Экономическая свобода базируется на простом моральном правиле: каждый имеет право на свою жизнь и собственность и никто не имеет права лишать кого-либо этих вещей.
До определенной степени все принимают этот принцип. К примеру, если человек ворвется с оружием в дом своего соседа и, держа того на прицеле, заберет у него все деньги, его немедленно арестуют как вора, невзирая на то, какими бы бескорыстными и благородными целями он при этом ни руководствовался.
Но по каким-то причинам считается морально приемлемым, когда аналогично поступает правительство. Мы позволяем правительству действовать в соответствии с его собственными моральными правилами. Фредерик Бастиа, один из величайших политических и экономических писателей всех времен, называл это “легальным ограблением”.
Он описал три подхода к такому ограблению:
1. Немногие грабят многих.
2. Все грабят всех.
3. Никто не грабит никого.
На данный момент у нас присутствует ситуация за номером два: каждый ищет возможности использовать правительство для того, чтобы обогатиться за счет соседа. Именно поэтому Бастиа называл государство “великой фантазией, с помощью которой каждый старается жить за чужой счет”.
Вот вам радикальная идея: а что если мы будем стремиться к варианту номер три и обязуемся не обворовывать друг друга? Что если мы решим, что людям будет лучше и человечнее непосредственно взаимодействовать между собой? Что если мы перестанем делать то, что мы считаем морально недопустимым для индивидов, но полагаем вполне нормальным для государства из-за одного лишь упоминания фразы “государственная политика”?
Под легальным ограблением Бастиа имел в виду любое использование правительства для обогащения одной группы людей за счет другой притом, что такие действия считались бы незаконными, если бы на месте правительства были индивиды. Он не говорил только о программах, призванных помочь бедным. Бастиа был достаточно язвительным наблюдателем человеческой натуры, чтобы осознать, что люди всех классов всегда будут рады использовать государственный механизм, если с его помощью они смогут получить доходы вместо того, чтобы зарабатывать их честно.
Богатые более чем рады урвать себе долю добычи – к примеру, в виде субсидированных низких процентных ставок по займам (как в случае с Импортно-Экспортным банком), государственной поддержке в случаях, когда дела с их рискованными инвестициями идут плохо, схемах регулирования, которые удушают их более мелких конкурентов или затрудняют вход на рынок новых игроков. Конечно же, лидеры отрасли представят такое регулирование как преследующее общественные цели, а медиа, всегда склонные трактовать регулирование положительно, сделают все, чтобы американцы на это купились.
Простая идея, что правительство должно оставаться в стороне от ведения бизнеса и оставить дела индивидов в покое, имела огромную моральную притягательность на протяжении всей истории США. Американский поэт Уолт Уитмен предупреждал, что “не должен человек обогащаться за счет соседа. ... Пока политики в своем скудоумии, умащивают благовониями и окуривают фимиамом свои изощренные законы, одного этого простого правила ... достаточно для того, чтобы дать отправную точку для всего, что необходимо правительству; чтобы не издавать законов кроме тех, что полезны для предотвращения посягательств человека на права других людей”.
Подобным образом Уильям Леггетт, известный публицист начала XIX века, верил, что сфера влияния правительства должна быть ограничена до “разработки общих законов, однозначных и универсальных в своем применении”, для единственной цели - защиты людей и их собственности.
Правительства не имеют права вмешиваться в ведение дел индивидами, как предписывают им общие законы, не имеет права предлагать стимулы и даровать привилегии отдельно взятому классу, отрасли или группам людей – поскольку все отрасли и все люди одинаково важны для общего благосостояния и имеют равные права на защиту своих интересов.
Как только правительство полагает возможным выборочно ущемлять или поощрять различные классы в обществе, оно, в результате, становится повелителем их благосостояния и узурпирует права, которые ни один разумный человек добровольно не отдал бы своим правителям. Затем правительство становится основным регулятором доходов каждой отрасли промышленности, и отделяет благосостояние человека от результатов его собственных усилий, вместо этого давая лишь зависимость от собственных капризов. Правительство не имеет права вмешиваться в дела частного производства ни на миллиметр дальше защиты прав человека и собственности.
Используя свою власть вмешиваться в частные интересы и индивидуальные занятия граждан, правительство может для собственного удовольствия обогащать один класс и обеднять другой; может в один день потворствовать исключительно фермерам, на следующий день механикам, а на третий – промышленникам. Все они станут простыми марионетками изменчивого закона, вместо того чтобы быть независимыми гражданами, рассчитывающими на свои силы в достижении своего благополучия. Правительство в этом случае присваивает функции, которые могут принадлежать только всесильному Провидению, и претендует на роль всеобщего мерила добра и зла.
Рассмотрим один простой и тривиальный пример правительственного фаворитизма: квоты на сахар. Правительство США ограничивает количество сахара, который может быть импортирован из других стран. Это квоты делают сахар более дорогим для всех американцев, так как теперь у них меньше выбора в результате снизившейся конкуренции. Эти квоты также ухудшают конкурентную позицию тех производителей, которые используют сахар в качестве сырья для своей продукции. Это кстати, причина того, что в американских «…–колах» используется сироп вместо сахара: американский сахар, спасибо квотам, просто слишком дорог (это также причина того, что в других странах эти напитки значительно вкуснее).
Конечно, количество людей, работающих в американской сахарной индустрии очень мало по сравнению с населением Америки в целом. Как получилось, что они добились решения правительства, которое вредит такому числу их сограждан? Ответ прост: выгоды сконцентрированы, а издержки распределены на всех. Небольшая группа людей, работающих в сахарной отрасли, существенно выиграли от введения квоты. Поэтому для них выгодно нанять профессиональных лоббистов, чтобы получить и продолжать получать этот концентрированный поток выгод.
С другой стороны, поскольку издержки этой политики распределены на весь американский народ, на одного покупателя сахара или продуктов, содержащих сахар, придется лишь их небольшая часть. Для большинства людей невыгодно направлять ресурсы на то, чтобы лоббировать остановку этой программу; вряд ли для них имеет смысл даже тратить свое время на получение о ней информации. Каждый потребитель платит дополнительно пятьдесят-сто долларов в год из-за этой программы – мелочь по сравнению с тем, сколько промышленность зарабатывает на этом. Естественно, из-за такой суммы нет смысла предпринимать какие-либо усилия. Так тенденция к ограблению публики становится хуже и хуже: против концентрированных доходов, которые она приносит, трудно устоять, а распределенные издержки от каждой такой программы в отдельности слишком малы, чтобы вызывать ответную реакцию.
Умножьте этот маленький пример примерно на миллион, чтобы учесть бесчисленное множество аналогичных хищнических схем, и вы получите некоторое представление о том, что такое «легальное ограбление».
Если мы верим в свободу, мы должны также помнить и о тех, кого Уильям Грэхем Самнер называл «забытыми людьми». Забытый человек – это тот, чей труд эксплуатируется для политической благотворительности по прихоти правительства.
Тип и формула большинства схем филантропии и гуманитарной помощи такова: A и B садятся и решают, что C должен сделать для D. Ключевой проблемой такой схемы с социологической точки зрения является то, что С лишен в этом вопросе права голоса, его мнение, характер, интересы, как впрочем, и все его влияние на общество, полностью игнорируются. Так С становится забытым человеком…
Они тем самым игнорируют источник, из которого черпают всю энергию для своих проектов, а, кроме того, игнорируют всех членов общества, кроме тех, кто находится в фокусе их внимания. Всегда находясь под влиянием правительственных заблуждений и забывая, что правительство само вообще ничего не производит, они оставляют за бортом факт, который никогда не должен быть забыт в любой социологической дискуссии – тот факт, что чтобы дать кому-либо цент, государство должно отобрать этот цент у кого-то другого, как раз у того, кто этот цент заработал и сохранил, того, кто в итоге и окажется забытым человеком.
Как только правительство вовлекается в какую-либо сферу, интеллектуальная и институциональная инерция прочно его там удерживает. Люди теряют политическое воображение. Становится невозможным поверить, что этот же процесс может идти другим путем. Отказ от современной бюрократии становится немыслимым. Мифы о том, какими ужасными были прошлые времена, становятся общепринятой мудростью. Между тем, бюрократия, руководствуясь инстинктом самосохранения и увеличения своего финансирования, привлекает все возможные ресурсы для того, чтобы получить на следующий год больший бюджет вне зависимости от производительности. Фактически, чем хуже производительность, тем больше ресурсов будет, скорее всего, выделено – в прямую противоположность тому, что происходит в частном секторе экономики, где те, кто лучше удовлетворяют нужды сограждан награждаются доходами, а те, кто делает это плохо, наказываются убытками.
Возьмем для примера финансирование искусства. Некоторые американцы думают, что искусство в Америке исчезнет, если не будет Национального фонда искусства (НФИ), учреждения созданного в 1965 году. Они не могут вообразить себе, что может быть по-другому даже притом, что это уже происходит по-другому все время существования нашей страны и истории всего человечества. В то время как правительство запросило 121 миллион долларов на финансирование искусства за 2006 год, частные пожертвования на искусство составили за этот же год 2.5 миллиарда, в сравнении с которыми бюджет НФИ становится карликовым. Фонд обеспечивает лишь малую часть финансирования искусства – это факт, который мало кто осознает. В конечном счете, работает свобода, и деньги, пожертвованные добровольно, вероятнее всего, работают эффективнее, чем правительственные: НФИ не обязательно финансирует лучших артистов, а чаще тех, кто лучше умеет заполнять заявки на гранты. Я сомневаюсь, что они одновременно и лучшие артисты.
Алексис де Токвиль был весьма впечатлен, когда посетил нашу страну в XIX столетии, тем, сколько частных ассоциаций американцы образовали для достижения общественных целей. «Политические объединения, которые существуют в США, это лишь небольшая часть из огромного множества ассоциаций в этой стране» - писал он. «В любом новом начинании, во главе которого вы увидите правительство во Франции или человека высокого положения в Англии, в США вы наверняка увидите ассоциацию». Де Токвиль восхищался «редкостным умением граждан США направлять на общественные цели усилия множества индивидов и добиваться добровольного участия людей в их достижении».
Кто-то может сказать, что такой подход хорош для искусства и подобных вещей, но частные усилия не смогут заменить гигантского объема правительственных расходов на различные формы социальной поддержки. Но частная система и не должна будет заменять этот бюджет доллар на доллар. Около 70 процентов социальных бюджетов проедается бюрократией. Более того, на правительственных программах значительно легче паразитировать, и деньги, которые они распределяют, скорее станут для реципиентов вредной привычкой, чем деньги, распределяемые на более локальном уровне или через частные формы поддержки.
Почему мы ожидаем, что система, базирующаяся на легальном ограблении, как наша, дает какие-либо чистые выгоды беднейшему и среднему классу, во имя которых провозглашается так много правительственных программ? Каждая специальная преференция, на лоббирование которой тратятся сотни миллионов долларов каждый год, делает товары более дорогими, компании менее эффективными и конкурентными и экономику более застойной. Исходя из того, что получить привилегии и доходы от правительственных инициатив могут в основном политически влиятельные и имеющие хорошие связи люди, – среди которых, заметим, нет представителей среднего или бедного классов – я не понимаю, почему принимается как данность, что чистый экономический результат всего этого грабежа будет положительным для людей, стоящих на более низких ступенях социальной лестницы. И когда награбленное выплачивается путем печатания денег и раскрутки инфляции, которая (как я покажу в главе, посвященной деньгам) наиболее сильно вредит самым уязвимым слоям населения, предположение о том, что все это вмешательство помогает бедным, становится просто отвратительным фарсом.
Чтобы оценить разницу между общественным и частным управлением в терминах бюрократии и экономии издержек, рассмотрим один случай. Джон Чабб из Брукингского института однажды задался вопросом о численности бюрократического аппарата центрального офиса общественных школ Нью-Йорка. Шесть телефонных звонков наконец-то позволили найти кого-то, кто знал это число, но не имел права его разглашать. Еще шесть телефонных звонков и Чабб нашел человека, который знал ответ и имел право его сообщить: в центральном офисе работало 6000 бюрократов.
Затем Чабб позвонил в Нью-Йоркскую Епархию, чтобы узнать аналогичное число здесь. (Городская католическая школа обучает примерно одну пятую от общего числа учеников общественных школ.) Первый звонок Чабба вывел его на кого-то, кто не знал ответа. «Опять» - подумал Чабб. Но через мгновение она сказала: «Подождите, я посчитаю». И, посчитав, ответила – 26.
Еще, несмотря на моральную и философскую притягательность свободной экономики, в которой никому не разрешается использовать правительство для ограбления других, ее критикуют как философию, поддерживающую состоятельных людей и неограниченный бизнес. Не видел более бестолковой критики. Как я уже говорил, бизнесмены тоже желают специальных преференций и активно лоббируют любые возможности перераспределения дохода в свою пользу. Очень редко бизнесмены приходят ко мне в офис в Конгрессе, чтобы поблагодарить меня за приверженность Конституции. Они приходят потому, что хотят чего-либо, и это что-то, как правило, не разрешается Конституцией.
Я не утверждаю, что бизнесмены как класс коварны и безнравственны, потому что я не признаю вредные обобщения по поводу какой-либо группы. Я утверждаю лишь, что они так же, как и все остальные, поддерживают правительственное вмешательство, которое приносит им нетрудовой доход. Я не питаю ничего кроме восхищения и уважения к честным бизнесменам. Их вклад в наше общество крайне важен, но почти совсем не признан. Предприниматель, который рискует всем, что у него есть для того, чтобы реализовать свою мечту – и улучшить нашу жизнь в процессе – занят ценным и почетным делом, которое, впрочем, приносит ему мало уважения в нашем обществе. Экономический историк Бартон Фолсом проводил разграничение между рыночными предпринимателями, которые стали богатыми за счет свободного приобретения их товаров широкой публикой, и политическими предпринимателями, которые стали богатыми потому, что правительство удушило их конкурентов или дало монопольные привилегии. Фолсом даже показывает, что некоторые из наших наиболее эффективных и уважаемых бизнесменов преуспели в борьбе с конкурентами, пользовавшимися правительственными субсидиями и привилегиями.
Я не могу закончить разговор об ограблении без упоминания подоходного налога. Ранее я объяснял свою оппозицию по военному призыву, институту, базирующемуся на идее, что правительство владеет своими гражданами и может свободно распоряжаться их судьбой. Подоходный налог воплощает ту же идею: правительство владеет индивидом и благосклонно разрешает ему оставить себе ту часть результатов труда, которую считает нужной. Такая идея несовместима с принципами свободного общества.
Роберт Нозик, известный политический философ XX века, не нашел ни одного слова сочувствия налогообложению доходов, полученных от труда. Чем, спрашивал он, это отличается от рабства? В Америке в результате всего этого средний гражданин бесплатно работает на правительство шесть месяцев в году. Люди, которые выступают за такую систему, должны честно признать, что они поддерживают рабский труд. И не слушайте пошлые банальности о «долге» перед «обществом», которые умышленно запутывают вопрос для того, чтобы люди терпели существующую систему.
Фрэнк Чодоров, знаменитый поборник естественного права, излагает это следующим образом:
«Гражданин свободен только тогда, когда он может сохранить результаты своего труда и наслаждаться ими. Если государство покушается на его собственность, он должен готовиться к тому, что его затем попросят встать перед государством на колени. Когда нарушается право собственности, подрываются и все остальные права. Говорить о свободном гражданине, не имеющем абсолютного права собственности – абсурд. Это подобно объявлению раба свободным потому, что он свободен делать все что угодно (пусть даже и голосовать), кроме владения результатами своего труда».
Хотя единого мнения по поводу отмены подоходного налога пока не установилось (хотя я не перестаю голосовать и говорить в пользу такого исхода), я стараюсь максимально уменьшить налогообложение доходов и другое налогообложение во всех случаях, когда это возможно, чтобы заложить хотя бы минимальные основы его отмены в будущем. К примеру, я предложил для тех категорий населения, основной доход которых состоит из чаевых, исключать их из налогообложения. Я предложил предоставление налогового кредита учителям для увеличения их доходов. Я предложил, чтобы люди с неизлечимыми болезнями освобождались от социальных налогов на время лечения (как мне кажется, не существует никаких моральных оправданий в обложении налогами людей, борющихся за свою жизнь).
Мы должны далее говорить об отмене подоходного налога и без замены его каким-либо другим налогом. Сейчас правительство финансируется за счет акцизов, налога на прибыль корпораций, налогов на фонд заработной платы, подоходного налога и множества других налогов. Отмена подоходного налога с граждан сократит доходы правительства примерно на 40 процентов. Я слышал заявления о том, как это радикально – и по сравнению с теми минимальными изменениями, которые мы привыкли видеть в нашей политике, я думаю это так. Но в абсолютных терминах, так ли это радикально? Для того чтобы представить себе, каково жить в Америке, чей бюджет на 40% меньше текущего, нужно вернуться назад … всего-то лишь в 1997 год.
Так ли сложно представить себе жизнь в 1997 году? Взамен мы получим такую здоровую и динамичную экономику, что она наверняка превзойдет даже мои собственные оптимистичные ожидания. И мы раз и навсегда отречемся от тоталитарных предпосылок, которые лежат в основе подоходного налога.
Как вообще возникла речь о подоходном налоге? Изначально он был предложен по нескольким причинам. Таможенные пошлины, за счет которых осуществлялась большая часть финансирования федерального правительства, по разным причинам стали приносить меньший доход. В то же время, расходы правительства росли, в частности благодаря росту военного бюджета. Требовались альтернативные источники доходов. Кроме того, многие американцы негативно относились к таможенным пошлинам, так как считали эти налоги нечестными и обременительными для себя как потребителей, и помогающими только крупному бизнесу путем ограждения его от международной конкуренции. Доказывалось, что налог на доходы, по крайней мере, заставит богатых платить свою долю. Так подоходный налог и был навязан людям: налоговые послабления для вас, в форме низких ставок и рост ставки налога для богатых. Не волнуйтесь, говорили людям, только богатейшие из богатых будут платить этот налог.
Обещания оказались пустыми. Всего через несколько лет, налоговые ставки стали запредельными, а те классы, которые думали, что они никогда не будут платить этот налог, обнаружили, что и они им не забыты. К 1920м годам таможенные тарифы были вновь подняты, и обманутые люди получили в результате все худшее из обеих систем.
Сейчас множество политиков говорит о прелести низких налогов и некоторые даже утверждают, что хотели бы при этом сократить расходы. Немногие, впрочем, на самом деле так думают, если посмотреть на записи их голосований. Но если мы хотим больше экономической свободы и более здоровой экономики, необходимо и серьезное снижение в федеральных расходах. Иначе снижение налогов приведет к увеличению государственного долга, инфляции и дальнейшему снижению курса доллара. Как я уже писал, мы платим около 1.4 миллиарда долларов только в качестве процентов по национальному долгу. Из-за того, что наше правительство не хочет жить по средствам, мы каждый день платим 1.4 миллиарда долларов и не получаем абсолютно ничего взамен.
Но вместо того, чтобы говорить о том, как нам восстановить здоровье нашего бюджета, политический истэблишмент пытается запутать нас пустыми разговорами, как например обсуждением "специальных лимитов", законодательных положениях, которые направляют федеральные деньги напрямую в локальные проекты. Не нужно заглядывать глубоко, чтобы найти примеры злоупотребления ими. Но даже если специальные лимиты будут отменены, мы не сохраним ни пенни в федеральном бюджете. Финансирование специальных лимитов определяется уровнем расходов бюджета, который утверждается еще до того, как хотя бы один лимит принят. Поэтому с ними или без них уровень государственных расходов останется тем же.
Все, чего мы достигнем отменой специальных лимитов, предлагаемых Конгрессом – это того, что решения о финансировании перейдут к федеральным бюрократам и еще более удалятся от избранных народом представителей. В нашей дефективной системе специальные лимиты, по крайней мере, позволяют конгрессменам иметь большую роль в распределении федеральных денег – наших налогов – чем, если бы решения о распределении средств принимались за закрытыми дверями бюрократических кабинетов.
Настоящая проблема, которая, к сожалению, не была поднята в дискуссии о специальных лимитах 2007 года – это размер расходов федерального правительства - количество денег, которое мы тратим на его проекты. Урезание бюджета проекта на миллион долларов не сильно снизит объем трат, притом, что бюджет проектов может составлять сотни миллиардов. Это очевидно, однако мне непонятно, почему политики и медиа тратят наше время на обсуждение таких проектов.
Существует опасность, что сторонники ограниченного правительства отвлекутся на этот тривиальный вопрос и пропустят другую и очень важную проблему, которая возвращает правительство к уровням затрат, значительно превышающим его конституционные полномочия. Без пристального рассмотрения общих затрат по проектам мы можем упустить из виду реальную угрозу нашей экономической безопасности.
Еще один вид экономии на расходах, который, очевидно не пройдет легко, так как наше правительство сделало очень многих американцев зависимыми от федеральных программ. Эти программы не смогут существовать дальше без финансового коллапса. Наш национальный долг, на данный момент – 9 триллионов долларов – не включает в себя необеспеченные обязательства по программам социального обеспечения и страхования здоровья престарелых, которые в ближайшие десятилетия достигнут 50 триллионов долларов. Выполнение таких обязательств просто невозможно. Уровень налогообложения, необходимый для финансирования этих обязательств, убьет американскую экономику и до предела сократит базу, с которой могли бы взиматься эти налоги.
Дэвид Уолкер, начальник Главного контрольно-финансового управления США объясняет, что две эти программы обречены на крах из-за демографических тенденций и растущих издержек на здравоохранение. Количество молодых налогоплательщиков на одного уходящего на пенсию продолжит сокращаться. Спрос на «бесплатные» лекарства, прописываемые в рамках программы медицинского страхования, возрастет лавинообразно. Если продолжатся современные тенденции, то к 2040 году весь нынешний бюджет будет уходить только на эти две социальные программы. Сорок процентов нашего национального дохода понадобится потратить на две социальные программы! Единственным способом балансирования бюджета будет сокращение остальных 60 процентов трат или удвоение федеральных налогов.
Более того, Уолкер доказывает, что экономический рост не сможет решить этой проблемы. Ускорение роста может только отложить неизбежные неприятные решения. Для преодоления этого долгосрочного разрыва экономика США должна расти с двузначными показателями темпа следующие 75 лет.
Вопросы такого рода часто освещаются как дискуссии между благородными людьми, которые хотят предоставить помощь согражданам с одной стороны, и мизантропичными скрягами, которым безразличны чужие страдания с другой. Мне вряд ли стоит специально разбирать абсурдность этой карикатуры. Факт состоит в том, что у нас нет ресурсов для того, чтобы поддерживать эти программы. И этот простой факт нельзя обойти, как бы ни старались политики его игнорировать или скрывать для того, чтобы и дальше потчевать сограждан сладкими речами.
В краткосрочном периоде для того, чтобы обеспечить тех, кого мы уже сделали зависимыми от социальных программ, их можно поддерживать. Мое предложение в том, чтобы финансировать их за счет сокращения нашего заокеанского военного присутствия, сэкономив сотни миллиардов долларов из того триллиона, который правительство каждый год заставляет нас тратить на имперские амбиции, параллельно сокращая нашу раздутую армию и делая ее более эффективной. Это единственная статья бюджета, на которой реально можно легко сэкономить деньги, частично применяя их на внутренние программы, а оставшимися погашая государственный долг.
Наше неконтролируемое «государство благосостояния» также способствует увеличению масштабов нелегальной иммиграции. Когда что-то субсидируется, этого чего-то становится больше и, предлагая бесплатную медицинскую страховку и другие формы государственной поддержки, обсуждая проекты амнистии, мы получаем все больше нелегальных иммигрантов. Между прочим, больницы уже начали закрываться из-за того, что правительства штатов и округов отказываются оплачивать их счета. Это одна из причин, по которой либертарианский экономист Милтон Фридман однажды сказал: «Вы не можете одновременно иметь свободу иммиграции и государство благосостояния». Джон Хосперс, первый кандидат в президенты от Либертарианской партии и автор «Декларации принципов», придерживается такой же точки зрения.
Более того, государство больше разделяет нацию, чем объединяет. По отношению к иммигрантам было бы куда меньше враждебности, если бы не существовало мнения, что они приехали получить что-то бесплатно, в то время как остальные американцы трудятся за то, чтобы свести концы с концами. Также было бы меньше враждебности, если бы наша экономика была здоровой, какой она, несомненно, станет, если мы будем следовать советам из этой книги. Сейчас же, когда благодаря политике правительства, экономика сотрясается в кризисах, наподобие того, который произошел с недвижимостью, а инфляция растет, проще всего сделать иммигрантов козлами отпущения за наши экономические беды, тем самым, отводя гнев от бездарей и мошенников, которые проводят нашу экономическую политику.
Растущие расходы правительства не просто вгоняют нас в долги. Чарльз Мюррей предлагает провести маленький мысленный эксперимент, иллюстрирующий то, как общество благосостояния оказывает разлагающий эффект на нашу волю и наше общество. Представьте себе, что все федеральные социальные программы внезапно отменены. И представьте, что штаты решили не заменять их своими (что они на самом деле наверняка сделали бы). Вопросы, на которые хочет обратить ваше внимание Мюррей таковы. Как вы будете реагировать? Станете ли вы добровольцем благотворительного продовольственного фонда? Станете ли вы добровольцем благотворительного образовательного центра? Если вы врач или юрист, будете ли вы предоставлять услуги на общественных началах?
Мы не ответили «да» на все эти вопросы, не правда ли? Тогда затем мы должны спросить себя: а почему мы не делаем этих вещей сейчас? И ответ будет в том, что мы уже затронуты разлагающей логикой государства благосостояния: мы думаем, что кто-нибудь другой сделает это за нас. Я не должен отдавать себя, и считаю долг перед согражданами выполненным тем, что заплатил налоги. Неужели наша ответственность перед людьми и впрямь простирается не дальше?
К примеру, в те дни, когда не было медицинского страхования престарелых и правительственных ассигнований на медицинскую помощь бедным, они принимались в больницы примерно в том же количестве и получали хорошую помощь. Как практикующий врач, я никогда не принимал деньги от этих программ, но всегда оказывал услуги по сниженным ценам или бесплатно тем, кто не мог себе позволить их оплатить. Пока не появились эти программы, каждый врач понимал, что несет ответственность перед теми, кому меньше повезло, и бесплатное оказание им услуг было всеобщей нормой. Едва ли сегодня об этом кто-то знает – ведь это не вписывается во вдалбливаемую нам в головы картину о правительстве, спасающем нас от хищного и жадного частного сектора. Законы и нормативы, взвинтившие цену медицинских услуг и установившие непомерно высокие стандарты ответственности для медиков-профессионалов, даже когда они работают на бесплатной основе, сделали цену бесплатных услуг чувствительной для тех, кто их предоставляет. Однако надо запомнить, что раньше, когда Америка еще не была такой зависимой от правительства, бесплатная медицина для бедных существовала в широких масштабах. Мы утеряли свою веру в дееспособность свободы, потому что больше не имеем достаточно воображения, чтобы представить себе как свободные люди могут решать общественные проблемы без насильственного вмешательства, каковым, несомненно, являются правительственные решения.
В книге «От взаимопомощи к государству благосостояния: Фратриальные сообщества и социальные услуги, 1890-1967» историк Давид Бейто рассматривает то, как люди обеспечивали свои нужды в отсутствие массовых бюрократий, финансового хаоса и моральных убытков, которые те неминуемо приносят. Бейто обращает особое внимание на фратриальные формы организации, которые всего лишь несколько десятилетий назад обеспечивали своих членов всеми видами услуг, которые, как сейчас считается, могут быть предоставлены только с участием правительства. К примеру, такие организации, будучи сильны числом, могли эффективно торговаться с врачами и получать достаточно дешевые медицинские услуги.
Сейчас же, напротив, почти каждый человек недоволен той медицинской системой, которая есть у нас сейчас, и винит в этом свободный рынок. На самом же деле, наша система – целиком и полностью результат деятельности правительства с его вмешательством, регулированием, мандатами и другими искажениями, которые привели нас к этому разбитому корыту.
Легко забыть, что несколько десятилетий назад США имели систему здравоохранения, которой завидовал весь мир. У нас были лучшие доктора и больницы, пациенты получали высококачественную и доступную медицинскую помощь, тысячи частных благотворительных фондов помогали в оказании медицинской помощи бедным. Я работал в отделении неотложной помощи, где никому ни разу не отказали из-за отсутствия денег. Люди имели страховку на случай тяжелых заболеваний, но платили наличными за текущую медицинскую помощь. И это имеет смысл: страховка предназначена для защиты от непредвиденных катастроф, к примеру, пожара, наводнения или смертельных заболеваний. Страховка, коротко говоря, предполагает измерение риска. Теперь же ничего подобного не делается. Что-то действительно не в порядке с системой, где нам нужна страховка уже для обычного визита к врачу или профилактического осмотра, которые на самом деле являются вполне предсказуемыми событиями нашей жизни.
На сегодняшний день американцы получают медпомощь через Организацию Здравоохранения (ОЗ) и другие подобные организации представляющие регулируемую медицинскую помощь, через программы медицинского страхования престарелых или медпомощи неимущим. Поскольку очень сложно провести актуарные расчеты для текущих визитов к врачу, ОЗ берет со всех членов примерно одинаковый ежемесячный страховой платеж. Но так как ОЗ тоже должна экономить расходы, то она довольно часто отказывается оплачивать различные лекарства и лечебные процедуры. Система медицинского страхования престарелых тоже не имеет неограниченных средств, в связи с чем обычно покрывает лишь часть затрат. В результате это приводит к тому, что ни пациент, ни доктор просто не могут определить, какое лечение назначать. Вместо этого они ломают голову, пытаясь угадать мысли бухгалтеров ОЗ и государственных бюрократов.
Когда за лечение платит третья сторона, у врачей возникает соблазн присоединиться к легальному ограблению. Они получают мотив максимально раздуть счет и назначают все мыслимые обследования и процедуры. Стимул к снижению издержек пропадает и врачи (работающие теперь точь-в-точь как работники низших уровней), в новом институциональном обрамлении ищут, как бы «оторвать» побольше денег Организации Здравоохранения. До 1965 года терапевты и больницы (как и все, кто борется за доллары потребителей) стремились тратить минимум, теперь же, поскольку оплата идет от третьей стороны, они стараются потратить максимум. В то же время, пациенты страдают от того, что не назначаются реально необходимые виды лечения. Организации Здравоохранения стали корпоративными, бюрократическими посредниками в нашей системе здравоохранения, из-за них повышается стоимость и деградирует качество обслуживания. Во всех отраслях развитие технологии ведет к снижению издержек – кроме здравоохранения – спасибо системе регулирования, которая нам навязана.
В результате взрывного роста цен, все больше американцев уезжают за рубеж, чтобы получить высококачественную и недорогую медицинскую помощь – только в 2005 году таких было полмиллиона. Ничего необычного нет в том, что люди предпочитают провести операцию в Индии, руками специалистов обученных на Западе, сэкономив 60 процентов от ее непомерной стоимости в США.
История с созданием Организации Здравоохранения – это классическая иллюстрация того, что однажды сказал Людвиг фон Мизес: правительственное вмешательство порождает непредвиденные последствия, которые требуют еще большего вмешательства, и так далее по разрушительной спирали все возрастающего правительственного контроля. В начале 1970-х годов Конгресс одобрил ОЗ в ответ на беспокойство о растущей стоимости здравоохранения. Но решение Конгресса само по себе привело к росту цен из-за того, что контроль за средствами, идущими на здравоохранение ушел от потребителей услуг и, тем самым, позволил потребителям не принимать во внимание затраты при выборе медицинских услуг. Теперь Конгресс хочет снова вмешаться, обратившись к проблеме здравоохранения, им же ранее и порожденной.
Теперь, когда ОЗ полностью и окончательно стала непопулярной, те же политики, которые и ввели ее для нас, присоединились к требованиям о ее отмене, надеясь, что американский народ не заметит или ему не скажут, что фактически главным автором этой системы было само федеральное правительство. Налоговый кодекс позволяет исключить затраты на медицинское страхование из налогообложения, если они приобретаются работодателем, но не самим работником. Вдобавок к этому, Закон об ОЗ 1973 года обязал все предприятия, исключая самые малые, предлагать услуги ОЗ своим работникам. Результатом стало противоестественное соединение медицинского страхования и занятости, которое в результате часто оставляло безработных без экстренной медицинской помощи. Как обычно, правительственное вмешательство привело к непредвиденным и нежелательным последствиям, но политики обвиняют ОЗ, вместо того, чтобы обвинять тех, кто одобрил вмешательство в экономику. Потребители жалуются на страховщиков и ОЗ, принуждая политиков принимать новые регулирующие законы, чтобы им угодить. Большее регулирование ограничивает выбор, повышает издержки и ведет к новому недовольству. И цикл продолжается.
Наиболее очевидный путь вырваться из замкнутого круга – это исключить вмешательство государства в здравоохранение, которое было вполне доступно и стоило разумных денег до того, как вмешалось государство. Наиболее простая и политически легко реализуемая мера – это дать возможность пациентам и их врачам возможность исключить себя из системы путем введения индивидуальных накопительных счетов. В такой системе потребители медицинских услуг смогут накапливать доналоговые средства на специальных счетах. Эти деньги будут использоваться для выплаты стоимости врачебных услуг, при этом пациент будет торговаться непосредственно с врачом, которых он выберут без влияния бюрократических правил и решений организаций подобных ОЗ. Мотив для врачей будет состоять в том, чтобы получить средства за услуги немедленно, а не ждать несколько месяцев оплаты от ОЗ или страховой компании.
Из средств на индивидуальных медицинских сберегательных счетах большинство американцев сможет покрыть расходы на текущее медицинское обслуживание в течение года. Страхование же вернется к выполнению своей обычной роли – покрытию крупных, неожиданных событий и станет вследствие этого гораздо доступнее.
Даже сейчас, впрочем, врачи могут работать вне нашей сумасшедшей системы, если приложат специальные усилия. Несколько лет назад я встречался с доктором Робертом Бери, который прибыл в Вашингтон свидетельствовать перед Объединенной экономической комиссией, членом которой я был. Доктор Берри открыл в сельскохозяйственной части штата Теннеси клинику с низкими ценами. Клиника не принимала медицинские страховки и прочие виды государственных субсидий, упоминавшиеся выше, что позволило доктору Берри обслуживать пациентов без вмешательства государственных бюрократов или администраторов ОЗ. Вследствие этого пациенты смогли самостоятельно выбирать для себя соответствующее лечение.
Другими словами, доктор Берри оказывает медицинские услуги так, как они оказывались 40 лет назад, когда пациенты платили наличными за текущее лечение и имели страховку на случай непредвиденных случаев серьезных травм или заболеваний.
Такое ведение дел дает ему дополнительные преимущества. Освобожденный от бюрократов ОЗ и правительства он может сосредоточиться на медицине, а не выставлении счетов. Работая за наличный расчет, он существенно снижает накладные расходы, тем самым, получая возможность устанавливать более низкие цены, чем другие врачи. Он часто выставляет счет всего в 35 долларов за лечение обычных болезней – лишь чуть больше, чем доплата к страховке, которую берут другие клиники. Его доступные цены позволяют небогатым пациентам обращаться к нему до того, как мелкие проблемы становятся серьезными и, в отличие от других врачей, доктор Берри принимает пациентов в тот же день без предварительной записи.
Его пациенты – это рабочие люди с невысокими доходами, которые не могут себе позволить медицинскую страховку и не всегда попадают в категорию государственных льготников. Некоторые из них были вынуждены обращаться в пункты неотложной помощи с обычными болезнями, потому что практикующие врачи отказывались их принимать. Другим не нравилось долгое ожидание и плохое отношение, с которым они столкнулись в государственных клиниках.
В разговоре о плохом отношении в государственных клиниках, тем, кто выступает за государственное здравоохранение, следует взглянуть на ветеранские госпитали. Это их государственная медицина. Эти учреждения – национальный позор. Если это та забота, которую правительство оказывает тем, кто проявил героизм, кто наиболее достоин уважения, то чего же тогда ждать всем остальным?
У американцев создали впечатление, что "регулирование" - это всегда хорошо, и что любой, кто говорит о дефектах регулирования - это антисоциальный людоед, который готов принести безопасность и благосостояние в жертву экономической эффективности. Если уничтожить хоть одну из страниц Федерального регистра, содержащего все государственные нормативы, то мы все немедленно умрем.
Настоящая история регулирования не так прямолинейна. Бизнесмены часто призывают к регулированию в надежде осложнить жизнь своим более мелким конкурентам, которым сложнее соблюсти все требования норм. Крупные корпорации помогают вводить совершенно бессмысленные регулирующие правила, которые наносят серьезный вред частному бизнесу – и вреда куда больше чем пользы, для которой они введены – но эти крупные корпорации сами не страдают от этих норм, они не несут издержек от их защиты.
Когда сенатор Джордж Мак Говерн ушел из политики, он стал собственником небольшого отеля в Коннектикуте, под названием «Стрэтфорд Инн». Через два с половиной года его принудили закрыть отель. После опыта в собственном бизнесе бывший сенатор Мак Говерн имел честность поинтересоваться, где же положительный эффект от регулирующих норм, которые он, надо заметить, сам же помогал вводить. «Законодатели и регулирующие органы должны более тщательно учитывать экономические и управленческие издержки, которые мы приносим бизнесу», - сказал он. Он продолжает:
«Как владелец отеля, я хотел обеспечить отличную защиту от пожаров. Но я очень удивился, когда узнал, что мое двухэтажное здание, которое имело в каждом номере огромные двери, открывающиеся в общий коридор, построенный целиком из бетона, требует системы пожаротушения, более подходящей для отеля «Уолдорф-Астория». Дорогостоящая автоматическая система распылителей, которая была вполне способна утопить «Стрэтфорд Инн», как я убежден, ничего не добавила к безопасности постояльцев и работников. А промо-компания так толком и не стартовала отчасти из-за того, что мой менеджер был вынужден днями просиживать над вычислением излишне запутанных форм федеральных налогов и налогов штата».
«Я за защиту здоровья и благополучия как работающих, так и потребителей», - продолжает Мак Говерн. «Я за чистую окружающую среду и экономическую справедливость. Но я также считаю, что мы могли бы достигать более крупных целей, если бы значительно урезали этот невероятный объем бумажной волокиты, запутанные налоги, сиюминутные регулирующие акты и почти бесконечные требования к отчетности, которые причиняют вред американскому бизнесу. Множество предприятий, особенно малых и независимых, таких как «Стрэтфорд Инн», просто не могут переложить требуемые регулирующими актами издержки на плечи потребителей и остаться конкурентоспособными и доходными». Он заключает: «Если бы я вернулся в Белый Дом или Сенат, я задал бы множество вопросов, прежде чем голосовать за любые нормы, обременяющие тысячи предприятий, борющихся за выживание по всей стране». Это важный урок: правительственное вмешательство в экономику не может заранее приветствоваться как благотворное и справедливое.
Но таким его представляют в большинстве уроков американской истории. Студенту легко обнаружить в книге утверждение о том, какой хаос и несправедливость царили везде до того, как вмешалось федеральное правительство, движимое глубоким стремлением к общественному благу и стремлением защитить народ от жестокого свободного рынка. Утверждается, что «монополии» диктовали цены несчастным потребителям. Рабочих заставляли принимать все уменьшающуюся заработную плату. А гигантские корпорации благодаря своему экономическому превосходству без труда пресекали попытки добиться успеха тех, кто был достаточно глуп, чтобы конкурировать с ними.
Каждое слово в этих утверждениях – ложь, что, впрочем, не мешает этой версии нашей истории распространяться и приниматься на веру. Я не виню людей за эту веру – она является лишь отражением того, что им говорили; кроме счастливой случайности ничто не могло им указать, где искать правду. Но за этой простой, глупой и карикатурной версией истории стоит программа: напугать людей «неограниченным» свободным рынком, заставить их принимать все возрастающие обременения, которые политический класс накладывает на частный бизнес, как единственно верный путь, ведущий к их благу.
Аргумент, который мы слышим даже сейчас, был изобретен сотню лет назад, когда федеральное правительство было куда меньше, чем сейчас, люди были гораздо беднее и работали в куда худших условиях. Сейчас, якобы, из-за большей роли федерального правительства, государственного вмешательства и регулирования, люди стали жить значительно богаче. Это классический пример логической ошибки post hoc, ergo propter hoc (после значит вследствие – прим. переводчика) Эта ошибка случается когда мы неосторожно предполагаем, что если событие А предшествовало В, то А – причина В. Якобы, если люди более богаты сейчас, то это правительство спасло их от ограбления свободным рынком.
Но это же бред. Конечно же, люди были беднее сотни лет назад, но не по той причине, которую подбрасывает нам модная теория. Просто в сравнении с сегодняшним днем, раньше в Америке было меньше капитала. Производственные возможности экономики по сегодняшним стандартам были очень маленькими и, следовательно, на единицу капитала могло быть произведено очень мало товаров. Большинство населения вынуждено было довольствоваться куда меньшим, чем считается минимальным сейчас, потому что так мало могло быть произведено. Все законы и регулятивные акт не могут обойти ограничения, наложенные самой реальностью. Как бы мы ни старались облагать налогами богатых и перераспределять доходы, в экономике, страдающей от недостатка капитала, просто очень мало благосостояния, которое можно перераспределить.
Единственный путь увеличения уровня жизни каждого – это увеличение капитала в расчете на одного работника. Дополнительный капитал повышает производительность труда, а это означает, что каждый работник теперь может производить больше товаров, чем раньше. Когда экономика становится способной производить больше товаров, их изобилие приводит к тому, что они становятся более доступными в терминах долларов (если Федеральная Резервная Система не увеличивает денежную массу). Перераспределение доходов от богатых к бедным ведет только к одному: богатые решают укрывать доходы, уезжают из страны или перестают много работать. Но инвестиции в капитал делают богаче всех. Это единственный путь к благосостоянию для всех. Мы сегодня богаче, чем раньше, потому что наша экономика способна производить больше, чем раньше и с меньшими издержками. И поэтому, просто с практической точки зрения, глупо взимать налоги с каждого шага этого процесса, так как это замедляет единственный процесс, который может создать благосостояние для всех.
Процветание является следствием не только внутренней экономической свободы, но и свободы внешней торговли. Если бы внешняя торговля не была выгодной, мы бы покупали только то, что производится внутри наших городов. Или даже могли бы покупать только то, что производится на наших родных улицах. Или вообще покупали бы только то, что произведено в нашем домохозяйстве, торгуя с членами семьи. Когда логика ограничения торговли обретает реальное воплощение, ее обедняющее влияние становится очевидным.
Фредерик Бастиа однажды написал сатирическую петицию во французский парламент от имени изготовителей свечей и связанных с ними производителей. Он требовал защиты от «внешнего конкурента, который работает в гораздо лучших условиях, чем наша промышленность, и света, которым он заполняет наш внутренний рынок по чрезвычайно низкой цене». «Внешним конкурентом», о котором он говорил, было солнце, которое «нечестно» раздавало свет бесплатно. Предлагаемым решением было принять закон, требующий от всех держать шторы закрытыми и таким образом стимулировать свечную промышленность страны. По большому счету, к этому сводятся все аргументы против свободной торговли.
Поскольку я являюсь активным сторонником свободной торговли, я считаю необходимым выразить свою оппозицию к существующим торговым соглашениям, которые появились в последние годы. К примеру, хотя я не работал в то время в Конгрессе, я выступал против как Североамериканского соглашения о свободной торговле (СССТ), так и против ВТО, которые активно поддерживались политическим истэблишментом. Изначальные основания для подозрений дает ужасающая длина текста этих соглашений: ни одно соглашение о свободной торговле не должно иметь длину в 20000 страниц.
Многие, если не все, сторонники свободного рынка поддержали эти соглашения. Совсем другой была ситуация около шести десятков лет назад, когда создание ВТО только обсуждалось. В это время консерваторы и либертарианцы пришли к согласию в том, что наднациональная бюрократия с возможностью ограничения суверенитета США как необязательна, так и нежелательна. Бизнесмен Филипп Кортни, близкий друг знаменитого экономиста и сторонника свободного рынка Людвига фон Мизеса, начал движение против ВТО, выпустив книгу «Экономический Мюнхен». Генри Хазлит, автор классической либертарианской «Экономики за один урок», включил книгу Кортни в «Библиотечку свободного человека» - свой аннотированный библиографический список книг, важных для понимания свободы.
В 1994 Ньют Джингрич, который поддерживал ВТО, с редкостной прямотой говорил о количестве полномочий, которые США передали в наднациональной организации:
«Я только утверждаю, что мы должны честно признать тот факт, что мы отдали новой организации важные на практическом уровне полномочия. Это трансформационный момент. Я бы лучше чувствовал себя, если бы все люди, которые поддерживали это, просто честно признали масштаб изменений. … Это не просто новое торговое соглашение. Это очень похоже на то, что Конгресс отверг дважды – один раз в 1940х и другой в 1950х. Я даже не говорю, что мы должны это отвергнуть; фактически я к этому склоняюсь. Но я думаю, что мы должны быть очень осторожны, так как это очень большой перенос власти».
Для настоящей свободной торговли такой передачи власти не требуется. Настоящая свободная торговля не требует конвенций и соглашений между правительствами. Наоборот, свободная торговля возникает в отсутствие правительственного вмешательства в свободный оборот товаров через границы. Организации наподобие ВТО или СССТ представляют схемы торгового оборота подконтрольного правительству, а не истинную свободную торговлю. ВТО, предназначенная для управления снижением таможенных тарифов, на самом деле представляет собой агентство, которое дает разрешения на введение тарифов в случае поступления жалоб на демпинг. Торговля под управлением правительства по своей природе политизирована, а это означает, что политики и бюрократы будут решать, кому победить, а кому проиграть на рынке.
Передача квази-правительственным международным организациям права принимать решения об американских правилах торговли опасно и неприемлемо нарушает суверенитет Америки. Конгресс меняет американские налоговые законы только потому, что ВТО решило, что эти правила нечестны по отношению к Европейскому Союзу. Я припоминаю сессию Конгресса, на которой притом, что сотни налоговых законопроектов, ожидающих своей очереди в Бюджетном комитете, один законопроект, предназначенный специально для того, чтобы удовлетворить ВТО, был принят практически мгновенно.
Был также случай, когда ВТО вместе с европейцами выступила против нашего закона, который давал американским компаниям, делающим продажи за рубеж, налоговые льготы. По мнению Европейского Союза, Корпоративная программа зарубежных продаж, утвержденная при президенте Рейгане в 1984 году, сейчас стала «нелегальной субсидией». ВТО думает прямо-таки по-оруэлловски: то, что компании позволено оставить себе больше самостоятельно заработанных денег путем снижения налогов – это «субсидия». Фактически же, эта программа на самом деле просто компенсирует (и то лишь частично), несправедливые налоги США на налоги других государств, с заработанного корпорациями за рубежом – затруднение, которого иностранные конкуренты не испытывают со своими правительствами.
Попросту говоря, это означает, что Европа, с ее высокими налогами, огорчена тем, что в Америке налоги низкие и желает уравнять позиции, заставив Америку поднять налоги. Паскаль Лами, еврокомиссар по торговле, действительно провел несколько встреч с влиятельными членами Конгресса, чтобы прощупать, готовится ли уже новый налоговый кодекс, который бы его удовлетворил. Если мистер Лами, член Социалистической партии Франции, останется неудовлетворенным изменениями в наших налоговых законах, он угрожает развязать торговую войну в Европе против импорта из США. Фактически этот зарубежный бюрократ действовал как теневой законодатель, вмешивающийся в наш законодательный процесс. И никого не удивило, что Конгресс решил согласиться с ВТО в том, что американские налоги должны быть изменены для того, чтобы привести их в соответствие с «международными законами».
Это возмутительное оскорбление нашего суверенитета было, конечно, предсказуемо, когда мы присоединялись к ВТО. Во время дискуссий нас уверяли, что вступление в организацию ничуть не повлияет на наш суверенитет. Хорошо известный либертарианский научно-исследовательский институт, где мы могли бы ожидать какого-либо скептицизма по поводу международной бюрократии, управляющей торговлей, выдал нам благоприятный прогноз: «Механизм дискуссий ВТО помогает нациям решать торговые споры без затратных торговых войн. Система основывается на добровольном согласии, которое не ограничивает национальный суверенитет». Это был нонсенс. Доклад исследовательской службы Конгресса вполне ясно раскрыл последствия нашего вступления: «Как член ВТО США обязывается действовать в соответствии с правилами многонациональной организации. Обязательным является устранение конфликтов между национальным законодательством и правилами ВТО».
ВТО принесло нам худшее из двух этих систем: мы пожертвовали национальным суверенитетом путем изменения внутренних законов в пользу международной организации, и все равно с нами ведут торговые войны по целому ряду продуктов. В любом случае, ВТО ухудшило торговые отношения, дав нашим зарубежным конкурентам средства для коллективной атаки на торговые интересы США.
И давайте не будем забывать, что Конституция дает Конгрессу и только Конгрессу полномочия регулировать налоги на производство и продажу. Конгресс не имеет права передавать эти полномочия ВТО или любой другой международной организации. Президент также не может легально подписывать договоров, предусматривающих это. Наши основатели никогда не намеревались делать Америку частью глобальных торговых схем, и уж тем более не подразумевали, что наши законы будут подчинены международной бюрократии.
Свободная торговля должна однозначно приветствоваться, а вот международная помощь - абсолютно отрицаться. В пользу этой точки зрения говорят конституционные, моральные и практические аргументы. Конституционность этой помощи, по меньшей мере, сомнительна. Морально я не могу не осуждать насильственное перераспределение собственности от американцев в пользу других правительств - правительств, которые обычно и виноваты в бедственном положении своих стран. Безусловно, мы не можем одобрить то, чтобы американцы бесплатно работали на чужое правительство, а ведь именно этим, по сути, и является международная помощь.
Для тех, кто считает приведенные аргументы абстрактными и далекими от реальности, могу привести практический пример. Международная система благосостояния работает ничуть не лучше, чем внутренняя, несмотря на то, что и та и другая тратят триллионы. Кроме того, зарубежная помощь снижает мотивацию правительств к выходу из сложной ситуации, а иногда и удерживает у власти отвратительные реакционные режимы. Триллионами долларов были потрачены, позже результаты разработанных программ помощи оказались столь плохи, что даже «Нью-Йорк Таймс», которая обычно ни с чем не соглашается, вынуждена была признать, что программы не работают. Неудивительно, что кенийский экономист Джеймс Шиквати, когда его спросили о программах развития Африки, ответил для всего Запада: «Ради Бога, остановитесь, просто остановитесь».
Одним из ведущих критиков международной помощи, которого игнорировали до тех пор, пока его прогнозы не начали сбываться с поразительной точностью, с 1980х годов был Питер Бауер из Лондонской школы экономики. В противовес пустым лозунгам, я рекомендую его выдающиеся произведения всем, кто действительно интересуется тем, как помочь нуждающимся людям или сомневается в праве на жизнь международных социальных программ.
С другой стороны, все истории экономических успехов за последние полвека вышли не из международной помощи, а из работы свободного рынка – лучшего двигателя человеческого благосостояния, который всех учат ненавидеть. Я бы выбрал свободу, даже если это означало бы меньшее благосостояние, но к счастью мы не стоим перед таким выбором. Посмотрите на страны, которые выросли от бедности к достатку и вы увидите в них экономику, в которой свободному рынку был дан шанс, уважаются права собственности и контракты. Посмотрите на Ботсвану, которая имеет одну из самых свободных экономик – и является одной из самых богатых стран на африканском континенте. Посмотрите в Южной Америке на Чили, жители которой наслаждаются уровнем жизни, о котором остальные страны континента могут только мечтать. Посмотрите на экономическое чудо в Ирландии, на огромные темпы роста в Эстонии. Давайте перестанем притворяться, что мы не знаем способа сделать людей богатыми, когда очевидные примеры окружают нас.
Идеи свободы и свободной экономики еще не распространялись по миру с такой скоростью, никогда они и не воплощались столь последовательно. Результаты также превосходны. За период с 1980 по 2000 годы реальный ВВП на душа населения в Индии более чем удвоился, в Китае реальный доход на душу населения вырос на 400 процентов. Бедность в Китае снизилась с 28 процентов в 1978 году до 9 процентов в 1998. В Индии бедность упала с 51 процента в 1977-1978 годах до 26 процентов в 1999-2000. «Никогда раньше», - пишет экономист Мартин Вулф, «столько людей или такая доля населения мира - не наслаждались таким огромным ростом своего уровня жизни».
Бедность также снижалась и в мире в целом. В 1820 году более 80 процентов населения жило в таких условиях, которые в современной литературе определяются как «крайняя бедность». К 1950 году эта цифра снизилась до 50 процентов. В 1992 она равнялась 24 процентам (в США снижение уровня бедности проходило в период с 1950 по 1968 годы. С тех пор как программы поддержки бедных получили значимое финансирование, уровень бедности стабилизировался и более не снижается, несмотря на затрачиваемые триллионы).
Никогда раньше в истории мира столько людей не наблюдало положительные сдвиги в своем уровне жизни. И эти результаты получены чуть ли не вопреки официальным программам помощи в развитии экономики, проводимыми Западом. Они стали результатом работы рыночной экономики. Забудьте о пропаганде, о лозунгах, дезинформации и деланном непонимании того, как работает рыночная экономика, забудьте весь этот модный бред. У вас на руках факты – они ни для кого не будут неожиданными, если понимать основы экономики.
Если бы американцы знали реальную историю международной помощи, и то, как она деформирует экономику страны-реципиента, помогает тоталитарным или тираническим режимам и даже приводит к вооруженной борьбе, они бы гораздо активнее выступали за ее прекращение. Если бы они знали о результатах деятельности Международного валютного фонда и Всемирного банка в развивающихся странах, они бы пришли в ужас. В конце концов, эти кажущиеся неприкасаемыми программы должны быть поставлены под сомнение и, наконец, отменены навсегда.
Моя позиция кажется «изоляционистской» только тем, кто считает, что народы могут взаимодействовать между собой только через свои правительства, или только через наднациональную бюрократию. Эта невысказанная предпосылка опасна и бесчеловечна. Ничего изоляционистского нет в том, чтобы протестовать против принудительного перераспределения богатства от правительства к правительству. Индивиды, которые хотят помогать какому-то делу за рубежом напрямую – и если это дело не является делом правительства Третьего мира, чья деструктивная политика привела их народы к бедности – то они должны иметь свободу делать это. Фактически, по исследованиям Хадсоновского института, в 2006 году американские граждане добровольно оказали помощи иностранным гражданам в три раза больше, чем ее оказало правительство США. Свобода работает!
Вопросы, которые я поднял, показывают, насколько важно для свободного человека четкое понимание экономики. Я сам считаю себя последователем школы экономики, которая известна как Австрийская, ключевыми представителями которой в XX столетии были Людвиг фон Мизес, Фридрих Аугуст фон Хайек, Мюррей Ротбард и Ханс Сеннхольц. Австрийская школа экономики пережила новый подъем после того, как Хайек, один из ее ярчайших представителей, получил в 1974 году Нобелевскую премию. И все последние взрывы финансовых пузырей, от бума дот-комов десять лет назад до недавнего краха рынка недвижимости, весьма заинтересовали финансовых аналитиков в изучении этой школы, потому что это была единственная школа, которая предсказывала появление таких пузырей. Сам Мизес был практически единственным в 1928 году, кто настаивал, что постоянный рост не может продолжаться вечно (в чем большая часть экономистов уверяли всех в течение десятилетия), и что, напротив, экономику ожидает неизбежный спад.
Я всегда восхищался Людвигом фон Мизесом как человеком и как одним из величайших экономистов всех времен. Его книга «Человеческая деятельность», хотя и является местами вызывающей по отношению к традиционным взглядам, доставит истинное интеллектуальное удовольствие тому, кто жаждет истины (начинающим изучать экономику лучше начать с его более простых книг, предназначенных для широкой аудитории). И не только его взгляды привлекают меня, но и его моральная стойкость. Мизес следовал принципу, высказанному Тацитом: «Не поддавайтесь злу, а боритесь против него». Мизес никогда не старался получить преимуществ, говоря то, что хочет слышать какой-либо политический класс. Экономика, говорил Мизес это «вызов самонадеянности тех, кто стоит у власти. Экономист не может быть фаворитом автократов и демагогов. С ними он всегда будет смутьяном и тем, чем больше они внутренне понимают, что он прав, они будут сильнее его ненавидеть». И нацисты ненавидели его, во-первых, за то, что он имел еврейские корни и, во-вторых, за то, что он разоблачал несостоятельность их экономической программы во имя свободного рынка.
Мизес верил в свободную торговлю, толерантность и мир – доктрины в точности противоположные автократичному учению Национал-социалистов, чье жестокое учение набирало силы в 1930х годах. В 1934 году Мизес занял должность профессора международной экономики в Женевском институте международных исследований. Четырьмя годами позже нацисты уничтожили его книги и библиотеку в Вене. В 1940 году Швейцария оказалась окруженной государствами, входящими в ось Берлин-Рим-Токио, Мизес улетел в Соединенные Штаты. Когда он прибыл в США, он не имел готовой преподавательской ставки, не имел ресурсов и не говорил по-английски. Ему было 60.
В этих условиях он создал несколько своих самых изнуряющих трудов: в дополнение к тому, что он работал над расширенными изданиями двух свои основных работ – «Теория денег и кредита» и «Социализм», он опубликовал большой спектр крупных статей и обучил множество студентов, из которых затем выросло поколение выдающихся мыслителей своего времени. И все это, вопреки всем невзгодам, выпавшим на его долю после 60-летия, когда его личная и профессиональная ситуация были столь сложны. В 1940х годах он выпустил книги «Всемогущее правительство» - свое исследование нацистского феномена, «Бюрократию», и свой лучший труд – «Человеческая деятельность» - 900-страничный трактат, написанный на английском – языке на котором он не мог сказать ни слова в 1940 году. 1950е годы дали нам еще один его великий трактат – «Теория и история».
Мизес продолжал плыть против течения до своей смерти в 1973 году, теоретизируя и обучая свободе во времена засилья в экономической науке кейнсианцев и других сторонников центрального планирования. Большинство их имен сейчас забыто, а имя и наследие Мизеса живет, и его работы воспитывают новые и новые поколения интеллектуалов понимающих ценность свободы, которые могут распознать правду за ложью планировщиков и тиранов.
В 1982 году я имел честь сыграть небольшую роль в основании Института Людвига фон Мизеса – передового центра изучения и продвижения свободной рыночной экономики в традициях австрийской школы. Через свои программы и публикации Институт играет важную роль в распространении идей свободного общества, надежных денег и мира. Его сайт в сети - Mises.org – содержит множество учебных программ, лекций и публикаций и даже целых книг – на их изучение может уйти целая жизнь.
Я иногда встречаю людей, которые считают экономику скучной. Это почти всегда означает, что они никогда не читали австрийцев, чьи книги читаются с предельным интересом (посмотрите мой список рекомендуемого для чтения в конце книги).
Некоторые ошибочно полагают, что сторонники свободного рынка являются оппонентами защитников окружающей среды, которые заботятся только об экономической эффективности и не озабочены проблемами загрязнения и других примеров деградации. Но настоящий сторонник частной собственности и персональной ответственности не может быть равнодушным к вреду, наносимому природе и должен рассматривать ее как форму неоправданной агрессии, которая должна быть наказана, запрещена или отработана так, чтобы удовлетворить все заинтересованные стороны. Частный бизнес не должен иметь права переносить свои издержки на общество, путем обременения других людей отходами своей деятельности.
Экономист Мартин Андерсен излагает это следующим образом: сваливать свой мусор на участок соседа – неправильно. Но загрязнение – это тоже форма мусора. По этой причине предложения брать с производителей налоги, зависящие от объемов загрязнения, не отвечает требованиям справедливости. Андерсен сравнивает это с обложением воров налогами с целью дать им мотив не обкрадывать квартиры. Если практика неправильна, закон должен относиться к ней подобающим образом. «Если фирма создает загрязнение без предварительного соглашения со всеми заинтересованными сторонами, или стороны не могут прийти к соглашению, определяющему стоимость и степень загрязнения, для определения издержек должна использоваться судебная система» - говорят экономисты Уолтер Блок и Роберт Мак Ги.
Примерно, таким образом, американские законы и трактовали загрязнение. Но серия судебных прецедентов 19 века изменили это: суды неожиданно решили, что некоторый уровень загрязнения допустим, и оправдывается целями общего блага. В качестве примера приводились случаи уничтожения собственности небольшого числа фермеров проходящими поездами, как разумная плата за технический прогресс (им-то легко об этом говорить!). Эти прецеденты разрешили частной промышленности нарушать права собственности других людей, лишив тех законной защиты. Я не могу обвинить в этих решениях свободный рынок .
Я, естественно, не имею в виду загрязнение в малых неопределяемых дозах или, например, запрет пролета самолетов над частными домами. Эти дела относятся к компетенции судов, и они были корректно разрешены в прошлом.
Представьте, если бы ранний подход к загрязнению не был изменен и загрязнители бы были обязаны отвечать за свое вмешательство в чужую собственность. Блок и Мак Ги предполагают, что мы бы уже давно «наслаждались чистыми технологиями, не наносящими вреда природе, где не было бы места открытым дымовым трубам. Вместо этого трубы вели бы обратно в химический реактор, который бы поглощал самые минимальные загрязнения». Этот подход также стимулировал бы рост экологической судебной индустрии, которая бы специализировалась на идентификации ответственных за загрязнение, определяя каждый источник так же точно, как анализ ДНК позволяет определить насильника или убийцу.
Реформа финансов компаний была предметом жесткой дискуссии в Америке не так давно. Теперь дискуссия потеряла смысл. До тех пор пока наше правительство считает возможным эксплуатировать работающих американцев на пользу групп специальных интересов, до тех пор, пока оно может разрушить любой бизнес, через, к примеру, налоговую политику, политически мотивированными антитрестовскими мерами и необоснованными регулирующими мерами и, в общем – до тех пор, пока экономические победители и проигравшие будут определяться в Вашингтоне, люди будут пытаться влиять на правительство с целью использовать его для ограбления сограждан. Финансовая реформа – это лечение симптомов, а не причин.
Это одна из причин, по которой я скептически относился к предложениям друзей включиться в президентскую гонку. В Вашингтоне больше лоббистских групп, пробивающих привилегии и специальные выгоды, чем может представить себе американец. Я не выступаю против той или иной группы я против этой системы в принципе. Я выступаю против аморальной системы, с помощью которой мы используем правительство в своих личных интересах. Для того чтобы победил кто-то вроде меня, необходимо наличие достаточного числа американцев, верящих в свободу, для того чтобы победить силу объединенных лоббистских групп, чья власть растет тем быстрее, чем растет отношение к человеку как к ресурсу, который следует эксплуатировать для получения частных доходов. Было ли достаточно людей для этой цели?
Что вдохновляет меня, когда я думаю о своих сторонниках в президентской гонке – это их потрясающие усилия и творческая энергия – выдающаяся и беспрецедентная, насколько я могу судить – которую они вкладывают в дело, которое не даст им специальных привилегий, не даст ничего награбленного со своих сограждан. Мой призыв обещает им только свободу и никаких специальных привилегий для кого-либо. Никто не удивится тому, что люди делают пожертвования в расчете получить специальные привилегии в случае победы кандидата. Я же был удивлен тем, сколько людей готовы жертвовать, добровольно помогать и голосовать только за свободу, а также за процветание, которое она действительно приносит.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии