Послесловие

Можно ли надеяться, что изложенная выше доктрина встретит сочувствие многих? Я желал бы ответить утвердительно; но к сожалению различные причины заставляют меня думать, что лишь немногие отдельные лица в состоянии будут изменить свой политический символ веры. Одна из этих причин порождает все другие.
Эта существенная причина заключается в том, что ограничение правительственной власти в означенных пределах желательно только для общества промышленного типа, что оно совершенно несовместимо с военным типом и лишь отчасти отвечает стремлениям полувоенной, полупромышленной формы, характерной для современных прогрессивных наций. В каждом фазисе социальной эволюции должна существовать полная гармония между практической деятельностью и верованиями, то есть, конечно, верованиями действительными, а не номинальными. Жизнь может продолжать свое течение только благодаря согласованию мыслей и действий. Или образ действий, вызванный необходимостью, должен изменить верования так, чтобы они согласовались между собой, или же преобразование верований должно в конце концов изменить образ действий.
Из этого следует, что если охранение социальной жизни при такой сложности условий требует безусловного подчинения верховному главе и полного доверия к нему, то установится та доктрина, что подчинение и доверие не только полезны, но и обязательны. И наоборот, если при других условиях подчинение граждан правительству не необходимо для охранения национальной жизни, если, напротив, национальная жизнь крепнет и улучшается по мере того, как граждане получают большую свободу действий в их политической доктрине совершается постепенное изменение, результатом которого является уменьшение веры в правительственную власть, увеличение склонности относиться скептически к ее авторитету и стремление в различных случаях противодействовать правительственному вмешательству. Это изменение приводит, наконец, к утверждению доктрины ограничения.
Поэтому мы не может надеяться, чтобы в настоящее время правительственное мнение могло значительно измениться. Но рассмотрим этот вопрос поближе.
Вполне очевидно, что успех войны зависит от доверия солдат к своему полководцу. Если они не верят в его знание, то этого почти достаточно, чтобы парализовать их усилия во время сражения, тогда как абсолютное доверие к нему заставит их выполнить свою задачу с энергией и храбростью. Если, как это случается в нормально развившемся по военному типу обществе, одно и то же лицо управляет в мирное время и командует во время войны, то доверие к его превосходству на поле сражения внушить доверие и к его способностям государственного деятеля, а общество, в большой мере тождественное с войском, охотно подчинится ему, как законодателю. Даже тогда, когда гражданский глава, перестав быть военачальником, исполняет свою военную должность через своего представителя, то традиционное доверие к нему все еще сохраняет свою силу.
Точно то же и по отношению к повиновению. При совершенно одинаковых во всем остальном условиях армия недисциплинированных солдат ниже армии дисциплинированных. Те, которые поспешно и всецело повинуются начальнику, имеют более шансов на успех в битве, нежели те, которые не слушаются данных им приказаний. А то, что верно по отношению к войску, верно также и по отношению к обществу в его целом; успех на войне неизбежно зависит главным образом от воли управляющего, который набирает людей, снабжает, когда нужно, деньгами и устраивает все согласно требованиям минуты.
Отсюда, так как лучшие люди переживают сражения, характерной чертой военного типа общества является глубокая вера в правительственную власть, соединенная с привязанностью к государю, которая вызывает абсолютное повиновение во всем. Поэтому среди политических теоретиков военного общества установится доктрина, дающая формулировку необходимым идеям и чувствам, и в то же время утверждающая, что законодатель, если он не божественного происхождения, то по крайней мере, действует под внушением Бога, и что абсолютное повиновение ему повелевается самим Богом.
Изменение в идеях и чувствах, которые таким образом становятся характерными для военного типа организации, может совершиться лишь там, где обстоятельства благоприятствуют развитию промышленного типа организации. Основанная на добровольной, а не на принудительной кооперации промышленная жизнь в том виде, в каком мы знаем ее теперь, приучает людей действовать самостоятельно, заставляет их уважать собственные права, уважая в то же время и права других людей, укрепляет в них сознание личных прав и побуждает их сопротивляться злоупотреблениям правительственного контроля. Но так как обстоятельства, делающие войны менее частыми, возникают лишь медленно, и так как изменения темперамента, являющиеся следствием перехода от преимущественно военной жизни к жизни главным образом промышленной, могут совершаться лишь незаметным образом, то идеи и чувства только мало-помалу уступают свое место другим идеям и другим чувствам. Существуют различные причины, по которым этот переход должен совершаться постепенно. Вот некоторые из этих причин:
У первобытного и малоцивилизованного человека не имеется еще характера, необходимого для обширной добровольной кооперации. Усилия, добровольно соединяемые с усилиями других в виду общей выгоды требуют, если предприятие обширно, такого упорства, которым еще никто не обладает. Кроме того, там, где ожидаемые результаты отдаленны и малоизвестны, как это бывает во многих кооперациях, ради которых соединяются в наше время, там требуется сила воображения, совершенно отсутствующая у малоцивилизованных людей. С другой стороны, большие частные ассоциации, составляющиеся с целью производства в больших размерах, обширные предприятия и другие цели требуют от соединившихся рабочих иерархического подчинения, сходного с подчинением, необходимым в военной жизни. Иными словами – нельзя достигнуть развитого промышленного типа, каким он является в наше время, не пройдя через военный тип, который путем дисциплины воспитывает с течением времени упорство в усилиях, готовность действовать под руководством (уже не навязанным, а принятым по договору) и привычку организоваться для достижения больших результатов.
Следовательно, в течение долгих периодов социальной эволюции для управления всеми делами, за исключением самых простых, необходима сильная и весьма мало ограниченная правительственная власть, пользующаяся всеобщим доверием и повсеместным послушанием. Этим и объясняется тот факт, что как это показывает прошлое древних цивилизаций и нынешний Восток, великие предприятия могут осуществляться только государством и что добровольная кооперация может заменить принудительную кооперацию лишь постепенно и вызвать по справедливости соответствующее уменьшение веры в способность и авторитет правительства.
Вера эта поддерживается главным образом необходимостью сохранить способность к войне. Необходимо, чтобы правительство могло при помощи такого доверия и такого всеобщего подчинения располагать по своему усмотрению всеми силами общества сообразно с нуждами нападения и защиты: – отсюда вытекает теория, обосновывающая веру и повиновение. Пока чувства и понятия людей таковы, что постоянно могут угрожать нарушениям мира, люди должны доверять авторитету правительства настолько, чтобы давать ему право принуждения, которого требуют военные предприятия, и в то же время это доверие к его авторитету неизбежно дает правительству принудительную власть и для других предприятий.
Таким образом, как мы уже говорили, основная причина, не позволяющая рассчитывать на многочисленных приверженцев изложенной нами доктрины состоит в том, что мы в настоящее время лишь частью отвергли военный режим и лишь частью ввели режим промышленный, к которому эта доктрина в действительности приложима.
До тех пор, пока религия ненависти будет преобладать над религией любви, будет неизбежно сохраняться широко распространенное политическое суеверие. Пока во всей Европе воспитание правящих классов будет состоять в том, чтобы заставлять юношество дней в неделе восторгаться великими героями войны и только в седьмой день напоминать им о заповеди, повелевающей сложить оружие, пока эти классы будут подчиняться моральному кодексу, в котором языческие примеры составляют шесть седьмых, а правила христианского учения только одну седьмую, – до тех пор нельзя рассчитывать на то, чтобы международные отношения могли приобрести иной характер, и стало возможным уменьшение правительственной власти, а вместе с ним и соответствующее изменение политической теории. До тех пор, пока управление делами колоний будет вестись в том духе, что туземные племена за сопротивление, оказанной англичанам, нарушившим их права, будут нести возмездие, не сообразно их собственному варварскому принципу жизнь за жизнь, но по нашему усовершенствованному способу массового избиения за простое убийство, вряд ли можно надеяться, что политическая доктрина, основанная исключительно на уважении прав ближнего, могла быть принята всеми. До тех пор, пока исповедуемая вера истолковывает в том смысле, что в глазах общества будет заслуживать посмертного чествования человек, который в Англии произносит речи в собрании миссионеров, а очутившись в чужой стране, старается затеять войну с соседним народом, с целью покорить его, – до тех пор трудно ожидать, что наши отношения к другим обществам не выльются в другую форму. А ранее этого не может приобрести сколько-нибудь широкое распространение доктрина ограничения правительственных функций, подразумевающая то уменьшение правительственной власти, которое отвечает нуждам мирного существования. Нация, которая занимаясь церковными спорами относительно обрядов культа, так мало заботится о сущности этого культа, что флибустьеров в ее колониях скорее одобряют, чем порицают, причем даже проповедники ее религии любви не обличают их, – такая нация должна страдать от нарушения права внутри ее совершаемых как индивидами по отношению друг к другу, так и правительством по отношению к индивидам. Не может нация осуществить блага справедливости в своей стране, когда она в чужих странах поступает несправедливо.
Разумеется, мне предложат следующий вопрос: для чего излагать и поддерживать неприменимую в наше время теорию?
Кроме общего ответа, что всякий, кто считает какую-либо теорию верной и важной, обязан сделать все, что может, чтобы распространить ее, не заботясь о возможном результате, – можно указать несколько частных мотивов, из которых каждого в отдельности было бы достаточно.
Во-первых, каждый идеал, как бы ни был он далек от своего осуществления в настоящее время, всегда необходим, как путеводная нить. Если есть налицо масса компромиссов, которые обстоятельства времени делают или заставляют казаться необходимыми, но не существует понятия о лучшем и худшем в социальной организации: если люди ничего не видят, помимо требований минуты, и привыкают отождествлять ближайшее улучшение с окончательным благом, то настоящего прогресса не может быть. Как бы ни была отдаленна цель, как бы ни были многочисленны препятствия, которые могут принудить нас свергнуть с ведущего к ней пути, очевидно, что необходимо знать, где она находится.
Далее, до тех пор, пока настоящая степень подчинения индивидов государству, так же как и соответствующая политическая теория, могут оставаться необходимыми при существующих международных отношениях, нет никакой надобности увеличивать это подчинение и укреплять приспособленную к нему теорию. В наш век напряженного человеколюбия множество людей, с нетерпением стремящихся улучшить участь своих менее счастливых ближних путем самых быстрых методов, всеми силами стараются развить административные учреждения, свойственные низшему типу общества – пятятся назад, желая идти вперед. Нормальные затруднения не пути прогресса уже достаточно велики, и печально то, что они становятся все больше и больше. Следовательно, весьма полезно показать человеколюбцам, что во многих случаях они несомненно подготавливают будущее несчастие человечества, столь усердно преследуя цель его благосостояния в настоящем.
Самое главное, однако, заключается в том, чтобы внушить всем людям ту великую, еще многими непризнанную истину, что внутренняя и внешняя политика какого-либо общества связаны между собой, и что не может быть существенного улучшения одной без существенного улучшения другой. Если мы хотим, чтобы наша внутренняя организация соответствовала более высоким принципам справедливости, необходимо, чтобы мы и в наших внешних отношениях постоянно сообразовались с более высокими принципами справедливости. Если бы убеждение в том, что такое взаимодействие существует, могло распространиться между цивилизованными народами, оно в сильной степени уменьшило бы враждебные столкновения между народами и тем самым сократило бы начало принуждения в их правительственных системах и произвело бы соответствующие изменения в политических теориях.