«Мне наскучил антитраст, когда после поднятия цен судьи заявили, что это монополия, после падения назвали это хищническим ценообразованием, а постоянные цены назвали неявным сговором»
Рональд Коуз
Люди подвержены предрассудкам, даже после декларации определённого понимания, они могут целые поколения цепляться за те или иные догматы просто из-за лености ума и косности сознания. Так, например, происходит с идеями прав человека и частной собственности – люди, которые признают важность этих идей и провозглашают себя их сторонниками, вполне могут косвенным образом их отрицать. Одним из ярких примеров подобного противоречия является идея антитраста – антимонопольная политика государства, когда право распоряжения частной собственностью отрицается просто в силу того, что то или иное предприятие является слишком крупным и могущественным, по мнению регуляторов.
Чем-то само собой разумеющимся считается общественная претензия вмешиваться в дела крупного бизнеса и посредством государственных регуляторов навязывать их собственникам самые разнообразные меры – от циклопических штрафов за «неправильные» цены (слишком маленькие или большие), до принудительного расчленения частных компаний, или запрета на их слияние. Если в отношении роста или снижения налогов, таможенного регулирования или бюджетной политики существуют достаточно полярные общественные позиции, то касательно антимонопольного законодательства наличествует определённый консенсус, объединяющий как социалистов, так и людей называющих себя либералами. Даже декларируемые сторонники рыночной экономики и капитализма порой при этом считают чем-то само собой разумеющимся борьбу с коммерческими монополиями и трастами.
Обоснована ли такая позиция прагматически, с точки зрения так называемых «общественных интересов»?
Даже если бы антимонопольная политика государств, являясь неприемлемой с этической точки зрения, как нарушающая права частной собственности (а крупная собственность ничем не хуже собственности мелкой, и малопонятно почему защищая слабых, следует подвергать дискриминации сильных), она могла бы быть оправданна, исходя из соображений пользы, если бы было доказано что «монополизация рынка», с выделением на рынке крупных игроков-гегемонов, трастовых объединений приводит к тому, в чём любят обвинять крупный бизнес, как то снижение темпов развития отраслей экономики или рост цен. Однако эмпирический опыт не подтверждает эти обвинения, так ситуация в США конца 19 века, на пороге принятия одного из первых антимонопольных законов, т.н. «Акта Шермана», наглядно демонстрирует что отрасли рынка подвергшиеся концентрации капитала росли более динамично чем американская экономика в целом, а цены на продукцию в этих отраслях, напротив, снижались, так если рост реального ВВП США с 1880 по 1890 годы составил 24%, то в отраслях считавшихся «монополизированными» он составил в среднем 175%, в то время как если индекс потребительских цен в целом за тот же период упал на 7%, то в якобы поражённых «недобросовестной конкуренцией» отраслях цены снижались ещё существеннее, например за десять рассматриваемых лет цены на стальные рельсы снизились на 53% [1]. Таким образом, очевидная истина о том, что концентрация капитала приводит к снижению издержек, росту производительности и снижению цен вполне подтверждается на практике, вступая в прямое противоречие с утверждением о порочной роли частной монополизации рынка.
Современные данные так же подтверждают эту печальную истину, так, сделанное на основе данных из 102 стран исследование Кейт Хилтон и Феи Дэн «Антимонопольное законодательство мира» недавно показало, что жесткость антимонопольного закона страны не влияет на уровень цен в данной стране [2].
Но каков же тогда смысл в антимонопольном законодательстве? Зачем многие (впрочем, далеко не все, например такие динамично развивающиеся страны как Катар, Грузия, Гонконг, Кувейт, Парагвай (самая динамично развивающаяся экономика Южной Америки [3]) и пр. антитрастового законодательства вовсе не имеют) государства так держаться и даже наращивают практику антимонопольного «правоприменения»?
Являясь весьма молодым институтом (первый антимонопольный закон принят лишь в 1889 году в Канаде, а в Италии соответствующее законодательство появилось лишь в 1990 году) антитраст стал порождением парламентской демократии, когда различные группы интересов получили возможность лоббировать свои интересы, прикрываясь риторикой о защите общественной пользы и помощи незащищённым, в данном случае - малым предпринимателям. Фактически антимонопольное законодательство, опираясь на весьма экзотические экономические представления, вроде математических схем моделей «совершенной конкуренции» и нравственные предпосылки по которым сильный должен быть подвергнут дискриминации и поражён в правах в пользу слабого, черпает общественную поддержку в почти суеверном страхе обывателей перед крупным самостоятельным бизнесом и играет на пользу одной настоящей и безусловной монополии в образе государства, которое благодаря идеологии и практике антитраста может беспрепятственно вторгаться в частную собственность и наращивать свою бюрократическую машину создавая новые регуляции и выдумывая новые штрафы.
Алан Гринспен так описал создаваемую антимонопольным законодательством обстановку: она «напоминает Страну чудес: все вроде бы есть, и в то же время не есть. Это мир, в котором конкуренцию превозносят как базовую аксиому и руководящий принцип, но «слишком большую» конкуренцию порицают за «безжалостность». Это мир, в котором действия, направленные на ограничение конкуренции, считаются преступлением, если их предпринимают бизнесмены, и восхваляются за «просвещенность», если их инициирует государство. Это мир, в котором закон столь неоднозначен, что бизнесмены никоим образом не могут узнать, будет ли то или иное действие объявлено незаконным, до того, как услышат вердикт судьи — постфактум» [4].
Подобная неопределённость антимонопольного законодательства – идеальная среда для деятельности различных демагогов и популистов, для лоббистских усилий отдельных групп интересов по получению для себя привилегий за счёт других, и если бы антитрастовых законов не существовало, бюрократии бы стоило их выдумать, хотя аргументации в их пользу не больше чем у инквизиторов при сожжении очередного учёного, но заинтересованные группы и для аутодафе найдутся.
Толпа, забивавшая камнями ведьм, инородцев или мудрецов руководствовалась теми же примитивными страхами, с которыми современные обыватели считают допустимым ограничивать права и свободы крупных капиталистов. Общество отторгает тех, кто ему непонятен или качественно превосходит серую массу – именно в этом заключается сущность антимонопольного законодательства, в то время как отдельные, более благопристойные аргументы антитраста разбиваются строгими эмпирическими выкладками, следует понимать этот теневой иррациональный исток антимонопольного законодательства. Мало какой правитель и патриот согласится с тем, что бы в частной собственности отдельных гениальных предпринимателей были фирмы с оборотными средствами, превосходящими национальные бюджеты государств – это угрожает национальной гордости несчастных завистников, однако развитие человечества необратимо, индивидуальный талант и созидание, рано или поздно пересилят в своём могуществе насильственные тирании, и тогда это будет совершенно иной, новый мир, без антитраста и ограничений на масштаб и высоту творческого возвышения.
Примечания
1) http://prompolit.ru/489222
2) http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/2010/07/07/239791
3) http://www.exotravel.ru/node/8275
4) Гринспен А. Антимонопольное регулирование / Доклад на семинаре по антимонопольному регулированию Национальной ассоциации бизнес-экономистов. Кливленд, 25 сентября 1961 года (Nathaniel Branden Institute, Нью-Йорк, 1962).
Привлеченный автор АВО
- Войдите, чтобы оставлять комментарии