На историю развития человеческой цивилизации можно смотреть сквозь призму развития отношений обмена между людьми. Нарастание интенсивности коммуникаций от изолированного племени до глобализированного мира международной торговли – вполне наглядный показатель, если не сам источник прогресса.
Однако у этого тренда экспоненциального роста обмена и специализации есть и многочисленные исключения. И они столь масштабны, что образуют целые мировоззренческие учения. К ним относятся, например, течения «дауншифтинга», призывающие отказаться от всех достижений цивилизации. В отношении государственных образований идеи ограничения международной торговли отстаивает «протекционизм». Так, например, выдающийся русский химик и более сомнительный общественник, Дмитрий Иванович Менделеев писал: «Если же Англия лет 50 фритредерствует в наше время, то нельзя забыть, что лет 200 в ней действовал усиленный протекционизм, начало которому положено навигационным актом (1651), что она и поныне превосходит другие страны промышленно-торговым развитием, выросшим на почве протекционизма».
Конечно, успехи Англии вряд ли можно объяснить одним применением протекционизма. Политический курс британских правительств далеко не был однозначным, хотя элементы протекционизма и меркантилизма имели место. При этом история Англии помнит такие провалы протекционизма, как финансовый кризис 1720 года (разорение «Компании Южных Морей», пользовавшейся исключительными привилегиями торговли с испанской частью Южной Америки) или война за независимость северо-американских колоний (позже ставших США), которые не выдержали политики высоких налогов, пошлин и монополизма. Сам Навигационный акт, на который ссылаются сторонники протекционизма, приносил весьма сомнительную пользу. Он ограничивал вход иностранных судов в английские порты, не позволяя подданным британской короны покупать некоторые товары по более низкой цене. Вред для самих англичан очевиден. Связь же между протекционизмом и экономическим ростом не столь прозрачна: ведь Англия разбогатела вовсе не на импорте иностранных товаров, а на экспорте своей промышленной продукции. После нескольких войн (с Голландией, Испанией), спровоцированных в том числе Навигационным актом, и провозглашения независимости США, правительство было вынуждено постепенно сворачивать протекционистскую политику, снимая ограничения на вывоз необработанного сукна и отменяя некоторые пошлины. Результатом стало, по выражению историка Ф.Дж. Фишера (F.J. Fischer), наступление «одной из величайших эпох свободной торговли в новой и новейшей истории Англии».
Существовал ли в действительности период двухсотлетнего английского протекционизма, о котором говорил Менделеев? Безусловно, да. Однако, протекционизм практиковался тогда повсеместно, но большого экономического успеха достигла лишь Англия, что свидетельствует о наличии иных причин роста и процветания в этой стране. Показателен следующий прецедент: в конце XVII века в Англии произошел новый всплеск протекционизма. С 1690 по 1704 год общий уровень импортных пошлин повысился в четыре раза. Однако причиной этого были не соображения «народного блага», но конфронтация с Францией, чье правительство в стремлении навредить островному конкуренту, первой ввела запретительные торговые пошлины, навязав аналогичные действия со стороны Туманного Альбиона. Эта шаги не принесли Англии ни славы, ни выгод – витки роста таможенных барьеров были продиктованы конфликтными соображениями, имеющими мало общего с прагматической заинтересованностью и здравым смыслом. В последствии золотым веком Великобритании была признанна совсем другая, викторианская, эпоха второй половины XIX века, характеризовавшаяся наиболее последовательным воплощением противоположных протекционизму идеалов.
Отказ от свободной торговли в годы Первой мировой войны совпал с началом экономического упадка Великобритании. Свободная торговля была главной опорой всей британской рыночной экономической политики. Когда эта опора рухнула, в стране начали приниматься различные меры социалистического толка. XX век вошел в историю Великобритании как период почти постоянного усиления вмешательства государства в экономику, и одновременного ослабления ее могущества и влияния на международной арене.
Кстати, падение другого гегемона своего времени — Голландии — также связано с отступлением от практики свободной торговли. Первая страна победившего фритредерства, ставшая передовой державой на клочке земли, лишенном природных ресурсов, с конца XVII века пошла путём роста государственного вмешательства, повышения таможенных тарифов и отхода от позиции нейтралитета. Это также было время заката ее экономического величия.
При этом Голландия в эпоху Возрождения тоже не сразу ступила на путь капитализма. Историк Анри Пиренн (Henri Pirenne) показал, что ремесленные корпорации долго сопротивлялись открытию рынков, но в конце концов, к исходу XIV века, вынуждены были уступить: «Они делали все возможное, чтобы полностью исключить конкуренцию извне. Гент, Брюгге и Ипр установили в прилегающих областях беспрецедентный режим «промышленной исключительности». В окрестные деревни снаряжались военные экспедиции: они обыскивали подворья и уничтожали любые орудия для изготовления тканей. Промыслы в малых городах жестко контролировались со стороны городов больших, которые именем ложных «привилегий», по сути, носивших насильственный характер, не позволяли им копировать собственные изделия из дерева. Этот разгул протекционизма, однако, не уберег ремесла в голландских городах от упадка… К концу XIV века стало очевидно, что эта близорукая политика обречена на провал».
Протекционистские меры практиковались и в России. Так многие историки ассоциируют зарождение отечественной промышленности с меркантилистской политикой Петра I, который ввел заградительные пошлины практически на все импортные товары. Однако реальный исторический вклад Петра остаётся предметом для дискуссий, поскольку ещё до его прихода к власти в России самостоятельно развивались частные мануфактуры. Столь же масштабной была протекционистская политика императрицы Екатерины II, повысившей таможенные пошлины до 200%. Однако известно так же что экономика Российской империи, несмотря на переписку августейшей особы с французскими просветителями, пребывала не в лучшем состоянии, страну сотрясали социальные потрясения (знаменитая «Пугачёвщина) и следующим правителям остался огромный по тем временам долг в 200 миллионов серебряных рублей.
Ещё более наглядными примером плодов протекционистской политики является опыт Автро-Венгерской империи. Сложно вообразить, но защита местного производителя привела к тому, что цена металлов была в среднем в пять раз выше мировой. В итоге промышленность страны серьезно отставала технологически, а товары оказывались неконкурентоспособными на мировом рынке. Экономическая слабость в свою очередь послужила причиной военного поражения и распада империи Габсбургов.
Внешнеторговая политика США также пережила эпоху протекционизма в начале XIX века. Экономист Фрэнк Тауссиг, тщательно исследовавший эти тарифные меры, пришел к выводу, что «почти ничего, или вообще ничего, не было достигнуто в результате протекционистской политики, проводившейся Соединенными Штатами». «Американское чудо» связано с последующим периодом экономической истории, когда колонисты и американские фирмы стали осваивать обширные пространства между двумя океанами, сопоставимые по своему масштабу с Европой, которые, однако, не были скованы границами и таможнями. Второй взлёт протекционистской политики США в начале XX века ещё более интересен. Тариф Смута-Хаули обеспечил подъём импортных пошлин до 100%. В ответ на это европейские правительства также повысили ставки пошлин, и объем мировой торговли существенно сократился. Множество американских фермерских хозяйств и заводов были поставлены на грань банкротства, что стало дополнительным отягчающим фактором, затянувшим выход из Великой Депрессии вплоть до 50-х годов. Негативная роль протекционизма в развитии кризиса 30-х годов XX века — тема для отдельного разговора, но закономерность на лицо – за ошибочной монетарной политикой правительств следуют финансовые кризисы, приводящие к повышению импортных пошлин и ещё большему усугублению кризисных тенденций. Учитывая тот факт, что маховик протекционизма раскручивался и в Европе, можно даже утверждать что именно практика протекционизма фактически повинна в двух мировых войнах.
Продолжая рассматривать опыт протекционистской политики, нельзя обойти вниманием Японию, ведь принято считать, что успехи её экономики обоснованы именно послевоенным протекционизмом. Однако тщательный эмпирический анализ всех крупнейших промышленных проектов в Японии, проведенный Институтом экономических исследований при Гарвардском университете, показал: государственные субсидии никак не влияли на их успех или неудачу. Например, Японское правительство ограждало высокими импортными пошлинами сельскохозяйственных производителей и энергетику, однако экономический рост обеспечили автомобилестроение и электроника. На деле успехи Японии связаны в первую очередь с разумной экономической политикой. Налоги в Японии, особенно налоги на капитал, традиционно невелики. Уровень накоплений всегда был высок, а дефицит бюджета низок. Хотя японские компании в определенной степени защищены от иностранной конкуренции, на внутреннем рынке соперничество между ними носит весьма ожесточенный характер. Инфляция сохраняется на низком уровне, права собственности гарантируются. Названных причин вполне достаточно для объяснения экономических достижений Японии.
Другим классическим примером, служащим для оправдания протекционизма, является бурное развитие Германии во второй половине XIX века. Однако, при этом редко учитываются чисто фритредерский опыт, связанный с объединением множества независимых германоязычных государств в единое экономическое пространство и падением таможенных барьеров между ними.
Немецкое «экономическое чудо» второй половины XX века также заслуживает самого пристального изучения. В 1948 году Людвиг Эрхард (Ludwig Erhard), занимавший тогда пост министра экономики Западной Германии, буквально в одночасье провел масштабную реформу всего народного хозяйства. Хотя наибольшую известность приобрели его шаги по финансовой стабилизации, другими ключевыми элементами преобразований стали налоговая реформа, либерализация торговли и реформа в сфере государственного регулирования. Позднее Эрхард объяснял: у него просто не было иного выхода, кроме как действовать радикально. Ведь если для изменения любой нормы регулирования требовалось разрешение оккупационных властей, то для их полной отмены санкция была не нужна. Генри Уоллич (Henry Wallich) описал, что происходило в стране на следующий день после вступления в силу финансовой реформы и отмены контроля над ценами: «21 июня 1948 года в магазинах снова появились товары, деньги начали выполнять свою обычную функцию, «черный» и «серый» рынки съежились, вылазки в деревню за продуктами прекратились, производительность труда увеличилась, а выпуск продукции резко пошел вверх. Настроение в стране изменилось в одночасье. Бледные, голодные люди, похожие на живых мертвецов, бродившие по улицам в вечных поисках продуктов, сразу же ожили». Хотя основную заслугу в экономическом возрождении Германии по-прежнему приписывают Плану Маршалла, динамичное восстановление в стране началось еще до того, как помощь в рамках этого плана начала поступать. Более того, одним из важнейших, но малоизвестных элементов Плана Маршалла была увязка финансовой помощи с либерализацией торговли. Следует помнить, что помощь по Плану Маршалла получали 16 европейских государств. Поначалу она использовалась для финансирования расширения товарооборота между этими странами, объединившимися в Организацию европейского экономического сотрудничества (предшественницу нынешней Организации экономического сотрудничества и развития, ОЭСР). Таким образом, главный импульс, который дал План Маршалла послевоенному процветанию Европы, состоял в устранении торговых барьеров. В дальнейшем Эрхард продолжал либерализацию германской торговли, считая ее важной движущей силой роста. Кроме того, он был уверен, что в условиях беспрепятственного соперничества с иностранными производителями немецкая промышленность станет более конкурентоспособной.
Германия не придерживалась и не придерживается стопроцентной фритредерской политики, однако в послевоенные годы ее курс в сфере внешней торговли был более либеральным, чем у любой другой европейской страны. Так, в начале 1980-х годов ограничения на импорт в ФРГ распространялись на 47 видов изделий, в то время как во Франции и Италии аналогичные меры затронули более 500 категорий товаров. Кроме того, в 1992 году Германия стала инициатором ликвидации торговых барьеров и введения свободной торговли в рамках Европейского союза.
Итак, даже такие хрестоматийные образцы для подражания, по мнению протекционистов, как Япония и Германия, оказываются примерами противоположного свойства. Исторический опыт чрезвычайно многообразен, но кое-что в нем остается постоянным. В частности, протекционизм редко сочетается с ростом экономики и благосостояния, а видимые исключения из этого правила почти всегда неоднозначны, и связаны также с реализацией механизмов рыночной экономики и сокращением вмешательства государства в экономику.
Материал предоставлен специально для АВО Центром Философии Свободы
- Войдите, чтобы оставлять комментарии