэна хорош.

***

Дэгни не могла понять мистера Моуэна. Руководство его компании внезапно известило ее, что компания отказывается от ее заказа. Ничего не случилось, Дэгни не видела никаких причин для отказа, а компания не сочла нужным предоставить ей какие-либо разъяснения.

Она срочно выехала в Коннектикут, чтобы лично переговорить с мистером Моуэном, но единственным результатом их встречи стало тяжелое, гнетущее недоумение. Моуэн заявил, что сворачивает производство стрелок из металла Реардэна. В качестве единственного объяснения он сказал, стараясь не смотреть ей в глаза:

– Слишком многим это не нравится.

– Что – металл или то, что вы делаете из него стрелки?

– И то и другое… Людям это не нравится… Я не хочу неприятностей.

– Каких неприятностей?

– Любых.

– Вы слышали, чтобы хоть что-то из всего, что говорят о металле Реардэна, оказалось правдой?

– Кто знает, что правда, а что нет? В резолюции Национального совета по вопросам металлургической промышленности сказано…

– Послушайте, вы проработали с металлом всю жизнь. Последние месяцы вы работали с металлом Реардэна. Неужели вы не поняли, что лучше этого металла в мире ничего нет?

Моуэн не ответил.

– Неужели вы этого не поняли?

– Черт возьми, мисс Таггарт, я бизнесмен. Я человек маленький! Я просто хочу делать деньги.

– А как же, по-вашему, их делают?

Дэгни понимала, что все ее усилия тщетны. Глядя на лицо Моуэна, на его глаза, взгляд которых она никак не могла поймать, она испытала то же чувство, что однажды на одном из отдаленных участков железной дороги, когда буря оборвала телефонные провода; связь прервалась, и слова превратились в ничего не значащий набор звуков.

Дэгни подумала, что бесполезно спорить и удивляться людям, которые не в состоянии ни опровергнуть факты, ни согласиться с ними. Возвращаясь в Нью-Йорк, она не могла уснуть. Сидя в поезде, она внушала себе, что теперь ни Моуэн, ни все остальные не имеют никакого значения, важно одно: найти человека, который согласится изготовить стрелки из сплава Реардэна. Она мысленно перебирала имена, размышляя, кого будет легче убедить, уговорить или подкупить.

Едва переступив порог приемной своего кабинета, Дэгни поняла, что что-то случилось. Ее поразила неестественная тишина и устремленные на нее взгляды сотрудников, словно все они с надеждой и страхом ждали ее прихода.

Эдди Виллерс встал и направился к двери ее кабинета, словно знал, что она все поймет и последует за ним. Она увидела выражение его лица. Что бы ни случилось, ей не хотелось, чтобы Эдди так переживал.

Когда за ними закрылась дверь, Эдди тихо, подавленно сказал:

– Институт естественных наук сделал официальное заявление, предостерегающее от использования металла Реардэна. Оно передавалось по радио и опубликовано в газетах.

– Что они сказали?

– Дэгни, они ничего не сказали… Фактически ничего. Они не сказали ни да, ни нет. Они не высказались прямо против металла Реардэна, но преподнесли все именно таким образом, вот что ужасно.

Он изо всех сил старался говорить спокойно, но не мог. Слова вырывались, словно выталкиваемые распиравшим его невероятным негодованием, похожим на возмущение ребенка, который кричит в знак протеста, впервые в жизни столкнувшись с несправедливостью и злом.

– Что они сказали, Эдди?

– Они… Тебе лучше самой прочитать. – Он указал на газету, которую оставил на ее столе. – Они не заявили, что металл Реардэна плох или опасен. То, что они сделали, это… – Он беспомощно всплеснул руками.

Дэгни поняла все с первого взгляда. Перед ее глазами замелькали предложения. «После длительной эксплуатации возможно появление трещин, хотя предсказать, когда это может произойти, в данный момент не представляется возможным… Нельзя сбрасывать со счетов и возможность неожиданного молекулярного распада… Несмотря на очевидный высокий запас прочности металла на растяжение, ряд вопросов относительно его поведения при необычных нагрузках все же вызывает определенные сомнения… Хотя нет никаких доводов в поддержку мнения о запрещении использования данного сплава, дальнейшее изучение его свойств представляется весьма целесообразным…»

– Мы не можем с этим бороться. Мы не можем ничего ответить, – медленно говорил Эдди. – Мы не можем потребовать официального опровержения. Не можем показать им результаты наших испытаний или что-нибудь доказать. Они не сказали ничего, что можно было бы опровергнуть, поставив тем самым под сомнение их компетентность как специалистов. Они поступили как последние трусы. Подобного можно было бы ожидать от какого-нибудь мошенника или шантажиста. Но, Дэгни! Это же Институт естественных наук!

Дэгни молча кивнула. Она стояла, пристально вглядываясь в какую-то точку за окном. В конце темной улицы, словно злобно подмигивая, то гасли, то вспыхивали огни вывески.

Эдди собрался с духом и по-военному доложил:

– Цены на наши акции резко упали. Бен Нили уволился. Национальный союз рабочих железных дорог и автострад запретил своим членам работать на Рио-Норт. Джим уехал из города.

Дэгни разделась, медленно пересекла кабинет и села за стол. Перед ней лежал большой коричневый конверт с адресом отправителя: «Реардэн стал».

– Мы получили это с посыльным сразу после твоего отъезда, – сказал Эдди.

Дэгни положила руку на конверт, но не стала вскрывать его. Она знала, что внутри чертежи моста. Через некоторое время она спросила:

– Кто автор этого заявления?

Эдди посмотрел на нее и горько улыбнулся, отрицательно покачав головой.

– Нет, – сказал он, – я тоже сразу об этом подумал. Я разговаривал с институтом по междугородной и навел справки. Нет, заявление сделано от имени доктора Флойда Ферриса, главного администратора.

Дэгни промолчала.

– Все равно институт возглавляет доктор Стадлер. Институт – это он. Он не мог не знать от этом. Это заявление сделано с его ведома и, стало быть… от его имени. Доктор Роберт Стадлер… Помнишь, в колледже… когда мы говорили о выдающихся людях… людях чистейшего интеллекта… мы всегда называли его одним из них и… – Он замолчал. – Извини, Дэгни. Я понимаю, что ни говори – все без толку… Только…

Она сидела, положив руку на коричневый конверт.

– Дэгни, что происходит с людьми? Почему это заявление имеет такую силу? Это же грязная клевета, неприкрытая и гнусная. Прочитав это заявление, порядочный человек выбросил бы его к чертовой матери в мусорный ящик. Как он мог… – В голосе Эдди нарастали отчаяние и гнев. – Как они могли поверить? Неужели они ничего не понимают? Неужели люди разучились трезво мыслить? Дэгни, что позволяет людям так поступать, и как можно с этим жить?

– Спокойно, Эдди, – сказала она. – Спокойно. Не бойся.

***

Государственный институт естественных наук находился в штате Нью-Гэмпшир. Здание стояло на склоне одинокого холма, на полпути между рекой и небом. Издали оно походило на одинокий монумент, поставленный в девственном лесу. Его окружали аккуратно высаженные, ухоженные деревья. Дорожки были выложены, как в парке. Отсюда открывался вид на крыши небольшого городка, расположенного в долине в нескольких милях от института. Но в непосредственной близости от здания не было ничего, что могло бы сгладить его величественную строгость.

Белые мраморные стены придавали зданию классическое величие, а прямоугольная композиция корпусов – рационализм и красоту современной промышленной постройки. Это было одухотворенное строение.

Люди смотрели на это здание через реку с глубоким уважением и думали о нем, как о памятнике живому человеку души столь же благородной, как облик здания. Над входом в институт была высечена надпись: «Неустрашимому Разуму. Неоскверненной Истине». В тихом крыле, в одном из безлюдных коридоров небольшая медная табличка, ничем не отличавшаяся от множества других табличек на дверях кабинетов, гласила: «Доктор Роберт Стадлер».

В возрасте двадцати семи лет доктор Стадлер написал трактат о космическом излучении, который опроверг большую часть теорий, выдвинутых до него. Все научные труды, написанные после выхода этой работы в свет, любые исследования в той или иной степени основывались на его теории. В тридцать лет он был признан величайшим физиком своего времени. В тридцать два года он возглавил кафедру физики в Университете Патрика Генри, в те дни, когда этот университет еще был достоин своей славы. Именно о нем один писатель сказал: «Пожалуй, среди всех явлений вселенной, которые изучает доктор Стадлер, самым чудесным является его мозг». Именно доктор Стадлер однажды поправил студента: «Независимое научное исследование? Первое прилагательное излишне».

В сорок лет, подписывая петицию об учреждении Государственного института естественных наук, доктор Стадлер обратился с воззванием к нации: «Избавьте науку от диктата доллара». Какое-то время этот вопрос оставался нерешенным. Но группе неизвестных ученых удалось без лишнего шума протащить законопроект об учреждении института через длинные коридоры законодательной власти. Принятие этого законопроекта сопровождалось определенной нерешительностью, чувствовались сомнения и обеспокоенность, источник и причину которых никто не мог определить. Но имя доктора Стадлера действовало, как космическое излучение, – оно преодолело преграды. Страна построила величественное здание из белого мрамора в качестве личного подарка одному из величайших ее представителей.

Кабинет доктора Стадлера был невелик и походил больше на кабинет бухгалтера какой-нибудь второразрядной фирмы. Обстановка состояла из неказистого дешевого стола желтого дуба, шкафа для хранения документов, двух стульев и исписанной математическими формулами доски. Сидя на одном из стульев напротив голой стены, Дэгни думала, что в атмосфере кабинета есть что-то вычурное и вместе с тем изящное: вычурное, потому что непритязательность обстановки подразумевала величие хозяина, который мог позволить себе подобный интерьер, не опасаясь, что это отразится на его репутации. Изящество же заключалось в том, что этому человеку действительно ничего не было нужно, кроме той мебели, что находилась в кабинете.

Дэгни несколько раз встречалась с доктором Стадлером на банкетах, которые устраивали видные бизнесмены или ведущие промышленные компании страны по случаю того или иного торжественного события. Она участвовала в этих банкетах очень неохотно и обнаружила, что доктору Стадлеру нравилось беседовать с ней. «Мисс Таггарт, я никогда не надеюсь на встречу с умным человеком. Но встретить здесь вас – это неслыханное облегчение!» – сказал он ей однажды. Дэгни пришла к нему, помня об этих словах. Она сидела и смотрела на него с видом исследователя: не делая никаких предположений и отбросив эмоции. Она хотела одного: увидеть и понять.

– Мисс Таггарт, – сказал он, – вы мне очень интересны. Меня вообще интересует все, что представляет собой исключение из правила. Как правило, я не очень люблю посетителей. Не скрою, я удивлен тем, что очень рад видеть вас. Знаете ли вы, что это такое – почувствовать вдруг, что можно говорить с собеседником свободно, не напрягаясь и не пытаясь выдавить что-то вроде понимания из вакуума?

Доктор Стадлер сидел на краю стола с веселым, непринужденным видом. Он был невысокого роста, но благодаря своей стройности казался молодым, почти по-мальчишески энергичным. По лицу трудно было определить, сколько ему лет, оно было простоватым, но в больших серых глазах светился такой ум, что все остальное не привлекало к себе внимания. Когда он смеялся, в уголках его глаз появлялись морщинки, а в складке губ чувствовалась едва уловимая горечь. Он вовсе не походил на человека, которому уже за пятьдесят. Единственным признаком возраста были седеющие волосы.

– Расскажите мне побольше о себе, – сказал доктор Стадлер. – Мне всегда хотелось спросить, почему вы избрали карьеру именно в промышленной сфере, ведь это весьма необычно для женщины.

– Я не могу отнимать у вас много времени, доктор Стадлер, – вежливо и деловито сказала она. – Я пришла обсудить с вами вопрос чрезвычайной важности.

Он рассмеялся:

– Вот она, отличительная черта бизнесмена – стремление сразу перейти к делу. Что ж, давайте, давайте. Но не беспокойтесь о моем времени – оно в вашем распоряжении. Так что, вы сказали, вы хотите обсудить со мной? Ах да, металл Реардэна. Я не сказал бы, что информирован о нем наилучшим образом, но если я чем-нибудь могу быть вам полезен… – Он ободряюще махнул рукой.

– Вам известно о заявлении, которое сделал ваш институт относительно металла Реардэна?

Стадлер слегка нахмурился:

– Да, я что-то об этом слышал.

– Вы читали его?

– Нет.

– Это заявление преследует цель не допустить практического применения металла Реардэна.

– Да-да. Это я понял.

– Вы можете сказать мне почему?

Стадлер развел руками. У него были красивые руки – длинные, тонкие, исполненные энергии и силы.

– Я, по правде сказать, не знаю. Это епархия доктора Ферриса. Уверен, у него были на то причины. Вы хотели бы поговорить с ним?

– Нет. Доктор Стадлер, вы знакомы с физическими свойствами металла Реардэна?

– Да, немного. Но скажите, почему это вас так волнует? Искорка интереса вспыхнула и погасла в ее глазах. Все тем же бесстрастным тоном она сказала:

– Я строю новую линию из металла Реардэна, которая…

– Ну конечно же! Я действительно кое-что об этом слышал. Извините, мисс Таггарт, я читаю газеты не так часто, как следовало бы. Так значит, ваша компания строит эту дорогу?

– Существование моей компании зависит от того, будет ли закончено строительство этой новой линии, и у меня есть основания полагать, что от этого зависит и существование всей страны.

Стадлер улыбнулся, и в уголках его глаз появились морщинки.

– Вы можете делать подобные заявления с полной уверенностью, мисс Таггарт? Я вот не могу.

– В данном случае?

– В любом случае. Никто не в силах предсказать, как сложится будущее страны. Этот процесс не поддается расчету, он хаотичен, и в любой данный момент развитие может пойти в любом направлении.

– Доктор Стадлер, как вы считаете, является ли производство необходимым условием существования страны?

– Да. Несомненно.

– Строительство моей новой линии приостановлено в результате заявления, сделанного вашим институтом.

Стадлер не улыбнулся и не ответил.

– Это заявление можно рассматривать как ваше заключение о свойствах металла Реардэна?

– Я же сказал, что даже не читал его, – произнес Стадлер с едва уловимой резкостью в голосе.

Дэгни открыла свою сумочку, достала газетную вырезку и протянула ее Стадлеру:

– Прочитайте и скажите, прилично ли науке говорить таким языком?

Стадлер просмотрел текст, презрительно улыбнулся и с отвращением отшвырнул статью в сторону.

– Просто отвратительно, – сказал он. – Подумать только, какая низость, но что поделать, когда имеешь дело с людьми.

– Стало быть, вы не одобряете этого заявления? – спросила Дэгни, не поняв смысла его высказывания.

Стадлер пожал плечами:

– Мое одобрение или неодобрение не имеет никакого значения.

– У вас есть собственное суждение о металле Реардэна?

– Сопромат не совсем моя специальность.

– Вы просмотрели какие-нибудь данные о металле Реардэна?

– Мисс Таггарт, я не понимаю, в чем смысл ваших вопросов. – В его голосе прозвучало легкое раздражение.

– Мне бы хотелось знать ваше личное мнение о металле Реардэна.

– Для чего?

– Чтобы я могла передать его прессе. Стадлер встал:

– Это невозможно.

– Я предоставлю вам всю необходимую информацию, – сказала она напряженным голосом, изо всех сил стараясь добиться понимания.

– Я не могу делать никаких официальных заявлений на эту тему.

– Почему?

– Я не могу объяснить вам в обычном разговоре всю сложность сложившейся ситуации.

– Но если вы поймете, что металл Реардэна действительно очень ценен, что…

– Это не имеет никакого значения.

– Металл Реардэна не имеет никакого значения?

– Мисс Таггарт, это очень сложный вопрос, где играют важную роль не только факты.

– Что же, если не факты, представляет важность для науки? – сказала Дэгни, не веря собственным ушам.

Горькие морщинки в уголках его губ сложились в подобие улыбки.

– Мисс Таггарт, вы не понимаете научных проблем.

– Мне кажется, вы знаете, что на самом деле представляет собой металл Реардэна, – медленно произнесла Дэгни, словно сама поняла это в тот момент, когда выговаривала эти слова.

Стадлер пожал плечами:

– Да, я знаю. Судя по тому, что мне известно, – это необыкновенная вещь, блестящее достижение – с технической точки зрения. – Он раздраженно ходил взад-вперед по кабинету. – Честно говоря, я и сам был бы не прочь заказать специальную лабораторную установку из металла Реардэна, которая выдерживала бы сверхвысокие температуры. Эта установка представляла бы огромную ценность в связи с рядом явлений, за которыми мне хотелось бы понаблюдать. Я обнаружил, что, если разогнать элементарные частицы до скорости, близкой к скорости света, они…

– Доктор Стадлер, – медленно проговорила Дэгни, – вы знаете правду и, тем не менее, не хотите заявить об этом публично.

– Мисс Таггарт, вы оперируете отвлеченными понятиями, в то время как речь идет о вопросах практических.

– Речь идет о вопросах науки.

– Науки… А вы не путаетесь в терминологии? Лишь в области чистой, фундаментальной науки истина – абсолютный критерий. Сталкиваясь с прикладной наукой, мы имеем дело с людьми. А имея дело с людьми, нужно принимать во внимание еще ряд соображений помимо истины.

– Каких соображений?

– Я не технолог, мисс Таггарт. И у меня нет ни способностей, ни желания иметь дело с людьми. Я не могу заниматься так называемыми практическими вопросами.

– Это заявление было сделано от вашего имени.

– Я не имею к нему никакого отношения.

– Но репутация института, его имя – ответственность за это несете вы.

– Это абсолютно необоснованное предположение.

– Люди думают, что честь вашего имени – своего рода гарант действий института.

– Я ничего не могу поделать с тем, что люди так думают, если они вообще думают.

– Они поверили вашему заявлению. А это была ложь.

– АО какой истине можно говорить, имея дело с людьми?

– Я не понимаю вас.

– Вопросы истины не входят в круг общественных проблем. Принципы никогда не оказывали никакого влияния на общество.

– Чем же тогда человек руководствуется в своих поступках?

Стадлер пожал плечами:

– Практической целесообразностью данного момента.

– Доктор Стадлер, – сказала Дэгни, – мне кажется, я должна объяснить вам, что означает приостановка строительства моей новой линии и к каким последствиям это может привести. Мне не дают работать во имя общественной безопасности, потому что я использую при строительстве самые лучшие рельсы из всех, которые когда-либо производились. Через шесть месяцев, если я не закончу строительство, самый развитый промышленный район страны останется без транспортного сообщения. Он будет уничтожен потому, что это самый богатый район и кое-кто счел целесообразным прибрать к рукам часть его богатств.

– Что ж, может быть, это несправедливо, бесстыдно, но такова уж жизнь в обществе. Кого-то всегда приносят в жертву – и, как правило, несправедливо. Другого способа жить среди людей просто не существует. Что может сделать один человек?

– Вы можете сказать правду о металле Реардэна. Стадлер промолчал.

– Я могла бы умолять вас сделать это, чтобы спасти меня или предотвратить национальную катастрофу. Но я не стану этого делать. Возможно, это не самые веские причины. Причина одна – вы должны опровергнуть заявление вашего института потому, что это ложь.

– Со мной никто не консультировался по поводу обнародования этого заявления! – непроизвольно выкрикнул Стадлер. – Я бы не допустил этого. Но я не могу выступить с публичным опровержением.

– С вами никто не советовался? Так неужели вам не хочется выяснить причины, которые кроются за этим заявлением?

– Я не могу сейчас уничтожить институт.

– Неужели вам не хочется выяснить причины?

– А что мне выяснять, я и так все знаю. Мне ничего не говорят, но я все знаю и не могу сказать, что осуждаю их за это.

– Тогда назовите эти причины мне, доктор Стадлер.

– Назову, если хотите. Ведь вы хотите знать истину, не так ли? Доктор Феррис не виноват, что эти идиоты, от которых зависит финансирование нашего института, настаивают на, как они выражаются, практических результатах. Такого понятия, как чистая, фундаментальная наука для них просто не существует. Они могут судить о науке лишь по количеству полученных благодаря ей технологических новинок. Не знаю, как доктор Феррис умудряется удерживать институт на плаву. Я могу лишь восхищаться его практическими способностями. Феррис никогда не был первоклассным ученым, но он – слуга науки, причем слуга, которому нет цены. Я знаю, что в последнее время ему приходится несладко, он меня ни во что не вмешивал и полностью оградил от всех проблем, но слухи дошли и до меня. Наш институт подвергается резкой критике за то, что недостаточно производит. Общественность требует экономии. В такие времена, какие мы переживаем, когда поставлено под угрозу удовлетворение элементарных человеческих потребностей, можно не сомневаться в том, что первой в жертву принесут именно науку. Этот институт – последнее научное учреждение. Частных научных фондов практически не осталось. Только посмотрите на алчных негодяев, которые заправляют промышленностью страны! Науке от них ждать нечего.

– А кто финансирует вас сейчас? – глухо спросила Дэгни.

Стадлер пожал плечами:

– Общество.

– Вы собирались назвать мне причины, которые кроются за этим заявлением.

– Я думаю, вы сами легко могли бы их установить. Учитывая, что в институте уже тринадцать лет существует отдел металловедения, который проглотил более чем двадцать миллионов долларов, а произвел только политуру-серебрянку да антикоррозийный препарат, который, по-моему, хуже старого, можете себе представить реакцию общественности, если частное лицо предложит продукт, который произведет революцию в металлургии и будет иметь сенсационный успех.

Дэгни опустила голову и промолчала.

– Я ни в чем не обвиняю наш металловедческий отдел, – сердито сказал Стадлер, – я понимаю, невозможно предсказать, сколько времени потребует получение подобных результатов, но общественность-то этого не поймет. Чем же мы должны пожертвовать: куском железа, пусть необыкновенно ценным, или последним в мире научным центром и всем будущим человеческого знания? Вот выбор, перед которым мы стоим.

Дэгни сидела, склонив голову. Через некоторое время она сказала:

– Хорошо, доктор Стадлер, я не буду спорить.

Он увидел, как она потянулась за сумочкой, собираясь встать и выйти, движения ее были чисто автоматическими, словно она не осознавала, что делает.

– Мисс Таггарт, – тихо, умоляюще сказал он.

Дэгни подняла глаза. Ее лицо оставалось спокойным и бесстрастным. Он подошел ближе и оперся рукой о стену над головой Дэгни, словно пытаясь удержать ее.

– Мисс Таггарт, – мягко, с горечью сказал он, пытаясь убедить ее. – Я старше вас. Поверьте мне, другого способа жить в этом мире просто не существует. Людям недоступны истина и разум. Они глухи к ним. Разум против них бессилен, и, тем не менее, мы вынуждены жить в этом мире. Если мы хотим чего-нибудь достичь, мы должны обманом вынудить людей позволить нам этого достичь. Или силой. Иначе с ними нельзя. Другого языка они не понимают. Мы не можем рассчитывать на поддержку разумных начинаний или высоких духовных устремлений. Люди – это порочные животные, алчные хищники, гонящиеся за наживой и потакающие своим прихотям.

– Я одна из тех, кто гонится за наживой, доктор Стадлер, – глухо сказала Дэгни.

– Вы – необыкновенный одаренный ребенок, который видел в жизни не так уж много, чтобы постичь масштабы человеческой глупости. Я боролся против нее всю свою жизнь. Я очень устал. – В голосе Стадлера прозвучала неподдельная искренность. Он медленно отошел от стены. – Было время, когда, видя этот сумасшедший дом, в который превратили мир, я хотел кричать, умолять выслушать меня – я мог научить людей жить намного лучше. Но слушать меня было некому, да и они все равно не услышали бы меня, потому что были глухи… Интеллект? Это случайная искорка, которая изредка на миг сверкнет среди людей и тут же гаснет. Никто не знает ее природы… ее будущего… или гибели…

Дэгни привстала со стула. '

– Не уходите, мисс Таггарт. Я хотел бы, чтобы вы меня поняли.

Она посмотрела на него с покорным безразличием и осталась сидеть. Нельзя было сказать, что она побледнела, но черты ее лица проступили необычайно отчетливо, словно кожа утратила все оттенки.

– Вы молоды, – сказал Стадлер, – в ваши годы я тоже верил в безграничную силу разума. Тогда человек представлялся мне воистину существом разумным. С тех пор я так много повидал на своем веку и так часто испытывал глубочайшее разочарование… Расскажу вам в качестве примера одну историю.

Он стоял у окна своего кабинета. На улице уже стемнело. Казалось, темнота подступает снизу, с черной поверхности реки, где в воде дрожало отражение нескольких огоньков, долетавших с равнины между холмами на другом берегу. В неподвижном темно-голубом вечернем небе низко над землей горела одинокая звезда. Она казалась необыкновенно большой, и от этого небо выглядело еще более темным.

– Когда я работал в Университете Патрика Генри, у меня было трое учеников. Я знал многих одаренных студентов, но эти трое были той наградой, о которой учитель может только мечтать. Они были воплощением человеческого разума в его величайшем проявлении. Это был тот тип интеллекта, от которого ждешь, что когда-нибудь он изменит судьбу человечества. Они вышли из разных социальных слоев, но были неразлучными друзьями. Все трое сделали необычный выбор предметов. Они заканчивали одновременно по двум специальностям – моей и Хью Экстона. Философия и физика. В наши дни подобного сочетания уже не встретишь. Хью Экстон был выдающимся философом, человеком необычайного ума… не то что этот недоумок, который сейчас занимает его место. Экстон и я ревновали друг к другу этих студентов. Это было своего рода состязанием между нами, дружеским состязанием, потому что мы понимали друг друга. Однажды Экстон сказал мне, что относится к ним как к своим сыновьям. Меня это задело… потому что я сам относился к ним точно так же. – Стаддер обернулся и посмотрел на Дэгни. На его лице резко проступили морщины. – Когда я выступил за учреждение этого института, один из троих проклял меня. С тех пор я его не видел. Первые несколько лет это меня беспокоило. Я спрашивал себя, не был ли он прав. Теперь это меня уже не тревожит. – Он улыбнулся. Его лицо не выражало ничего, кроме горечи. – Эти трое, перед которыми были открыты все возможности, благодаря их дару, их величайшему разуму, эти трое, которым прочили такое блестящее будущее… Одним из них был Франциско Д'Анкония, который превратился в никчемного плейбоя. Вторым – Рагнар Даннешильд, который стал обыкновенным пиратом. Ничего не скажешь, достойное воплощение тех надежд, что подавал великий человеческий разум.

– А кто был третьим? – спросила Дэгни. Стаддер пожал плечами:

– Третий не добился даже такой неблаговидной известности. Он бесследно исчез – утонул в трясине посредственности. Возможно, работает где-то младшим помощником бухгалтера.

***

– Это ложь. Я не сбежал, – кричал Джеймс Таггарт. – Я приехал сюда, потому что заболел. Спроси доктора Вильсона, если не веришь. Он тебе подтвердит. Это разновидность гриппа. И как ты узнала, что я здесь?

Дэгни стояла посреди комнаты. На воротнике ее пальто и полях шляпы таяли, превращаясь в капельки воды, снежинки. Она огляделась вокруг, ощущая неосознанную грусть.

Они находились в доме старого поместья Таггартов на берегу Гудзона. Поместье досталось Джиму по наследству, но он редко приезжал сюда. В дни их детства это был кабинет отца. Сейчас он выглядел заброшенной комнатой, которой время от времени пользуются, но в которой не живут. Все стулья, за исключением двух, были зачехлены. Камин не горел, жалкую дозу тепла давал лишь электрический обогреватель, шнур которого тянулся по полу через всю комнату. Письменный стол блистал пустой стеклянной столешницей.

Джим лежал на кушетке, обмотав горло полотенцем. На стоявшем рядом стуле Дэгни увидела полную окурков пепельницу, бутылку виски и смятый бумажный стакан. На полу валялись беспорядочно разбросанные газеты двухдневной давности. Над камином висел портрет их деда в полный рост, на заднем плане смутно вырисовывались очертания железнодорожного моста.

– У меня нет времени препираться, Джим.

– Это была твоя идея. Надеюсь, ты признаешь это на совете директоров. Вот до чего довел нас твой проклятый металл Реардэна, черт бы его побрал. Если бы мы подождали, пока Орен Бойл…

На его перекошенном небритом лице отразился панический страх, смешанный со злорадством, ненавистью и облегчением от того, что он нашел виноватого и может на нем отыграться. И в то же время в его взгляде сквозила осторожная, едва уловимая мольба – это были глаза человека, у которого появилась надежда.

Таггарт выжидающе замолчал, но Дэгни ничего не ответила. Она стояла молча, сунув руки в карманы, и смотрела на него.

– Теперь мы не в силах что-либо сделать, – простонал он. – Я пытался связаться с Вашингтоном, чтобы заставить их прибрать к рукам «Финикс – Дуранго» и ввиду чрезвычайных обстоятельств передать эту дорогу нам. Но они даже слышать об этом не захотели. Сказали, что очень многим это не понравится. Боятся создать прецедент… Я добился в Национальном железнодорожном союзе разрешения, позволяющего Дэну Конвэю остаться в Колорадо еще на год, это дало бы нам время и шанс выкарабкаться, но он отказался. Я пытался договориться с Эллисом Вайетом и его друзьями в Колорадо. Я хотел, чтобы они заставили Вашингтон потребовать, чтобы Конвэй остановил сворачивание своей линии, но Вайет и остальные ублюдки из Колорадо отказали мне. Речь идет об их шкуре, они в еще худшем положении, чем мы, и наверняка прогорят – и они отказались.

Дэгни слегка улыбнулась, но ничего не сказала.

– Теперь у нас нет выхода. Мы в ловушке. Мы не можем бросить эту линию и не можем завершить строительство. Не можем ни остановиться, ни идти вперед. У нас нет денег. От нас все бегут, как от прокаженных. Что мы можем без Рио-Норт? Но у нас нет никакой возможности завершить ее. Нам объявят бойкот и занесут в черный список. Профсоюз железнодорожников подаст на нас в суд. Вот увидишь, непременно подаст, есть такой закон. Мы не можем завершить строительство этой линии. Господи! Что же нам делать?

Дэгни ждала.

– Ты все сказал, Джим? Если все, то я скажу, что мы будем делать.

Таггарт молчал, глядя на нее исподлобья.

– Это не предложение, Джим. Это ультиматум. Выслушай и соглашайся. Я завершу строительство Рио-Норт. Я лично – не «Таггарт трансконтинентал». Я временно уйду с поста вице-президента и создам собственную частную компанию. Твой совет передаст Рио-Норт мне. Я буду сама себе подрядчиком. Сама изыщу средства. Всю ответственность я тоже возьму на себя. Я завершу строительство в срок. После того как ты увидишь линию в деле, я верну ее «Таггарт трансконтинентал» и займу прежнее место. Это все.

Таггарт молча смотрел на нее, кончиками пальцев покачивая домашнюю туфлю. Она никогда не думала, что выражение надежды на лице человека может вызывать отвращение. Но это было именно так. На лице Таггарта смешались надежда, хитрость и коварство. Она отвернулась от него, спрашивая себя, как он мог в такую минуту думать о том, как бы ее повыгоднее использовать.

– А кто будет все это время управлять «Таггарт трансконтинентал»? – озабоченно спросил Таггарт.

Вопрос показался Дэгни совершенно абсурдным и бессмысленным. Она рассмеялась. Звук собственного смеха удивил ее. Это был горький смех старухи, все изведавшей и во всем разуверившейся.

– Эдди Виллерс, – сказала она.

– О нет! Он не справится.

Дэгни опять так же невесело рассмеялась:

– А я думала, что в подобных вопросах ты разбираешься лучше меня. Эдди просто займет пост вице-президента. Он будет сидеть в моем кабинете, за моим столом. Как ты думаешь, кто в действительности будет управлять «Таггарт трансконтинентал»?

– Но я не понимаю, каким образом…

– Я буду прилетать из Колорадо. К тому же существует междугородная связь. Я буду делать то же, что и раньше. Ничего не изменится, не считая спектакля, который ты устроишь для своих друзей, и некоторых дополнительных трудностей для меня.

– Какого еще спектакля?

– Джим, ты прекрасно меня понимаешь. Я не имею ни малейшего понятия, в чем ты там замешан и в какие игры играешь, ты и твой совет директоров. Я этого не знаю, и мне на это глубоко наплевать. Вы все можете спрятаться за моей спиной. Раз уж вы все так боитесь, потому что повязаны с дружками, для которых металл Реардэна представляет страшную угрозу, вот вам возможность убедить их, что вы ни при чем, что все это затеяла я, а не вы. Можете всячески поносить меня вместе с ними. Можете сидеть дома, ничем не рисковать и не наживать себе врагов. Просто не мешайте мне.

– Что ж, – медленно произнес Таггарт, – проблемы, которые неизбежно возникают в процессе функционирования огромной железнодорожной системы, достаточно сложны… в то время как небольшая независимая компания может позволить себе…

– Да, Джим, да. Я все это знаю. Как только ты объявишь, что передаешь Рио-Норт мне, акции «Таггарт трансконтинентал» пойдут вверх. Все эти клопы перестанут лезть из всех щелей, потому что у них уже не будет перспективы сосать кровь из большой компании. А пока они решат, что делать со мной, я завершу строительство. Что до меня, то я не хочу видеть ни тебя, ни твой совет директоров, перед которым нужно отчитываться и с которым нужно спорить, чтобы вымолить для себя необходимые полномочия. На это нет времени, если я хочу сделать то, что необходимо сделать. Поэтому я сделаю это одна, без вас.

– А… если у тебя ничего не выйдет?

– Если у меня ничего не выйдет, пойду ко дну я одна.

– Ты понимаешь, что в таком случае «Таггарт трансконтинентал» никак не сможет помочь тебе?

– Понимаю.

– Ты не будешь рассчитывать на нас? –Нет.

– Ты прервешь все официальные связи с нами, чтобы твои действия не отразились на нашей репутации?

– Да.

– Я думаю, нам нужно договориться, что в случае неудачи или публичного скандала твой временный уход станет постоянным… то есть ты не вернешься на должность вице-президента компании.

На мгновение она закрыла глаза:

– Хорошо, Джим. В таком случае я не вернусь.

– Прежде чем мы передадим тебе Рио-Норт, нужно подписать соглашение, что в случае, если линия окажется рентабельной, ты вернешь нам ее вместе с контрольным пакетом акций. Иначе, воспользовавшись тем, что линия нам крайне нужна, ты можешь попытаться выжать из нас все соки.

Лишь на мгновение в ее глазах промелькнуло возмущенное удивление.

Затем она безразлично произнесла:

– Конечно, Джим. Пусть к завтрашнему дню подготовят все бумаги.

Ее слова прозвучали так, словно она швырнула ему милостыню.

– Теперь насчет твоего временного заместителя.

– Что?

– Неужели ты действительно хочешь, чтобы это был Эдди Виллерс?

– Да, хочу.

– Но ведь он не сможет даже сыграть роль вице-президента. У него не тот имидж – не та внешность, не те манеры…

– Он знает свое дело и в курсе моих дел. Он знает, чего я хочу. Я ему доверяю и могу работать с ним.

– Может быть, лучше выбрать кого-нибудь из более известных молодых сотрудников, выходца из богатой семьи, человека с именем?

– Джим, вице-президентом будет Эдди Виллерс.

– Ну хорошо, – вздохнул Таггарт, – только нужно быть очень осторожными. Нам ведь ни к чему, чтобы люди заподозрили, что ты по-прежнему управляешь компанией. Об этом никто не должен знать.

– Об этом будут знать все. Но поскольку никто не заявит об этом в открытую, все будут довольны.

– Но мы должны сохранять видимость.

– Ну конечно. Тебе не обязательно узнавать меня на улице, если ты этого не хочешь. Можешь сказать, что никогда в жизни меня не видел, а я скажу, что никогда в жизни не слышала о «Таггарт трансконтинентал».

Таггарт молча размышлял о чем-то, уставившись в пол. Дэгни отвернулась и посмотрела в окно. Небо было ровного серовато-белого зимнего цвета.

Далеко внизу, на берегу Гудзона, она видела дорогу, за которой наблюдала в детстве в ожидании, когда подъедет машина Франциско, видела возвышавшуюся над рекой скалу, на которую они взбирались в надежде увидеть небоскребы Нью-Йорка, а где-то за лесом проходили рельсы, ведущие к станции Рокдэйл, где она когда-то давным-давно работала. Сейчас земля была покрыта снегом, и то, что осталось от той местности, напоминало чертеж – блеклый рисунок, на котором из снега тянулись к небу голые ветви. Рисунок был черно-белым, как старая фотография, которую хранят на память, но которая ничего не может вернуть.

– Как ты собираешься назвать ее? Она вздрогнула и обернулась:

– Что?

– Свою компанию.

– А, вот ты о чем. Наверное, «Линия Дэгни Таггарт», а что?

– Но… разумно ли это? Это могут неверно истолковать. Таггарт может быть понято как…

– Как же ты хочешь, чтобы я ее назвала? – вспылила Дэгни, вконец теряя терпение. – «Мисс Никто»? «Мадам X»? «Линия Джона Галта»? – Она вдруг замолчала и улыбнулась. Это была холодная, угрожающая улыбка. – Вот именно так я ее и назову: «Линия Джона Галта».

– О Господи, нет!

– Да, Джим, да.

– Но ведь это… это же бессмысленное выражение.

– Вот именно.

– Но нельзя же сделать посмешищем такой серьезный проект. Нельзя быть такой вульгарной и неблагородной!

– Неужели?

– Но, Господи, почему?

– Потому что это шокирует их всех, так же как тебя.

– Я что-то не припомню, чтобы ты старалась бить на эффект.

– Что ж, на этот раз постараюсь.

– Но… Послушай, Дэгни, это плохой знак… То, что означают эти слова…

– А что они означают?

– Не знаю… но когда люди их произносят, кажется, что ими движет…

– Страх? Отчаяние? Безнадежность?

– Да… да, именно так.

– Вот я и докажу обратное.

Таггарт заметил сверкнувшие в ее глазах искорки гнева и понял, что лучше помолчать.

– Подготовь все документы для линии Джона Галта, – сказала Дэгни.

– Что ж, как знаешь. Это твоя линия, – вздохнул Таггарт.

– Еще бы.

Он удивленно посмотрел на нее. Сейчас своим поведением она нисколько не напоминала вице-президента огромной компании. Казалось, она с радостью и облегчением перешла на уровень рабочего депо или строителя.

– Что касается бумаг и юридической стороны вопроса, – сказал Таггарт, – то здесь могут возникнуть определенные трудности. Нам придется запросить разрешения…

Дэгни резко повернулась к нему. На ее лице сохранялось оживленное выражение, но веселость уже ушла. Дэгни больше не улыбалась. В ее глазах появилось что-то первобытное. Посмотрев на нее, Таггарт про себя взмолился, чтобы ему больше никогда не довелось видеть ее такой.

– Послушай, Джим, – сказала она; ему никогда раньше не приходилось слышать подобного тона. – В этой сделке ты можешь быть полезен лишь в одном, и лучше тебе хорошенько постараться: держи своих парней из Вашингтона подальше от меня. Позаботься о том, чтобы они предоставили мне все разрешения, санкции, права и прочую макулатуру, положенную по их законам. Пусть даже и не пытаются остановить меня. Если они попробуют… Джим, говорят, что наш предок, Нэт Таггарт, убил чиновника, попытавшегося отказать ему в разрешении, которого не следовало и просить. Не знаю, действительно он его убил или нет, скажу тебе одно: я знаю, каково ему было, если он все же его прикончил. Если он этого не делал – я могу сделать это, чтобы поддержать семейную легенду. Я не шучу, Джим, учти это.

***

Франциско Д'Анкония сидел за столом напротив нее. Его лицо было совершенно бесстрастным. Оно оставалось бесстрастным, пока Дэгни четко, по-деловому объясняла цель создания своей железнодорожной компании. Он слушал молча.

Она впервые видела на его лице полную апатию. В нем не проскальзывало ни насмешки, ни веселья, ни протеста. Он словно отключился от жизни, и его было ничем не пронять. Тем не менее он внимательно смотрел на нее и, казалось, видел больше, чем она подозревала. Его глаза напоминали затемненное стекло, которое поглощает лучи света, не отражая их.

– Франциско, я попросила тебя прийти именно сюда, потому что хотела, чтобы ты увидел меня в моем кабинете. Ты ведь никогда его не видел. Раньше это что-то значило бы для тебя.

Он медленно осмотрелся. Стены кабинета украшали лишь карты «Таггарт трансконтинентал», изображение Нэта Таггарта в карандаше – именно с него делали скульптуру – и большой железнодорожный календарь, пестревший яркими красками. Такие календари, всякий раз с новой картинкой, ежегодно рассылались по всем станциям компании. Календарь вроде этого висел и на станции Рокдэйл, когда Дэгни работала там.

Франциско встал и едва слышно сказал:

– Дэгни, ради себя самой и, – какое-то едва уловимое мгновение он колебался, – из жалости ко мне, если у тебя еще осталась хоть капля ее, не проси у меня того, что хочешь попросить. Не надо. Позволь мне уйти.

Это было вовсе не похоже на него. Она никогда не думала, что может услышать от него нечто подобное. Прошло некоторое время, прежде чем она смогла спросить:

– Почему?

– Я не могу тебе сказать. Не могу ответить ни на один вопрос. Это одна из причин, почему нам лучше не говорить об этом.

– Ты знаешь, о чем я хочу тебя попросить?

– Да. – Увидев в ее полном отчаяния взгляде красноречивый вопрос, он вынужден был добавить: – Я знаю, что собираюсь тебе отказать.

– Почему?

Он горько улыбнулся и развел руками, словно давая ей понять, что именно это он предвидел и этого хотел избежать. Ее голос прозвучал очень тихо:

– Я должна попытаться, Франциско. Со своей стороны, я вынуждена обратиться к тебе с этой просьбой. Как поступать тебе – это уже твое дело. Но я буду знать, что испробовала все.

Он остался стоять, но слегка склонил голову в знак согласия и сказал:

– Я выслушаю, если тебе от этого будет легче.

– Мне нужно пятнадцать миллионов долларов, чтобы завершить строительство Рио-Норт. Я получила семь миллионов, заложив свой пакет акций «Таггарт трансконтинентал». Больше мне денег взять негде. Я выпущу облигации своей новой компании на сумму восемь миллионов долларов. Я пригласила тебя, чтобы попросить купить эти облигации.

Франциско молчал.

– Франциско, я просто нищенка, которая просит у тебя денег. Я всегда думала, что в бизнесе не просят милостыню. Я всегда была твердо убеждена, что в бизнесе человек исходит из того, что может предложить, и рассчитывает на взаимовыгодный обмен ценностями. Сейчас это уже не так, хотя я и не понимаю, как мы можем продолжать существовать, поступая иначе. Исходя из объективных фактов Рио-Норт будет лучшей железнодорожной линией в стране. По всем критериям это наиболее выгодное капиталовложение. Но именно из-за этого у меня ничего не выходит. Я не могу получить нужную сумму, предлагая людям выгодное деловое предприятие. Тот неоспоримый факт, что оно выгодно, заставляет людей отказываться от него. Ни один банк не купит облигации, выпущенные моей компанией. Поэтому я не могу просить денег, основываясь на достоинствах моего предприятия. Я могу лишь просить милостыню. – Дэгни говорила с бесстрастной четкостью. Она замолчала и ждала ответа.

Франциско молчал.

– Я знаю, что мне нечего тебе предложить, – сказала она. – Я не могу говорить с тобой о капиталовложениях. Деньги тебя не интересуют. Индустриальные проекты уже давно ничего не значат для тебя. Поэтому я не стану притворяться, что это честная взаимовыгодная сделка. Я просто прошу подаяния. – Она перевела дух и добавила: – Дай мне эти деньги как милостыню, как подачку, потому что для тебя они ничего не значат.

– Не надо, Дэгни, – глухо произнес Франциско; она не поняла, что звучало в его голосе: боль или гнев. Он стоял, опустив глаза.

– Ты дашь мне денег, Франциско?

– Нет.

Помолчав немного, она сказала:

– Я пригласила тебя не потому, что рассчитывала на твое согласие, а потому, что ты единственный человек, который может меня понять. Поэтому я должна была попытаться. – Она говорила все тише и тише, словно надеялась, что это помешает ему понять ее чувства. – Понимаешь, я до сих пор не могу поверить, что ты конченый человек… потому что ты… я знаю, ты все еще можешь услышать меня. Ты ведешь распутную жизнь, но твои поступки, даже то, как ты говоришь о них, свидетельствуют об обратном… Я должна была попытаться… Я больше не могу терзаться сомнениями и теряться в догадках, пытаясь понять тебя.

– Я подскажу тебе. Противоречий не существует. Всякий раз, когда ты считаешь, что сталкиваешься с противоречием, проверь исходные положения. Ты обнаружишь, что одно из них ошибочно.

– Франциско, – прошептала она, – почему ты не хочешь сказать мне, что с тобой произошло?

– Потому что в данный момент ответ причинит тебе неизмеримо большую боль, чем сомнения.

– Неужели он так ужасен?

– До этого ответа ты должна дойти сама. Дэгни покачала головой:

– Не знаю, что тебе предложить. Я больше не знаю, что представляет для тебя ценность. Ведь даже нищий должен что-то давать взамен, должен придумать какую-то причину, по которой ты можешь захотеть помочь ему. Я думала… успех – когда-то для тебя это значило очень много. Успех в промышленном предприятии. Помнишь, как мы с тобой когда-то говорили об этом? Ты был очень строг. Ты от меня многого ожидал. Ты сказал мне, что я должна оправдать твои ожидания. Я так и сделала. Тебе было интересно, каких высот я достигну в «Таггарт трансконтинентал». – Она обвела рукой кабинет. – Вот как высоко я поднялась… И я подумала… если воспоминание о том, что когда-то представляло для тебя ценность, еще что-то значит, – пусть это насмешка, или мимолетная грусть, или просто чувство-подобное тому, что человек испытывает, возлагая цветы на могилу… может быть, во имя этого… ты дашь мне денег.

– Нет.

– Эти деньги ничего для тебя не значат – ты потратил куда больше на бессмысленные увеселения, ты вышвырнул куда больше на бесполезную затею с рудником Сан-Себастьян…

Он поднял глаза и посмотрел ей прямо в лицо. Впервые за все время она увидела, как в его глазах блеснула искорка живого отклика, ясный, безжалостный и необыкновенно гордый взгляд, словно то, в чем она его обвиняла, придавало ему сил.

– О да, – медленно протянула Дэгни, словно отвечая на его мысль. – Я понимаю, все понимаю. Я всячески поносила и осуждала тебя из-за этих рудников, я всеми возможными способами выразила тебе свое презрение, а теперь вернулась к тебе за деньгами. Как Джим, как все те попрошайки, с которыми тебе приходилось сталкиваться. Я знаю, что ты торжествуешь, что можешь рассмеяться мне в лицо и имеешь полное право презирать меня. Что ж, может, такое удовольствие я могу тебе доставить. Если ты хочешь развлечься, если тебе было приятно смотреть, как Джим и эти мексиканские прожектеры пресмыкаются перед тобой, – может быть, тебе доставит удовольствие сломить и меня? Разве это не будет тебе приятно? Неужели ты не хочешь услышать из моих уст, что ты побил меня по всем статьям?

Неужели ты не хочешь увидеть, как я ползаю перед тобой на коленях? Скажи, что тебе больше по нраву, и я покорюсь.

Его движения были так стремительны, что она ничего не успела понять; ей лишь показалось, что сначала он вздрогнул. Франциско обошел вокруг стола, взял ее руку, поднес к своим губам и поцеловал. Это был знак глубочайшего уважения, словно он хотел придать ей сил. Но пока он стоял, прижимая к губам, а потом к лицу ее руку, она поняла, что он сам хочет почерпнуть сил у нее.

Франциско отпустил ее руку и посмотрел ей в глаза. Он улыбнулся, даже не пытаясь скрыть страдание, гнев и нежность.

– Дэгни, ты хочешь пресмыкаться передо мной? Ты не знаешь, что это значит, и никогда не узнаешь. Человек не пресмыкается, когда заявляет об этом так честно, как это сделала ты. Неужели ты думаешь, я не понимаю, что попросить у меня денег было с твоей стороны самым смелым поступком. Но… не проси меня, Дэгни.

– Во имя всего, что я когда-нибудь для тебя значила, – прошептала она, – всего, что еще осталось в тебе…

В то же мгновение, когда она подумала, что видела это выражение на его лице раньше, в их последнюю ночь, она услышала его крик – крик, который прежде никогда не вырывался у него в ее присутствии:

– Любимая, я не могу!

Они посмотрели друг на друга, замолчав от удивления, и она увидела, как изменилось его лицо. Оно вдруг резко огрубело. Он рассмеялся, отошел от нее и сказал оскорбительно безразличным тоном:

– Прошу простить мне манеру выражаться. Мне приходилось говорить это многим женщинам, но по несколько иному поводу.

Она уронила голову и сидела, съежившись и не беспокоясь о том, что он это видит. Когда она подняла глаза, на ее лице застыло полное безразличие.

– Хорошо, Франциско. Неплохо сыграно! Я действительно поверила. Если ты решил таким образом воспользоваться моим предложением и доставить себе удовольствие, тебе это удалось. Я ничего не буду у тебя просить.

– Я тебя предупреждал.

– Не понимаю, на чьей ты стороне. Это кажется невероятным, но ты на стороне Орена "Бойла, Бертрама Скаддера и твоего бывшего учителя.

– Моего бывшего учителя? – резко спросил Франциско.

– Доктора Роберта Стадлера.

Он облегченно усмехнулся:

– А, этого. Он – бандит, который считает, что его цель оправдывает захват моих средств. – И добавил: – Дэгни, я хочу, чтобы ты хорошенько запомнила свои слова – на чьей стороне, как ты говоришь, я нахожусь. Однажды я напомню тебе об этом, и тогда посмотрим, захочешь ли ты повторить их.

– Тебе не понадобится напоминать мне об этом. Франциско повернулся, собираясь уйти, и, непринужденно кивнув на прощанье, сказал:

– Если бы линию Рио-Норт можно было построить, я бы пожелал тебе удачи.

– Ее построят. И она будет называться линией Джона Галта.

– Что? – вскрикнул Франциско. Дэгни насмешливо усмехнулась:

– Линия Джона Галта.

– Боже мой, Дэгни, почему?

– Разве это название тебе не нравится?

– Как тебе пришло в голову выбрать его?

– Во всяком случае звучит куда лучше, чем мистер Никто или мистер Некто, правда?

– Дэгни, но почему именно это?

– Потому что оно тебя пугает.

– Что, по-твоему, оно значит?

– Невозможное. Недостижимое. И то, что вы все боитесь моей линии, как боитесь этого имени.

Франциско рассмеялся. Он смеялся, не глядя на нее, и каким-то необъяснимым образом она чувствовала уверенность, что он забыл о ней, что сейчас он где-то далеко, он смеялся в неудержимом приступе веселья и горечи над чем-то, к чему она не имела никакого отношения.

Потом он повернулся к ней и сказал совершенно серьезно:

– Дэгни, на твоем месте я бы этого не делал. Она пожала плечами:

– Джиму это название тоже не понравилось.

– А что тебе в нем нравится?

– Я ненавижу это имя. Ненавижу всеобщее ожидание конца света, ненавижу обреченность и этот бессмысленный вопрос, который всегда звучит как крик о помощи. Я по горло сыта ссылками на Джона Галта. Я собираюсь объявить ему войну.

– Ты ее уже объявила, – ровным голосом сказал Франциско.

– Я построю для него железную дорогу. Пусть придет и заявит свои права на нее.

Франциско грустно улыбнулся и, кивнув, сказал:

– Можешь не сомневаться. Он придет.

***

Отблески алого зарева, исходившего от расплавленной стали, прокатились по потолку и рассыпались по стене. Реардэн сидел за столом в своем кабинете, освещенном лишь настольной лампой. За кругом ее света темнота кабинета сливалась с мраком за окном. Напротив него сидела Дэгни.

Сбросив пальто, она сидела в сером, облегавшем ее стройную фигуру костюме, склонившись к столу. Лишь ее рука лежала в круге света на краю стола, за ним Реардэн смутно различал ее лицо, белую ткань блузки и треугольник расстегнутого воротника.

– Хорошо, Хэнк, – сказала она, – начинаем строительство нового моста из металла Реардэна. Вот тебе официальный заказ от владельца линии Джона Галта.

Он усмехнулся, глядя на чертежи моста, разложенные в свете лампы на столе.

– У тебя было время ознакомиться с представленным проектом?

– Да. Ты не нуждаешься ни в моих комментариях, ни в комплиментах. Все сказано заказом.

– Очень хорошо. Спасибо. Я начну выпуск металла.

– А ты не хочешь спросить меня, имеет ли линия Джона Галта законное право размещать заказы и законна ли вообще эта компания?

– Это лишнее. Раз ты пришла, значит, все в порядке. Она улыбнулась:

– Ты прав. Все улажено, Хэнк. Я пришла сказать тебе об этом и обсудить ряд деталей относительно моста.

– Послушай, мне очень интересно, кто является держателем облигаций линии Джона Галта.

– Я не думаю, что у кого-то из них есть лишние капиталы. Всем нужны деньги на расширение собственных заводов и фабрик. Но им нужна эта линия, и они наскребли, кто что мог. – Она достала из сумки лист бумаги и протянула Реардэну: – Вот – «Джон Галт инкорпорейтэд».

Большинство имен в списке были ему хорошо знакомы. Эллис Вайет, «Вайет ойл», Колорадо. Тед Нильсен, «Нильсен моторе», Колорадо. Лоуренс Хэммонд, «Хэммонд каре», Колорадо. Эндрю Стоктон, «Стоктон фаундри», Колорадо. В списке было несколько человек из других штатов, среди них: Кеннет Денеггер, «Денеггер коул», Пенсильвания. Размеры вкладов варьировались от пятизначных до шестизначных чисел.

Он взял ручку, дописал в конце: «Генри Реардэн, „Реардэн стал“, Пенсильвания, – 1 000 000» – и протянул список Дэгни.

– Хэнк, – сказала она тихо, – я не хочу, чтобы ты был в этом списке. Ты так много вложил в металл, тебе намного тяжелее, чем другим. Ты не можешь позволить себе еще раз рисковать.

– Я никогда не принимал никаких одолжений, – холодно произнес Реардэн.

– Что ты хочешь сказать?

– В своих предприятиях я никогда никого не прошу рисковать больше, чем я сам. Если уж играть, то наравне со всеми. И потом, разве ты не говорила, что эта железная дорога станет лучшей рекламой моей продукции, покажет, чего стоит мой металл?

Дэгни склонила голову и с уважением сказала:

– Хорошо, Хэнк. Спасибо.

– Между прочим, я вовсе не намерен терять эти деньги. Мне прекрасно известны условия, при которых по моему выбору эти облигации могут быть конвертированы в акции. Поэтому я рассчитываю получить непристойную прибыль – а ты мне ее заработаешь.

Дэгни рассмеялась:

– Боже мой, Хэнк, за это время я переговорила с таким количеством трусливых придурков, что они почти заразили меня мыслью о том, что линия Джона Галта – безнадежное предприятие. Спасибо, что напомнил мне. Да, думаю, я смогу принести тебе непристойную прибыль.

– Если бы не эти трусливые придурки, то никакого риска не было бы вообще. Но ничего, мы им покажем. Слава Богу, толковые люди пока еще не перевелись. – Он отобрал среди бумаг на столе две телеграммы и протянул их Дэгни: – Взгляни, думаю, тебе это будет интересно.

Одна из телеграмм гласила: «Я рассчитывал приступить к работе лишь через два года, но заявление ГИЕНа вынуждает меня действовать незамедлительно. Можете рассматривать эту телеграмму как официальный заказ на строительство трубопровода из металла Реардэна от Колорадо до Канзас-Сити длиной в шестьсот миль, диаметр трубы двенадцать дюймов. О деталях позже. Эллис Вайет».

В другой телеграмме говорилось: «Относительно наших переговоров о моем заказе. Приступайте. Кен Денеггер».

– Он тоже не собирался размещать этот заказ прямо сейчас. Это восемь тысяч тонн металла. Прокат. Для угольных шахт, – объяснил Реардэн.

Они посмотрели друг на друга и улыбнулись. Комментарии были излишни.

Когда Дэгни протянула ему телеграммы, Реардэн посмотрел на ее руку, кожа которой словно просвечивала в свете лампы. У нее были руки молоденькой девушки, с длинными, тонкими пальцами, которые она на мгновение расслабила.

– Компания «Стоктон фаундри» из Колорадо закончит для меня заказ, от которого отказалась компания Моуэна. Они свяжутся с тобой насчет металла, – сказала она.

– Этот вопрос уже улажен. Как у тебя со строительными бригадами?

– Лучшие инженеры Нили, как раз те, что мне нужны, остаются, и большинство прорабов тоже. А от Нили все равно толку было мало.

– А рабочие?

– Желающих даже больше, чем нужно. Не думаю, что профсоюз вмешается. Большинство рабочих, те, что состоят в профсоюзе, записаны под вымышленными именами. Им очень нужна работа. У меня будет несколько охранников на линии, но не думаю, что возникнут какие-нибудь осложнения.

– А как с Джимом и его советом директоров?

– Они сейчас заняты тем, что дают интервью газетчикам, клянясь в своей непричастности к линии Джона Галта и всячески осуждая это предприятие. Они приняли все мои условия.

Ее плечи были напряжены и расправлены, словно она изготовилась к полету. Казалось, напряжение вполне естественно для нее, оно свидетельствовало не о беспокойстве, а о радости и истинном удовольствии.

– Должность вице-президента компании занял Эдди Виллерс. Если тебе что-нибудь понадобится, все решай через него. Сегодня вечером я улетаю в Колорадо.

– Сегодня?

– Да. Нужно наверстать упущенное время. Мы потеряли целую неделю.

– Полетишь на своем самолете?

– Да. Дней через десять я вернусь. Мне нужно бывать в Нью-Йорке хотя бы пару раз в месяц.

– А где ты будешь жить в Колорадо?

– Прямо на месте. В своем вагоне, то есть в вагоне Эдди, который я у него на время одолжу.

– А это не опасно?

– Опасно? – Дэгни удивленно рассмеялась. – Послушай, Хэнк, ты впервые за все время, что я тебя знаю, вспомнил о том, что я не мужчина. Не беспокойся, я буду в полной безопасности.

Он не смотрел на нее. Его взгляд был устремлен на испещренный цифрами лист бумаги, лежавший на столе.

– Мои инженеры подготовили смету и приблизительный график строительства. Именно это я и хотел обсудить с тобой, – сказал Реардэн, протягивая ей бумаги. Дэгни откинулась на спинку кресла и принялась читать.

Полоска света упала на ее лицо, и он увидел строгую и в то же время чувственную линию губ. Она откинулась назад, и он мог различить лишь смутные очертания губ и тени ее опущенных ресниц.

Разве я не думал об этом с первого дня, когда увидел ее? Разве не об этом я только и думал все эти два года?.. Он сидел неподвижно и смотрел на Дэгни. Он слышал слова, которых никогда не смел выговорить, слова, которые знал, чувствовал, но в которых не мог сознаться, не позволял себе произнести их даже мысленно. Сейчас он словно говорил эти слова ей… С первого дня, когда я увидел тебя… Лишь твое тело, твои губы и то, как ты смотришь на меня, словно… Ты ведь верила мне? Признать твое величие? Относиться к тебе так, как ты заслуживаешь, – словно ты мужчина? Неужели ты думаешь, что я не понимаю, какое предательство я совершил? Единственная яркая личность, которую я встретил в жизни, единственный человек, которого я глубоко уважаю, лучший бизнесмен, которого я знаю, мой союзник, мой напарник в отчаянном сражении… И на самое возвышенное, что я видел в жизни, я отвечаю самым низменным из желаний… Да знаешь ли ты, кто я такой? Я думал об этом потому, что мысль об этом недопустима. Из-за этой низменной потребности, которая ни в коем случае не должна запятнать тебя… Я никогда не желал никого, кроме тебя… Не знал, что это такое – желать, пока не увидел тебя. Думал: только не я… это не должно меня сломить… с тех пор… целых два года… неустанно… Ты знаешь, что это такое – желать? Хочешь, я скажу, о чем я думаю, когда смотрю на тебя… лежу в постели, не в силах уснуть… слышу твой голос по телефону… работаю, но не могу избавиться от наваждения? Унизить тебя самым немыслимым образом – и знать, что это сделал я. Унизить тебя до крика плоти, поведать тебе о низменном сладострастии, знать, как ты хочешь, нуждаешься в этом, слышать, как ты просишь меня об этом, и видеть, как твой замечательный дух зависит от этой постыдной, первобытной страсти. Знать тебя такой, какая ты есть, какой предстаешь перед миром: чистой, горделивой, уверенной в себе… а потом увидеть у себя в постели, покоряющейся любому моему желанию, делающей все, что я захочу. И все это с единственной целью: увидеть бесчестие, которому ты добровольно предаешься ради неповторимых ощущений… Я хочу тебя – и будь я проклят за это!..

Дэгни читала, а он смотрел на отблески света, игравшие в ее волосах и опускавшиеся к плечам и дальше вниз по руке к оголенному запястью.

…знаешь, о чем я сейчас думаю? Твой серый костюм и расстегнутый воротник… ты выглядишь такой молодой, такой строгой и уверенной в себе… А как бы ты выглядела, если бы я запрокинул тебе голову, положил тебя в этом строгом сером костюме, сорвал юбку…

Дэгни подняла глаза. Реардэн смотрел на бумаги, лежавшие на столе. Немного помолчав, он сказал: – Реальная стоимость моста будет меньше суммы, указанной в предварительной смете. Кроме того, его прочность позволяет провести еще второй путь. Думаю, затраты окупятся сторицей за несколько лет. Если тебе удастся растянуть затраты на строительство на период в…

Он говорил, а она смотрела на его лицо, отчетливо проступившее в свете лампы на фоне царившей в кабинете темноты. У нее было такое ощущение, словно это его лицо освещает лежавшие на столе бумаги. Его лицо, его четкий, чистый голос, его ясный разум и неудержимое стремление к цели. Его лицо походило на его слова, как будто все: и прямой взгляд, и мышцы худых щек, и чуть презрительно опущенные уголки рта – свидетельствовало только об одном – бескомпромиссном аскетизме.

***

День начался с известия о страшной катастрофе: в горах Нью-Мексико товарный состав компании «Атлантик саузерн» столкнулся на крутом повороте с пассажирским поездом. Склоны гор были усеяны товарными вагонами, груженными пятью тысячами тонн медной руды, добытой в Аризоне и предназначавшейся для заводов Реардэна.

Реардэн немедленно созвонился с главным управляющим «Атлантик саузерн», но тот твердил одно: «Господи, мистер Реардэн, откуда я знаю? Никто не может сказать, сколько времени потребуется, чтобы расчистить путь и ликвидировать последствия аварии. Я не помню крушений ужасней… Не знаю, мистер Реардэн. Нет, в этой части страны других железных дорог нет. На участке примерно в четыреста метров путь полностью разрушен. К тому же произошел оползень. Наш аварийно-спасательный поезд не может пробиться в район крушения. Я не представляю себе, как и когда мы сможем вновь поставить эти вагоны на рельсы… По всей видимости, не раньше чем через две недели… Через три дня! Но, мистер Реардэн, это же невозможно!.. Мы ничего не можем поделать… Вы можете сказать своим клиентам, что это форс-мажор, стихийное бедствие… Неужели это так страшно, если вы немного опоздаете с выполнением заказа? В этом нет вашей вины, и в данном случае никто не сможет вас ни в чем обвинить».

В следующие два часа с помощью своего секретаря, двух молодых инженеров из транспортного отдела, карты автомобильных дорог и телефона Реардэн все спланировал и договорился о снаряжении целой армии грузовиков к месту крушения. Товарные вагоны должны были ждать их на ближайшей к месту аварии станции «Атлантик саузерн».

Вагоны Реардэн получил от «Таггарт трансконтинентал», а грузовики съезжались со всех уголков Нью-Мексико, Аризоны и Колорадо. Люди Реардэна обзванивали всех частных владельцев и предлагали такую оплату, которая сразу снимала все вопросы.

Это была последняя из трех партий медной руды, поставки которой ожидал Реардэн. Первые два заказа так и не были выполнены: одна компания' просто разорилась, а вторая постоянно оттягивала сроки поставки, ссылаясь на объективные, не зависящие от нее причины.

Он решил проблему, не отложив ни одной деловой встречи, ни разу не повысив голос, не проявив никаких признаков напряжения, неуверенности или опасения; он действовал с быстротой и точностью боевого командира, чье подразделение накрыло внезапным огнем противника, а Гвен Айвз, его секретарь, проявила себя как хладнокровный адъютант. Ей было под тридцать, и ее спокойно-непроницаемое лицо удивительно гармонировало с первоклассным офисным оборудованием. Она была одним из самых компетентных его работников. Гвен относилась к своим обязанностям с необыкновенным здравомыслием и считала любое проявление чувств на рабочем месте непростительной безнравственностью.

Когда все экстренные меры были приняты, она лишь заметила: – Мистер Реардэн, мне кажется, надо попросить всех наших поставщиков отправлять грузы исключительно по линиям «Таггарт трансконтинентал».

– Я тоже об этом подумал, – сказал Реардэн и добавил: – Отправь телеграмму Флемингу в Колорадо. Пусть покупает медный рудник, который я выбрал.

Он вернулся к столу и заговорил по двум телефонам одновременно – с управляющим и с начальником отдела поставок, проверяя даты поступления каждой тонны сырья, – он не мог переложить на кого-нибудь ответственность за хотя бы часовой перерыв в работе печей. Когда шла последняя плавка для линии Джона Галта, раздался звонок и Гвен объявила, что его мать требует, чтобы он принял ее.

Реардэн просил членов своей семьи никогда не приходить на завод, не договорившись с ним заранее. Он был очень рад, что они ненавидят это место и крайне редко появляются в его кабинете. Им овладело неудержимое желание выставить мать за ворота. Но, сделав над собой усилие куда большее, чем для решения проблемы с аварией, он спокойно сказал:

– Хорошо. Пусть войдет.

Мать вошла с воинственным видом. Она осмотрелась вокруг, словно знала, что для него значит его кабинет, и выражала свое глубочайшее возмущение всем, что представляло для него большую важность, чем ее персона. Она долго устраивалась в кресле, укладывала и перекладывала свою сумочку, перчатки, расправляла складки платья, недовольно ворча между делом:

– Ничего не скажешь, просто превосходно – мать вынуждена ждать в приемной и спрашивать разрешения у какой-то машинистки, прежде чем ей позволят увидеть собственного сына, который…

– Мама, у тебя действительно что-то важное? Я очень занят сегодня.

– Ты не единственный, у кого есть проблемы. Конечно, это важно. Стала бы я из-за пустяка сюда приезжать!

– Так в чем же дело?

– Это касается Филиппа.

– Я слушаю.

– Он очень несчастлив.

– Неужели?

– Он вынужден зависеть от твоей благотворительности, получать подачки, не имея возможности рассчитывать на собственные средства.

Реардэн удивленно улыбнулся:

– Я ждал, когда же он наконец это поймет.

– Несправедливо, что такой чувствительный человек, как он, находится в таком положении.

– Конечно, несправедливо.

– Я рада, что ты со мной согласен. Ты должен дать ему работу.

– Дать… что?

– Ты должен дать ему работу, здесь, на заводе, но хорошую, чистую работу, с отдельным кабинетом и хорошим окладом, чтобы он был подальше от твоих работяг и дымных печей.

Он слышал ее слова, но не мог заставить себя поверить в это.

– Мама, ты что, шутишь?

– Вовсе нет. Я случайно узнала, что он хочет именно этого, но он слишком горд, чтобы просить тебя. А если ты сам предложишь ему работу и преподнесешь это так, словно просишь его об одолжении, уверена, он охотно согласится. Вот почему мне пришлось приехать сюда, чтобы он не догадался, что это я тебя надоумила.

То, что он услышал, было для него непостижимо. Одна-единственная мысль молнией пронеслась у него в голове, и он не мог понять, как над этим можно было не задуматься. Эта мысль вылилась в недоуменный возглас:

– Но он же ровным счетом ничего не смыслит в металлургии!

– А какое это имеет значение? Ему нужна работа.

– Но он же с ней не справится!

– Ему необходимо приобрести уверенность в себе и почувствовать, что он тоже чего-то стоит.

– Но какой мне от него будет прок?

– Он должен почувствовать, что он нужен.

– Где, здесь? Зачем он мне здесь нужен?

– Ты принимаешь на работу множество людей, которых совсем не знаешь.

– Я беру на работу тех, кто умеет делать дело. А что мне может предложить он?

– Но ведь он же твой брат.

– Ну и что? При чем тут это?

Она замолчала, потрясенная его словами. Некоторое время они сидели, глядя друг на друга так, словно их разделяла космическая даль.

– Он твой брат, – сказала она; ее слова прозвучали как заезженная пластинка, неустанно воспроизводящая магическое заклинание, усомниться в котором непозволительно. – Ему нужно найти свое место в этом мире. Ему нужен хороший заработок, чтобы он чувствовал, что получает деньги по праву, а не как милостыню.

– По праву? Но мне от него и на цент пользы не будет.

– Так ты об этом думаешь в первую очередь? О собственной выгоде, о прибыли? Я прошу тебя помочь брату, а ты прикидываешь, сможешь ли обогатиться за счет его труда, и не поможешь ему, если не увидишь в этом выгоды для себя. Я правильно поняла? – Она увидела выражение его глаз, отвернулась и поспешно продолжила, повысив голос: – Да, конечно, ты помогаешь ему, как помог бы первому встречному нищему. Материальная помощь – ты не признаешь и не понимаешь ничего другого. Ты задумывался хоть раз о его духовных потребностях, о том, что такое положение делает с его чувством собственного достоинства? Он не желает жить как нищий. Он хочет быть независимым от тебя.

– Получая от меня деньги, которые не способен заработать, за работу, которую не умеет делать?

– Ты бы от этого не очень пострадал. Здесь предостаточно людей, которые работают и делают для тебя деньги.

– Ты просишь, чтобы я помог ему обманывать?

– Вовсе необязательно называть это так.

– Это обман или нет?

– С тобой просто невозможно разговаривать. Ты начисто лишен человечности. У тебя нет ни капли жалости к брату, ни капли сострадания к его чувствам.

– Это обман или нет?

– Тебе никого не жалко.

– Ты считаешь, что было бы правильно пойти на обман?

– Ты самый аморальный человек на свете. Все твои мысли заняты лишь заботой о правильности. Ты никого не любишь.

Реардэн резко поднялся, давая понять, что разговор окончен и посетителю следует убраться восвояси.

– Мама, я хозяин сталелитейного завода, а не публичного дома.

– Генри! – с негодованием выдавила из себя мать, пораженная тем, что он посмел так разговаривать с ней.

– Никогда больше даже не заикайся мне о работе для Филиппа. Я не подпущу его и к воротам моего завода и не доверю даже метлу – заметать пепел у печей. Я хочу, чтобы ты поняла это раз и навсегда. Помогай ему любыми другими способами, но о моем заводе забудь и думать.

– Да что ты возомнил о своем заводе? Это что, святой храм? – сказала она с презрительной издевкой в голосе.

– Гм… Несомненно, – негромко ответил Реардэн, сам удивленный этой мыслью.

– Неужели ты никогда не думаешь о других людях и своих моральных обязательствах перед ними? .

– Мне чуждо то, что ты называешь моралью. Нет, я не думаю о других людях, но знаю одно: если бы я дал работу Филиппу, то не смог бы смотреть в глаза компетентному человеку, которому эта работа нужна и который ее достоин.

Она встала и, втянув голову в плечи, принялась снизу вверх бросать в него слова, полные благородного негодования:

– Это и есть твоя жестокость. Именно в ней корень твоей низости и эгоизма. Если бы ты любил брата, то дал бы ему работу, которой он недостоин, и именно потому, что он не заслуживает ее, – это было бы проявлением истинной доброты и братской любви. Зачем тогда любовь, если не для этого? Дать работу тому, кто ее достоин, – не добродетель. Истинная добродетель – вознаградить недостойного.

Реардэн смотрел на нее как ребенок, который не приходит в ужас при виде кошмара лишь потому, что не может в него поверить.

– Мама, – сказал он, – ты сама не знаешь, что говоришь. Я никогда не смогу презирать тебя настолько, чтобы поверить, что ты действительно так думаешь.

Больше всего его удивило ее лицо: это было лицо человека, потерпевшего поражение, но в нем проглядывало лукавство и циничное коварство, – словно на мгновение она стала воплощением житейской мудрости, насмехавшейся над его наивностью и простодушием.

Ее лицо постоянно всплывало в его сознании, стояло перед глазами, словно сигнал, предупреждающий об опасности и говорящий о чем-то, что необходимо понять, в чем нужно разобраться. Но он не мог заставить себя задуматься над этим как над чем-то серьезным, он не ощущал ничего, кроме смутного чувства беспокойства и отвращения, сейчас не было времени размышлять над этим – за столом напротив него уже сидел следующий посетитель. Реардэн слушал человека, который умолял спасти его от гибели.

Посетитель не сказал этого прямо, но Реардэн знал, что пятьсот тонн стали, о которых просил этот человек, были для него вопросом жизни или смерти.

Его посетителем был мистер Уорд из Миннесоты – президент компании по производству комбайнов. Эта неприметная компания с незапятнанной репутацией принадлежала к тому типу предприятий, которые крайне редко разрастаются, но никогда не разоряются. Мистер Уорд представлял четвертое поколение владельцев компании и, как все его предшественники, делал для ее процветания все, что было в его силах.

Ему было уже за пятьдесят, и, глядя на его бесстрастно-непроницаемое лицо, можно было с уверенностью сказать, что он счел бы проявление душевных терзаний крайне неприличным, все равно что прилюдно раздеться догола. Изъясняясь четко и по-деловому, он сообщил, что, как и его отец, всю жизнь получал сталь от небольшой сталелитейной компании, которую поглотила «Ассошиэйтэд стал» Орена Бойла. Он прождал целый год, надеясь получить наконец свой последний заказ; весь последний месяц он потратил на то, чтобы добиться личной встречи с Реардэном.

– Мистер Реардэн, я знаю, что ваши заводы работают на полную мощность и вам сейчас не до новых заказов, раз уж даже самым крупным старейшим клиентам приходится терпеливо ждать своей очереди, поскольку вы единственный порядочный, я имею в виду – надежный, производитель стали в стране. Я не знаю, чем аргументировать свою просьбу, чтобы вы сделали для меня исключение, да и с какой стати вы должны его делать. Но мне больше ничего не остается, разве что навсегда закрыть ворота завода, а я… – его голос слегка дрогнул, – мне трудно даже представить это… во всяком случае пока… поэтому я решил поговорить с вами, даже если у меня очень мало шансов… все равно я должен сделать все, что в моих силах. Такой язык был понятен Реардэну.

– Мне очень хотелось бы вам помочь, – сказал Реардэн, – но боюсь, что ничего не смогу для вас сделать, поскольку сейчас я занят очень крупным спецзаказом, который должен выполнить в первую очередь.

– Я знаю. Но, мистер Реардэн, вы могли бы просто выслушать меня?

– Конечно.

– Если дело в деньгах, я заплачу, сколько вы скажете. Если вы сочтете это выгодным, пожалуйста, я готов заплатить вдвое больше обычной цены, только дайте мне сталь. Пусть даже мне придется продавать в этом году комбайны себе в убыток, лишь бы не закрывать завод. Моих личных сбережений достаточно, чтобы протянуть так пару лет, если нужно. Надо удержаться на плаву, потому что, мне кажется, долго так продолжаться не может. Жизнь обязательно улучшится, непременно, иначе мы… – Он замолчал, но через мгновение уверенно произнес: – Непременно улучшится.

– Непременно, – согласился Реардэн. Уверенность собственных слов напомнила ему о линии Джона Галта, мысль о которой вихрем пронеслась у него в голове. Строительство линии шло полным ходом. Нападки на металл Реардэна прекратились. У него возникло такое чувство, словно он и Дэгни Таггарт, разделенные сотнями миль, стояли свободными посреди пустого пространства и ничто не мешало им закончить начатое дело. «Они оставят нас в покое, и мы завершим строительство», – подумал он. «Они оставят нас в покое», – он повторял это про себя, словно слова боевого гимна.

– Мощность моего завода – тысяча комбайнов в год, – сказал мистер Уорд. – В прошлом году мы выпустили лишь триста, но даже для этого я еле-еле умудрился наскрести сталь. Скупал на распродажах, когда разорялась какая-нибудь сталелитейная компания, выпрашивал тонну-другую то у одного, то у другого крупного концерна, как мусорщик, шатался по всяким свалкам… Не буду надоедать вам рассказами, просто я никогда не думал, что доживу до таких дней, когда придется вести дело подобным образом. И все это время мистер Орен Бойл клялся мне, что поставит сталь на следующей неделе. Но все, что ему удавалось выплавить, отправлялось его новым клиентам – о причинах предпочитают помалкивать, но поговаривают, что это люди с определенными политическими связями. А сейчас я не могу даже встретиться с Ореном Бойлом. Он уже больше месяца в Вашингтоне, а его управляющие только и твердят, что ничего не могут поделать, потому что невозможно достать руду.

– Вы зря тратите время, – сказал Реардэн. – От них вы ничего не получите.

– Знаете, мистер Реардэн, – сказал Уорд таким тоном, словно сделал открытие, в которое сам не мог поверить, – мне кажется, мистер Бойл не совсем чисто ведет дела. Я никак не пойму, чего он добивается. Половина его печей простаивает, но в прошлом месяце все газеты пестрели огромными статьями об «Ассошиэйтэд стил». О том, сколько они производят стали? Да что вы, нет. О том, как прекрасно мистер Бойл решил жилищную проблему для своих рабочих. На прошлой неделе он разослал по всем школам цветной фильм о том, как выплавляется сталь и какое значение она имеет для общества. Сейчас мистер Бойл участвует в радиопередачах – разглагольствует о важности сталелитейной промышленности для судеб страны и постоянно повторяет, что надо заботиться о сохранении этой отрасли промышленности в целом. Не понимаю, что он имеет в виду под словами «вся отрасль в целом».

– А я понимаю. Но забудьте об этом. У него ничего не выйдет.

– Мистер Реардэн, мне не нравятся люди, которые на всех углах кричат о том, что трудятся исключительно на благо общества. Это неправда, а если бы даже и было правдой, то все равно, по-моему, это неправильно. Поэтому я скажу, что сталь мне нужна лишь для того, чтобы спасти мой бизнес. Потому что он мой. Потому что, если мне придется закрыть завод… Только все равно в наши дни никто этого не понимает.

– Я понимаю.

– Да, я думаю, вы действительно понимаете. Сохранить свое дело – вот что для меня главное. И потом, у меня ведь есть клиенты. Они долгие годы покупали комбайны только у меня. Они на меня рассчитывают. Сейчас ведь практически невозможно достать сельскохозяйственную технику. Только представьте себе, что случится у нас в Миннесоте, если у фермеров не будет техники, если в разгар жатвы машины начнут выходить из строя и не будет запчастей, ничего… кроме цветного кино мистера Бойла… А, да что тут говорить… Потом, у меня ведь рабочие, некоторые работали на заводе еще при моем отце. Им некуда идти. Во всяком случае сейчас.

Реардэн думал о том, что у него нет никакой возможности выдавить из заводов еще пятьсот тонн стали, когда каждая печь, каждый час и каждая тонна на строгом учете и распределены по срочным заказам на полгода вперед. Но… линия Джона Галта, подумал он. Если он смог сделать это, то сможет что угодно. У него появилось желание взяться сразу за целую дюжину новых задач. Он неожиданно почувствовал себя так, словно в этом мире для него не было ничего невозможного.

– Послушайте, – сказал он, потянувшись к телефону, – сейчас я свяжусь с управляющим и проверю, что там у нас на ближайшие несколько недель. Может быть, я найду способ перехватить кое-что из других заказов, и тогда вы получите сталь.

Мистер Уорд быстро отвел взгляд в сторону, но Реардэн все же успел заметить выражение, появившееся на его лице.

Для него это значит так много, а мне ничего не стоит, подумал Реардэн.

Он поднял телефонную трубку, но тут же бросил, потому что дверь внезапно распахнулась и в кабинет вбежала его секретарь.

Трудно было поверить, что Гвен Айвз может позволить себе подобным образом ворваться к нему в кабинет; ее спокойно-непроницаемое лицо исказилось до неузнаваемости, глаза застилала неукротимая ярость.

– Прошу простить, что прерываю вас, мистер Реардэн, – сказала она; он знал, что, кроме него, она ничего не видела: ни кабинета, ни мистера Уорда. – Я должна вам сообщить, что Законодательное собрание только что утвердило Закон о равных возможностях.

– О Боже, нет. Нет! – вскричал мистер Уорд, глядя на Реардэна широко раскрытыми глазами.

Реардэн вскочил с места и в неестественной позе застыл над столом, выставив одно плечо вперед. Это длилось лишь мгновение. Затем он огляделся, словно вновь обретя способность видеть, сказал «прошу прощения», обращаясь к секретарю и У орду, и сел на место.

– Нас информировали о том, что законопроект передан на рассмотрение? – сдержанно спросил он, полностью овладев собой.

– Нет, мистер Реардэн. Скорее всего это был внезапный маневр. На ратификацию ушло всего сорок пять минут.

– От Мауча есть какие-нибудь известия?

– Нет, мистер Реардэн, – сказала Гвен, сделав особое ударение на первом слове. – Ко мне прибежал посыльный с пятого этажа и сказал, что только что услышал об этом по радио. Я обзвонила редакции нескольких газет и проверила информацию. Они его действительно утвердили. Я пыталась дозвониться до Мауча в Вашингтон, но в его кабинете никто не отвечает.

– Когда от него были последние известия?

– Десять дней назад, мистер Реардэн.

– Хорошо. Спасибо, Гвен. Продолжай набирать Вашингтон и постарайся связаться с Маучем.

– Хорошо, мистер Реардэн.

Гвен вышла из кабинета. Мистер Уорд стоял у стола, нервно теребя в руках свою шляпу.

– Наверное, мне лучше… – начал он упавшим голосом.

– Сядьте, – резко бросил ему Реардэн.

Уорд послушно опустился на стул, глядя на Реардэна широко раскрытыми глазами.

– Мы с вами еще не закончили. Мы ведь договаривались о сделке, правда? – сказал Реардэн. – Мистер Уорд, за что эти вшивые ублюдки помимо всего прочего нас больше всего осуждают? Да, за наш девиз: «Дело прежде всего». Так вот, мистер Уорд, вернемся к делу. Дело прежде всего. – Он поднял телефонную трубку и попросил соединить его с управляющим. – Послушай, Пит… Что?.. Да, я уже знаю… Поговорим об этом позже. Я хочу знать, сможешь ли ты в ближайшие несколько недель выкроить вне графика пятьсот тонн стали?.. Да, я знаю… Знаю, что это невозможно… Назови мне даты и цифры.

Он слушал, быстро делая пометки на листке бумаги, затем сказал: «Хорошо. Спасибо» – и повесил трубку. Некоторое время он молча изучал цифры, что-то подсчитывая на полях. Затем поднял голову и сказал:

– Все в порядке, мистер Уорд. Вы получите сталь через десять дней.

Когда Уорд ушел, Реардэн вышел в приемную, – Гвен, пошли телеграмму Флемингу в Колорадо. Он поймет, почему я вынужден отменить покупку рудника, – обычным тоном сказал он секретарю.

Не глядя на него, Гвен послушно кивнула. Реардэн обернулся к очередному посетителю и сказал, жестом приглашая пройти в кабинет:

– Добрый день. Входите, пожалуйста.

Я подумаю об этом позже, говорил он себе. Человек идет вперед шаг за шагом, и ничто не может остановить его. На мгновение его сознание заполнила одна-единственная необыкновенно ясная и примитивно простая мысль: «Это не остановит меня!»

Эта мысль как будто ни с чем не была связана. Он не думал о том, что именно его не остановит, и не знал, почему эта мысль была настолько важной и не допускающей сомнений. Она полностью завладела его сознанием, и он послушно следовал ей. Он шел вперед, шаг за шагом, и, как и намечал, принял всех посетителей, не отменив ни одной встречи.

Было уже поздно, когда он наконец освободился и вышел из кабинета. Гвен Айвз сидела за столом в пустой приемной. Все служащие давно разошлись по домам. Она неподвижно и прямо сидела на стуле, сложив руки на коленях. Голову она держала неестественно прямо. По щекам ее застывшего, окаменевшего лица катились слезы. Гвен увидела его и виновато сказала:

– Извините, мистер Реардэн. – Она даже не пыталась скрыть от него свое лицо.

Реардэн подошел к ней.

– Спасибо, – мягко сказал он. Она удивленно взглянула на него.

– Гвен, мне кажется, ты недооцениваешь меня. Не слишком ли рано ты меня оплакиваешь?

– Я вынесла бы все что угодно, – прошептала она, – но они называют этот закон торжеством «антиалчности». – Гвен указала на газеты на столе.

Реардэн рассмеялся:

– Я понимаю, что подобное искажение английского языка приводит тебя в ярость. Но подумай, стоит ли из-за этого расстраиваться?

Она посмотрела на него, слегка улыбнувшись. Человек, которого выбрали жертвой этого закона и которого она была не в силах защитить, был для нее единственным утешением в мире, где все рушилось.

Реардэн медленно провел ладонью по ее лбу. Этим несвойственным ему «внеслужебным» жестом он показал, что сложившаяся ситуация отнюдь не смехотворна.

– Иди домой, Гвен. Сегодня ты мне больше не понадобишься. Нет, не нужно меня ждать.

Уже за полночь, сидя за столом, склонившись над чертежами моста, Реардэн вдруг прекратил работу – внезапный шквал эмоций, которые он больше не мог сдерживать, наконец настиг его, словно кончилось действие наркоза.

Все еще сопротивляясь, он, подался вперед и застыл, слегка наклонив голову и упершись грудью в край стола, словно у него хватало сил только на то, чтобы не уронить голову на чертежи. Так он сидел какое-то время, не чувствуя и не осознавая ничего, кроме невыразимой, безгранично-кричащей боли, которая лишала его способности мыслить, терзала тело или разум, – он сам не понимал что.

Через мгновение все прошло. Реардэн поднял голову и выпрямился, откинувшись на спинку стула. Он понимал, что был прав, пытаясь оттянуть это мгновение, а то и вовсе избежать его; он не думал об этом, потому что думать, в сущности, не о чем.

Мысль, говорил он себе, это оружие, которым человек пользуется для того, чтобы действовать. Сейчас он уже ничего не мог сделать. Мысль – это инструмент, с помощью которого человек создает выбор. Ему не оставили выбора. Посредством мысли человек определяет для себя цель и способы ее достижения. Дело всей его жизни рвали на куски, а он не имел права голоса, его лишили выбора, цели, лишили возможности защищаться. Реардэн думал об этом с удивлением. Он впервые в жизни понял, что никогда ничего не боялся, потому что у него было универсальное лекарство от любой беды – возможность действовать. Нет, думал он, не уверенность в победе – кто может быть в этом уверен? – всего лишь возможность действовать – вот что нужно человеку в подобных обстоятельствах. Сейчас впервые в жизни он отстраненно наблюдал картину, ужасней которой не бывает: его волокут к пропасти. А руки связаны за спиной.

Пусть у тебя связаны руки, думал он, все равно иди вперед. Пусть ты в оковах. Иди вперед. Не останавливайся. Иди. Это не должно остановить тебя. Но другой голос, которого он не хотел слышать, с которым боролся, пытаясь заглушить, подсказывал: «Не стоит ломать над этим голову… Все бесполезно… Ради чего?.. Выбрось из головы!»

Реардэн не мог заглушить этот голос. Он неподвижно сидел над чертежами моста для линии Джона Галта и думал лишь об одном: они решили все без него. Они не позвали его, не спросили, не дали ему и слова вымолвить… Не сочли нужным даже поставить его в известность о том, что отсекли часть его жизни и отныне ему придется жить калекой… Среди всех людей, кто бы они ни были, он был единственным, кого не посчитали нужным принять во внимание, – неважно, по какой причине.

Вывеска из далекого прошлого гласила: «Рудники Реардэна». Она висела над темными штабелями металла… висела долгие годы, днем и ночью… Она вобрала в себя годы, дни, часы, секунды, на протяжении которых он с радостью и ликованием по капле отдавал собственную кровь за тот далекий день, когда все это будет принадлежать ему одному и он увидит над землей эти слова… Он заплатил за это своими усилиями, своим здоровьем, силой своего разума и надеждой… И все это будет уничтожено по прихоти людей, которые только и умели, что голосовать… Кто знает, своим ли умом они приходили к принимаемым решениям?.. По чьей воле им в руки дана власть?.. Чем они руководствовались?.. Что они знали?.. Кто из них смог бы самостоятельно добыть хоть один камешек руды из недр земли?.. Все это погибнет по прихоти людей, которых он никогда не видел и которые никогда не видели выплавленного металла… Все это будет уничтожено, потому что они так решили. По какому праву?

Реардэн покачал головой. Есть вещи, над которыми не стоит ломать голову, подумал он, потому что зло способно заразить того, кто о нем думает. Существует предел тому, что человек имеет право понимать, не поступаясь своей порядочностью. Есть вещи, о которых думать нельзя, нельзя даже пытаться понять их истоки, и не стоит сушить мозги, копать глубже и пытаться понять природу того, что понимать не должно и чего все равно не понять.

Спокойный и опустошенный, Реардэн подумал, что уже завтра он будет в полном порядке и простит себе сегодняшнюю слабость. Эта слабость была как слезы во время похорон, когда человек может расплакаться не стыдясь; затем пройдет время, человек свыкнется и научится жить с незаживающей раной в душе или… с искалеченным заводом.

Он встал и подошел к окну. Завод казался безмолвным и безлюдным. Он увидел едва заметные алые сполохи над вентиляционными трубами, поднимающиеся вверх клубы пара и напоминающие паутину косые сплетения кранов и мостов.

Никогда еще он не чувствовал себя таким одиноким. Он подумал, что Гвен и мистер У орд могли, опираясь на него, найти проблеск надежды, облегчение и утешение, почерпнуть мужества. А на кого опереться ему? Кто мог дать ему все это? Сейчас ему впервые в жизни нужна была поддержка. Ему вдруг захотелось иметь друга, перед которым он мог бы не стесняться своих страданий, на которого он мог бы опереться и сказать: «Я очень устал», чтобы хоть на мгновение обрести покой. Был ли среди тех, кого он знает, хоть один человек, которого он хотел бы сейчас видеть? Его разум мгновенно отреагировал на этот вопрос, и он с ужасом осознал, что подумал о Франциско Д'Анкония.

Он сердито рассмеялся, и это вернуло его к реальности. Нелепость собственного стремления заставила его мгновенно успокоиться. Вот что бывает, подумал он, когда позволяешь себе быть слабым.

Он стоял у окна, стараясь ни о чем не думать. Но в его подсознании еще звучали слова: «Рудники Реардэна… Угольные шахты Реардэна… Сталь Реардэна… Металл Реардэна…» Что толку?.. Зачем он добивался этого?.. Зачем ему еще к чему-то стремиться?..

Он вспомнил свой первый рабочий день, когда стоял у рудника на вершине холма… День, когда он стоял на вершине холма, глядя на развалины сталелитейного завода… День, когда он стоял здесь, в своем кабинете, и думал о том, что мост сможет выдержать неимоверные нагрузки всего на нескольких планках металла, если соединить мостовую ферму с арочным пролетным строением, если поставить диагональные распорки, загнутые вверх к…

Реардэн замер на месте… Нет, в тот день он не думал о том, что можно соединить мостовую ферму с пролетным строением.

В следующее мгновение он уже склонился над столом, опершись коленом на сиденье стула и даже не подумав сесть. Без разбора, на первой попавшейся бумажке, на чертежах, чьих-то письмах, промокательной бумаге он чертил прямые, выводил окружности, рисовал треугольники, делал в столбик длинные расчеты.

Час спустя он заказал по междугородной Колорадо, и в стоявшем на запасном пути вагоне зазвонил телефон.

– Дэгни! Этот наш мост – выброси к черту все чертежи, которые я направил тебе, потому что… Что? А, ты о законе? Ну и черт с ним! Плевал я на бандитов и их законы! Забудь об этом! Пусть катятся ко всем чертям! Послушай, ты помнишь штуковину, которую ты назвала мостовой фермой Реардэна и которой так восхищалась? Она ни к черту не годится. Я тут такое придумал! Твой мост выдержит одновременно четыре состава, простоит триста лет и обойдется не дороже самой дешевой водосточной трубы! Через два дня я отправлю тебе все чертежи, но я хотел рассказать тебе об этом сейчас же. Нужно всего лишь соединить мостовую ферму с пролетным строением. Если поставить диагональные распорки и… Что?.. Я тебя не слышу. Ты что, заболела?.. Да за что ты меня благодаришь? Дай я сначала тебе все объясню.