Правило «выравнивать доходы, чтобы максимизировать общественную функцию полезности», становится правомерным, если доходы остаются равномерными достаточно долго.
У человека не может быть больше одного желудка, но это слабое основание для утверждения о том, что чем более равномерно распределены блага, тем лучше.
Утверждение, что уравнивание доходов максимизирует полезность независимо от других последствий, которые для нас могут быть аргументами за или против такого уравнивания, является частью нашего интеллектуального наследия. Интуитивное соображение, которое подкрепляет это утверждение против более очевидных возражений, заключается в том, что дополнительный доллар должен иметь большее значение для бедного, чем для богатого. Как выясняется после некоторого размышления, интуиция подтверждает лишь то, что данная абсолютная сумма повышает значение функции полезности бедного человека в относительно большей степени (скажем, в десять раз), чем значение аналогичной функции богатого (скажем, на одну десятую). В таких «кардиналистских» сравнениях первоначального значения полезности с ее приростом для бедного и для богатого человека в отдельности нет ничего, что позволило бы нам сопоставлять две полезности или два прироста друг с другом ни в рамках «ординалистского» (в терминах «больше — меньше» ), ни в рамках «кардиналистского» (в терминах «насколько больше») подхода*.(Ординалистский и кардиналистский подходы представляют собой разные способы описания индивидуальных предпочтений. Согласно терминологии, принятой в экономической теории, ординальная (т.е. «порядковая») полезность (или функция полезности) индивида задает на множестве доступных ему альтернатив отношение порядка, так что с ее помощью можно ответить на вопрос, какую из двух альтернатив индивид считает более, а какую — менее предпочтительной, но нельзя ответить на вопрос, насколько более или насколько менее. Кардинальная (т.е. «числовая») полезность кроме порядка задает количественное соотношение полезностей альтернатив и позволяет отвечать на вопрос, насколько одна альтернатива более (или менее) предпочтительна для индивида. — Прим. науч. ред.)
Одна из точек зрения на эту проблему ( к которой, как показано в главе 2, я не могу не присоединиться) такова: мы не можем этого сделать, потому что концептуально этого делать просто нельзя, так как межличностные сравнения по сути своей являются ошибочными действиями. Если они все же проделаны, то о них мы можем знать только то, что они лишь выражают предпочтения того, кто осуществляет сравнение, не более того. Двигаясь далее, нам придется анализировать эти предпочтения. Для этого мы будем рассматривать вопросы идеологии, симпатий, сострадания, партийной политики, raison d'etat**(Государственные интересы (франц.). — Прим. перев.) и т. д. Эти или другие факторы, возможно, объяснят, почему сравнение получилось таким, каким получилось. Но все это ничего не скажет нам о полезностях, которые якобы сравнивались первоначально.
Однако противоположная точка зрения также кажется разумной. Так и должно быть хотя бы потому, что ее придерживаются некоторые из наиболее острых умов, обращавшихся к этой проблеме. Так, Литтл считает возможным «приближенные», а Сен — «частичные» межличностные сопоставления полезностей. Позитивное, в отличие от нормативного, основание для того, чтобы дать бедному часть денег богатого, состоит в том, что те же самые деньги, но распределенные по-другому, обладают большей полезностью. Если в рамках аргументации осмысленность подобных сопоставлений не предполагается изначально, то отсутствует утверждение о фактах, подлежащее доказательству, просто одному моральному суждению противопоставляется другое, и, как печально заметил Бентам, на этом «все практические рассуждения останавливаются».
Однако интеллектуальная традиция, согласно которой равенство ведет к более высокому уровню полезности, является позитивной, а не нормативной. В центре ее лежит убеждение в том, что мы рассматриваем факты, а не симпатии. Некое подобное убеждение, хотя и неосознанно и неявно, обусловливает возникновение важной разновидности либеральных рассуждений в связи с распределением национального дохода и оптимальным налогообложением[20]. Мне кажется, что аргументы такого рода стоит рассмотреть, приняв эти основания, т.е. предположив в целях обсуждения, что полезности можно сопоставлять и суммировать для получения общественной полезности и что о превосходстве одного распределения доходов над другим нам говорит общественная наука.
Позволю себе напомнить — или, выражаясь более точно, «вынуть из политического бессознательного» — объяснение подобного убеждения. Оно восходит по меньшей мере к Эджуорту и Пигу (причем первый высказывает более общее и одновременно более осторожное утверждение) и дает хороший пример способности устаревшей теории с неугасающей энер -гией вдохновлять современную практическую мысль.
Теория опирается на базовое правило экономической теории, которое порождает плодотворные теории в самых разных ее разделах и называется законом изменяющихся пропорций. Правило состоит в предположении о том, что если разные комбинации двух благ или факторов производства приносят одинаковую полезность (в потреблении) или выпуск (в производстве) , то прирост полезности или выпуска, полученный от сочетания возрастающего количества первого блага с постоянным количеством второго, является убывающей функцией от переменного блага, т.е. каждое его увеличение приведет к меньшему приросту полезности или выпуска, чем предыдущее. В теориях поведения потребителя его также называют «принципом убывающей предельной полезности», «выпуклостью кривых безразличия» или «падающей предельной нормой замещения» переменного блага постоянным.
Итак, если индивиду давать все больше и больше чая, не увеличивая остальные блага, то полезность, удовлетворение или счастье, которое он получает от каждой последующей порции чая, сокращается. Интуитивно это предположение основывается на том, что набор прочих благ остается постоянным. (Термин «предположение» используется здесь намеренно. Гипотеза, сформулированная в терминах полезности или удовлетворения, не может не быть предположением, поскольку ее нельзя опровергнуть с помощью эксперимента или наблюдения, кроме случая с неопределенностью в отношении альтернатив, о чем см. ниже.) То же самое предположение сохраняется для каждого отдельного блага, если количество всех прочих благ остается постоянным. Однако оно не может агрегироваться. То, что верно для каждого отдельного блага, неверно для суммы благ, т.е. дохода, даже на уровне предположения. С увеличением дохода потенциально или реально увеличивается количество всех благ. Какой тогда смысл в «знании» того, что предельная полезность каждого блага снижается, если количество других благ остается постоянным? Убывающая предельная полезность чая подталкивает разум к принятию идеи убывающей предельной полезности дохода, но попытка логически перейти от одного к другому ведет в ловушку.
Можно сделать предположение о снижении предельной полезности дохода, определив доход как все блага, кроме одного (которое остается постоянным при возрастании дохода), например досуга. Можно предположить, что чем больше у нас доход, тем меньшим количеством досуга мы готовы пожертвовать, чтобы заработать дополнительный доход. Однако если убывающая предельная полезность дохода является следствием исключения одного блага из дохода, то ее нельзя применять к понятию дохода, из которого не исключаются никакие блага. Если любое благо по некоторой цене можно обменять на любое другое, включая досуг, что, собственно говоря, и происходит в рыночных экономиках, то потенциально доход — это совокупность всех благ, и ни одно из них нельзя полагать фиксированным, чтобы обеспечить снижение предельной полезности для суммы всех остальных.
Хорошо известно, что царство определенности — в котором мы гарантированно получим фунт чая, достаточно только попросить об этом и заплатить лавочнику соответствующую цену, — не позволяет наблюдать предельную полезность дохода. Однако осмысленное наблюдение за темпом изменения полезности по мере изменения дохода концептуально воз -можно при выборе в условиях риска. Пионерские исследования лотерей и страховки в качестве источников информации о форме функции полезности указывают на то, что предельная полезность может снижаться в одних диапазонах дохода и возрастать в других. Это соответствует гипотезе о том, что изменения дохода, при которых человек остается в пределах своего класса, в некотором смысле имеют меньшую ценность, чем изменения в доходе, открывающие доступ совсем к другому качеству жизни: «[человек] может ухватиться за актуарно-честную азартную игру, которая предоставляет малую вероятность перехода его из класса неквалифицированных рабочих в "средний" или "высший" класс, даже если гораздо более вероятно, чем в предыдущей азартной игре, что она сделает его одним из наименее состоятельных неквалифицированных рабочих»[21]. Необходимо отметить (и помнить об этом на протяжении следующих двух разделов данной главы), что это прямо противоположный тип оценивания дохода по сравнению с тем, который, как предполагается в «Теории справедливости» Ролза, побуждает рациональных людей к защите своих интересов по принципу «максимина»[22].
Однако тот, кто беспечно рассуждает так, как будто существует средство определения предельной полезности дохода, независимое от наблюдения выбора в условиях риска, мог бы сказать, что наличие риска может иметь некоторую положительную или отрицательную полезность, поэтому выбор в условиях риска позволяет измерить предельную полезность дохода плюс/минус полезность от самого риска, от участия в лотерее. Но независимо от того, какой дополнительный смысл мы хотели бы ему придать, утверждение, что наличие риска имеет положительную полезность, означает утверждение, что предельная полезность дохода возрастает. То, что человек проявляет несклонность к риску (отказывается от честных лотерей или соглашается нести издержки хеджирования), означает не больше и не меньше чем подтверждение гипотезы об убывании его функции предельной полезности дохода. Для этого невозможно предложить никаких других доказательств, кроме тех, которые получены на основе выбора в условиях неопределенности. Ответы людей на гипотетические вопросы о том, какой «полезностью» или «важностью» для них обладает очередное поступление реального (или ожидаемого) дохода, приемлемыми доказательствами не являются[23]. Странно слышать, что наблюдаемые факты (уклонение от риска или склонность к риску) что-то добавляют или что-то отнимают от подразумеваемого состояния (убывающей или воз -растающей «предельной полезности дохода» ), единственным симптомом которого они являются и существование которого они — и только они — подтверждают.
Не существует «закона» убывающей предельной полезности дохода. Выбор образования и карьеры, финансовые и другие фьючерсные рынки[24], страхование и азартные игры дают массу примеров того, что функции полезности могут иметь самую разнообразную форму, убывать, возрастать или быть постоянными; что функция предельной полезности у одного и того же человека может менять направление в различных диапазонах дохода и что не бывает такого, что один тип функций очевидным образом доминирует, а все остальные являются отклонениями. Неудивительно, что на столь общих и бесформенных основаниях невозможно построить теорию, в которой полезность максимизируется путем навязывания конкретного распределения доходов.
На самом деле теория Эджуорта—Пигу базируется на более серьезном основании, хотя при выхолощенном изложении это часто теряется. В корректно сформулированной, полной теории удовлетворение, получаемое от дохода, зависит от самого дохода и от способности получать удовлетворение. Одна лишь зависимость от дохода не дает стандартного вывода, который обычно ассоциируется с этой теорией; если объемы всех благ изменяются с изменением дохода, то предельная полезность дохода не обязательно падает, и мы не можем сказать ничего конкретного о том, как эгалитаристское перераспределение доходов повлияет на «совокупную полезность». Напротив, зависимость этого удовлетворения от способности получать удовлетворение, похоже, приводит нас к желаемому результату. Если доходы возрастают при фиксированной способности получать удовлетворение, то в наличии имеются все элементы закона убывающей отдачи, интуитивным подтверждением чего является понятие насыщения. Тогда если у нас есть две силы, действующие на предельную полезность дохода, причем влияние первой может быть практически с равной вероятностью направлено в любую сторону, а вторая приводит к убывающей предельной полезности, то тенденцию к убывающей предельной полезности дохода можно считать установленной в вероятностном смысле.
Оставшиеся фрагменты легко встают на свои места. Во внимание принимаются только те блага, которые можно соотнести с «денежным масштабом». Люди имеют одинаковые вкусы и покупают одни и те же блага по одним и тем же ценам, т.е. тратят заданный денежный доход одинаково. Для целей «практической аргументации» можно считать, что у них одинаковые «аппетиты», «интенсивность желаний», «способность наслаждаться» или «темперамент» — способность получать удовлетворение называют по-всякому. С понятием способности получать удовлетворение неотъемлемо связана идея о том, что ее можно насытить. Каждая дополнительная единица дохода будет приносить все меньший прирост полезности или удовлетворения по мере приближения к потолку этой способности. При заданном объеме совокупного дохода в обществе совокупная полезность, очевидно, должна быть тем выше, чем ближе друг к другу предельные полезности доходов у всех индивидов, потому что суммарную полезность всегда можно увеличить, передав доход от тех, у кого предельная полезность ниже, тем, у кого она выше. Когда предельные полезности у всех равны, перераспределение доходов не приведет к росту блага в утилитаристском понимании; совокупная «общественная» полезность, таким образом, будет максимизирована. Полезность, удовлетворение нематериальны, они являются атрибутами разума. Видимым подтверждением всеобщего равенства предельных полезностей является то, что больше нет ни богатых, ни бедных.
Это доказательство убедительно, только если признать осмысленными необходимые для этого межличностные сопоставления (что я решил допустить, чтобы провести это рассуждение и посмотреть, куда оно нас заведет) и интерпретировать способность получать удовлетворение (как это обычно делается) как физический аппетит к стандартным благам или как «желания низшего порядка», одинаковые для богатых и для бедных, потому что «невозможно есть больше трех раз в день», «у человека не может быть больше одного желудка» и т.д. Однако если способность получать удовлетворение не рассматривать в самой простой трактовке, т.е. как обозначение нескольких базовых физических потребностей, вся схема рушится[25]. Сторонники максимизации полезности и архитекторы общественного мнения никогда в достаточной мере не обращали внимания на предупреждение Эджуорта, хотя оно исходило из первых рук: «Аргумент Бентама о том, что равенство средств ведет к максимальному счастью, предполагает некоторое равенство натур; но если способность к счастью у разных классов различается, то этот аргумент ведет не к равному, а к неравному распределению»[26].
Если допустить, что способности извлекать удовлетворение из дохода могут значительно различаться, что же тогда остается от предписания отобрать деньги, скажем, у жирных белых богачей и отдать их тощим коричневым беднякам? Равенство перестает быть прямым требованием рациональности, поскольку его больше нельзя считать путем достижения максимальной полезности. Конечно, политика перераспределения может быть основана на различиях в способности к удовлетворению и отказе от неуловимой полезности в качестве макси -мизируемой цели. В известном примере с человеком, страдающим маниакально-депрессивным психозом, максимизация полезности потребует отобрать у него деньги, потому что он не получает от них никакого особого удовлетворения. При другом выборе максимизируемой величины нужно будет потратить на него миллион долларов, потому что столько потребуется для того, чтобы поднять его удовлетворение до уровня среднего здорового человека. Во втором случае целью политики является выравнивание счастья (а не его максимизация). Такая политика имеет смысл, если (для того, чтобы быть возведенным в ранг цели) равенство не выводится из блага, но постулируется как благо по определению.
В рамках традиции максимизации полезности, по-видимому, остаются открытыми две возможные позиции. Первая состоит в предположении, что способность к получению удовлетворения является случайным даром, как музыкальный слух или фотографическая память, и нет разумного способа прийти к выводу о том, в какой части населения этот дар сконцентрирован с наибольшей вероятностью. Тогда нет и разумного способа судить о том, какое распределение дохода с наибольшей вероятностью максимизирует полезность.
Вторая позиция заключается в предположении, что, хотя способность получать удовлетворение распределена неравномерно, это распределение не является случайным, а содержит паттерны, которые можно вывести из других, статистически наблюдаемых характеристик — например, что она сконцентрирована у детей до 18 лет, у стариков, у тех, у кого есть, и у тех, у кого нет академического образования, и т.д. Выявление этих закономерностей возвращает утилитаристский смысл рекомендациям распределять доходы общества так, а не иначе. К счастью для социальных инженеров, у них снова находится поле деятельности по разработке политики перераспределения, которая ведет к увеличению совокупной полезности и политической поддержки сторонников этой политики, хотя совпадение этих двух факторов гарантировано в меньшей степени, нежели в классическом случае непосредственного перераспределения от богатых к бедным.
Впрочем, разве не разумно действовать, исходя из предположения о том, что молодежь с ее потребностью в досуге, одежде и путешествиях, музыке и вечеринках обладает большей способностью получать удовлетворение, чем старики с их слабыми желаниями и насыщенными потребностями? Политика налоговых ставок, прогрессивных не только по доходу, как сейчас, но и по возрасту, могла бы оказаться благотворной как с точки зрения общественной полезности, так и с точки зрения привлечения молодых избирателей. Аналогично, поскольку старики, обладающие культурной зрелостью и большим опытом, ceteris paribus*(При прочих равных условиях (лат.). — Прим. перев.) могут иметь большую способность к получению удовлетворения, убывающая зависимость налоговых ставок от возраста может одновременно повысить полезность и завоевать голоса пожилых избирателей. Точно также могут существовать разумные основания для того, чтобы повысить доход учителей за счет снижения дохода сантехников и наоборот.
Кроме того, само собой разумеется, что интенсивность желаний возрастает при наличии соблазнов, так что совокупную полезность можно было бы увеличить путем субсидирования, например, читателей каталогов Sears Roebuck. С другой стороны, поскольку повышение их способности к получению удовлетворения до некоторой степени является наградой само по себе, было бы хорошей идеей обложить эту субсидию налогом, а поступления распределять среди тех, кто не читает рекламу. В итоге выгоды в терминах благосостояния и политического согласия можно извлечь, применив все эти меры одновременно или по очереди, хотя для того, чтобы обеспечить высокую точность социальной инженерии, потребуется провести тщательные выборочные обследования.
Все это, конечно, означало бы быть просто несправедливым по отношению к той искренней и исполненной благих намерений услужливости, которой большинство политически осведомленных людей предавались до самого последнего времени и которую кое-кто по разным причинам практикует до сих пор. Она, разумеется, заслуживает того, чтобы подшучивать над ней. Но это не отменяет необходимости более серьезного рассмотрения.
Правило «каждому пропорционально его потребностям» как достаточное условие максимизации полезности не может просто транслироваться в требование выравнивания доходов. Потребности людей распространяются на массу вещей, которые можно купить за деньги, помимо хлеба с маслом, пива и пиццы. Абсурдно интерпретировать способность получать удовлетворение в физическом смысле, в терминах «один человек — один желудок». Люди слишком разные для того, чтобы выравнивание их доходов являлось допустимой аппроксимацией решения какой бы то ни было задачи максимизации. Существует ли какая-нибудь другая простая политика перераспределения, которая выглядела бы более убедительной?
Этого момента в пьесе ожидают за утилитаристскими кулисами такие концепции, как «обучаться делая», l'appetit vient en mangeant*(Аппетит приходит во время еды (франц.). — Прим. перев.), «вкусы зависят от потребления» или, возможно, «полезность дохода является возрастающей функцией прошлого дохода». Они выходят за традиционные границы экономической теории, точно так же как представление о том, что предпочтения относительно политического устройства в значительной степени обусловлены самим господствующим политическим устройством (ср. с. 33— 35), выходит за традиционные границы политической теории. Обычный, проверенный временем подход этих дисциплин заключается в том, чтобы считать вкусы и предпочтения заданными. Тем не менее имеет смысл время от времени пытаться рассматривать их как часть проблемы.
Вместо слишком нереалистичного предположения о том, что способности получать удовлетворение являются заданными и почти одинаковыми у всех, сделаем предположение о том, что они обусловлены тем удовлетворением, которое люди испытывают на самом деле, их культурой, опытом, привычными стандартами жизни, научившими их по одежке протягивать ножки, корректировать свои потребности и чувствовать себя относительно комфортно с теми вещами, которые соответствуют этому стандарту. Чем выше были доходы людей в течение некоторого периода обучения, тем больше будет их способность получать удовлетворение от этих доходов, и vice versa, хотя было бы мудро предположить, что в обратном направлении период обучения, необходимый для снижения способности к удовлетворению, гораздо более продолжителен.
Если бы межличностные сопоставления «работали», то беспристрастный наблюдатель мог бы обнаружить, что нет особой разницы между приращением счастья в результате передачи доллара репрезентативному бедняку и уменьшением счастья в результате изъятия доллара у репрезентативного обеспеченного человека (без учета количества счастья, которое один теряет в результате принуждения, а второй приобретает, чувствуя поддерживающую руку государства, и беспристрастный наблюдатель, чтобы правильно выполнить свою задачу, должен учесть и эти потери и приобретения). Если исключить появление новых бедных и новых богатых, в конце концов, вероятно, окажется, что нет никаких утилитаристских оснований для выравнивания реально получаемых людьми доходов. Если абстрактные рассуждения такого рода и могут использоваться в качестве аргумента в поддержку той или иной политики, то вполне может оказаться так, что существующее распределение доходов, если оно сохранялось в течение некоторого времени, скорее приведет к максимизации полезности, чем любое другое (и если такой итог рассуждений отвратит людей от размышлений, пусть и неосознанных, о максимизации общественной полезности, то качество политической дискуссии, без сомнения, улучшится).
Иначе говоря, если бы распределение доходов было средством к увеличению или снижению совокупного удовлетворения в обществе, то наименее вредная политика заключалась бы в том, что каждому обществу «следовало бы» стремиться к такому распределению доходов, к которому члены общества приспособились на основании прошлого опыта. В эгалитаристском обществе, возникновения которого Токвиль безропотно ожидал как следствия демократии, в котором натура людей одинакова, предпочтения и мысли соответствуют общим нормам, а экономический статус единообразен, по всей вероятности, «следует» стремиться к эгалитаристскому распределению дохода — если оно в таком обществе еще не достигнуто.
Выравнивание в обществе, которое изначально эгалитаристским не являлось, весьма вероятно, нарушит критерий максимизации полезности, увеличению которого оно, по предположению, должно способствовать. Сам по себе это не очень сильный аргумент против выравнивания, если только не рассматривать всерьез максимизацию общественной полезности, и, несмотря на огромное влияние идеи такой максимизации на общественное подсознание, для принятия ее всерьез нет веских оснований. Рассуждениям относительно свойств выравнивания, будь то аргументы за или против, на мой взгляд, требуется другая основа. Демократические ценности невозможно, так сказать, вывести из стремления рационального человека к полезности; равенство не приобретает ценности только за счет его предполагаемого вклада в наибольшее счастье для наибольшего числа людей. Содержатся ли демократические ценности в стремлении рационального человека к социальной справедливости — это вопрос, к которому мы теперь переходим.
______________________________________________________________________________________________________
[20] Прочие либеральные аргументы по поводу перераспределения являются не позитивными, а нормативными; они говорят о ценностях, а не о фактах; для обоснования их рекомендаций обращаются к социальной справедливости, а не к общественной полезности
[21] М. Friedman and L. J. Savage, "The Utility Analysis of Choices Involving Risk", в American Economic Association, Readings in Price Theory, 1953, p. 88. Впервые опубликовано в Journal of Political Economy, 56, 1948. [Русск. пер.: Фридмен М., Сэвидж Л.Дж. Анализ полезности при выборе среди альтернатив, предполагающих риск / / Теория потребительского поведения и спроса (Серия «Вехи экономической мысли»). СПб.: Экономическая школа, 1993. С. 240.]
[22] J. Rawls, Theory of Justice, 1972, p. 156 [Русск. пер.: Ролз Дж. Теория справедливости. Новосибирск: Изд-во Новосибирского ун-та, 1995. С. 141]. Вторая «особенность», используемая Ролзом для объяснения того, почему люди делают то, что делают, означает, что увеличение «индекса первичных благ» ролзианского человека (утверждается, что этот индекс tout court [просто-напросто (франц.). —Перев.] изменяется параллельно его доходу) не приведет к существенному улучшению его положения, а третья «особенность» — что снижение этого индекса приведет к невыносимому ухудшению.
[23] «Даже тот, кто выбирает, сам не знает своих предпочтений, пока ему не приходится выбирать на самом деле, и его представления о собственных предпочтениях следует подвергать сомнению, если только он не находится в ситуации реального выбора» (Charles E. Lindblom, Politics and Markets, 1977, p. 103). Если применительно к простейшему отношению предпочтения вроде «чай или кофе» эта позиция выглядит слишком жесткой, то применительно к образу жизни в целом она является не более чем разумной предосторожностью.
[24] Я говорю о «других» фьючерсных рынках, чтобы подчеркнуть, что финансовые рынки ipso facto являются рынками фьючерсов, например, на будущие проценты и дивиденды.
. [25] Robert Wolff, Understanding Rawls, 1977, p. 173: «Набить живот пивом и пиццей требует очень немного денег, но изысканный, элегантный стиль жизни, рационально управляемый с целью "спланировать действия так, чтобы разнообразные желания могли удовлетворяться, не мешая друг другу", стоит очень немало».
26 F. Y. Edgeworth, The Pure Theory of Taxation, 1897, reprinted in Edgeworth, Papers Relating to Political Economy, 1925, p. 114, курсив мой. — Э. Я.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии