Приоритет справедливости можно понимать а двух различных, но взаимосвязанных друг с другом смыслах. Первый смысл выражает собственно моральное понимание. Согласно этому пониманию справедливость первична в том плане, что требования справедливости перевешивают все другие моральные и политические интересы, какими бы настоятельными они ни были. Справедливость- это не просто ценность среди других ценностей, которые могут при необходимости взвешиваться и сопоставляться, но величайшая общественная добродетель -- добродетель, требования которой должны быть выполнены еще до того, как другие предъявят свои требования. Если счастья человечества можно достичь только несправедливыми средствами, то должны возобладать соображения справедливости. Если же справедливость требует соблюдения индивидуальных прав, то даже ради общего благополучия они не могут быть попраны.
Однако приоритет справедливости в одном его моральном истолковании едва ли отличает современный либерализм от его других, хорошо известных вариантов. Многие либеральные мыслители подчеркивали важность справедливости и настаивали на неприкосновенном характере индивидуальных прав. Джон Стюарт Милль называл справедливость "главной частью всей нравственности, самой священной и самой обязательной из всех частей", а Локк считал естественные права человека наиболее сильным требованием, которое нельзя нарушать ни по каким соображениям общественного благосостояния Но ни тот, ни другой не были деонтологическими либералами в том более глубоком смысле, который мы здесь имеем в виду, потому что полностью деонтологическая этика затрагивает не только содержание морали, но и ее основания. Она касается не только значения морального закона, но и способа его выведения, т. е. того, что Кант назвал бы "определяющим основанием".
Согласно полному деонтологическому представлению приоритет справедливости говорит не только о содержании морали, но и предполагает привилегированный способ обоснования; право предшествует благу не только в том смысле, что его требования имеют приоритетное выполнение, но и в том, что они выводятся независимо от других принципов. Это означает, что в отличие от других практических предписаний принципы справедливости имеют обоснование, не зависящее ни от какого конкретного понимания блага. Напротив, благодаря своему независимому статусу, право ограничивает благо и устанавливает его пределы. "Понятие доброго и злого должно быть определено не до морального закона (в основе которого оно даже должно, как нам кажется, лежать), а только (как здесь и бывает) согласно ему и им же".
Таким образом, с точки зрения моральных оснований приоритет справедливости означает следующее: ценность морального закона состоит не в том, что он способствует достижению каких-то целей или претворению в жизнь каких-то стремлений, которые считаются благом. Наоборот, он цель в себе, которая дана до всех других целей и выступает по отношению к ним регулятивным принципом. Кант проводит следующее различие между этим второпорядковым, или имеющим отношение к основаниям, истолкованием приоритета и его первопорядковым, собственно моральным, истолкованием:
"Под первенством одной из двух или более вещей, связанных разумом, я понимаю преимущество одной из них быть первым определяющим основанием связи со всеми остальными. В более узком, практическом смысле это означает преимущество интереса одной, поскольку ей (которую нельзя ставить ниже какой-либо другой) подчиняется интерес других".
Это различие можно было бы провести, обращаясь к двум разным значениям деонтологии. По своему моральному содержанию деонтология противостоит консеквенциализму; она описывает первопорядковую этику, содержащую определенные категории обязанностей и запретов, которые имеют неуточняемый далее приоритет над другими моральными и практическими требованиями. В своей второпорядковой трактовке деонтология противостоит телеологии;
она описывает способ выведения первых принципов, который не предполагает никаких высших человеческих целей или устремлений и никакого определенного представления о человеческом благе.
Из двух ветвей деонтологической этики первая, несомненно, более известна. Многие либералы, и не только деонтологические, придавали особое значение справедливости и индивидуальным правам. В результате встает вопрос о том, как связаны между собой эти два аспекта деонтологии. Можно ли отстаивать либерализм первого вида, не вставая на позиции второго? Милль был одним из тех, кто считал, что можно, и кто обосновывал возможность, а, по существу, и необходимость, разделения этих двух аспектов.
Иметь право, утверждает Милль, это "иметь что-либо, обладание чем общество должно охранять за мною". Обязательство общества столь сильно, что мое требование "получает характер столь абсолютный, столь, по-видимому, безграничный и несоизмеримый со всеми теми соображениями, на основании которых мы различаем чувство добра и зла и чувство полезного и неполезного". Но если спросить, почему общество должно выполнять это обязательство, то ответом будет исключительно "требование общей пользы". Справедливость считают "главной частью всей нравственности, самой священной и самой обязательной из всех частей" не в силу абстрактного права, а просто потому, что требования справедливости "занимают высшее место в ряду требований общественной пользы и поэтому имеют высшую обязательность, чем другие требования".
"Здесь кстати заметить, что я не пользуюсь для моей аргументации теми доводами, которые мог бы позаимствовать из идеи абстрактного права, предполагающей право совершенно не зависимым от пользы. Я признаю пользу верховным судьей для разрешения всех этических вопросов, т. е. пользу в обширном смысле, ту пользу, которая имеет своим основанием постоянные интересы, присущие человеку, как существу прогрессивному".
Преобладающая важность справедливости и прав делает их "более абсолютными и императивными", чем все другие требования, но сама их важность обусловлена в первую очередь тем, что они служат общественной пользе, и это составляет их глубокое основание. "Всякое действие необходимо имеет какую-нибудь цель, и, следовательно, правила, руководящие действиями, должны естественным образом находиться в полной и неизбежной зависимости от цели, которой служат". Согласно утилитаризму, принципы справедливости, как и все другие нравственные принципы, обретают свой характер и колорит благодаря одной цели - счастью. Поскольку "вопросы о конечных целях можно перефразировать так: вопросы о том, что желательно", а счастье желательно, то "оно одно только и желательно, как цель", так как "его все желают". Это разъясняет телеологические основания и психологические допущения либерализма Милля.
Для Канта, напротив, два аспекта деонтологии тесно связаны, а его этика и метафизика служат убедительным доводом против разделения этих аспектов. Кантовский подход выдвигает, по крайней мере, два серьезных возражения против точки зрения, аналогичной миллевской. Согласно первому возражению, утилитаристские основания являются ненадежными, а согласно второму, ненадежные основания в вопросах справедливости могут иметь в качестве последствий принуждение и нечестность.
Утилитаризм ненадежен в том смысле, что никакое чисто эмпирическое основание, утилитаристское или какое другое, не может служить абсолютной гарантией приоритета справедливости и неприкосновенности индивидуальных прав. Принцип, предполагающий определенные желания и склонности, в не меньшей степени имеет обусловленный характер, как и сами желания. Однако желания и способы их удовлетворения обычно различаются у разных людей, и даже у одного и того же человека они могут меняться с течением времени, поэтому любой принцип, зависящий от них, в равной мере случаен. Таким образом, "все практические принципы, которые предполагают объект (материю) способности желания как определяющее основание воли, в совокупности -- эмпирические и не могут быть практическими законами". Там, где определяющим основанием является польза -- даже "польза в широком смысле", там, в принципе, возможны случаи, когда соображения общего благосостояния подчиняют себе справедливость, а не обеспечивают ее.
По существу Милль согласен с этим, но он мог бы поставить вопрос: должна ли справедливость в любом случае быть тем, что имеет безусловно привилегированное значение. Он признает, что при утилитаристском объяснении справедливость не является абсолютно априорной, что возможны случаи, когда "какая-либо другая общественная обязанность может оказаться столь важною, что получает перевес над одним из общих правил справедливости"[Милль далее утверждает, что справедливость - это лишь то, чего требует польза. Когда что-то получает перевес над общими правилами справедливости, мы обычно "не говорим, что справедливость должна уступить другому нравственному принципу", мы говорим, что "справедливое в обыкновенных случаях стало несправедливым в этом частном случае вследствие вмешательства другого принципа. Благодаря этому способу, выражения, для нас остается ненарушенной та непреложность, которую мы признаем за справедливостью, и мы таким образом избегаем необходимости признать, что может; существовать похвальная несправедливость" (Милль Дж. С. Утилитарианизм, с. 191)]. Но если, согласно этому определению, в качестве основания выдвигается счастье человечества, то какие другие основания могли бы выражать приоритет справедливости более полно, чем оно?
В ответ Кант мог бы сказать, что даже исключительные соображения в пользу человеческого счастья должны быть отброшены, так как неспособность соблюсти приоритет справедливости имеет следствием нечестность и принуждение. Даже если все разделяют стремление к счастью, оно не может.служить основанием морального закона. Все люди различаются своими представлениями, а использовать одно из этих конкретных представлений в качестве регулятивного принципа -- значило бы навязывать одним людям представления других и тем самым отказывать, по крайней мере, некоторым из них в свободе следовать своим собственным представлениям. Это создало бы общество, в котором одни люди вынуждены подчиняться ценностям других, а отнюдь не общество, где потребности каждого находятся в гармонии с целями всех. "Люди думают совершенно по-разному" об "эмпирических целях (которые все охватываются общим названием-счастье)... и о том, в чем каждый их усматривает", "так что их воля не может быть подведена ни под какой общий принцип, следовательно, ни под какой внешний закон, который находился бы в согласии со свободой каждого".
Для Канта приоритет права "полностью вытекает из понятия свободы во внешних отношениях между людьми и не имеет ничего общего ни с целью, которую люди естественным образом имеют (с видами на счастье), ни с предписанием относительно средств достижения этой цели". Как таковое, право должно иметь основание, предшествующее всем эмпирическим целям. Здесь не подойдет даже объединение, основанное на некоторой общей для всех его членов цели. Только объединение, "которое само по себе есть цель (которую каждый должен иметь)" и которое "стало быть, есть безусловный и первый долг вообще во всех внешних отношениях между людьми". может гарантировать справедливость и не допускает подчинения одних людей убеждениям других. Только в таком объединении никто не может "принудить меня быть счастливым так, как он хочет (так, как он представляет себе благополучие других людей)". Только когда я подчиняюсь принципам, которые не предполагают никаких конкретных целей, я волен следовать своим собственным целям, согласующимся с аналогичной свободой для всех.
С кантовской точки зрения, две ветви деонтологической этики связаны между собой. Приоритет справедливости в моральном отношении возможен (и необходим) в силу приоритета ее оснований. Справедливость -- это нечто большее, чем просто одна из ценностей, поскольку ее принципы выводятся независимо. В отличие от других практических принципов, моральный закон не предполагает заранее никаких случайных интересов и целей; он не включает в себя никакого конкретного представления о благе. Поскольку основание справедливости предшествует всем чисто эмпирическим целям, она имеет привилегированное положение по отношению к благу и устанавливает его границы.
Однако здесь встает вопрос о том, что могло бы быть основанием права. Если это основание должно предшествовать всем устремлениям и целям и не должно быть обусловлено даже "особенностями человеческой природы", то в чем можно было бы найти такое основание? Из-за строгих требований деонтологической этики моральный закон, видимо, мог бы иметь в качестве своего основания только ничто, ибо любая материальная предпосылка подрывала бы его приоритет. "Долг! -- восклицает Кант в самом поэтическом духе, -- где же твой достойный тебя источник и где корни твоего благородного происхождения, гордо отвергающего всякое родство со склонностями..?"
Согласно его ответу, основание морального закона должно быть найдено не в объекте, а в субъекте практического разума, обладающем автономной волей. Не эмпирическая цель, а "сам субъект цепей, само разумное существо должно стать основанием для всех максим его действий". Никто другой, помимо "субъекта всех возможных целей", не может стать источником права, ибо только этот субъект есть также субъект автономной воли. Только такой субъект мог бы быть тем, что "возвышает человека над самим собой (как частью чувственно воспринимаемого мира)" и позволяет ему приобщиться к идеальной, причинно не обусловленной области, полностью независимой от наших общественных и психологических склонностей. И только такая полная независимость может обеспечить непредубежденность, которая нужна нам, когда мы осуществляем для себя выбор, не обусловленный случайными обстоятельствами. С деонтологической точки зрения, принципиальную важность имеют не цели, которые мы выбираем, а наша способность выбирать их. И эта способность, предшествуя любой конкретной цели, заключена в субъекте. "Это не что иное, как личность, т. е. свобода и независимость от механизма всей природы, рассматриваемая вместе с тем как способность существа, которое подчинено, а именно данным собственным разумом, чистым практическим законам".
Понятие субъекта, данного до и независимо от его объектов, обеспечивает основание морального закона, которое, в отличие от чисто эмпирических оснований, не предполагает ни телеологии, ни психологии. Таким образом, это понятие достраивает до конца деон-тологическое видение. Как право предшествует благу, так субъект предшествует своим целям. Для Канта эти параллельные приоритеты раз и навсегда раскрывают, "что именно приводит ко всем заблуждениям философов в вопросе о высшем принципе морали. В самом деле, они искали предмет воли, дабы сделать его материей и основой закона". В результате их первые принципы неизбежно оказывались погрязшими в гетерономии. Вместо этого они должны были бы "сначала искать закон, который a priori и непосредственно определял бы волю и только сообразно с ней -- предмет". Поступи они так, они пришли бы к различию между субъектом и объектом практического разума, а следовательно, достигли бы основания права, независимого от какой-либо конкретной цели.
Если требование приоритета справедливости должно восторжествовать, если право должно предшествовать благу как в моральном плане, так и в связанном с ним смысле определяющих оснований, то должен восторжествовать и некоторый вариант требования приоритета субъекта. Во многом это кажется очевидным. Остается только показать, что это последнее требование можно обосновать. Но откуда мы можем знать, что существует субъект, идентифицируемый отдельно и независимо от тех предметов, к которым он стремится? Этот вопрос приобретает особый интерес, как только мы вспомним, что требование приоритета субъекта не является эмпирическим требованием. Если бы оно было таковым, ему была бы не под силу задача, возлагаемая на него деонтологической этикой.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии