Итак, существует два типа этически недействительных земельных титула: «феодализм», при котором осуществляется постоянная агрессия со стороны держателя титула на землю по отношению к крестьянам, участвующим в преобразовании почвы; и захват земли, когда произвольные притязания на нетронутую землю используются для того, чтобы не допустить первичных преобразователей на эту землю. Мы можем назвать обе эти агрессии «земельной монополией» – не в том смысле, что некая личность или группа владеет всей землей в обществе, а в том смысле, что в обоих случаях устанавливаются произвольные привилегии в сфере земельной собственности, входя в противоречие с либертарианским принципом не-собственности на землю, за исключением настоящих преобразователей, их наследников и правопреемников.
Земельная монополия намного больше распространена в современном мире, чем верит большинство людей – в особенности, большинство американцев. В развивающемся мире, особенно в Азии, на Ближнем Востоке и в Латинской Америке, феодальное землевладение является ключевой социальной и экономической проблемой – вместе с квази-крепостническими поборами на крестьянские «души». Действительно, среди стран мира как раз Соединенные Штаты являются одной из немногих, практически свободных от феодализма, благодаря счастливой случайности своего исторического развития. Поскольку они избежали самого феодализма, американцам сложно воспринимать всю проблему серьезно. Это в особенности верно для американских экономистов – сторонников принципа laissez-faire, которые склонны сводить свои рекомендации для отсталых стран к проповедям о добродетелях свободного рынка. Однако эти проповеди, естественно, не встречают отклика, поскольку «свободный рынок» для американских консерваторов с очевидностью не подразумевает конец феодализма и земельной монополии, а также переход титула на эти земли, без компенсации, к крестьянам. И, тем не менее, поскольку сельское хозяйство всегда и преимущественно является наиболее важной отраслью в развивающихся странах, то подлинный свободный рынок, подлинно либертарианское общество, которое привержено справедливости и правам собственности, может быть создано только через прекращение незаконных феодальных притязаний на собственность. Однако экономисты-утилитаристы, которые не опираются на какую-либо теорию для прав собственности, могут только прибегнуть к защите status quo – в каком бы виде оно не сложилось: в данном случае, к несчастью, status quo в виде феодального подавления справедливости и какого-либо подлинного свободного рынка по отношению к земле или сельскому хозяйству. Такое игнорирование земельной проблемы означает, что американцы и граждане развивающихся стран говорят на двух совершенно разных языках, и что ни одна сторона не может прийти к понимаю позиции другой.
Американские консерваторы, в особенности, увещевают отсталые страны по поводу доблестей и значимости частных иностранных инвестиций из развитых стран и по поводу создания благоприятного климата для таких инвестиций, свободных от покушения со стороны правительства. Все это в высшей степени справедливо, однако, зачастую вновь оказывается нереальным для людей из развивающихся стран, поскольку консерваторам никак не удается провести различие между легитимными, основанными на свободном рынке иностранными инвестициями в противоположность инвестициям, которые основаны на монопольных концессиях и больших земельных пожалованиях со стороны развивающихся государств. В той мере, в какой иностранные инвестиции основаны на земельной монополии и агрессии против крестьянства, в той самой мере иностранные капиталисты перенимают некоторые качества феодальных землевладельцев, и с этими капиталистами следует обращаться соответствующим образом.
Трогательное выражение этих истин было дано в форме обращения к американскому народу знаменитого мексиканского интеллектуала левых взглядов Карлоса Фуэнтеса:
«У вас были четыре столетия непрерывного развития в рамках капиталистической структуры. У нас было четыре столетия отставания в рамках феодальной структуры… Ваши принципы восходят к капиталистической революции… Вы начали с нуля, не подверженное влияниям общество, полностью соответствующее современным временам, без какого-либо феодального балласта. Напротив, мы были основаны как ответвление приходящего в упадок феодального порядка Средних веков; мы унаследовали их устаревшие структуры, впитали их пороки и превратили их в институты нашей внешней периферии для революции в современном мире… Мы перешли от… рабства к латифундии [огромные просторы земли под контролем единственного землевладельца], к отрицанию политических, экономических или культурных прав для масс, к некой таможне, не допускающей современные идеи… Вы должны понять, что драма Латинской Америки возникает из-за сопротивления тех самых феодальных структур на протяжении четырех столетий нищеты и стагнации, тогда как вы были в самом центре промышленной революции и строили либеральную демократию».
Нам не нужно далеко искать примеры земельной агрессии и монополии в современном мире; «имя им легион». Мы можем упомянуть один пример, который не слишком отличается от нашего гипотетического короля Руритании: «Шаху принадлежит свыше половины обрабатываемых земель в Иране, эта земля была некогда захвачена его отцом. Ему принадлежит до 10000 деревень. Пока что этот великий реформатор продал 2 свои деревни». Типичным примером иностранных инвестиций наряду с земельной агрессией является североамериканская горнодобывающая компании в Перу, Cerro de Pasco Corporation. Cerro de Pasco, легитимно приобретя землю у религиозного учреждения полвека назад, в 1953 году начала вторгаться и захватывать земли соседних крестьян-индейцев. Индейцы из деревни Ранкас (Rancas) отказались покинуть свою землю, и были уничтожены крестьянами, которым заплатила компания; индейцы из Ерус Якан (Yerus Yacan) пытались опротестовать действия компании в суде, а люди компании сожгли пастбища и уничтожили крестьянские хижины. Когда индейцы вернули свою землю с помощью массовой ненасильственной акции, правительство Перу, по требованию Cerro de Pasco и местных владельцев поместий, отправила войска, чтобы изгонять, избивать и даже убивать безоружных индейцев.
И что же, тогда, представляет собой наше мнение по поводу инвестиций в богатые нефтью земли, а это одна из основных форм иностранных инвестиций в развивающихся странах в сегодняшнем мире? Главная ошибка, допущенная в большинстве аналитических работ, состоит в том, что нужно предлагать либо сплошное одобрение, либо сплошное осуждение, поскольку ответ зависит от законности титула собственности, установленного в каждом конкретном случае. Если, например, нефтяная компания, иностранная или отечественная, выдвигает притязание на нефтеносный район, который открывает и ведет бурение, тогда это законная частная собственность, основанная на принципе «поселенца», и является несправедливым со стороны правительства развивающей страны облагать налогом или регулировать деятельность компанию. Если же правительство настаивает на своих притязаниях на собственность, на саму эту землю и только сдает нефть в аренду компании, тогда (как мы увидим ниже, при обсуждении роли правительства), притязание правительства является нелегитимным и недействительным, а компания, в роли поселенца, становится правомерным собственником и перестает быть только арендатором нефтеносной земли.
С другой стороны, существуют случаи, когда нефтяная компания использует правительство развивающейся страны, чтобы обеспечить себе, еще до буровых работ, монопольную концессию на всю нефть в обширной земельной области, тем самым соглашаясь на использование силы для вытеснения всех конкурирующих производителей нефти, которые могли бы вести поиски нефти и буровые работы в этой области. В таком случае, как в случае с произвольным использованием Крузо силы ради вытеснения Пятницы, первая нефтяная компания нелегитимно прибегает к помощи правительства, чтобы стать земельным-и-нефтяным монополистом. С точки зрения этики, любая новая компания, которая появляется на сцене, чтобы обнаруживать и бурить нефть, является законным владельцем своей, занятой на основе «поселения» нефтеносной области. A fortiori (прим. ред.: тем более), конечно, наш нефтяной концессионер, который также использует Государство для изгнания крестьян с их земли силой, – как было сделано, например, Creole Oil Co. в Венесуэле, – является соучастником правительства в агрессии последнего по отношению к правомерной собственности крестьян.
Мы можем теперь увидеть серьезный изъян в нынешних программах «земельной реформы» в развивающихся странах. (Эти программы, как правило, подразумевают незначительную передачу менее плодородной земли от помещиков к крестьянам, наряду с полной компенсацией для помещиков, которая зачастую финансируется за счет самих крестьян через государственную помощь.) Если титул землевладельца является законным, тогда любая земельная реформа, производимая на подобной земле, является незаконной и преступной конфискацией его собственности; однако, с другой стороны, если титул является незаконным, тогда эта реформа становится мелочной и не добирается до существа вопроса. Дело в том, что тогда единственно правомерным решением становится немедленное упразднение данного титула и передача его крестьянам, разумеется, без какой-либо компенсации агрессорам, которые обманом захватили контроль над землей. Таким образом, земельная проблема для развивающихся стран может быть разрешена только при использовании принципов справедливости, которые мы установили; и подобное применение требует детального и масштабного эмпирического изучения нынешних титулов на землю.
В последние годы, среди американских консерваторов получила распространение доктрина, согласно которой феодализм, вовсе не являясь угнетением и эксплуатацией, фактически был бастионом свободы. Верно, что феодализм, как указывают эти консерваторы, не являлся таким злом, как система «восточного деспотизма», но это примерно все равно, что утверждать: тюремное заключение не насколько суровое наказание, как смертная казнь. Различие между феодализмом и восточным деспотизмом на самом деле заключалось в степени, а не в типе; произвольная власть над землей и над личностями на этой земле была, в первом случае, разделена по географическим сегментам; в последнем случае, земля, как правило, концентрировалась в руках одного имперского верховного владыки, хозяйничавшего на территории всей страны, с помощью бюрократического персонала. Эти системы власти и подавления сходны по типу; восточный деспот является единственным феодальным верховным владыкой, сосредотачивающим в своих руках соответствующую власть. Одна система является вариантом другой, и наоборот; ни одна, ни в каком смысле, не является либертарианской. Так что нет никакого основания предполагать, что общество должно выбирать между одним либо другим – что существуют только эти две альтернативы.
Все исторические размышления по данной теме были направлены по совершенно ошибочному пути немецкими историками-государственниками (statist) конца девятнадцатого века – такими авторами, как Шмоллер, Бюхер, Эренберг и Зомбарт. Эти историки постулировали жесткую дихотомию и неизбежный конфликт между феодализмом, с одной стороны, и абсолютной монархией, или сильным Государством, с другой. Они постулировали, что капиталистическое развитие требовало абсолютной монархии и сильного Государства для того, чтобы сокрушить местные феодальные и созданные гильдиями ограничения. В поддержку этой дихотомии – капитализм плюс сильное централизованное Государство vs. феодализм – к ним присоединились, исходя из своей специфической точки зрения, марксисты, не проводившие особого различия между «буржуазией», которая воспользовалась поддержкой Государства, и буржуазией, которая действовала на свободном рынке. Теперь некоторые современные консерваторы заимствовали эту старую дихотомию, только перевернули все с ног на голову. Феодализм и сильное централизованное государство по-прежнему рассматриваются как ключевые полярные антагонисты, за тем исключением, что феодализм, с такой точки зрения, понимается как благая альтернатива.
Ошибка здесь заключается в самой дихотомии. На самом деле, сильное государство и феодализм не были антиподами; первое было логическим результатом последнего, когда абсолютный монарх правил как сверхфеодальный верховный владыка. Сильное государство, когда оно возникало в Европе, не приступало к устранению феодальных ограничений на торговлю; наоборот, оно еще добавило собственные централизованные ограничения и неподъемные налоги поверх феодальной структуры. Французская революция, направленная против тогдашнего олицетворения сильного государства в Европе, была нацелена на уничтожение как феодализма с его местными ограничениями, так и против ограничений и высоких налогов, налагаемых центральным правительством. Подлинная дихотомия включала свободу на одной стороне versus феодальных сеньоров и абсолютного монарха, на другой. Более того, свободный рынок и капитализм процветали лучше всего именно в тех странах, где и феодализм, и централизованная правительственная власть были относительно самыми слабыми: итальянские города-государства, а также Голландия и Англия в семнадцатом веке.
То, что Северная Америка почти полностью избежала пагубного влияния феодального землевладения и земельной монополии, произошло не из-за отсутствия желающих попытаться. Многие английские колонии предпринимали серьезные попытки установить феодальное правление, особенно там, где колонии представляли из себя компании, созданные на основе декрета, либо частные предприятия, как Нью-Йорк, Мэриленд и оба штата Каролина. Попытка провалилась, потому что Нью-Йорк был обширной и нетронутой земельной областью, и, следовательно, многочисленные получатели монополии и феодальных земельных пожалований – причем многие из них были огромными по размеру – могли извлекать из них прибыль, только побуждая поселенцев приезжать в Нью-Йорк и селиться на принадлежащем этим получателям участке. Здесь не было, как в Старом Свете, уже имеющихся поселенцев на относительно перенаселенной земле, которых можно было легко эксплуатировать. Вместо этого, землевладельцы, вынужденные поощрять переселение, и, стремящиеся к быстрому получению прибыли, неизбежно разделяли и продавали поселенцам по частям свою землю. Это было неудачным стечением обстоятельств, конечно, что с помощью произвольных притязаний и правительственных пожалований, титулы на землю были розданы до поселения. В результате, поселенцы были вынуждены уплатить за то, что должно было быть свободной землей. Но после того как земля была приобретена поселенцем, эта несправедливость исчезала, и земельный титул переходил к правомерному держателю – самому поселенцу. Таким образом, наличие огромных пространств нетронутой земли, наряду со стремлением получателей земельных пожалований к быстрым прибылям, привело повсюду к счастливому исчезновению феодализма и земельной монополии и установлению в Северной Америке подлинно либертарианской земельной системы. Некоторые владельцы колоний пытались собирать особые налоги на землю с поселенцев – последний рудимент феодальных повинностей – однако поселенцы, как правило, отказывались платить либо считать эту землю еще чьей-либо, а не своей. Во всех случаях, владельцы колоний сдавались и прекращали попытки собирать эти налоги, еще до того, как их грамоты были конфискованы Британской короной. Только в одном, незначительном случае существовала феодальная собственность на землю (помимо жизненно важного случая рабства и больших плантаций на Юге) в британских колониях: в графствах долины реки Гудзон, в штате Нью-Йорк, где получатели значительных пожалований все еще отказывались продавать участки земли поселенцам, а сдавали их в аренду. В результате, растущее сопротивление и даже открытые военные действия были развернуты фермерами (которые также были известны как «крестьяне») против их феодальных землевладельцев. Кульминацией этого сопротивления стали «Антирентные» войны 1840-х годов, когда в конечном итоге особые налоги были отменены законодательным органом штата, и последний рудимент феодализма за пределами Юга, наконец, исчез.
Важным исключением для этой аграрной идиллии, конечно, было процветание системы рабства в южных штатах. Только принудительный рабский труд позволил обширной плантационной системе по выращиванию основных земледельческих культур процветать на Юге. Без возможности владеть другими и принуждать их к труду, большие плантации – и, вероятно, значительная часть культуры табака, а затем хлопка, – не распространились бы на Юге.
Мы указали выше, что имелось только одно моральное решение для проблемы рабства: немедленная и безусловная отмена, без какой-либо компенсации рабовладельцам. На самом деле, любая компенсация должна была направляться в противоположную сторону – для возмещения ущерба угнетенным рабам за весь период их рабства. Жизненно важной частью такой необходимой компенсации стало бы пожалование плантационных земель не рабовладельцам, которые едва ли обладали действительным титулом на какую-либо собственность, но самим рабам, чей труд, согласно нашему принципу «поселения», смешивался с почвой для развития плантаций. Иначе говоря, как минимум, элементарная либертарианская справедливость требовала не только немедленного освобождения рабов, но также немедленной передачи рабам, вновь, без какой-либо компенсации для господ, плантационных земель, на которых они работали и проливали свой пот. Так случилось, что победоносный Север сделал такую же ошибку – хотя «ошибка» это слишком мягкое название для акта, который привел к сохранению незаконной и угнетающей социальной системы, – которую совершил царь Александр, когда он освобождал крепостных в России в 1861 году: тела угнетенных были освобождены, однако собственность, на которой они работали и которой, безусловно, заслуживали владеть, оставалась в руках их бывших угнетателей. Используя экономическую мощь, которая оставалась в их руках, бывшие помещики вскоре снова осознали себя почти что господами по отношению к тем, кто теперь оказались свободными арендаторами или сельскохозяйственными рабочими. Крепостные и рабы узнали вкус свободы, однако были жестоко лишены ее плодов.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии