Многие либертарианцы считают, что либертарианизм можно свести к простому и убедительному моральному принципу, определяющему все остальное. К популярным кандидатам можно отнести принципы "Применять насилие всегда неправильно" и "Каждый имеет абсолютное право контролировать собственное имущество, если оно не используется для подавления соответствующих прав других лиц". Если они верны, то очевидно, защита либертарианских идей должна строиться на демонстрации того, что они вытекают из этого изначального принципа. Кто-то может даже поспорить, что защищать предложения либертарианцев, исходя из того, что они достигают желаемых последствий, как я уже делал в этой книге, не просто трата времени, а опасная трата времени, поскольку это означает, что если окажется, что какая-нибудь насильственная альтернатива приводит к лучшему результату, необходимо отказаться от либертарианской позиции.
Одна из проблем, возникающих при выведении заключений из простых либертарианских принципов, кроется в том, что простые утверждения либертарианской морали не все являются такими уж убедительными. Многие люди придерживаются применения силовых методов, или, по крайней мере, совершают поступки, которые либертарианцы относят к насилию. Несмотря на отдельные попытки доказать обратное, либертарианцы пока еще не привели ни одного доказательства, что наша моральная позиция верна.
Следующая проблема связана с тем, что простые утверждения либертарианских принципов могут быть буквально истолкованы с целью подтверждения выводов, которые никто, включая либертарианцев, не пожелает принять за верные. Если содержимое принципа разбавить, с целью избежать подобных выводов, его заключения становятся гораздо менее ясными. Только если осторожно свести применение наших принципов к несложным случаям, мы можем добиться одновременно и их простоты и правдивости.
Легче всего продемонстрировать это на нескольких примерах. Чтобы определить, что такое насилие, нам понадобится понятие имущества, как я уже подчеркивал в этой книге – это, своего рода, «что есть мое и что есть твое». Обычно либертарианцы в своих доводах прибегают к имущественным правам на землю. У меня есть абсолютное право делать на своей земле, что я хочу, если только я не нарушаю ваши аналогичные права на вашу землю.
Но что тогда нарушает этот принцип? Если я направлю в вашу дверь лазерный луч мощностью 1000 мегаватт, я, разумеется, нарушу ваши имущественные права, так же, как если бы я стрелял из автоматического ружья. А если я уменьшу силу лазерного луча – скажем, до яркости, аналогичной свету фонарика? Если вы обладаете полным правом контролировать свою землю, такая мощность лазера не будет иметь никакого влияния. Никто не имеет права пользоваться вашей собственностью без вашего разрешения, так что вам решать, будете ли вы мириться с той или иной формой вмешательства.
Пока многие сочтут этот аргумент убедительным. Далее необходимо заметить, что как только я включаю в своем доме свет, или даже зажигаю спичку, в результате тем самым я нарушаю имущественные права своих соседей. Любой, кто заметит мой свет со своей территории, неважно, невооруженным глазом ли или при помощи телескопа, таким образом, доказывает, что, по крайней мере, часть фотонов, произведенных мной, посягнули на его собственность. Если у каждого есть право на защиту своей собственности, то любой, в чье поле зрения попадает мое жилище, может запретить мне делать все, что связано со светом. При таких обстоятельствах, мои права на "владение" собственностью мало чего стоят.
Похожая ситуация возникает в связи с проблемой загрязнения окружающей среды. Иногда либертарианцы утверждают, что, поскольку загрязнение воздуха над чужой собственностью – это нарушение имущественных прав ее владельцев, в либертарианском обществе можно запретить загрязнение воздуха, кроме тех случаев, когда инициатор загрязнения имеет на то согласие от всех, кто владеет загрязняемыми землями. Этот аргумент используется против таких схем, как налог на сбрасывание отходов, который обсуждался в главе 26 и был создан с целью ограничить влияние загрязнения до экономически выгодного уровня (когда дальнейшее ограничения обходятся дороже своей реальной стоимости), а не с целью уничтожения его источника.
Тут, опять-таки, проблема заключается в том, что абсолютное право на контроль своего имущества оказывается слишком буквальным. Углекислота – это загрязнитель. Это также и продукт человеческого метаболизма. Если у меня нет права на то, чтобы разместить даже одну загрязняющую молекулу, я не имею возможности дышать.
Очевидно, что только значительные нарушения моей собственности идут в расчет. Но кто решает, какие нарушения значительны? Если у меня есть абсолютное право на имущество, значит, я сам решаю, какие нарушения моей собственности имеют для меня значение. То, что кому-то дозволено безнаказанно нарушать мое имущественное право до тех пор, пока он не причиняет значительного ущерба, возвращает нас к оценке законных прав по их последствиям.
Похожая проблема возникает, если мы рассматриваем случаи незначительные, не с точки зрения их размера, а в связи с вероятностью исхода. Предположим, я решил сыграть в русскую рулетку с небольшим изменением правил: после того, как я вставил патрон и прокрутил барабан, я направляю револьвер не себе в висок, а в Вашу голову. Большинство людей, неважно, либертарианцы или нет, согласятся с тем, что вы имеете полное право выбить оружие из моих рук до того, как я взведу курок. Если любое действие, направленное на кого-то другого (в данном случае выстрел в человека) – это насилие, то таким же насилием будет являться и некая возможность этого действия.
А что, если барабан револьвера имеет не шесть гнезд, а тысячу или миллион? Право не испытывать на себе насилие, утвержденное как абсолютный моральный принцип, и в этом случае должно работать. Если мораль либертарианизма представляет собой просто выведение заключений из этого права, то следует сделать вывод, что я не могу совершать никаких действий, результат которых имеет любую вероятность того, что другой человек может быть ранен без согласия с его стороны.
Я вылетаю из аэропорта на частном самолете с дальностью полета в тысячу миль. Есть некоторая (маленькая) вероятность того, что у меня в самолете что-то неисправно, или я засну, или по какой-нибудь другой причине я сильно собьюсь с курса. Есть вероятность того, что, сбившись с курса, я потерплю крушение. Конечно, я могу предпринять что-то, чтобы снизить эту вероятность, но не свести ее к нулю. Следовательно, вылетая из аэропорта, я создаю некоторую (небольшую) вероятность смерти или разрушений в тех домах, на крыши которых я могу рухнуть. Из либертарианских принципов должно следовать, что перед вылетом я должен получить разрешение от всех, кто живет в радиусе тысячи миль от точки старта.
Я не утверждаю, что либертарианцы, которые основывают свои доказательства на цитировании прав граждан, а не исходят из последствий, всерьез верят, что нельзя зажигать спичку на своей собственной территории, или летать на самолете, или выдыхать. Очевидно, они так не думают. Я считаю, что упрощенная форма, в которую обличены права либертарианства, если ее воспринимать литературно, ведет к проблемам такого сорта.
Можно избежать такого результата, если уточнить эти формулировки: подчеркнуть, что они касаются только "значительных" нарушений моих прав, или нарушений, которые действительно наносят мне "ущерб", или что, выдыхая или включая свет, или совершая другие действия, которые незначительно мешают другим людям, я автоматически позволяю им совершать те же действия по отношению ко мне. Но, вступая в эту игру, вы уже не можете больше использовать права для выведения четких заключений о том, что должно или не должно случиться. Люди, которые поддерживают систему налогов, могут убедительно доказывать, что налоги в действительности не наносят вам ущерба, поскольку выгоды, которые они приносят, более чем оправдывают неудобства от них, или что каждый автоматически соглашается платить налоги, пользуясь услугами государства.
Чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что аргументы в защиту фундаментальных моральных принципов не дают ответов на большое количество важных вопросов. В частности, они не отвечают и не дают никаких подсказок, где искать ответ на целый ряд вопросов о том, где проводить границы, определяющие ущерб. Кажется очевидным, что нам нужны правила, касающиеся нашей собственности, которые запрещают ее нарушение при использовании лазерного луча мощностью 1000 ватт или пуль автоматического оружия, а не при пользовании фонарика или выдыхания отдельных молекул углекислого газа. Но как, в принципе, вы решаете, где в этом диапазоне проходит граница, за которую не распространяются имущественные права? Нам нужны правила, в соответствии с которыми мне запрещалось бы демонстрировать свою меткость, паля из ружья в мух, парящих над вашей головой, но чтобы правила не несли запрет на все полеты самолетов. Нужны такие правила, которые запрещают, чтобы слоны скакали по моей крыше, и эти же правила не мешали спутникам проходить по орбите на высоте три тысячи миль над ней.
Один очень привлекательный подход к решению этих проблем заключается в том, чтобы обратиться к истокам права на землю. Если бы мы знали, как я получил во владение свою землю, мы могли бы также знать, из чего состоит это мое владение. К несчастью, нам это неизвестно. Несколько веков назад Джон Локк предположил, что люди вступили во владение землей, вложив в нее определенный труд. Но он не объяснил, каким образом, очистив часть леса, я приобретаю, не только увеличившуюся благодаря моим усилиям ценность земли, но и полное право на владение ей. Как, в частности, я приобретаю право запретить вам ходить по моей земле, если вы могли бы это делать даже, не очисти я ее никогда от леса? Позже теоретики либертарианства предложили другие основания для установления собственности на землю, такие как присваивание или установление ее границ. Но никто, насколько я знаю, не предоставил ни одной убедительной причины, почему, если изначально земля принадлежит всем в одинаковой мере, я вдруг теряю право ходить по ней, если вы громко заявили о том, что она ваша.
Достаточно легко продемонстрировать причины, по которым превращение общей собственности в частную – это хорошо, почему это самый легкий для нас путь. Но намного сложнее выводить доказательство права на владение землей из определенной базовой теории естественных прав. Поэтому, в начале книги я признал, что основа понятия собственности на естественные ресурсы, такие как земля, является шаткой, и утверждал, что она не является такой важной, поскольку подобные ресурсы составляют очень небольшую часть дохода в современном обществе.
Проблемы, которые я рассматривал до сих пор, все связаны с определением понятия собственности на землю. Масса похожих проблем возникает при определении правил законодательной системы, разработанной с целью заставить либертарианские права работать так, как этого хотят либертарианцы. Так, уголовный суд редко выносит решение, основанное на стопроцентной уверенности в вине подсудимого, если вообще такое случается. Если вы заключаете кого-то под стражу (или штрафуете), убедившись, что шансы, что этот человек совершил преступление, равны девяноста восьми процентам, остаются два процента, намекающие на то, что вы нарушаете права невиновного человека. Означает ли это, что вы не можете наказывать кого бы то ни было, если вы не уверены в его виновности на все сто процентов? Если нет, как, в принципе, в соответствии с либертарианскими моральными принципами определить степень доказательства вины, чтобы она была достаточна для вынесения обвинительного приговора и наказания?
Когда человека осудили, возникает следующий вопрос – что мы можем сделать для него в соответствии с законом? Предположим, я украл у вас сто долларов. Если все, что вам позволено сделать в ответ, это забрать обратно украденные деньги, тогда воровство становится весьма привлекательной профессией. Иногда меня ловят и возвращают свои деньги, а иногда я избегаю наказания, и деньги остаются при мне. В лучшем случае я в выигрыше, а в худшем – ничего не теряю.
Чтобы предотвратить воровство в дальнейшем, необходимо иметь возможность взимать с вора больше того, что было украдено. Но насколько больше? Когда я однажды поднял этот вопрос в разговоре с либертарианцами, мне сказали, что один выдающийся либертарианец уже ответил на него, сказав, что вор должен вернуть вам ровно вдвое больше, чем украл. Это было много лет назад, но с тех пор так никто и не объяснил мне, почему требовать нужно именно в два раза больше. Два, конечно, чудесная цифра, но и три тоже неплохо, и за четыре может быть высказано много аргументов, и за десять, и за сто. Проблема не в том, чтобы придумывать ответы, а в том, чтобы найти способ выводить их логическим путем.
Можно продолжать приводить примеры других проблем, для которых либертарианский подход выведения правил из естественных прав граждан не имеет решения. Вместо этого я лучше рассмотрю этот подход с другой стороны. Даже если мы будем игнорировать ситуации, где права нарушаются очень незначительно, обычная форма, в которую облекаются либертарианские принципы, порождает такие заключения, в которые практически никто не верит, неважно, говорим мы о либертарианцах или нет.
Рассмотрим следующий пример. Один сумасшедший вот-вот откроет огонь по толпе. Если он это сделает, погибнут невинные люди. Единственный способ помещать ему для тех, кто находится в толпе, – застрелить его из ружья. Ружье при этом находится на частной территории, принадлежащей его законному владельцу. Он известный мизантроп, который не раз публично заявлял, что категорически возражает, чтобы кто-то пользовался его ружьем без его разрешения, даже если бы это спасло сотни жизней.
Здесь возникают два вопроса. Во-первых, имеют ли люди из толпы право взять ружье и с его помощью застрелить сумасшедшего? По либертарианской теории прав, как я понимаю, ответ будет отрицательным. Собственник ружья не несет ответственности за появление сумасшедшего с оружием, и тот факт, что его ружье в данный момент представляет для других людей неисчислимую ценность, не дает им право брать его.
Во-вторых, желательно ли, чтобы кто-то взял ружье и с его помощью выстрелил в сумасшедшего? Другими словами, хочу ли я, чтобы кто-то так сделал, или я предпочел бы смотреть на то, как погибают люди из толпы? Ответ на этот вопрос кажется очевидным. Если кто-то возьмет в руки ружье, происходит относительно незначительное нарушение законных прав его владельца. Если никто этого не сделает, результатом будет серьезное нарушение законных прав гораздо большего числа людей (на то, чтобы не быть убитыми), плюс значительный ущерб для человеческих жизней и здоровья. Если бы меня спросили, какой из этих выводов мне хотелось бы иметь в качестве закона, я бы, несомненно, предпочел первый вариант.
Этот результат ни в коем случае не является парадоксальным. Вывод может быть желательным, даже если никакой моральной и законной базы у него нет. В действительности, такое возможно, согласно идее Ноцика, которая рассматривает либертарианские права, как ограничения, в рамках которых мы ищем способа достижения определенной цели. Эти ограничения не будут иметь значения, пока обстоятельства не сложатся так, что нам легче будет добиться нашей цели, игнорируя их.
Не являясь ни в коей мере парадоксальным, такой результат, по крайней мере, мне, кажется некомфортным. Он заставляет меня заявлять, что я очень надеюсь, что кто-то схватит ружье, но что я не одобряю никого, кто так поступает.
Можно решить эту проблему, отказавшись от идеи, что естественные права являются абсолютными. Потенциальные жертвы имеют право совершить незначительное нарушение, чтобы предотвратить более серьезное нарушение прав, наилучшим образом компенсируя это нарушение владельцу ружья впоследствии. Другой подход к этой проблеме – заявить, что естественные права – это удобные практические инструкции, которые четко описывают, как вести себя в большинстве случаев, но, что в достаточно необычных ситуациях можно нарушить общее правило и принимать решения в соответствии с изначальной целью, которой это правило стремится достичь. Третье решение заключается в том, чтобы доказать, что ситуация, которую я описал, не может иметь место, что существует определенный естественный закон, гарантирующий, что нарушения прав всегда имеют плохие последствия, и что одно нарушение прав никогда не приведет к уменьшению общего числа правовых нарушений.
Все эти подходы приводят к одному и тому же выводу. При определенных обстоятельствах нарушения прав должны оцениваться по их конкретным характеристикам, а не с самого начала отвергаться, исходя из традиционных либертарианских естественных правил. Те, кто верит, что нарушения прав в любом случае нежелательны, будут уверены, что в результате оценки нарушение будет отвержено, но это не означает, что они могут отрицать аргументы противников, не ответив на них для начала. Любой такой аргумент требует контраргумента против их общей идеи, и если такой пример верен, он доказывает неправоту общей идеи.
До сих пор я приводил доказательства в рамках решений, обоснованных целью. Украсть или нет ружье с целью застрелить сумасшедшего – это не самый актуальный вопрос в либертарианской среде. Теперь я продвинусь на шаг дальше в отношении этого аргумента, приведя доводы в защиту одной определенной ереси, которую не может поддержать ни один либертарианец (и каждый это знает), что при некоторых возможных обстоятельствах может быть желателен призыв в армию.
Представьте себе, что нам угрожает нападение со стороны особенно кровожадного тоталитарного государства. В случае его успеха, мы все потеряем практически полностью свою свободу, а многие из нас лишатся жизни. Есть мнение, что защитить нас может только всеобщая мобилизация. На это мнение существует два ответа. Одни скажут, что поскольку насилие – это всегда плохо, мы должны отказаться от мобилизации, несмотря на сложившиеся обстоятельства. Я уже пытался доказать, что этот ответ не является удовлетворительным – в лучшем случае, он приведет нас к решению отказаться от насильственной мобилизации с одновременной надеждой на то, что кто-то с менее категоричными принципами сделает это за нас. В конце концов, временное рабство лучше, чем постоянное.
Другой возможный ответ заключается в отрицании того, что всеобщая воинская повинность необходима. Это может проявляться разными способами. Экономист склонен утверждать, что сбор налогов в казну и использование этих средств для найма солдат всегда более эффективен, чем сбор налогов в пользу труда. Моралист может доказывать, что общество, члены которого не желают добровольно защищать его, не заслуживает быть защищенным. Я сам много раз использовал первый аргумент. Я верю, что при тех обстоятельствах, с которыми сегодня сталкиваются США, он верен. Однако, вопрос, который меня волнует в данный момент, заключается не в том, будет ли воинская обязанность желательна при сложившихся, или даже при похожих обстоятельствах. Вопрос в том, может ли она иметь место при любых возможных обстоятельствах.
Ответ – да. Представьте себе ситуацию, в которой шанс умереть для солдата настолько велик, что любой здравомыслящий человек, которого сильно волнует его собственное благополучие, откажется добровольно идти в армию даже за большие деньги. Далее представьте, что процент людей, требуемый для разгрома врага так велик, что достаточного количества патриотов, или альтруистов, или авантюристов, или оптимистов без видимой причины не хватает. Чтобы победить в войне, армия должна включать в себя и эгоистичных людей, имеющих реальное представление о выгодах и цене, которую им придется заплатить, вступив в ряды вооруженных сил. Рекрутеры и священнослужители, конечно, могут убеждать таких людей, что "если каждый откажется воевать, нас победят и все для нас закончится гораздо хуже, чем, если бы все добровольно пошли в армию". Такой человек совершенно справедливо ответит, что его действия еще не определяют действия других людей. Если все остальные присоединятся к войскам, он спокойно может остаться дома. Если никто не захочет быть волонтером, а он пойдет на войну, его, скорее всего, убьют, а если и не убьют, то возьмут в плен.
В таких условиях, армию можно набирать без применения всеобщей воинской обязанности, выплачивая очень высокие заработные платы из налогов, которые так высоки, что любого, кто откажется добровольно идти в армию, ждет голодная смерть. В данном случае, применение силы с помощью налогов становится неотличимо от применения силы путем всеобщей мобилизации. В то время как либертарианец будет все еще настаивать, что навязывание всеобщей воинской повинности или налогов аморально, и что сам он отказался бы от этого, я считаю, он вряд ли может отрицать, что при обстоятельствах, которые я предположил, он скорее предпочтет находиться во временном рабстве у собственного государства, нежели пожизненное рабство у чужаков.
Смысл моих аргументов не в том, что нам необходима всеобщая воинская повинность. На самом деле, я не только убежден, что в современных условиях воинская обязанность – очень плохая идея. Я также верю, что если правительство получит власть применять всеобщую воинскую повинность, намного более возможным станет то, что она будет использована тогда, когда это ненужно, а не когда случится что-то подобное тому, что я описывал. Тем не менее, это практический аргумент, зависящий от определенных обстоятельств, происходящих в определенном месте и в определенное время. Это не аргумент в защиту принципа, который можно было бы применить где угодно и когда угодно.
Возможно, приведенные примеры демонстрируют не то, что мы не можем принять простое утверждение либертарианского принципа, а то, что я выбрал неудачный принцип. Возможно, нам следует заменить утверждение о том, что следует делать ("никогда не инициировать применение силы"), на утверждение о том, какую цель нужно преследовать ("поступайте так, чтобы общее количество ущерба было минимальным"). Тогда и тот, кто хватается за чужое ружье, и тот, кто вводит всеобщую воинскую обязанность, в тех определенных обстоятельствах, которые я описал, не только придерживаются либертарианского принципа, но и поступают так в соответствии с его требованиями.
Я не могу говорить за других либертарианцев, но я нахожу эту версию либертарианства несоответствующей моему интуитивному понятию о морали. Предположим, что когда у меня пытаются украсть двести долларов, я могу предотвратить это преступление и защитить себя, только украв ваше ружье стоимостью сто долларов (а вы не желаете его мне ни одалживать, ни продавать). Результат снизить общее количество ущерба выполнен, по крайней мере, если измерять его в стоимости того, что украдено. Все-таки кажется, по крайней мере, мне, что воровство ружья – не лучший выход.
Второй недостаток этого подхода в том, что он не работает, когда мы должны выбирать между незначительной ценой ущерба от насилия и огромной стоимостью чего-то еще. Предположим, вы знаете, что завтра все умрут (в результате какой-то природной катастрофы, например, от столкновения Земли с огромным астероидом), если вы не предотвратите это. Предположим также, что единственный способ предотвратить всеобщую катастрофу – украсть часть оборудования стоимостью сто долларов у кого-то, кто, по вашему мнению, имеет на него права. Ваш выбор прост: нарушить либертарианские принципы, украв, или позволить всем умереть.
Что сделаете вы? Вы не можете оправдать воровство, как средство минимизации общего ущерба от насилия. Столкновение с астероидом, от которого все погибнут, не является насилием, поскольку оно не инициировано человеком. После удара астероида вообще не будет насилия, так как не останется никого, кто мог бы применять насилие или страдать от него.
Что касается меня, я бы выбрал воровство. Когда я задаю подобные вопросы другим либертарианцам, распространенная реакция – яростная попытка интерпретировать эту проблему, как несуществующую. Одни могут утверждать, что поскольку человек, у которого я совершаю кражу оборудования, сам погибнет, если я не украду его, он только выиграет оттого, что я это сделаю. А значит, это нельзя назвать воровством в полной мере – я использую оборудование, как бы с его разрешения в случае, если бы он знал то, что знаете вы. Другие ответят, что нельзя красть оборудование, потому что ваше убеждение в том, что вы, таким образом, спасете мир, может быть неверно.
Все попытки избежать проблемы не имеют смысла. Я всегда могу изменить эти предположения, чтобы вернуть проблему к ее начальной форме. Может быть, владелец оборудования согласен, что использование его необходимо, если это спасет мир, но он стар, устал от жизни и не очень любит людей. Возможно, ситуация настолько ясна, что все согласятся, что без этого воровства все мы умрем.
Наш ответ на подобные вопросы демонстрирует, что мы в действительности не верим в простые однозначные ценности. Большинство либертарианцев, включая меня, убеждены, что либертарианское общество справедливо и привлекательно. Достаточно легко утверждать, что мы поддерживаем либертарианские принципы независимо от последствий, если учесть, что мы верим в то, что этими последствиями будет самое привлекательное общество, которое мир когда-либо знал. Но утверждение, что мы ставим права индивидуума превыше всего, для большинства из нас является неправдой. Хотя мы и признаем определенную, возможно очень большую ценность за правами отдельного человека, мы не приписываем им безграничную ценность. Утверждать обратное мы можем только, если решительно откажемся рассматривать ситуации, в которых мы могли бы выбирать между правами одного человека и другими факторами, также обладающими большой ценностью.
Я не преследую цели убедить вас перестать быть либертарианцами. Моя цель – доказать, что либертарианство – это не набор прямых и однозначных аргументов, категорично устанавливающих ряд не поддающихся обсуждению положений. Скорее это попытка применить определенные экономические и этические представления к миру, устроенному очень сложно. Чем более осторожно это делать, тем больше сложностей будет возникать на этом пути, и тем больше оговорок и уточнений будет в итоге.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии